Погода была прекрасная, принцесса была ужасная

Зря они это затеяли. Затеяла, как водится, Асакуса. Мидзусаки, глазом не моргнув, моментально препарировала её идеи, как в лабораториях препарируют лягушек, и, вычленив из них главное, начала творить. За Канамори оставалось малое – поддержать очередной зачин, профинансировать его из скудного бюджета, а после – отступить в тень и лишь изредка мешать творческому процессу. Словарный запас Канамори не включал понятия «провалиться». До третьего года старшей школы – и до этого дня. Сама Канамори считала, что день Икс наступил, когда в спортзале она пересеклась с Асакусой. А вот Судный день пришёл к ней сам, и звали его Мидзусаки. Не было минуты, чтобы Канамори не приходилось жалеть о том, что тогда, с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров, она не заметила несущийся на неё бронепоезд с кричащей вывеской «беда не приходит одна». И они не пришли бы к тому, к чему пришли. Асакуса притворялась летучей мышью. Её бедовая голова вверх тормашками свисала с поручней второго этажа, а сама она усиленно пыталась игнорировать набирающую обороты драму внизу. Незапланированное собрание на большой перемене грозило растянуться до прихода новобранцев. – Одно моё «нет» рациональнее вас обеих. Канамори скрестила руки и встала в позу. Это был плохой знак. Обычно Асакусе нравилось видеть её в режиме пороховой бочки: такая Канамори была стопроцентным гарантом решения всех проблем. До тех пор, пока проблемами не стали они сами. Оружие восстало против своего создателя. Финансовые биржи терпели крах, брокеры воображали себя ласточками и летали из окон. Лодка, доверху набитая эскизами и раскадровками, тонула у истока. Канамори завернула их новый проект на этапе зародыша. Мидзусаки выглядела как человек, добровольно вложивший руку ротвейлеру в пасть. Укусит – не укусит? Тут не подгадать и не погадать: секунду назад ротвейлер сгрыз всё ромашковое поле. Поэтому она решила пойти по пути наименьшего сопротивления. – Канамори-сан, послушай, – сказала Мидзусаки, – это отличный шанс. Почему нет? Ты же сама сказала повышать уровень! Мы обязательно победим – с наработками Асакусы-сан и твоими способностями к организации всего и вся. Ну, и со мной тоже. Канамори вздохнула – тяжело и долго, как воспитательница, пытающаяся объяснить дошколёнку, почему левый ботинок никак не налезет на правую ногу. – Я поясню. Ай. Асакуса едва не слетела с перил. Если их личный Цербер-координатор пускался в пространные речи об убыточности некоторых проектов, а не просто пытался сожрать обивку дивана – дело пахло жареным. – Лесть тебе не поможет, Мидзусаки-ши. Сначала закончите то, что начали первым. Слово «дедлайн» красивое, пока не постучит в твой дом. А в нашем случае оно уже оккупировало софу, кактус и кошку. Гипотетическую. Асакуса-ши, тебя это тоже касается! Асакуса отсалютовала ладонью в ответ. Канамори отбрила её аргументы в самом начале, а саму зачинщицу свистопляски отправила в вечную ссылку на второй этаж – ловить жуков. Быть изганницей, списанной со счетов лучшей подругой, оказалось грустней, чем Асакуса себе представляла. Радовало только то, что её космических масштабов интроверсия была способна с этим справиться. В отличие от Мидзусаки, которая медленно превращалась в рыбу, выпавшую на песок из уютных морских глубин. – Мы можем сделать всё за зимние каникулы, – протянула она жалобно, – подключим новичков, художественный, кого-нибудь для монтажа. И Доумэки-сан, думаю, не откажет. Мы ведь уже сделали тизерный ролик. – Вы...что? Серьёзно, что?.. Канамори стала мрачнее осеннего неба, нависшего над прохудившейся крышей клуба. Они чинили её три октября – и всё равно в сезон дождей крыша давала течь. – Тизерный ролик, значит. Мидзусаки хлопала завитыми ресницами и явно готовилась оправдываться, поэтому на время бразды правления в свои руки взяла Асакуса. – Ролик-то есть, но всего на тридцать секунд. И мы его ещё не отправляли: мне всё время кажется, что он сырой. А Мидзусаки-ши нравится. Собственно, она и сделала почти всю работу, я только подала идею. В конце концов, её идеей и, следовательно, её виной было взяться за конкурсную разработку маскота их префектуры. Недосыпая, недоедая, в шаге от дёргающегося глаза и сонного паралича. А главное – в обход текущим проектам в масштабе уже не родного городка, а всё той же префектуры. С её конкуренцией и требовательными заказчиками. То, что у них начинало гореть всё, кроме глаз, наконец вынудило её просить совета у Канамори – несмотря на то, что половина работы была сделана без её ведома. Асакуса надеялась, что после воображаемой драки получится помахать вполне реальными кулаками. В конце концов, тизер они так и не отправили. – Ну. Вообще-то, я отправила. Вчера. Мидзусаки опустила глаза в пол. Асакуса вытаращилась на неё, как на Восьмое чудо света, и закачала головой, словно китайский болванчик. – Мидзусаки-ши?! Это у нас, получается, бунт на корабле? Я же не хотела… Ладно, хотела, конечно. Но не сильно! Там же ещё надо доработать! – А кто говорил мне: «не могу дождаться, когда мы его покажем»? Я решила сделать тебе сюрприз! Да и что там дорабатывать? Детализируем на конечном этапе, у нас же пока только тизер. – Всё дорабатывать! И перерабатывать! Асакуса топнула ногой и надулась, как маленький ребёнок. Она понятия не имела, как правильно вести себя в такие моменты, поэтому реагировала настолько искренне, насколько могла. Канамори, наблюдающая за их играми в войнушку, ухмыльнулась. – Неладно что-то в Датском королевстве, да? Вам бы сначала между собой разобраться. Мидзусаки обернулась к ней. Её лицо выражало вселенскую обиду на несправедливый мир, подарившей ей таких напарниц. – Ты должна его увидеть, Саяка-сан! Тогда ты точно поменяешь своё мнение! Меня не особо устраивают некоторые моменты, но это нормальное начало. Если работа, конечно, пойдёт дальше. Мидзусаки посмотрела на неё фирменным взглядом исподлобья. По её мнению, он стыдил, угрожал и заставлял покаяться во всех грехах. Канамори никогда бы не призналась, что этот взгляд не вызывал у неё ничего, кроме тайного умиления. Она утешала себя тем, что просто родилась без души – а уж жить без неё было в высшей мере выгодно. Канамори закатила глаза. Ей было бы проще вести диалог со стеной. Ей было бы проще шефствовать над людьми, которые не хотят работать – тогда она бы нашла рычаги давления. Но в её арсенале были девчонки, готовые работать на голом энтузиазме, за еду и воду. И, несмотря на то, что она свыклась с их методами, так дела Канамори не вела. – Я надеюсь, что из всех сюрпризов, которые можно от вас ожидать, этот был последним. Как и свинья, которую вы мне любезно подложили. Подумать только: тизерный ролик вместо одного основного и двух сайд-проектов, которыми вы сейчас занимаетесь. Должны были заниматься. В теории. Мидзусаки шмыгнула носом. – И это только начало расклада. А он у нас неутешительный: на носу вступительные. И все художники, монтажёры, звуковики и прочие сейчас усиленно к ним готовятся. Чем я, кстати, и вам советую заняться. Хотите припахать новичков, которые и так в поте лица трудятся над тем, что мы имеем? Не забывайте, что вы – движущая сила клуба. Так, как сделаете вы, не сделает никто. Или вы готовы броситься во все тяжкие ради того, что не успеете доделать? Хотите заработать больше болячек? Два года назад ещё можно было сыграть на новизне и юности, разжалобить заказчиков. Сейчас – никаких послаблений. Если бы Канамори умела, она бы обязательно написала картину вмиг вытянувшихся девчачьих лиц – до того они были хороши. Свои сильные стороны она знала хорошо и никогда не упускала шанса ими воспользоваться. – В общем, что бы вы ни выбрали, знайте: я – пас. Решайте сами. Раз уж вы такие самостоятельные, и теперь я вам не особо нужна. Мидзусаки вскинулась, готовая возразить. Канамори приложила палец к губам, и она сразу же умолкла. – Ш-шш. Перемена заканчивается, давайте-ка расходиться. Подумайте над тем, что я сказала. – Но у нас есть ещё десять минут… Хлопнула дверь – от ветра и сильной руки Канамори. Одновременно с этим Мидзусаки хлопнула рукой по столу. Асакуса приняла решение оставить свой стратегический пост и выползти из укрытия. Когда она спустилась на первый этаж, Мидзусаки со вздохом упала в объятия дивана. Они остались вдвоём. – Она даже не посмотрела! А раньше всегда смотрела! – «Саяка-сан», значит? – ухмыльнулась Асакуса и задвигала бровями, как пропеллером. – Брр. Мне её имя даже назвать страшно. Как будто органы заморозили изнутри. Мидзусаки взглянула на неё с тёплым укором – так, как могла только она. Обычно это означало только одно: Мидзусаки, всепрощающая и чуткая Мидзусаки, затаила обиду. И если с последствиями этой обиды не разберётся Асакуса, миру придётся несладко. Модельному, как минимум. Заплаканные глаза с синяками, уходящими в щеки, вряд ли подошли бы глянцевым обложкам. – Тебя только это волнует, Асакуса-сан? – Да я не об этом. Ситуация, конечно, неприятная. Но что, если взглянуть на неё по другим углом? Мидзусаки нахмурилась. – Ты о чём? По-моему, тут всё ясно. Она не оставила нам шанса. И явно обиделась. Асакуса взяла со стола молоко и задумчиво повертела его в руках. – То, что обиделась – это понятно. Даже не забрала наше взяточное молоко. Но не может ли причина её обиды быть несколько… глубже? – Извини, сегодня я не совсем понимаю тебя. Асакуса присела рядом и внимательно посмотрела Мидзусаки в глаза. – Мидзусаки-ши. Напомни мне, пожалуйста, где мы начинали работать над этим проектом. – У меня дома. Каждый свободный вечер. Вне клуба, не привлекая новичков, чтобы Канамори-сан не узнала. – А почему мы не хотели, чтобы она узнала? – Потому что тогда бы не было эффекта неожиданности. Если честно, я хотела, чтобы она нас похвалила. А она даже не посмотрела… Я понимаю, что другие задачи тоже важны. Но нельзя же всё время делать одно и то же. Асакуса вздохнула. – Я тоже думала, что мы уложимся в сроки. И тоже ненавижу монотонную работу, которой нет ни конца, ни края. Всё-таки взросление – это немного грустно… Они помолчали. – Извини, – сказала вдруг Мидзусаки, – что отправила без твоего ведома. Просто не терпелось посмотреть, как ты будешь прыгать от радости, когда её примут. – Это я и сейчас могу. Асакуса улыбнулась и протянула Мидзусаки молоко – в знак того, что извинения были приняты. Спокойствие Асакусы обычно предвещало беду или очередную историю с подземельями, драконами и механическими роботами. Но сейчас это спокойствие было расслабляющим и переходило к Мидзусаки вместе с пакетом молока. – Итак, с нами всё понятно. А что же с вами, Мидзусаки Цубамэ-ши? Когда ты и Канамори-кун виделись в последний раз? Вдвоём, я имею в виду. Щёки Мидзусаки вспыхнули. – Что? А какое это имеет?.. – Имеет-имеет, – Асакуса закивала с видом знатока страстей душ человеческих. – Вообрази, что у тебя появился личный психолог. Бесплатный и с крутым рюкзаком. – На этой неделе не виделись. Это… как-то грустно, учитывая, что мы будем поступать в разные университеты, хоть и в одном городе. А на прошлой – два раза. Правда я не знаю, считаются ли они, потому что она приходила ко мне домой и говорила с дворецким, чего обычно не любит делать, а я не спустилась к ней, потому что у меня была ты, и мы работали, а потом она больше не звонила, и… О. Асакуса хлопнула в ладоши, и Мидзусаки подняла на неё потерянный взгляд. – Вот тебе и «о». Отношения – тяжёлый труд. Никаких тебе выходных и праздничных отпусков. А Канамори так вообще приходится работать сверхурочно. – А что мне надо было делать? Спрятать тебя в шкаф? Тебе бы это не понравилось. Мы же планировали сделать ей сюрприз своей победой. – Теоретически, я могла бы затеряться в одной из твоих бесконечных комнат... Даже осталась бы жить, если бы там была приставка. Мидзусаки посмотрела на неё «я-тебя-умоляю» взглядом. – И что теперь? Всё замораживать? Мы же так хорошо начали. Асакуса задумалась. – Честно? Не знаю. Я знаю только то, что Канамори отойдёт. Ты меня извини, вы ведь встречаетесь и всё такое, но я давно прошла курсы канамориведения и примерно представляю, чего от неё ожидать. Попробуйте просто поговорить. Мидзусаки вздохнула. Проблема не была решена, но ей хотя бы стало легче. В одном Канамори всё же была права: Асакуса – хороший советник, когда не дурачится. _______ К клубной комнате Асакуса летела с космической скоростью. Начало второго года в Шибахаме выдалось удачным: кинокружку удалось завербовать двух первогодок с прямыми руками и абсолютным незнанием того, куда эти умелые руки девать. Новички выловили Асакусу в коридоре между уроками (сначала она пыталась спрятаться под лестницей, не понимая, чего от неё хотят) и с горящими глазами поведали ей о своём плане сделать аниме про их школу. Такое рвение сестёр по разуму привело Асакусу в полный восторг. Они договорились встретиться в клубе после уроков, и теперь Асакуса бежала со всех ног, чтобы успеть представить новеньких Канамори и Мидзусаки. Чтобы сократить путь, Асакуса решила действовать испытанным методом – войти через окно. – Спишь, Канамори-сан? Ну спи. Я тут рядом посижу, покараулю тебя. Асакуса вползла через проём наполовину – ноги её свисали в десятках сантиметров над землёй – и тут же захотела выползти обратно. Не то, чтобы она не подозревала… Мама всегда говорила, что интуиция у неё была ещё лучше, чем фантазия. Но держать догадки в дальней части подсознания и видеть, как они воплощаются в реальность, не было одним и тем же. Канамори дремала, древнеегипетской царицей развалившись на софе. У её ног, на полу, в окружении стопок бумаги и дырокола, сидела Мидзусаки. Они выглядели как нежащиеся в мягкой траве коты, которых Асакуса встречала по дороге в школу каждое утро. Но было и кое-что ещё. Мидзусаки вдруг посмотрела на Канамори блуждающим взглядом и улыбнулась глуповатой улыбкой. И Асакуса могла поклясться, что именно такую улыбку иногда замечала у кузины, когда та смотрела на своего мужа. Мидзусаки, будто всего этого Асакусе было мало, осторожно сдвинула чужую юбку вверх и звонко чмокнула Канамори в колено. Канамори приоткрыла глаз, одернула юбку и зевнула. На её белом лице отчётливо проступил румянец. Румянец был единственным возражением против поползновений к её длинным ногам, а потому за возражение не принимался. Асакуса попыталась вылезти обратно на улицу и всё же использовать дверь по прямому назначению, но неудачно дёрнулась и ударилась головой о раму. Две пары глаз тут же уставились на неё. Бесстыжих глаз, поправила себя Асакуса. Мидзусаки-то ладно (не то, чтобы они были подруженьками на веки вечные), но вот Канамори… Асакуса не ждала, что она заявится к ней в розовой пижаме шушукаться о свиданиях ночи напролёт. Но предупредить-то можно было! Так что её праведный гнев был вполне оправдан. И она собиралась прямо высказать всё, что думает о секретах в их дружном и прекрасном коллективе. – Эээ... О Боже. Простите. Я очень извиняюсь. Итак, она сказала то, что сказала. Мидзусаки посмотрела на неё с недоумением. – За что ты извиняешься? – За всё... Нет, правда, простите, – Асакуса попыталась сдвинуть раму, – Я сейчас закрою дверь. Окно. Всё-всё, уже закрываю. Рама наконец поддалась. Асакуса была спасена. – Что это с ней? – спросила Канамори. Мидзусаки не успела ответить: в оконном проёме снова показалась голова. – Вы помните, – сказала Асакуса робко, – дыру в стене? Которую мы заделали скотчем и силами небесными. Я теперь буду этот скотч отдирать, прежде чем войти, и смотреть, не помешаю ли я никаким… – Просто зайди уже через дверь! Спустя несколько секунд с улицы постучали. Канамори хлопнула ладонью по лбу. – Тебе не обязательно стучаться, Асакуса. Дверь открылась, и на пороге появилась Асакуса, робко шаркающая ногой. – Извините, я не совсем понимаю, что делать, когда… Когда вы обе, ну, сосуществуете. Я хотела рассказать, как на каникулах мы с Доумэки-ши пошли в поход, наловили огромных жуков, потом заблудились, но Доумэки-ши нашла выход по звуку реки, а ещё о том, что в клубе теперь будут новые девочки, и они удивительные… Но вижу, что у вас есть новости интереснее. – К нам придут новички?! Это же здорово! Мидзусаки резво вскочила с пола, схватила Канамори за руку, потрясла её, а затем поцеловала в ладонь. Асакуса открыла рот. И тут же закрыла, наткнувшись на взгляд Канамори. – Ни слова. Канамори, несмотря на угрожающий тон, ухмылялась и не спешила отнимать руку. Она выглядела так, словно выиграла в лотерею целое состояние и не заплатила ни йены налога. Асакуса осуждающе тыкнула пальцем в её сторону. – Вот об этих новостях я и говорила. _______ Сначала Мидзусаки удивилась. Но удивление её длилось недолго и закономерно сменилось интересом. К Канамори – и к себе самой. Её родители, хоть и были широких взглядов, всё же старались по возможности оградить её от влияния индустрии. В детстве Мидзусаки довелось побывать в гримёрке набирающей популярность кинозвезды. Родители обменялись с ней дежурными фразами, завязался разговор. Оставшись без присмотра, любознательная Мидзусаки принялась оглядываться по сторонам. У зеркала стояла женщина. Она промывала кисти в посудине и привлекала внимание хотя бы тем, что была выше не только обычных японок, но и большинства женщин в принципе. Её плечи были широкими, а платье – сверхкоротким. Она с кем-то заговорила, и Мидзусаки поняла, что никогда не слышала такого грубого голоса у мамы или бабушки. Когда женщина обернулась, Мидзусаки поразил её броский макияж. Женщина заметила её и помахала рукой. Мидзусаки вцепилась в мамину юбку. – Ма-ам? А тётя меня накрасит? Отец проследил за её взглядом и усмехнулся. – Какая же это тётя, милая? Это дядя. Просто он играет роль. Пойдём, папа лучше познакомит тебя с дочкой Кобаяши-сан. Она само очарование! Тогда отец увёл её к дочке Кобаяши-сан – ничем не примечательной девочке, которая жила так, как ей сказали родители. Мидзусаки так не умела – и учиться не собиралась. Годы спустя она разыскала ту женщину и спросила, скольким людям приходится играть такие роли, как она. «Многим», ответила женщина, прикрывая палетку. Домой Мидзусаки шла гордо подняв голову, чтобы каждый мог увидеть её салатовые тени, фиолетовую помаду и розовые щёки. Она чувствовала себя частью чего-то важного. Поэтому свой интерес к Канамори она перенесла стоически. Когда интерес сменился бессовестным залипанием на длинные ноги, Мидзусаки решила действовать. Пасовать перед трудностями (а Канамори была трудностью сама по себе) было не в её характере. Природные харизма и энергичность всегда спасали её – должны были спасти и на этот раз. Мидзусаки пошла на таран – да так, что девочке, рассекающей танк мачете, и не снилось. Она купила охапку красных роз и победоносно вручила их Канамори перед началом занятий. – Это что? – нахмурилась Канамори. – Да так. Подарок. Мидзусаки светилась ярче лампочки и смотрела на Канамори таким щенячьим взглядом, что у той скрутило живот. – Кому? – Тебе. – За что? – Просто. – Не знаю такого слова. Тебе от меня что-то нужно? Мидзусаки вздохнула. Она не ожидала, что будет легко, но в глубине души надеялась, что боги неумелого флирта смилуются над ней. – Мне нужно, чтобы ты взяла цветы. Иначе я обижусь. Мидзусаки надула губы. Это был её любимый приём. Он помогал ей растапливать самые чёрствые сердца и безотказно действовал на всех. На всех, кроме Канамори. Она, почуяв неладное, моментально закрылась в свой непробиваемый панцирь. – Так ты меня шантажируешь? Шантаж был полем игры Канамори, где на все действия у неё был полный карт-бланш. Мидзусаки прикусила щёку. У неё в руках был кнут, которым она не умела пользоваться, и пряник, который на поверку оказался несъедобным. – Нет, это… Просто возьми. Это от меня лично. К счастью, ей хватило ума не сказать что-то вроде «в нашей оранжерее внезапно вырос лишний куст роз, и я решила отдать его тебе, потому что мы лучшие подруженьки на свете». Это бы точно не помогло открыть доступ к сердцу Канамори. Зато могло перекрыть доступ кислорода к лёгким Мидзусаки. – Эм. У меня аллергия на розы. Апчхи. Канамори безэмоционально чихнула в локоть. Мидзусаки видела, что Канамори хочет скорей от неё избавиться: она заставляла её чувствовать себя неловко. Уязвимость не входила в жизненные планы Канамори, но взгляд Мидзусаки после её слов стал таким потерянным, что она не смогла это проигнорировать. Канамори решила смягчить удар – не зря же она была самопровозглашённым гением дипломатии. – Лучше отнеси их в клуб и поставь в воду. Асакуса-ши вечно жалуется на отсутствие вдохновения. Вот, пусть любуется. Асакуса действительно налюбовалась вдоволь. Сначала она ходила кругами вокруг букета, а потом начала обсыпать своё рабочее место лепестками (и даже съела один – на пробу). Она явно получала удовольствие от ситуации. В отличие от Канамори и Мидзусаки, когда Асакуса поинтересовалась, откуда в клубе появились цветы. – Не знаю. – Из воздуха. Они сказали это одновременно и переглянусь. Это и стало их первой совместной тайной. Машине с личным водителем Мидзусаки предпочитала метро. Ей не всегда удавалось ездить в тишине и спокойствии: с рекламных плакатов в вагонах смотрело её лицо, а люди, подходящие за автографом, мешали расслабиться. Но иногда у неё получалось. Тогда Мидзусаки надевала наушники и представляла себя героиней клипа. Вот – ревущие басы, и они с Асакусой в дикой прерии охотятся на животных, сосланных на Землю из чужой галактики. Вот – заунывный голос, от которого хоть под поезд ложись, и они с Канамори гуляют по закатному парку под руку, ссорятся и тут же мирятся. Канамори беззастенчиво играла с её воображением, врывалась в её сны. Мидзусаки становилось сложно сохранять хладнокровие, которого от природы у неё и так было – кот наплакал. – Это ещё что? Опять? – Ты сказала, что у тебя аллергия на розы. Мидзусаки протянула Канамори букет тюльпанов – пышнее прошлого. Флорист сказал, что на языке цветов они означают нежную любовь. Её влюблённости это подходило. – Ты же в курсе, что цветы – это экономически невыгодно? В глазах Канамори отражались доллары. В глазах Мидзусаки застыло безграничное обожание, и они обе одинаково не знали, что с ним делать. – А вообще, Мидзусаки-ши, ты сама по себе экономически невыгодная. Бери свою листву и пойдём играть в симулятор взрослой жизни. Цветы стояли в клубной комнате, пока не завяли. У Асакусы появилось больше вопросов, на которые не было ответа. Мидзусаки была в отчаянии. Лечить болезнь неразделённой влюблённости она решила подсмотренными у взрослых методами – и с головой ушла в работу. К концу первого года приглашения на съёмки сыпались, как из рога изобилия. Клуб загружал не меньше. Мидзусаки вставала, училась, рисовала, снималась, ложилась, снова вставала – и так до бесконечности. Она пила растворимый кофе и мечтала превратиться в пластиковый стаканчик. У станции Мидзусаки купила молоко для Канамори, которая ждала её в клубе. Она хотела взять больше одного, она вообще-то могла купить их все (и торговый автомат в придачу), но подумала о том, какое сложное лицо сделает Канамори, уворачиваясь от очередного подарка, и оставила эту затею. Мидзусаки положила на стол увесистую папку и протянула Канамори молоко. – О. Сегодня без веников? Канамори ухмыльнулась, но молоко приняла. Она посмотрела на Мидзусаки так внимательно и глубоко, что у той вспыхнули щёки. Что-что, а смотреть и выцеплять всю людскую сущность Канамори умела. Она отсалютовала Мидзусаки пакетом молока. – Вот с этого и надо было начинать. Хотя я и листочки уже готова была забрать. Канамори взглянула на неё с хитрецой. Мидзусаки мысленно простонала. У неё не хватало сил бороться с ветряными мельницами. Просто… Просто Канамори сидела напротив, ссутулившись, рассматривала её рисунки, пила молоко, которое она принесла. Стёкла очков, подпирающих чёлку, (и зачем они, если она никогда их не надевает?..) были идеально чистыми. Мидзусаки вдруг остро захотела сфотографировать её, и тут же укрыть, запереть, спрятать это фото от чужих глаз. Канамори казалась ей вполне фотогеничной – в те редкие моменты, когда не делала смурное лицо. Просто Канамори была Канамори. Этого Мидзусаки было достаточно. Боже, ну почему нельзя было, как в детстве, вылепить куличик и кинуть им в Канамори, чтобы доказать свою серьёзность? Почему нельзя было столкнуться взглядами, взяться за руки и унестись в закат по ромашковому полю? Мидзусаки устала от беготни по замкнутому кругу. Ей было почти всё равно, что случится после и во что это выльется. Мидзусаки была в отчаянии – и это отчаяние подстёгивало её к решительным действиям. Она сделала грозное лицо, подошла к Канамори вплотную, отобрала листы и сказала: – Я сейчас тебя поцелую. Если бы Канамори ответила что-то вроде «спасибо, что предупредила», она бы, видит Бог, воткнула в её руку карандаш. С любовью, разумеется. Исключительно в профилактических целях. Но Канамори отреагировала иначе. – Сбавь обороты, – сказала она. И поцеловала её первой. Перестуки зубов, сплетенье волос на щеках, незнание, куда повернуть голову... Они были парой слепых котят, тычущихся в поисках молока. Когда его вкус осел у Мидзусаки на губах, она поклялась до конца жизни не пить ничего другого. – Я думала, ты никогда до этого не дойдёшь. Раскрасневшаяся Мидзусаки отпрыгнула на другой конец дивана. – Что? Как ты?.. – Если спросишь, как я догадалась, я тебя ударю. Мидзусаки повертела головой. Именно это она и собиралась спросить. За последние недели она успела внушить себе, что у неё нет ни шанса. – Ну так вот. Я немного разбираюсь в языке цветов. Родня научила. Канамори улыбнулась. На её бледной коже отчётливо проступил румянец. У Мидзусаки действительно не было ни шанса – шанса отвернуться и не смотреть, как Амур хаотично закидывает стрелы в каждый угол её сердца. Два месяца спустя Канамори получила подарок. Мидзусаки решила дарить ей полезные мелочи просто так, без повода. Золотую цепочку в бархатном футляре она сочла выгодным вложением. В первую очередь для себя: ей хотелось увидеть, как золото будет смотреться на золотой девочке. Мидзусаки была готова бороться. Мидзусаки была готова отстаивать право существования цепочки на шее Канамори. Мидзусаки подготовила лекцию по благородным металлам и их достоинствам. Лекция не понадобилась. Канамори, вопреки её ожиданиям, подарок приняла. Она внимательно осмотрела футляр, что-то прикинула в уме, сказала: – Мне уже страшно открывать, – и тут же открыла. С минуту Канамори молчала. Когда Мидзусаки уже хотела влезть со своим «тебе не понравилось, я должна была выбрать что-то другое», Канамори захлопнула футляр и посмотрела на неё так, как умела только она. – Хочешь что-нибудь? Столько я, конечно, не зарабатываю, – она повертела подарок в руках. – Но обязательно заработаю. В голове у Мидзусаки щёлкнул тумблер, обрывающий всё, что она знала до этого дня. Та самая Канамори, что вечно беспокоилась о деньгах. Канамори – её зыбкая грань между реальностью и воображением. Канамори, заводящая знакомства в корыстных целях. Канамори – королева подземных кварталов и обанкротившихся лапшичных. Канамори, которая совсем скоро будет править этим городом. Мидзусаки, которая пыталась разобраться в себе и наконец нашла, что искала. Пропал интерес, закончилась влюблённость. – Ты, кстати, не угадала с размером. Она мне будет как браслет. Придётся подгонять. Мидзусаки засмеялась. Пришла любовь. _______ Канамори цыкнула, решительно взглянула в камеру и нажала на звонок. Мидзусаки не появлялась в школе три дня. Она, как считала Канамори, успевшая примириться (не без влияния Асакусы) с их абсолютно невтемным сайд-проектом, выбрала удачное время, чтобы заболеть. Мидзусаки была ходячей катастрофой, лавиной, которая нежданно заполнила собой всё пространство вокруг Канамори. И, пока Канамори в купальнике стояла посреди снежного апокалипсиса, игриво посылала ей воздушные поцелуи с фуникулёра. Канамори привыкла разруливать проблемы по мере их поступления. Такие люди, как Мидзусаки, несли ворох сложностей разного уровня, поэтому с ними Канамори предпочитала не связываться без особой надобности. Пока соседские дети изучали кандзи по книжкам с картинками, Канамори флиртовала с водяными знаками на тысяче йен. Иногда ей казалось, что Хидэё Ногути подмигивал в ответ. Но фантазии о скруджмакдаковском купании в золотых монетах оставались фантазиями. А вот вполне реальная Мидзусаки одним своим существованием серьёзно пошатнула золотой принцип Канамори «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы приносило деньги». Это случилось, конечно, не сразу. Сначала они считали друг друга важными инструментами, влияющими на ход сложной операции. Асакуса стала хирургом, объединившим их как кусочки пазла, в котором изначально было всего два элемента. Канамори пыталась бороться. В средней школе ей пару раз признавались девочки, но она списывала это на прогрессивные веяния начала нового столетия. До тех пор, пока сама с треском не угодила под эту льдину. Мидзусаки была её полной противоположностью. Мидзусаки – красивая картинка, львиное сердце, напичканная идеями бомба замедленного действия – поступала так, как сама Канамори не поступила бы никогда. Канамори, которая усиленно поддерживала репутацию властительницы шара земного, решила руководствоваться принципом «не можешь победить – возглавь». И поцеловала Мидзусаки в первый раз. Второй, третий и последующие случались сами собой, по наитию, будто ничего естественнее их поцелуев в мире не было. После занятий Мидзусаки врывалась в клубную комнату, сбрасывала на пол рюкзак и руками обвивала голову Канамори, словно та была лианой. Ну, или человеком, которого стоило придушить (Канамори склонялась к этой версии). Иногда Канамори забывалась и дремала у Мидзусаки на плече. Чаще – делала вид. Асакуса тактично прикрывала глаза ладонью, изредка посматривая сквозь пальцы, чтобы набраться вдохновения. Потом она неизменно вздыхала и говорила, что выйдет замуж за робота. Роботы клубу точно бы не помешали. У них были идейные новички (в количестве двух штук), годовое финансирование (при всём уважении не имеющее тех нулей, что стояли у Мидзусаки в доме в виде мебели), и, собственно, одна Мидзусаки. Одна обидчивая, хандрящая Мидзусаки, которая совсем не подходила под определение робота (за исключением ночи до дедлайна). Асакуса вызвалась стать послом в их набирающей обороты баталии, но почти сразу получила трубкой мира по носу, уложила её в футляр и печально ушла в свой уголок непонятых идей. Разгребаться пришлось самим. Это, по мнению Канамори, был самый оптимальный вариант. Вариант, в котором Мидзусаки извинялась и подмечала, какой у Канамори ясный ум и светлая голова, а после непременно чмокала в щёку, как у них было заведено. Мидзусаки ходила нахохлившимся птенцом, вздыхала каждые две секунды, тайком поглядывая на Канамори, и совсем не выглядела готовой отказаться от своих идей и упасть ей в ноги. Падать с ног у неё выходило лучше. Мидзусаки была близка к выгоранию, как канатоходец – к концу каната, у которого уже поджидала Канамори с ржавыми ножницами. Канамори всё понимала. Старалась понять, абстрагируясь от собственных (рациональных, обдуманных и взвешенных) желаний. Она знала, что Мидзусаки хотела драматично хлопнуть раскадровками по столу и уйти в закат. Но Мидзусаки, у которой злиться просто не хватало сил, смотрела на Канамори мутным печальным взглядом и сдавала работу в срок. Так было три дня назад. swallow2000: саяка-сан прости пож swallow2000: я буду в норме swallow2000: родители забрали планшет swallow2000: но я отвоюю его обратно у меня свои методы хе swallow2000: скину фреймы тебе на электронку swallow2000: надеюсь ты не переживаешь swallow2000: лучше бы да swallow2000: а как у тебя удалить swallow2000: чёрт swallow2000: увидимся в школе В школе они не увиделись – ни завтра, ни сегодня и ни вчера. Канамори подавила в себе желание отправить Мидзусаки занудную смску, смысл которой обобщался бы словами «ты», «температура», «кровать» и «лежать». Или выложить её неудачное фото (если такие существовали в природе) в твиттер клуба с подписью «они боролись до конца, но дедлайн оказался сильнее». Канамори нравились оба варианта. Поэтому она выбрала третий. К жизненному кредо «умри, но сделай» Канамори относилась двояко. Она, несомненно, ценила умение Мидзусаки выпутаться из любой ситуации с помощью дружелюбия (а не среднего пальца, как любила сама Канамори). Так отцы ценят первое «папа», сказанное малышом, не догадываясь, какую подписку оформили на ближайшие двадцать лет. Но с другой стороны, со стороны соратницы, подруги и девушки, она чувствовала, что всё выходило плохо. Мидзусаки, вместо того, чтобы дать себе пару деньков на отлежаться, отрисовывала задники в режиме берсерка. Канамори чувствовала вину за то, что чувствовала себя виноватой. Но виноватой только отчасти. Это потом, когда Асакуса рассказала ей, почему они прятались у Мидзусаки, и как её, Асакусу, словно в дораме, в четыре руки пытались запихнуть под кровать – тогда Канамори стало смешно от осознания, с какими детсадовцами она работала. Когда Канамори стояла на пороге Мидзусаки, смешно ей не было. Дверь в тот раз, вопреки договорённости, открыл дворецкий. Мидзусаки, по его словам, не было дома. В комнате на втором этаже погас свет. Вместо камня в окно (о, как она держалась!) Канамори кинула смс. Ответа не последовало. Канамори, предварительно озаботившись отсутствием камер, ткнула небесам средний палец. У неё было оправдание на твёрдую пятерку. Мидзусаки – не только их штатный золотце-аниматор, но и, на секундочку, модель – была нарасхват. Диски с её лицом на обложке быстро окупались, агенты вылавливали её на улице и караулили у школьных ворот. Канамори знала, что для города она была сенсацией, молодой звёздочкой, но иногда, смотря на их с Асакусой дурачества, забывала об этом. Несомненно, она желала ей популярности. Даже брала автограф, чтобы потом, когда Мидзусаки прославится на всю страну, реализовать втридорога. Но работы становилось больше, а времени на личное – меньше. Канамори, уставшая видеть Мидзусаки только на плакатах в метро, едва не разнесла стену своей комнаты, пытаясь намертво прибить её автограф. Она почему-то подумала, что продавать его было бы ужасным расточительством. Нормальные люди – люди, не рискующие раскрошить собственные пальцы молотком в порыве эмоции, для которой у Канамори не было названия, – сказали бы, что Канамори просто соскучилась. Она не то, чтобы отрицала – просто не совсем понимала, что с этим делать. Поэтому из двух вариантов, которые были в её арсенале, выбрала третий, запасной. Это был секрет, передающийся из поколение в поколение. От бабушки он перешёл к тёте, а затем – к самой Канамори, которая вдруг ударилась в суеверность и стала считать его панацеей от всех болезней, странных проектов и одной Мидзусаки. Предки не могли ошибаться. Фамильный секрет гласил: «Словами через рот!» и включал в себя краткое пособие, как перестать подъезжать на кривой кобыле и начать цивилизованно разговаривать. А уж разговаривать, хоть и в разных тональностях и с разными целями, они с Мидзусаки любили всегда. План был прост, как три копейки. Мидзусаки не появлялась в школе три дня – значит школа должна сама заявиться к её дому. Канамори цыкнула, решительно взглянула в камеру и нажала на звонок. (Но сначала она перечитала сообщения от Мидзусаки. В них не было ни одного смайлика. Поражение по всем фронтам.) _______ Зря она это затеяла. Саяка держалась стоически. С (дурацкими) красными шариками она, ссутулившись, стояла на чужом пороге и выглядела как (королева клоунов) человек, с разбегу уронивший лицо в тарелку с лимонами. Ей не открывали три минуты и две секунды (не то, чтобы она засекала). У неё не было запасного плана. Да и основного как такового – тоже. Наученная горьким опытом Саяка знала, что её надёжные, как швейцарские часы, планы, касающиеся Цубамэ, в большинстве случаев проваливались. В её топе экстраординарных поступков Цубамэ занимала почётное второе место. Бессменным лидером была Асакуса. Из глубин дома донёсся звук приближающихся шагов. Кто-то бежал так быстро, что рисковал упасть с лестницы. Перед входной дверью шаги замерли. Послышался тяжёлый вздох – Саяка узнала бы этот вздох из тысячи – и звяканье ключей. – Привет, – сказала Саяка высунувшейся в проём голове. – Привет, – ответила Цубамэ. – Я не знала, что это ты. Так, мимо проходила. «Ага, конечно», подумала Саяка и выразительно посмотрела на входную камеру, но ничего не сказала. Цубамэ проследила за её взглядом. – Ладно. Я сама хотела тебе открыть, первая. Ну и что? «Ну и ничего». Саяка не ответила. Она хотела сказать, что поражена, потому что ей открыл не дворецкий, а молодая госпожа собственной персоной. Хотела сказать: «делай свой проект, а потом смотри, что взрослая жизнь сделает с тобой – будет тебе урок». И непременно бы сказала, вернись они на год раньше. Но Цубамэ не была Асакусой. Она не боялась людей, не боялась Саяки, (которая для многих была скорее демоном, чем человеком) поэтому все профилактические тычки пролетали мимо. Цубамэ внимательно слушала, а потом делала по-своему. Отчитывать её было бесполезно – да и не хотелось. Саяка смотрела на Цубамэ и забывала, зачем пришла. С минуту они молчали, разглядывая друг друга. Наконец Цубамэ шмыгнула носом, плотнее закуталась в плед и сказала: – Твои волосы. – Мм, – Саяка пожала плечами, – тебе же вроде нравилось. – Мне и сейчас нравится. Очень. Канамори-сан опять играет нечестно. Цубамэ улыбнулась – нежно, несмело, и Саяка тут же отвела глаза. Цубамэ была права: высокий хвост был сознательным решением. Она знала, с каким благоговением Цубамэ относилась к её волосам. В каникулы между вторым и третьим, когда использовать фамилии наедине было уже неискренне, а имена – ещё неловко, Саяка часто гостила у Цубамэ. Они смотрели кино (иногда в кадре мелькали её родители), Цубамэ делала зарисовки, мурчала прилипчивые рекламные песенки, болтала ногой, голым коленом задевая бедро Саяки. Временами Цубамэ отлипала от экрана, – её домашняя юбка задиралась до белья – забирала её волосы наверх и целовала в шею. Когда воздух в комнате становился суше и горячее, они открывали окно в мартовскую прохладу. Каждая вторая причёска Саяки созидалась руками Цубамэ. Когда в её голове простая коса обретала масштабы внушительного сооружения, она пыталась заманить Саяку к своему стилисту. За этим следовали уговоры на минуточку заглянуть и к визажисту – подчеркнуть её абсолютно очаровательные веснушки. Саяка знала, что время у Цубамэ шло не так, как у остальных людей (кроме, разве что, Асакусы, на пару с которой они успешно не укладывались в дедлайны). Когда минуточки грозили превратиться в года, Саяка деликатно напоминала Цубамэ, что она ей нравится. Но не настолько, чтобы отдавать себя на растерзание лицам неопределённого пола. Зато настолько, чтобы мяться на пороге с дурацкой связкой шаров за спиной. – Извини. – Прости, я… Они замолчали так же, как и заговорили – одновременно. – Погоди, чего? – переспросила Саяка. – Ты извиняешься? Цубамэ насупилась. – А не должна? – Зависит от того, за что. Но я в любом случае вся внимание. Цубамэ ухмыльнулась и скрестила руки под пледом. – Ну нет! Мне есть, что сказать, но уж пожалуйста будь первой. Саяка хотела было возразить, но Цубамэ предупреждающе подняла ладонь. – Никаких рук! Тебя же невозможно обыграть в камень-ножницы. – Ну, – Саяка усмехнулась, – что есть, то есть. Это хотя бы справедливо. Что ж, давай поговорим. Цубамэ с лёгкостью выдержала её тяжелый взгляд. – Знай, что я всё ещё не поддерживаю идею с конкурсом. Вы не укладывайтесь в сроки даже по текущим проектам. Вы стараетесь урвать всё и сразу. Да и с совестью вы не особо дружите… – Но это же совсем не извинение! Саяка нахмурилась. – Дослушай. Я знаю, что звучу как старая шарманка. Я такая и есть. Но, несмотря на то, что мне не всё нравится, – Саяка посмотрела в сторону, – я вас благословляю. – Извини?.. – Сейчас не твоя очередь, Цубамэ-ши, – усмехнулась Саяка, – к тому же, ты уже извинилась. Вот и я пытаюсь. Потому что мне дико видеть, что режиссёр и аниматор прячутся от менеджера, как нашкодившие котята. Особенно аниматор, которую последнее время я видела только по тиви. Взгляд Саяки был достаточно красноречивым, чтобы Цубамэ смутилась. – О, – сказала она, – как раз за это я и хотела извиниться. Я просто думала, что тебе не понравится наша затея. И не ошиблась. Я должна была рассказать тебе с самого начала. Или найти время встретиться. Но я, когда долго работаю, забываю своё имя, лицо и пароль от инстаграма. Даже то, что мы в разных классах. – Мм, – ответила Саяка. – Да уж. – Так что, извинения приняты? Цубамэ распахнула плед. Саяка шагнула вперёд и притянула её к себе. – Не думаю, что довериться вам – хорошая идея, но ничего другого мне не остаётся. Я мало верю в магию горящих глаз, но не могу же я ограничивать вас вечно. Уж доделывайте до конца, если начали. А я помогу вам. И да, – Саяка вздохнула, – извинения приняты. – И твои, – улыбнулась Цубамэ. Они обнялись. Саяка опустила плечи и согнула колени, чтобы Цубамэ было удобнее положить голову ей на плечо. – А! – Цубамэ вдруг с энтузиазмом хлопнула Саяку по спине. – Ещё прости за то, что заболела. И, если честно, тебе не обязательно нам доверяться. Мы всё отменили. Саяка отстранилась, чтобы посмотреть ей в глаза. – Как это – отменили? – Когда я заболела, мы с Асакусой-сан внезапно поняли одну вещь. Точнее, она поняла, а я поддержала. Она сказала, что иногда мы забываем, что у нас всего по две руки. А голова и вовсе одна, и это ты. – О. – Я написала организаторам, что мы снимаем заявку. Анонса не было, и поэтому всё прошло хорошо. Видишь, не ты одна можешь решать проблемы! «Просто я их не создаю», тоскливо подумала Саяка. Ей захотелось снова окольцевать себя руками Цубамэ, а не стоять в вечерней прохладе на расстоянии вытянутой руки. – Ладно. А почему ты не сказала об этом раньше? – Хотела тебя пожамкать, – обескураживающе улыбнулась Цубамэ, – пока ты добрая. – Ого, – на белых щеках Саяки проступил румянец. – Это интересно. Но я про «раньше» в глобальном смысле. – А, это! Мы хотели сказать тебе лично. С Асакусой-сан договорились, что я скажу. Ну а потом я простудилась, и всё ещё была слишком обижена, чтобы тебе об этом написать. – Я говорила, что у тебя убийственная логика? Цубамэ кивнула и, прижавшись щекой к её плечу, снова закутала Саяку в плед. Она обняла Цубамэ за талию и спрятала лицо в её волосах. – А сейчас почему перестала обижаться? Ты же ещё не выздоровела. – О, тут всё просто. Из-за этого. Цубамэ завела руку за спину Саяки, накрыла её ладонь своей, подняла голову вверх и довольно протянула: – Ша-арики. Ты принесла мне ша-арики. – Какие такие шарики? – ухмыльнулась Саяка и протянула Цубамэ ленту, связывающую пять шаров воедино, – это параплан. Приготовься, мы взлетаем! Если ты, конечно, подключишь своё чудесное воображение. – Не издевайся, Саяка-сан! Я, между прочим, сразу заметила! Просто ждала, пока ты что-нибудь скажешь. Не вырывать же из рук! – Ну вырвала бы, что такого? Они же твои. Не розы, конечно, но тоже вполне себе красные. А если не нравятся, можешь выпустить в небо. – Саяка-сан… – Цубамэ приняла шары; уголки её глаз защипало. – Это бордовый. Не красный. – Хм-м. Да? Как по мне, они одинаковые. А какой функционал! С моим изначальный планом – не дать вам зелёный свет – вполне справились. – Эй! Я сейчас опять с тобой поругаюсь. – А мы ругались? По-моему, просто недопоняли друг друга. Цубамэ задумалась. Всё то время, что они не разговаривали, она даже не пыталась обижаться по-настоящему. Сейчас это были просто шутки, и она была рада, что всё пришло в норму. – Нам обеим, – сказала она, – надо поговорить с Асакусой-сан. – О, она будет в порядке. Я же не совсем заворачиваю вашу идею. Просто ненадолго откладываю в ящик. – Даже так? – Мы можем это сделать, Цубамэ. Просто не сейчас. Но в обозримом будущем, обещаю тебе. А вот сейчас я бы всё-таки глянула, что вы там придумали. – Это что, утешительный приз? – Цубамэ улыбнулась и посмотрела вниз, на их сплетённые руки. – Ну, я могу показать тебе ролик, если ты зайдешь в дом. Но я очень не хочу расцепляться. – Вот уж спасибо за приглашение. – Саяка высвободила ладонь и щёлкнула Цубамэ по носу. – Я уже начала чувствовать себя вампиром, которого нельзя пускать за порог. Совсем тут околела. Хотя закат, конечно, симпатичный. – Ты симпатичнее, – Цубамэ подмигнула и беззастенчиво прижалась к чужой груди. – Знаешь. Перед тем, как ты зайдёшь… Раз мы уже обнимаемся, и я почти не заразная… Цубамэ энергично задвигала бровями. Саяка наступила ей на ногу. – Родители увидят, – строго сказала она. – Иногда я задумываюсь, – Цубамэ невесомо, почти не касаясь пальцами, провела по её щеке, и вздохнула, – нормально ли, что мне всё равно? Я ведь очень хочу тебя поцеловать. Мидзусаки Цубамэ была спорщицей и энтузиасткой, каких поискать. Она могла в одиночку восстать против всего мира. Она уважала старших, но свой выбор уважала не меньше. Она не терпела пререканий – но всегда была к ним готова. Так она защищала то, что любила. Тех, кого любила. Так она защищала себя. Мидзусаки Цубамэ, сама того не замечая, учила ближних не волноваться раньше времени. Эту простую истину Канамори Саяка осознала, когда целовала её под окнами, и оранжевый закат морем разливался за их спинами. Едва ли можно было предугадать, во что выльется их симбиоз. Они даже не знали, что будет завтра. Цубамэ жила сегодняшним днём. Она ошибалась, падала на колени, бастовала и вставала с колен – такой была её дорога. Саяка часто смотрела в будущее, но на Цубамэ она смотрела чаще. В отличие от неё, Саяка всегда была вольна идти, куда хочет. По той дороге, что пожелает сама. И она выбрала дорогу к Цубамэ.