Письмо

Многие учёные не раз упоминали в своих трудах «эффект бабочки». Воистину занимательная вещь — можно ли представить себе, что лишь одно незначительное событие способно потащить за собой череду неприятностей? Вся наша жизнь подобна карточному домику: в нетронутом состоянии он выглядит довольно устойчивым сооружением. Но стоит лишь сделать одну ошибку, неосторожно махнуть рукой или же потащить нижнюю карту — и весь дом рухнет. Я помню, что стало такой картой в моей жизни. Ты можешь считать меня помешанным, но я до сих пор помню тот день, когда начал рушиться мой карточный домик. Всё началось тихим августовским вечером, когда я как раз собирался закрывать свою мастерскую. Промывал разноцветные кисточки от краски и то и дело бросал взгляд на настенные часы. Ещё месяц назад я получил письмо от своего давнего знакомого — Поля (или тебе будет привычнее, если бы я называл его мсье Тюдо?). Он, как обычно интересовался моими делами и словно невзначай попросил об одном маленьком одолжении — принять в подмастерья юного парня. Поль поведал мне историю о племяннике-сироте из Сан-Люмен, который, несмотря на свои годы, был на удивление смышлёным. «Такому, как он», — писал мсье Тюдо, — «не место в провинции. Мальчик готов к любой работе, лишь бы выбраться в большой город и закрепиться там». Признаться, история не зацепила меня ни капли — мало ли я видел таких «самородков» — но отказать давнему товарищу не мог в силу многолетней дружбы. Отписал письмо о согласии, узнал дату прибытия подмастерья и, как мог, морально настраивался на появление новой души в своём доме. К слову, представлял я тебя иначе. В моих мыслях ты был стандартным провинциальным юношей, привыкшим к тяжелой работе. С мозолями на руках, вихрем непослушных волос и веснушками от постоянной работы в полях под палящим солцем. Я не ожидал от нашего знакомства ничего большего, чем вынужденного сотрудничества по просьбе моего товарища — твоего дяди. Подумать только, если бы я только знал, что сулит мне наша с тобой встреча! Ближе к восьми скрипнула дверь мастерской и на пороге появился ты. Как сейчас помню — солнечные зайчики на оконных рамах, звон колокольчика на двери и ты, словно отражаешь от себя весь свет. Смотришь на меня, кротко представляешься, говоришь что-то о цели своего визита… Возможно тогда я и не обратил должного внимания на происходящее, но знал бы ты, как потом, ночами, я вспоминал именно тот день. Чувствовал жар на теле, необъяснимую дрожь, словно в лихорадке, когда снова и снова прокручивал твой образ в своей голове. А твоё имя… Тягучее, как липовый мёд, яркое, как те янтарные украшения для волос, что я дарил тебе. Чего только стоило шептать твоё имя и ощущать мурашки по коже. Камиль, Камиль, Камиль… Спустя много дней после той встречи, и того момента, когда я впервые задержал на тебе взгляд дольше обычного, мне ещё не раз будут говорить, что ЭТО ненормально. Будут называть меня больным, психопатом, пичкать таблетками. Поначалу я думал что все эти лекари и психиатры хотят помочь мне, но лишь потом осознал, насколько сильный вред это приносит. Каждый хочет лишить меня тебя, моей одержимости, поэтому и прописывает мне ворох препаратов. Разве могут те, кто хочет лишить меня чувств, быть хорошими? Но до момента моего первого посещения доктора были ещё долгие месяцы. А пока я оставил тебя у себя. Выделил ту комнату на чердаке с твёрдой кроватью и стойками-комодами. Нагрузил работой, заставляя изо дня в день готовить пищу, накрывать на стол и убирать мастерскую. Анализируя своё прошлое, я всё больше убеждаюсь, что моя одержимость была лишь вопросом времени. Ты не был ни провинциальным недотёпой, ни сыном зажиточных горожан, ни одним из тех образов, в который можно было бы вписать тебя. Для меня ты больше походил на нечто неземное, дриаду из сказок и легенд. Я смотрел на то, как по вечерам ты бережно промываешь мои кисти и палитры и как осторожно двигаются при этом твои тонкие пальцы. Ты не просто складывал коробки с красками по нужным полочкам, ты словно играл на музыкальном инструменте и едва касался полок-клавиш. Помнишь ли ты, как потом я не раз стоял перед тобой на коленях, выцеловывал эти нежные пальчики? Я не верил, что во мне может быть столько нежности к кому-то, и что меня, художника, что не раз рисовал обнаженные тела, способны возбудить обычные кисти рук. Я готов был бросить весь мир к твоим ногам, исполнить любое желание, лишь бы ты коснулся меня этими самыми пальцами. Провёл по манжетам, расстегнул пуговицы жилетки и опускался всё ниже и ниже. А помнишь, что ты говорил мне, во время того, как я целовал твои руки? Знал ли ты, как сильно ранят меня твои слова и то испуганно-брезгливое выражение лица? Камиль, ты должен был понимать, что я всегда хотел, как лучше, но вместо этого ты лишь хмурил брови и выдергивал руку из моих ладоней. Со временем настоящий ты остался лишь в моих воспоминаниях. Солнечный, тёплый, с белоснежной кожей (подумать только, ни единого пятнышка!) и россыпью медных кудрей, в которых играли блики-огоньки. Осенью мы начинали сближаться — не удивительно, проводя столько времени вдвоём под одной крышей. Я всё чаще разрешал тебе завтракать и ужинать вместе со мной, и вскоре это уже вошло в привычку. Ты оказался на удивление любознательным юношей и не раз проявлял живой интерес к моей работе. А я, как мог, пытался объяснить тебе все тонкости искусства: показывал техники мазков, учил различать вольный и академический стиль, знакомил с творчеством известных мастеров, таких как Пикассо, Ван Гог, Да Винчи. Но переломным моментом стал тот вечер, когда тебе на глаза попались портреты, которые я писал с натуры. Для меня это были лишь тела, но тебя, совсем ещё невинного и юного, это наверняка смутило и заинтересовало. Скажи, если бы мы вернулись в прошлое, и я снова предложил тебе попробовать позировать мне, согласился бы ты? Или как обычно спрятал бы лицо в ладонях и отворачивался от моих касаний? В любом случае, в тот раз, ты принял моё предложение. Камиль, ты не человек. Ты демон, суккуб, который пришел в этот мир, чтобы свести меня с ума и довести до такого состояния, в котором я нахожусь сейчас. Своими локонами цвета осени, взглядом из-под полуприкрытых ресниц и молодым гибким телом. Ты мог бы засмущаться, завернуться в покрывало, но, о Всевышний, Камиль, ты послушно лежал на софе, как я и выставил тебя, и смотрел точно на меня! А у меня дрожали ладони от волнения. Я хотел словить каждый изгиб, запечатлеть рёбра и ключицы и понимал, что вряд ли смогу передать всю твою красоту одними лишь красками. Ты сам как картина, которую невозможно повторить, и каждая попытка выглядит лишь жалкой подделкой. Я любил рисовать тебя, потому что именно в те моменты я чувствовал силу красоты. Портреты обычных людей давались мне легко — их написание словно и не касалось моей души и было лишь делом отточенной техники. Но когда я рисовал тебя, я мог ощутить свою никчемность перед искусством, почувствовать трепет перед истинным совершенством в красках. Я хранил каждый твой портрет, каждый эскиз и не мог налюбоваться тобой. Больше всего на свете мне хотелось прикоснуться к тебе — не украдкой, а по настоящему. Как выразился один мудрец «желание созерцать порождает желание обладать», и я чувствовал, как погряз в слепой тяге к тебе. Камиль, помнишь наш первый поцелуй? Как ты опешил, но не отстранился и продолжал таять под моими касаниями. Ты хотел этого, я знал, я чувствовал что тебе было это необходимо. Ты целовал меня в ответ и, возможно, тогда во мне и проснулся тот безумец, которого ты знаешь. А то, что было потом, когда ты стонал на всю мастерскую, царапал мои плечи, а я всё сильнее вжимал тебя в диван? Я могу поклясться, что тебе было хорошо, тебе хотелось ещё большего, так во имя Бога, Любовь моя, почему ты отказался от всего? Почему ты стал меня избегать? Зачем были все те истерики после, когда ты кидал фарфор в стену и кричал на меня, словно тоже сошел с ума? Ты никогда не хотел меня услышать или понять. Сколько раз я объяснял тебе что всё, что я делаю для тебя, это для твоего же блага. Ты был особенным, фантастическим, до безумия красивым, и я боялся за нас. Что обязательно найдется тот, кто захочет разрушить наше счастье, забрать тебя у меня навечно. Поэтому все свои силы я тратил на то, чтобы сберечь тебя, милый. Мне пришлось чаще бывать дома, ведь ты то и дело пытался улизнуть на улицу чтобы поболтать с кем-то или прогуляться. Разве ты не понимал, что там тебе грозит опасность? Почему ты злился в ответ на мои замечания и пытался делать всё мне назло? В такие моменты мне начинало казаться, что ты сам не любишь меня и хочешь уйти, но ты ведь не понимал что делаешь, я знаю! Знаю, что тобой двигало лишь желание перечить мне, поэтому я не мог допустить подобного. Подвал был самым надёжным местом — тяжелую крышку люка ты бы ни за что не сдвинул с места. Когда я запирал тебя там, ты бился в слезах, хотя должен был благодарить за то, что я изолирую тебя на время истерики, чтобы ты не натворил глупостей. Ты кричал и тогда, когда я повесил на твою комнату замок, а на окна — решетки; но разве не ты до этого твердил мне, что выбросишься с чердака на мостовую, лишь бы всё закончилось? Я с нетерпением ждал момента, когда ты примешь мои правила и мы сможем жить как раньше. До сих пор не могу забыть тот день, когда утро в доме началось не с крика, а на этажах царила тишина. Пусть ты и не проговаривал это вслух, но я понимал, что ты согласился уступить, только вот, что случилось с тобой? Я хотел сидеть в гостиной, читать книги и рисовать тебя, пока хватит красок в банках, но, Камиль, ты словно погас. Пропал тот задорный блеск в глазах и, казалось, даже волосы утратили тот прекрасный медный оттенок. И снова я не понимал, почему ты несчастен, почему не можешь просто жить рядом со мной и дать мне любить тебя? А я сходил с ума, потому что моё Светило блекло, растворялось в серости стен и гофрированных обоев. Часами смотрело в окно через решетки, почти не прикасалось к еде и словно не чувствовало моей боли, моего желания помочь. Скажи, разве я не пытался? Я скупал всё, что могло бы тебе понравиться, или хотя бы заставило улыбнуться. Завалил чердак одеждой с бисером, надевал на твои запястья браслеты и кольца, вплетал в длинные волосы ленты с янтарем. Я притащил по меньшей мере сотню книг в надежде, что хоть одна история вызовет у тебя улыбку, но ты был всё так же холоден. Я видел, как ты умираешь изнутри с каждым днём, плачешь ночами напролёт, и это причиняло мне невыносимую боль. А когда ты не желал меня и моих поцелуев, отодвигался и шептал, что не хочешь меня видеть? Это было ужаснее, чем что-либо сказанное или сделанное тобой ранее. После такого мне не хотелось существовать и всё, что мне оставалось, это снова и снова воскрешать в памяти твой прежний образ и рисовать. Каждая моя эмоция, каждая мысль о тебе выливалась на полотно, и я готов был кричать от бессилия, потому что понимал, что лишен тебя. Большее, чего я мог добиться, это те редкие времена, когда ты спускался в гостиную. Ты садился у камина, а я смотрел, как на твоих щеках играют блики огня и мне казалось, что всё, как раньше. Мы вместе, ты пьешь чай, а я любуюсь тобой, как моей главной зависимостью. Эти моменты грели сильнее, чем скрипящие в топке полена. И я хотел всё исправить. Помню тот морозный зимний день, когда я решил, что сам не справлюсь. Тогда я решил навестить доктора и изложить ему свою проблему. Знал бы ты, как проникновенно я рассказывал о тебе. Как говорил об «особе, которая пленила моё сердце и разум» и сожалел, что ты постоянно в печали, несмотря на все мои старания. Разумеется, я не мог рассказать, что ты всё время сидишь под замком — это ведь была наша маленькая тайна, особенность твоей безопасности, о которой нельзя было говорить чужим. Врач же пожелал провести разговор с тобой лично, а мне выписал некие таблетки, которые помогли бы справиться с хандрой. Я прилежно пил лекарства, но вскоре заметил, что они дают лишь временный эффект, эфемерное чувство счастья. А после него наступает новая, тупая боль где-то в области сердца и душа разрывается на кусочки. Тогда я попытал удачи с другим доктором, и тот сказал мне примерно то же, что и предыдущий. А дальше жизнь слилась в разноцветный спектр. Приёмные кабинеты, новые и новые доктора, их новые таблетки, постоянное и настойчивое желание врачей поговорить именно с тобой, которое я, разумеется, не мог выполнить. А ещё, я начал видеть то, чего на самом деле нет: яркие пятна на стенах, рябь в глазах, силуэты людей в гостиной. Камиль, в этом цветном калейдоскопе мелькал и ты. Пусть я иногда и путал образы с реальностью, но точно знал, что тот ты был лишь плодом моего воображения. Ведь ты улыбался, касался моих волос и что-то тихо шептал мне. Настоящий ты никогда бы такого не сделал. Осознание этого каждый раз с новой силой сбивало меня с ног, и когда твой образ пропадал, я ненавидел весь мир и себя. Рвал чистые холсты, разбрасывал краски по комнате, крушил кухню и спальню, а после, шел к новым докторам за новым лекарством. Каждый раз оно было сильнее, чем предыдущее, я всё ярче видел твои образы, слышал твой смех, чувствовал мягкость твоих губ. Но и возвращение в реальность было болезненнее. И лишь однажды, после посещения очередного доктора, я понял, что меня загнали в бездну. В моей жизни нет тебя и я не в силах вернуть того прежнего Камиля, а таблетки лишь снова и снова раздирают мою душевную рану. И нет, Камиль, ни один из докторов не хотел помочь мне. Все они пытались добиться того, что я так боялся — уничтожить меня с помощью таблеток, а после, забрать тебя! Не знаю как, но они наверняка прониклись твоим образом, что я описал им и теперь они тоже, как и я, больны тобой! Эта мысль не давала мне покоя несколько дней, пока я не решил для себя, что нужно действовать. Помнишь, ближе к середине декабря, тебе, на мой взгляд, стало лучше? Ты впервые за два дня поел, а после, даже спустился в гостиную. Я же тогда как раз собирался выходить из дому. Не знаю, что произошло с тобой, но в моей голове до сих пор звучит тот сломанный голос, которым ты спросил «Куда ты на ночь глядя?». Мой свет, если бы ты только знал, что я почувствовал в тот момент! Моё сердце до краёв переполнилось теплом, ведь ты заговорил со мной и даже проявил заботу! Хотелось бросить всё, сказать, что никуда не собрался, и остаться с тобой, тонуть в твоих глазах и, быть может, услышать ещё хоть слово. А потом прикоснуться к тебе губами и почувствовать такой родной привкус французских духóв. Но я не мог отложить начатое, ведь от меня зависило наше с тобой счастье. Мне не оставалось ничего кроме как сказать, что скоро вернусь, и закрыть дверь. Любимый, ты никогда не узнаешь, но в тот день я строил будущее, в котором хотел оказаться, мир, где нет никого, кроме нас двоих. Тот нож, который я прятал от тебя, был скрыт под полами моего плаща, когда я шел к последнему из своих врачей. Я никогда не думал, что человеческие тела такие поддатливые — лезвие вошло точно под рёбра, стоило лишь сонному доктору открыть мне дверь. Я не почувствовал ни сопротивления, ни твёрдости ткани, словно пришпиливал бабочку к полотну, а не убивал человека. Та ночь скрыла всё, что произошло в коридоре чужого дома. Мне потребовалось некоторое время, чтобы разрезать живот и просунуть руку в тело, и сейчас, рассказывая об этом, я вспоминаю то феерическое чувство, и чувствую счастье. Я долго смотрел, как кровь алыми пятнами стекает на паркет, заливая меня, ковёр и кусок ничтожного мяса, что хотел присвоить тебя, а после смеялся от неимоверной легкости — впервые мне стало хорошо и без таблеток. Немного тёплой крови перекочевало в небольшую банку из-под краски, что я заблаговременно принес с собой. Когда я вернулся домой, ты уже спал, поэтому, к счастью, не мог видеть грязного меня, согревающего банку в ладонях, чтобы кровь в ней не свернулась раньше времени. Свидетелей преступления не было, улик не обнаружили, убийцу не нашли, а в нашей гостиной появилась новая, ярко-алая картина над камином. Через некоторое время к ней присоединились и другие, безумно похожие между собой, красные подтёки на белом полотне. Камиль, мой нежный цветок, ты даже не догадывался, что стоит за этими художествами, не чувствовал запах старой крови, так умело перебитый мною ароматами благовоний. Такой упрямый мальчик, который погубил нас двоих своим же недоверием, ты бы не принял правду, которую я бы тебе преподнес. Ты всё так же жил в том крошечном мирке, где я был твоим главным кошмаром, и не видел, как рьяно я оберегаю тебя и крупицы того, что осталось от наших отношений. Разве мог ты принять факт того, что каждая новая картина — это новый спокойный день в нашем доме? Это жизнь тех, кто мог растоптать всё, и оставить меня ни с чем. После ситуации с докторами и таблетками, я стал более тщательно подходить к вопросу защиты. На стенах оказывались жизни тех, кто подошел слишком близко к нашему дому, кто на моей памяти в прошлом кинул на тебя неоднозначный взгляд, те, кому не посчастливилось не понравиться мне на ежедневных прогулках по городу. Наш городок сколыхнула волна преступлений, но что могли сделать жандармы против того, кто так умело заметает всё следы, не оставляя ни шанса на свою поимку? Уже тогда я чувствовал, что достиг пика своего безумия. Что-то страшное жило во мне, как паразит, пульсировало в голове и именно оно и слепая любовь к тебе заставляли меня снова и снова выходить на тёмные ночные переулки. Но с каждой новой картиной привычная боль возвращалась ко мне. Камиль, ты не был счастлив! Чёрт тебя дери, я марал руки в чужой крови, старался ради нас и даже тогда на твоём лице не скользнуло и тени улыбки! В моих мыслях, после того, как я уничтожу последнего посягателя на наше счастье, всё вернулось на свои места, но в реальности же такого не произошло. Ни одна прерваная жизнь не вернула мне тебя прежнего! Наш дом не наполнился твоим смехом и голосом, не отмотал того, что произошло! И тогда меня осенило. Я не мог понять, как раньше я не додумался до подобного, ведь решение проблемы было таким очевидным! Мне нужно было показать тебе ту любовь, которая внутри меня. Заставить прочувствовать всё то, что и я, когда вижу тебя, целую ночами, когда убиваю кого-то ради тебя. Мои эмоции, которые дают мне смысл жить… И вот сейчас мы здесь. На этой жизненной точке нашего пути, замерли, словно кто-то выключил нам время. «Эффект бабочки» завершает свою цепочку, карты из разрушенного домика летят на стол, я дописываю письмо. А ты чувствуешь запах гари на первом этаже. Тебе тяжело дышать спёртым воздухом, ты спускаешься вниз и ещё на ступеньках видишь масштабы катастрофы. Бежишь сюда, надсадно хрипишь в задымленном помещении и млеешь, когда видишь посреди мастерской меня. Вокруг нас пляшут языки пламени, пожирая всё на своём пути, выходы завалены перевёрнутыми шкафами, а посреди всего стоишь ты, и не понимаешь, что происходит, почему я не спасаю дом. Ты кричишь что-то, кашляешь, мечешься по крошечному уцелевшему участку комнаты, словно загнанный в угол зверь. Копоть тяжелым чёрным слоем оседает на стенах, а я не отрываю взгляда от тебя и с удовольствием отмечаю, как надсадно скрипят над нашими головами балки, готовые в любой момент обвалиться Моя любовь — как пожар в картинной галерее. Десятки, сотни моментов жизни-картин, которые уничтожает на своём пути пламя. Это пламя горит в моём сердце, это вечный двигатель из «люблю» и «моя вселенная», который движет мной вперед. Картины, написанные мной, это лишь миг, отрезок времени меньше, чем можно себе представить. Ни одна из картин-моментов не уцелеет, всё превратится в прах на пути силы такой величины. Огонь в моём сердце играет самую главную роль. Я готов лишиться всего, что создавал годами, лишь бы от этого сильнее горело пламя. Огонь же в моей душе — это ты, Камиль. Мой космос, моё солнце, моё переплетение линий-судеб на ладони. Ты делаешь меня счастливым, ты заставляешь меня просыпаться каждый день. И сейчас, я заканчиваю письмо, которое ты никогда не прочитаешь, исповедь, которую никогда не сможешь услышать. В переплетении трех огней: материального, огня в сердце и огня в душе, я произношу то, чего так долго хотел. Прежде, чем ты успеваешь хоть что-то понять, я сгребаю тебя в объятия, и толкаю нас туда, где вовсю бушует пламя. Я слышу твой крик — а может, это и мой голос — ощущаю, как острые языки огня впиваются в тело, как трескается кожа, не справляясь с высокой температурой. За миг до того, как над нашими головами ломается балка и тонны перекрытия летят вниз, я успеваю пожелать лишь одного.

Вечности