***
Девять месяцев назад
Детектив-убийца всегда держал под рукой тетрадь, если брался за чтение. Дойдя до последней страницы книги, он возвращался назад, будто отматывая время, и выписывал привлекшие внимание цитаты в этот дневник сворованных мыслей. Иногда Мизуки позволяла себе заглядывать на страницы его тайника. Твердая обложка не давала ему истрепаться, но она была далеко не новая, толстая, местами отмеченная, как родимыми пятнами, разводами кофейных капель. Сложно было понять, не зная правды, что выписанные отрывки принадлежали кому-то другому — порой интуитивно агент узнавала в застывших на бумаге словах своего подопечного и ежилась от странного чувства необъяснимого совпадения. Смыслы фраз казались размытыми и нечеткими, как неудавшийся снимок с фотокамеры. В последнее время Аяцудзи погрузился в тщательное изучение «Тошноты» Жан-Поля Сартра. Прочитав ее уже дважды, но так и не успокоившись, он вновь и вновь перелистывал одни и те же страницы, надолго уходя в себя. Однако сколько Мизуки ни пыталась вникнуть в суть отрывков, которые он складывал в свою чернильную копилку, а иногда и зачитывал вслух, ее разум отказывался видеть в этом произведении что-то, кроме воплощения скуки. Страсть моя умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд — теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо мной, раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль — обширная и тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть: так она была мне омерзительна. — Что сказал вам Сакагучи-сэмпай, Аяцудзи-сенсей? Перебитый, он поднял голову и посмотрел на нее уничижающим взглядом, но Мизуки давно уже искала возможность задать этот вопрос. Детектив крайне редко напрямую общался с ее начальником и в целом с кем-либо еще из Особого отдела. Она всегда была связующим звеном между ним и внешним миром, по крайней мере наивно хотела верить в подобную данную ей свыше власть. Но совсем недавно между ним и Сакагучи Анго состоялся долгий разговор, при котором ее присутствие не предполагалось. Несколько часов они совещались за закрытой наглухо дверью, и подслушать, о чем они говорили, не представлялось возможным. Тем не менее, Мизуки считала, что имеет полное право знать такие вещи. Как человек, отвечающий за каждый шаг особо-опасного эспера. И как женщина, в тайне к нему неравнодушная. Но он молчал. Не в силах выдержать его долгий взгляд, она опустила свой к его рукам и упрямо поджала губы. Подушечки пальцев мужчины напряженно скользили по краям твердого переплета. Была в этом жесте какая-то особенная нежность, незнакомая ей самой, и Мизуки поймала себя на абсурднейшем чувстве ревности — ко всем книгам, которых когда-либо касались руки этого человека и на чьи страницы глаза его смотрели с мягким уважением, вниманием и любовью. Сейчас Сартр был его бумажным щитом от ее расспросов, и то, как она билась безмозглым мотыльком об эту сомнительную крепость, рождало в Аяцудзи заметное отторжение. Стена между ними всегда была из прочного камня, но после того разговора детектив казался особенно отстраненным. Он не брался за новые дела, не говорил о работе и всего себя посвятил книгам и куклам, проводя большую часть времени в своем жутком подвале. Мизуки не любила это место: под взглядом сотен стеклянных глаз она чувствовала себя беззащитной, и неведомый холод пробирал ее до глубин души и тела. Сложно было назвать ее трусихой, но эти куклы и вечный мрак в тесном помещении, захламленном в известном одному лишь хозяину порядке, давили на нее своей потусторонней энергетикой. Детектив же, напротив, чувствовал себя здесь настолько комфортно, что, казалось, мог бы не вылезать из «царства мертвых» — так он его однажды назвал — часами. Разве мы часто говорили о тех, кто умер? Нам не хватало времени для того, чтобы похоронить их даже в наших сердцах. Нет. Меня нигде не ждут. Я не оставлю пустоты. Метро набито битком, рестораны переполнены, головы трещат от кучи мелких забот. Я выскользнул из жизни, а она осталась неизменной, полной, как яйцо. Я должен помнить, что я заменим. А я хотел быть незаменимым. Для чего-то или для кого-то. «Мертвые без погребения» все того же треклятого Сартра — Мизуки сама не понимала, как запомнила настолько точно непонятные ей слова. Возможно, виной тому был голос Аяцудзи, глубокий, плавный, которым он объяснял ей тогда: «Здесь много и твоих старых знакомых. Люди, которых убили, разве они виноваты в том, что кому-то захотелось отнять у них жизнь?» «Вы верите, что их души живут теперь в этих куклах, Аяцудзи-сенсей?» «Я верю в то, что для заблудших могу создать новый дом. У меня не так много способов принести извинения». Почему он винил себя в смертях жертв расследуемых преступлений, было для Мизуки одной из болезненных неразрешимых загадок. Стоило понять, что в деле был замешан его главный враг, и детектив-убийца принимался за работу: он мастерил кукол по образам погибших из-за Кёгоку людей, иногда даже тех, кто становился марионеткой с оружием в его руках и кого сам Аяцудзи приговаривал к смерти от «несчастного случая». Для него это искупление собственной неспособности вывести виновника бесконечной вереницы трагедий на чистую воду было жизненно необходимо. Так он мотивировал себя продолжать борьбу. Но сейчас все как будто бы стихло. Иногда Мизуки заставала его в моменты странного забытья. Он касался бледных лиц своих кукол пальцами и смотрел в их пустые глаза, надолго замирая в немом диалоге. Улыбка — редкое явление — трогала его губы, мягкая и будто извиняющаяся, было в этом что-то тревожное. Что-то обреченное, чего Мизуки не могла себе объяснить. — Скоро все закончится. Сейчас в его взгляде играл тот же тусклый нежный свет, и она неловко улыбнулась в ответ, осознанно обманываясь вспыхнувшим в сердце теплым огоньком, но так и не поняла значения его слов. — Что закончится, Аяцудзи-сенсей? Детектив качнул головой и опустил глаза обратно к страницам раскрытой книги. Его губы чуть напряглись, словно он собирался прочесть вслух еще один отрывок, но вместо этого так же туманно добавил: — Просто потерпи немного, осталось совсем чуть-чуть.***
У Сакагучи Анго всегда было непроницаемое лицо — по крайней мере Мизуки ни разу не замечала за ним проявления каких-либо ярких эмоций. Аяцудзи Юкито тоже было свойственно подобное выражение, но совсем другого рода. Если детектив-убийца этот щит из сосредоточенного напряжения временами опускал, позволяя освободиться маленьким человеческим слабостям, то от ответственного сотрудника Особого отдела по делам Одаренных всегда веяло неприятным холодком. Таким его в полной мере Мизуки начала воспринимать, лишь когда перестала быть агентом Министерства внутренних дел. А вместе с этим утратила к нему уважение. Сейчас, разглядывая этого человека, она задавалась вопросом, как в столь интеллигентном и скромном омуте могут водиться такие принципиально безжалостные черти. Ради своей работы Сакагучи Анго готов был пойти на все, точно так же как Цудзимура Мизуки была готова пойти на любые жертвы ради человека, которого любила, и лишь в этой полной самоотдаче они могли найти нечто общее. — Появилась новая городская легенда, вы слышали? — Мизуки не нужно было опускать глаза, чтобы понять, что происходит сейчас у нее под ногами. Клокотавшая доселе беззвучно у нее под штаниной тень выползла наружу и перетекла смоляной густой лужей к ее собеседнику, зацепившись прочно за подошвы идеально вычещенных ботинок. Выбор был сделан, и в этот момент, несмотря на все «против», бывший агент была с ним абсолютно согласна. — Дом, в котором жил Аяцудзи-сенсей, теперь называют домом мрака с закрытыми дверьми. Считается, что тот, перед кем эти двери откроются, уже не вернется назад, поглощенный поселившейся в нем тьмой. — Люди любят страшные сказки, Цудзимура-кун, а у меня на них времени нет. — Понимаю. Лицо Сакагучи выражало прежнее безразличное разочарование, замаскированное под хмурую вежливость, и это лицемерие в его глазах — кажется, даже пустее глаз кукол в подвале того самого дома — заставляло Мизуки стискивать в бешенстве кулаки и лукавить в ответ. Она улыбнулась, перекатилась в жесте неловкости с каблуков на носки и обратно и пожала плечами, рассмеявшись неискренне. — Извините. Мне, наверное, не стоит вас задерживать. Что ж, — когда она развернулась, оглядываясь через плечо, ее взгляд скользнул по фигуре мужчины в наигранно кокетливом жесте. Две тени застыли рядом с ним на освещенном летним солнцем асфальте, прицепившись намертво к ногам, но он их не замечал, как не замечает любой деловой человек того, что творится под самым его деловым носом. — Удачи, Сакагучи-сэмпай. Она уходила налегке: без тени, без тяжести на душе. Что-то внутри нее, мстительное, гадкое, приятно ласкало мысли и не предвещало ничего хорошего всю дорогу домой. Особняк с темными окнами почти не изменился с тех пор, как его забросили. Но не было больше камер, снайперов и беспрерывной слежки. Жизнь вокруг, казалось, затаила дыхание и отступила на шаг. Даже рядом с ним посреди солнечного дня было сумеречно и непривычно прохладно. Ступая за порог, ты по сути ступал во владения бесконечных теней. Они встречали тебя загадочным перешептыванием и приветственно колыхались, словно грязное тряпье на ветру. Но сегодня здесь было тихо, дом замер в напряженном ожидании. Мизуки считала свои шаги, поднимаясь по лестнице на второй этаж, считала сосредоточенно, беззвучно двигая губами, чтобы не замечать направленного абсолютно со всех со сторон на нее пожирающего взгляда. Сейчас особняк внутри походил на огромное дышащее голодное чрево, и она не становилась частью его обеда лишь потому, что сама была чем-то вроде полезной бактерии, необходимой для его существования. За пару часов ее отсутствия Юкито так и не сдвинулся с места. Книга лежала на полу у его ног, светлая голова безвольно скатилась к плечу, одна рука свесилась с подлокотника кресла. Девушка в несколько бесшумных, но быстрых шагов преодолела разделявшее их расстояние и упала на колени, припадая щекой к бездвижной груди. Подушечки пальцев мягко тронули холодные губы, коснулись кончика носа. Дыхание не ощущалось, сердце едва трепыхалось в осунувшемся теле. Она подняла свешенную вниз руку мужчины и спрятала его ладонь в своих ладонях, согревая теплыми поцелуями бледную кожу, мешая ласку с непрошенными слезами. — Пожалуйста, потерпи еще немного. У нас скоро будет гость. Даже в таком сомнамбулическом состоянии он отреагировал на ее прикосновения мимолетным движением головы. Ее имени было почти не разобрать в тихих звуках, рожденных глубинами его сознания. Мизуки улыбнулась сквозь сдавленный всхлип и, вытирая от соленой влаги лицо, коснулась губами склоненного к ней ледяного лба. Тени кольцом окружали это место, свет давно погас, задавленный их присутствием, но сейчас Мизуки не могла на них сердиться, не могла даже помыслить о том, чтобы попробовать их прогнать. Как встревоженные родственники у постели тяжело больного человека, как врачи, всеми силами борящиеся за чью-то жизнь, они были необходимы здесь, рядом с этим креслом, рядом с Аяцудзи Юкито, которого легко можно было принять сейчас за покойника.***
Семь месяцев назад
Мизуки закричала. Ее пронзительный голос мог без труда преодолеть пустые подстерегающие сильным эхом коридоры нижнего этажа научного корпуса Министерства Внутренних дел и привлечь внимание дежурных сотрудников, если бы она вовремя не зажала себе рот ладонями, глуша все лишние звуки. Она тяжело дышала, широко распахнутыми глазами смотря перед собой, и едва не падала без чувств от ужаса. Дрожащие ноги на последнем усилии воли держали ее, рискуя в любой момент лишить равновесия. — Идиотка, чего ты орешь?! Она попыталась подавить испуганный всхлип, но тот все-таки вырвался из груди, неровной мелодией продрожав в просторном полутемном зале морга. Перед ней, сгорбившись, сидел на грубом металлическом столе Аяцудзи. Обнаженное тело едва ли прикрывала просторная белая ткань, сползшая, когда он резко пришел в себя пару секунд назад. Бледное лицо скривилось от боли, пальцы безуспешно пытались тереть виски, хватались за голову и стискивали светлые волосы, местами слипшиеся от засохшей крови. Мизуки судорожно глотнула воздуха и задержала дыхание. В нем все было, как прежде, даже манера обращаться к ней и голос. Если бы не одна страшная истина. Аяцудзи Юкито погиб несколько часов назад в схватке со своим главным противником, Кёгоку Нацухико, и доказательством тому была чернеющая пустота, протянувшаяся от одного виска до другого дырою в его голове. Тем не менее он двигался. Он мучился от боли. Он ухитрялся даже ругаться. И как бы абсурдно это ни звучало, Цудзимура Мизуки, его бывший надзиратель, тряслась от ужаса не из-за самого факта его необъяснимого воскрешения, а из-за настигшего вдруг осознания: его тело собирались подвергнуть вскрытию. Они вскрыли бы его заживо. Но заживо ли — сейчас она была не в силах размышлять и давать ответы на такие сложные вопросы. Аяцудзи подтянул колени к груди и сжался дрожащим комком от холода, кутаясь в совершенно бесполезную в данном случае тонкую ткань. Первый раз в жизни он выглядел таким беззащитным и потерянным, озираясь в непонимании и стуча зубами от озноба. — Какого черта я здесь делаю... Жалобное «Вы умерли» застряло у Мизуки в горле, так и не родившись на свет. Она шумно выдохнула и вдруг заметалась, пытаясь собрать все силы на то, чтобы придумать единственно верный выход из этого странного положения. Сердце ее панически билось о грудь изнутри, в ушах сильно гудело, а руки дрожали и не слушались, когда она подошла ближе к мужчине, заключая в теплые в сравнении с его кожей ладони лицо детектива. Рассказать о нем коллегам? Тем, кто виноват в его смерти? Нет, это было исключено. Если он выжил, если судьба подарила ей это чудо, она оставит его для себя, она не позволит им и пальцем к нему прикоснуться. Сама мысль о вскрытии была ей отвратительна, но сопротивление встретило стену безразличия: им необходимы знания о сверхспособностях и их носителях, ради этого они готовы даже надругаться над трупом человека, спасшего их шкуры от опаснейшего преступника ценой собственной жизни. — Подождите меня, я скоро вернусь. Посидите тихо, прошу вас, Аяцудзи-сенсей. Встреченный непонимающий взгляд больно кольнул в груди и отозвался неприятным импульсом в левом мизинце. Мизуки выскользнула из рукавов пиджака и накинула его на плечи Аяцудзи, коснувшись мимолетно пальцами ледяной кожи его спины. Как он мог быть живым? Как он мог говорить и двигаться с простреленной головой? Сейчас не было времени на эти вопросы. Она выскочила из морга, скинув на ходу туфли, чтобы не создавать лишнего шума, и понеслась по коридору к дежурной комнате босиком. Сотрудников внутри было всего лишь двое. Когда она вернулась, в руках у нее была скомканная медицинская одежда. Мизуки бросила ее на колени детектива и отвернулась, сжимая нервно пальцы в замке и кусая губы. — Одевайтесь скорее. — Где ты ее взяла? — Одолжила. Под давлением зубов на губах проступали все новые ранки. Мизуки слизывала с них кровь, понимая по голосу: обмануть его невозможно. Все, что ее волновало сейчас — спасение Аяцудзи Юкито, человека, которого она уже один раз потеряла и не хотела снова пережить нечто подобное. Любыми средствами — абсолютно любыми — его нужно было вывести отсюда и поскорей. — Что ты собираешься делать? В голосе детектива-убийцы прозвучало сомнение, и вместе с его звуком все сомнения напротив исчезли из головы агента. Строгая цепочка действий тут же выстроилась в мыслях, хладнокровность включилась сама собой, затмевая эмоции, что было редкостью, но Мизуки научилась этому, ценой исключительно волевых усилий. Покинуть нулевой этаж не составит труда, она вырубила обоих дежурных, да так, что они и не вспомнят, кто это сделал. Однако с первого этажа начинается вереница камер: их можно отключить, пробравшись в центр управления, но в технике она была не слишком сильна, к тому же до центра управления тоже нужно было проделать путь под вездесущими объективами. Оставался щиток у лифта. С его помощью можно будет обесточить все здание, а затем выбраться через задний ход, где двери никогда не блокируются, чтобы дать в экстренной ситуации спастись сотрудникам, которые знают их точное расположение. Все это нужно проделать быстро и без колебаний, затем убедиться в том, что Аяцудзи окажется в безопасном месте и немедленно вернуться назад, чтобы обеспечить себе алиби. На плечи Мизуки легли нетвердо мужские ладони, оставляя на них одолженный пиджак. Вздрогнув коротко, она обернулась. В полумраке морга ее подопечный казался призраком во плоти, но ее это зрелище не пугало и не отталкивало. Ладонь мягко легла на его затылок, длинные пальцы в черных перчатках зарылись в спутанные волосы в ласковом жесте, прежде чем она сумела себя одернуть. — Я должен был умереть. Ее улыбка наверняка смотрелась надломленно, но Мизуки уверенно покачала головой из стороны в сторону, заглядывая в потускневшие глаза своего возлюбленного с нескрываемой нежностью. — Не говорите глупостей. И доверьтесь мне, я о вас позабочусь, Аяцудзи-сенсей. Спустя пятнадцать минут, выведя его за границу территории корпуса, она сунула в ледяную ладонь ключи от своей квартиры и нашептала на ухо адрес. На следующий день ее обнаружат без сознания в компании двух дежурных научных сотрудников, а историю исчезновения тела некогда особо-опасного эспера припишут к спланированному похищению, расследование которого очень быстро зайдет в абсолютный тупик.***
Дверь не скрипнула. Пол отдавался ровным тихим постукиванием от соприкосновения с подошвами мужских ботинок. Дом казался мертвым. Но что-то с ним было не так. Сакагучи достал из рабочего портфеля небольшой карманный фонарик и осветил себе путь. Мебель стояла на прежних местах, и хоть в воздухе, подобно мелкому снегу, витали хорошо различимые на свету песчинки пыли, ни один из предметов она не покрывала, по крайней мере тем толстым слоем, который красноречиво намекал бы на заброшенность жилья. Все было в аккуратном состоянии, в чистоте и порядке. Стоило вообще задаться мыслью — как-то слишком поздно и почему-то только здесь и сейчас, — почему этот особняк так и оставили, не найдя ему нового применения или не продав за ненадобностью. Его даже не обыскивали после смерти Аяцудзи Юкито, просто забыли о нем, как о чем-то эфемерном. Только камеры сняли, когда в них отпала необходимость. Дом был в отличном состоянии, и неудивительно, что он мог привлечь чье-то внимание, правда, для бродяги новый обитатель был слишком чистоплотен. Поднимаясь на второй этаж, Сакагучи подумал, что слышит в отдалении тихий женский голос, и невольно прислушался, замирая на месте. Судя по ровным интонациям, голос читал. Его звучание показалось мужчине знакомым: не далее как сегодня утром он слышал нечто очень похожее в повествовании о городской легенде, затронувшей этот дом. Ошибки быть не могло, но теперь все это походило на дурацкую шутку. Тем не менее раздражение он приберег на потом. Его что-то привело сюда, что-то, помимо детской сказки о страшном месте с вечной темнотой. Ноги будто сами понесли его сюда, а он и не подумал сопротивляться. Теперь, однако, большую часть мыслей занимали планы касательно этого несправедливо забытого Особым отделом особняка. Его можно было использовать для содержания эспера вроде Аяцудзи, если в дальнейшем появится такая необходимость, или переделать под тайную базу — вариантов было немало, что еще сильнее настораживало, когда Сакагучи возвращался к вопросу странной неприкосновенности дома на протяжении более полугода. Прежде чем открыть дверь, ведущую в просторный кабинет, он остановился, сжимая пальцы на ручке двери, и приблизился ухом к деревянной поверхности. Голос без остановки читал, неторопливо, с настойчивой вдумчивостью, и было что-то необычное в тех словах, что доносились теперь до Сакагучи, несмотря на последнюю, не преодоленную еще преграду. Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. Она проникла в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно — вот и все. А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот теперь это расцвело пышным цветом. Что-то таинственно сакральное, и голос, будто в подтверждение этой мысли, заметно задрожал на последних предложениях, запнувшись пару раз и утратив былую монотонную стройность. Кому принадлежали эти строки, мужчина не знал, но от них становилось не по себе. Он вошел тихо, прикрыл за собой дверь и устремил внимательный взгляд в спину девушки, в свете одного лишь карманного фонарика казавшейся сгорбленным скорбным призраком. Цудзимура Мизуки подняла голову и, не оборачиваясь, отложила книгу в сторону. Она расположилась на полу возле большого антикварного кресла, и только сейчас Сакагучи заметил, что в этом кресле тоже сидит человек. Но стоило свету фонарика дрогнуть, двинувшись по направлению к очертаниям второй фигуры, как он резко замигал и в следующий миг потух совсем, не реагируя больше на полные удивления попытки включить его снова. Батарейки менялись совсем недавно — в этом мужчина был уверен. — Вы слишком долго шли, мы вас уже заждались. Свет появился, откуда не приходилось ждать: успев за это время оказаться у окон, Цудзимура отдернула тяжелые шторы, впуская в комнату бледные отсветы сумеречных огней. Их хаотичные полосы проползли по паркету до противоположной стены и, забравшись на барьер из сложенных стопками книг, застыли, встретив на пути лишь одно серьезное препятствие — спинку старинного кресла, которое раньше, если Сакагучи не изменяла память, всегда стояло за рабочим столом детектива-убийцы. Теперь оно стало центром комнаты, и вокруг него сгустился неестественно стойкий мрак, не пропускавший ни капли света в свои владения. — Что это значит, Цудзимура-кун? Что ты вообще здесь делаешь? Нахмурившись, он шагнул по направлению к креслу. Сидевший в нем человек не давал Сакагучи покоя. За все это время он не подал ни единого признака жизни, неподвижный и немой, сливающийся с интерьером настолько, что можно было подумать, что это простой манекен. Девушка ему не препятствовала. Оставшись у окна, она наблюдала за всем со стороны с какой-то напряженной обреченностью. Плохое предчувствие не зря с самой их встречи этим утром скребло под ребрами и не давало спокойно работать весь день. Она хотела, чтобы он пришел сюда? Нет, не просто хотела, она была уверена, что он придет, это-то и было необъяснимо. Она ждала его, «они» ждали. Но этот человек в кресле... Сакагучи подошел к нему почти вплотную, однако чтобы разглядеть в удивительно густом мраке, скопившемся вокруг, его лицо, пришлось склониться почти вплотную, пока из темноты не проступили знакомые неживые черты. Тем не менее мужчина не отпрянул, внутри него сложилось твердое понимание: он с самого начала был готов к этой находке. Удивительным было лишь то, насколько хорошо сохранился труп детектива-убийцы — казалось, что Аяцудзи Юкито просто спит крепким беспробудным сном. Смерть не изуродовала его черт, лишь сделала бледнее и тоньше кожу, но даже несмотря на это ему больше не было места в мире живых. — Что ты с ним сделала? — Это я должна у вас спросить, Сакагучи-сэмпай. — Не обращайся ко мне как прежде. Мы больше не начальник и подчиненный. Как тебе удалось прятать его все это время? — Если хотите еще немного поговорить, лучше выйдите к свету. Так у нас будет больше времени. «Она сошла с ума», — мысль, страшная сама по себе в прямом значении, сформировалась абсолютно осознанно и не породила ни испуга, ни сочувствия. Наверное, в другое время он бы ужаснулся тому, как хрупко человеческое сознание, как легко его, оказывается, сломить и как неприятно быть одним из рычагов, повлекших за собой это несчастье под названием «безумие». Наверное, в другое время он даже ощутил бы укол вины перед этой юной женщиной, не оценившей в должной мере свои силы. Но не теперь. Ребром ладони Сакагучи незаметно дотронулся до кобуры под пиджаком, чтобы убедиться, что оружие на месте, и медленно отошел от покойника, становясь в дорожку света лицом к собеседнице. Что может прийти ей в голову, он не знал. Уже сам факт того, что она столько времени укрывала здесь труп своего бывшего подопечного, говорил о многом, и в этом заключалась еще одна странность, связанная с особняком. Все-таки в нем действительно происходили загадочные вещи, более прозаичные, но не менее неприятные. Стоило подумать, как вести теперь разговор, ведь прямых ответов девушка не давала. Не было и намека на агрессию с ее стороны, но и спокойным ее лицо назвать было сложно. Лишенное красок, будто монохромное, оно гармонично вписывалось в этот ставший неожиданно черно-белым мир. В потемневших глазах читалась безграничная усталость, ожидание чего-то непоправимого сквозило в малейшем нервном жесте. Она была истощена, несчастна, но решительна. И в этой решительности Сакагучи видел главную угрозу. — Хорошо, Цудзимура-кун, скажи мне теперь, почему «вы» меня ждали? — А как вы сами думаете, Сакагучи-сан? — Ты винишь меня в его смерти? Она закусила губу и резко отвела взгляд, усмехаясь, чтобы сдержать подступившие слезы — он узнал это выражение, близкое к истерике, часто свойственное женщинам ее темперамента, но за Цудзимурой он замечал такое впервые, и это еще раз красноречиво говорило о ее шатком моральном состоянии. Глупо было идти сюда одному, но об этом было поздно думать. Сакагучи прокручивал в голове возможные варианты дальнейших действий: необходимо как-то сообщить о своем местоположении людям из Министерства или же попробовать самому уговорить Цудзимуру пойти с ним. В том, что ей необходима срочная психологическая помощь, не оставалось сомнений. Об остальном можно было позаботиться позже. — Это был его выбор, Цудзимура-кун. Вплоть до решения не посвящать тебя в суть операции. Послушай меня... — Стойте где стоите! Попытка осторожно подойти к ней не увенчалась успехом. Это было сложнее, чем можно было представить, но все сейчас зависело только от него одного. Если бы не нежеление быть осмеянным за веру в городские легенды, Сакагучи не пришлось бы сейчас решать эту проблему в одиночку. Он был один на один с обезумевшей от горя девушкой, в прошлом специально обученным агентом Особого отдела, и ее способности не стоило сбрасывать со счетов. Помимо прочего присутствие в комнате мертвеца, оставшегося теперь за спиной, давило на нервы не меньше тяжелого противостояния живых и никак не помогало в первостепенной задаче — сосредоточиться и сохранять полную невозмутимость. Однако на этот раз первой тишину нарушила Цудзимура: — Не заставляйте меня еще больше жалеть о сделанном выборе сейчас, Сакагучи-сан. Я все равно уже не смогу остановить запущенный механизм, а вам я никогда не прощу, что не позволили спасти Юкито. Что сами не спасли его. Когда она вернула ему взгляд, в широко раскрытых глазах блестели слезы. И вместе с болью сквозь них пробивалась улыбка, какие посылают на прощание, провожая в путь уходящие поезда. Было в этом что-то пробирающее до костей, словно пол грозил и правда тронуться с места, разгоняясь до скорости резвого синкансена, а ухватиться было бы не за что, разве что за спинку кресла, того самого, в котором сидел покойный детектив-убийца. В такт этому видению пространство вокруг вдруг будто бы покачнулось, но Сакагучи отнес это к шуткам разыгравшегося воображения. Его собеседница тем не менее не позволила отогнать наваждение до конца. — Вы ведь до сих пор думаете, что пришли сюда по собственной воле? Скажите, Сакагучи-сан, сколько у вас теней? Бред сумасшедшей. Бред в прямом смысле слова, но Сакагучи опустил взгляд прежде, чем успел об этом подумать как об абсурде. Его взгляд, брошенный через плечо себе под ноги, застыл вместе с ним самим в странном оцепенении. Полосу света прорезало два черных плоских силуэта, повторявших искаженно очертания его собственной фигуры. Две тени, одной из которых здесь было явно не место, прилипли к подошвам его ботинок и, паясничая, подражали малейшему движению. Нехорошее подозрение тут же закралось в норовящие спутаться мысли, подкинув важное воспоминание. — Ты научилась управлять своей способностью? — Скорее наоборот. — Цудзимура-кун... Мужчина ощутил, как все краски резко отхлынули от лица. Мгновенно повернувшись обратно, он успел заметить, как в глазах собеседницы родилась и исчезла искра сожаления. — Это называется сделка, Сакагучи-сан. Видимо, я абсолютно бездарная ученица, и сколько бы Аяцудзи-сенсей ни пытался помочь мне, я так и не смогла приручить свою Тень. Зато он всегда мог найти с ней общий язык. Со всеми ними. У его жизни тоже есть цена. Вы так легко расплатились ею за жизни сотен других людей, и теперь мне приходится заимствовать из этих сотен пару-тройку в месяц, чтобы он мог протянуть еще немного. Только вы сами виноваты в том, что сейчас произойдет. Кто-то должен ответить за то, что случилось. Кто, если не вы? Я не могу винить их после того, что они сделали для меня и для Аяцудзи-сенсея. — Кто они? О чем ты говоришь, Цудзимура-кун? — Не пытайтесь сбежать, они повсюду, они уже выбрали вас, так что с этим ничего нельзя сделать. Та городская легенда, что я вам рассказала днем, — чистая правда. Но они оберегают этот дом, они не позволят подойти к нему кому-то, кроме меня или новой жертвы. Поэтому вы здесь, но вам отсюда уже не выйти. — Кто его оберегает? Я не понимаю. — Вашта Нерада. На несколько секунд наступила гробовая тишина. Этот голос уже не принадлежал Цудзимуре. Тихий, медленный и глубокий, он прозвучал из-за спины Сакагучи и потух, как свеча, на последних звуках. Пальцы сильно дрожали, когда мужчина нащупал ими пистолет, но из-за проступившего на ладонях пота было сложно держать оружие в руках достаточно твердо. Он не хотел смотреть в ту сторону, откуда прозвучали непонятные слова, но уже заранее знал, кого там увидит. Аяцудзи Юкито бесшумно поднялся из кресла и теперь стоял совсем рядом, неразборчивой тенью вырастая из основания второй, лишней тени Сакагучи Анго. Покойный Аяцудзи Юкито смотрел на него пустыми, заволоченными мраком глазами и больше не двигался с места — двигалась только тьма, почти полностью поглотившая бледные полосы света. Она надвигаясь на загнанного к последнему его островку человека с неумолимой быстротой. — Что ты наделала, Цудзимура-кун... — Они могут поддерживать в нем жизнь. В них сохранилось каждое его воспоминание, и пока они способны сохранять в нем хоть крупицу жизни, я сделаю все... — Это не он! Неужели ты не видишь, что это не он? Что ты натворила, Цудзимура-кун! Сакагучи бросился к двери. Он уже не обращал внимания на метания девушки, которую его слова действительно задели за живое. Беспрерывно до него теперь доносились одни и те же слова, ее голос дрожал и срывался на крик. «Вы ничего не понимаете, вы ничего не понимаете», — как заевшая пластинка, вертелось по комнате вместе с обезумевшим мраком. Спокойный как удав, он плел мрачные кольца вокруг своей жертвы, желая поиграть с ней, как с глупой мышью, угодившей в ловушку. Щелчок дверного замка отозвался в груди глухим тяжелым ударом. Это всего лишь тени, они не могут отпирать и запирать замки. И тем не менее дергать ручку было бесполезно: мышеловка захлопнулась, просторный кабинет превратился в тюрьму и место казни. — Посмотри на него! Это уже не Аяцудзи Юкито! Когда мужчина сделал отчаянный шаг назад, Цудзимуре навстречу, она отшатнулась от него, как от огня, единственная объятая искусственным светом уличного фонаря. Сакагучи понимал, что это конец, но шел к этому свету и к сверкающим ужасом глазам девушки в последнем отблеске надежды, что сможет до нее достучаться. Она перевела взгляд на размытую темную фигуру в центре комнаты, зажала рот ладонями и со всхлипом замотала головой. — Цудзимура... Мизуки, послуш-ш... Последнее, что он успел различить, был ее громкий крик. Темнота сомкнулась со всех сторон, и недосказанная мысль исчезла внутри ее кокона вместе с его сознанием.***
Девять месяцев назад
В круглых линзах очков отражался весь кабинет. Они были достаточно большими, чтобы спокойно рассмотреть искаженное изображение привычного пространства и при этом создавать иллюзию, что смотришь собеседнику в глаза. Хотя ни о какой беседе речи не шло уже минут пятнадцать — казалось, они высказали за эти два часа все, что могли, и теперь собирали по песчинкам остатки мыслей, сотню раз обговоренных, но еще не уничтоженных в пух и прах. Сакагучи выглядел потерянным, что не было для Аяцудзи в новинку, но по-прежнему относилось к явлениям предельно уникальным. И если детектив-убийца был уверен в своей позиции, то этот человек, преданный своей работе и своим принципам, сейчас скитался в лабиринте сомнений. Его можно было понять, но это не мешало первому даже молча продолжать твердо стоять на своем. Глазам напротив он предпочел перевернутый мир в больших круглых стеклах только потому, что устал от этой бесполезной игры. — Почему ты так хочешь это сделать, если даже не уверен на все сто процентов в успехе плана? Аяцудзи приподнял голову, и его взгляд преодолел прозрачное препятствие, разрушая зрительный барьер вслед за нарушенным молчанием. Однако Сакагучи сам отвел глаза, снял с носа очки и принялся протирать их небольшим грязно-сиреневым платком. Он устал, но собирался довести дело до конца, логично беря на себя всю ответственность за предстоявшее принятие окончательного решения. — Это самоубийство, Аяцудзи-кун, уж позволь мне называть вещи своими именами. Да, вместе с тобой возможно погибнет и Кёгоку Нацухико, но это не отменяет того факта, что ты собираешься убить себя ради зыбкой надежды расправиться с врагом, которого не способен уничтожить другим способом. Тебе настолько безразлична собственная жизнь в сравнении с его смертью? — Вы называете это жизнью, святой отец? Лоб Сакагучи прорезала болезненная морщинка, взгляд исподлобья смотрел скептически-умоляюще, что против воли спровоцировало легкую усмешку на губах детектива. — Простите, мне просто показалось странным, что вы пытаетесь меня отговорить. Я бы еще понял вашу неуверенность касаемо того, что Особый отдел будет причастен к не совсем честной расправе над человеком, которого без доказательств вы даже не можете назвать преступником, но при чем здесь моя жизнь? Неужели она еще что-то стоит в ваших глазах? — Скажем так, Аяцудзи-кун. Ты напомнил мне одного человека, который некогда был моим другом. Аяцудзи нахмурился, хмыкнул и заерзал в кресле, запустив пальцы в волосы, чтобы зачесать их назад, немного растрепывая. Он ждал продолжения, не задавая вопросов, но теперь оказался с собеседником почти на равных: такое заявление со стороны человека обычно холодного и расчетливого слегка выбивало из колеи. — Он тоже был по воле судьбы тесно связан с убийствами и тоже столкнулся из-за этого с серьезной внутренней борьбой. Сказать по правде, он был прирожденным убийцей, но его это не устраивало. В конечном итоге ему на пути встретился человек, который разрушил весь тот хрупкий мир, выстроенный на отказе от его темной сути. — И он выбрал смерть, чтобы убить разрушителя. Что ж, я могу его понять, но Кёгоку не разрушал моего мира. Скорее наоборот, он сделал этот мир полным, привнеся в него смысл. На данный момент я лишь помогаю ему в разрушении чужих миров, и меня это не устраивает. Я хочу это прекратить, схлопнуть наши слившиеся чересчур тесно вселенные. Хочу проклясть его бессмертие своей смертностью. Потому что у меня слишком мало времени в сравнении с ним. Понимаю, вы вините себя в смерти друга — видимо, тоже приложили к этой истории руку, — но я для вас лишь заключенный. Кёгоку сам поможет мне бежать, уж я позабочусь о том, чтобы заинтересовать его, вам останется только наблюдать издалека. Если все получится, сразу две глобальные проблемы Особого отдела будут решены. Улыбка Аяцудзи стала менее призрачной и более циничной. Он очень редко позволял себе подобные эмоции, и сейчас на его лице они смотрелись крайне непривлекательно. — Двух зайцев одним выстрелом — здесь очень мало остается от метафоры, Сакагучи-сан. Сакагучи вернул очки на переносицу и сложил перед собой руки в замок. Он снова смотрел внимательно и испытующе, хотя испытанием это было скорее для него самого. Детектив взгляд выдержал, принял его и, не прерывая зрительного контакта, потянулся к карману пиджака, чтобы достать кожаный футляр, в котором хранил табак и кисэру. Тонкие пальцы ловко скатали шарик из длинных волокон кизами и аккуратно поместили его в крохотную курительную чашечку. Прошуршал спичечный коробок, чиркнула спичка. Он раскуривал трубку неторопливо и вдумчиво, наслаждаясь каждым глотком сладковатого дыма, и держал ее так, как свойственно чаще женщинам — изящество рук позволяло, самоуверенность тоже. Спустя две длинные затяжки Аяцудзи понизил голос и все же заговорил серьезнее. Встречу необходимо было закончить на известной обоим ноте. — Я не жду от смерти дружелюбия. Загляни ей в глаза, и найдешь там мрак, непроглядную черноту. Одиночество. Но разве с жизнью все иначе? Сколько бы связей с другими людьми мы ни создавали, мы всегда одиноки.¹ В моей смерти по крайней мере будет какой-то смысл, а жизнь моя давно вертится вокруг чужих смертей. Давайте замкнем этот порочный круг и сделаем его обычной городской легендой. Она станет лучшей в моей коллекции, и этого мне вполне достаточно. — Сколько тебе нужно времени? Аяцудзи выпустил очередное облачко дыма в форме кольца и поднялся на ноги в смутном облегчении. На самом деле на него вдруг словно опустился весь вес этого мира, но он сохранил идеальную осанку и поднял голову, как всегда, несколько надменно, смотря сквозь солнечную рыжину очков на оставшегося сидеть в своем кресле Сакагучи. — Я сообщу вам, когда все будет готово. И еще, я попрошу вас не вводить в курс дела моего надзирателя. Цудзимуре-кун лучше во всем этом не участвовать. Уже у двери он обернулся, весь мир на его плечах заскрипел и задвигал несмазанными шестеренками. Сакагучи Анго прекрасно знал этот взгляд уходящего в никуда. Кивком он ответил на все незаданные вопросы. — Надеюсь, никто из нас не пожалеет о сделанном выборе.***
Мизуки открыла глаза. Обгрызанные полосы света вновь падали на пол нелепым рисунком. Все замерло и затихло, словно ей только что приснился страшный сон, и теперь наконец в объятия приняла успокаивающая реальность. Воздух в легкие толкнулся с заметным сопротивлением, но после медленного выдоха легче не стало. Под ногой что-то хрустнуло и рассыпалось в пыль. Чуть поодаль колоском на ветру покачнулась фигура Юкито, и, так и не взглянув на пол, девушка поспешила к нему, придержав за плечи, чтобы не дать упасть. Его веки слабо дрогнули, открываясь, в глазах мелькнуло узнавание, но когда они устало скользнули выше макушки Мизуки, она резко обогнула его и развернула к себе, трепетно прижимая к груди еще слабое тело. Свет уличного фонаря гротескными мазками лежал на холмике из скомканных обрывков ткани. Чуть в стороне покоился откатившийся череп, из плотного ворота некогда пиджака выглядывали стройные звенья позвоночника. Пальцы Мизуки нежно вплелись в волосы Аяцудзи и принялись перебирать спутанные пряди, пока пустой взгляд продолжал впитывать в себя картину произошедшего. В голове навязчивым шумом звучали слова Сакагучи, усиливая душевное смятение до состояния хаоса. Вы ничего не поняли, это он, мой Юкито. Он, и ничто другое, никто другой. Он пропадает, когда тени слабеют, едва тлеет хрупким огоньком внутри этого тела, но они не дают ему угаснуть. Им он тоже дорог. Именно поэтому я делаю все, чтобы помочь им сохранить крупицу его жизни, чтобы дать ему еще немного времени. Я знаю, что это не может длиться вечно, но я хочу еще чуть-чуть побыть рядом с ним. Хочу получше его запомнить. Он просто призрак того Аяцудзи-сенсея, которого я так сильно люблю, но которому так и не смогла в этом признаться. Мне было страшно, что он посмотрит мимо, как делал всегда. Но это лучше, чем жить с удушающей болью невысказанного чувства. В конце концов, мне не впервой получать от него оплеухи. Признаться, сейчас мне их даже порой не хватает. Когда Аяцудзи-сенсей бросился с обрыва, утащив за собой Кёгоку Нацухико, я еще не понимала этого, но он убегал от меня. Убегал от моих полных отчаяния криков, от остервенелых попыток вырваться из лап других агентов и желания догнать, остановить, не позволить осуществить задуманное. Я вбила себе в голову, что его заставили это сделать, что он был загнан в угол, но кто действительно вечно оставался загнанным зверем, так это я, мечущаяся по клетке своих иллюзий. Я, привязавшаяся к собственному подопечному настолько, что на тот момент уже не представляла своей жизни без него. Тень услышала меня, а может, она испытывала нечто схожее. Вся ее суть рванула, разрывая наши связи, и они разошлись, как скрепленные гнилыми нитями швы, распались, делая ее свободной, но лишь затем, чтобы, преодолев разделявшее нас пространство, она воссоединилась с уже мертвым телом Аяцудзи Юкито, запечатав его душу и вернув воспоминания, каждое, даже самое крохотное, но только из числа тех, которые успела впитать в себя пыль его обширной домашней библиотеки. «Иной» больше не было, и я отдала ему «Метку Вчерашнего Дня» без малейшего сожаления — впервые моя способность послужила кому-то во благо, впервые мы действовали с ней в согласии, хоть и не были больше единым целым. — Что с тобой? Ты дрожишь. Она встрепенулась от уколовшего сердце испуга и, часто заморгав, вышла из забытья, возвращая все внимание стоявшему рядом человеку. Казалось, он только-только отошел от затяжной болезни и первый раз поднялся на ноги, но голос его и движения не оставляли никаких сомнений, и девушка ощутила спасительную волну облегчения, накатившую вместе с новым приступом нервной дрожи. — Просто немного зябко. Пойдем в постель, уже поздно. Ты ведь меня согреешь, правда? — Да, идем, но что ты там такое увидела? Он попытался обернуться. Ладонь Мизуки остановила его, ложась на щеку и притягивая к себе бледное лицо. Ее губы жадно и трепетно заскользили по мужскому подбородку, спускаясь к шее, тело прильнуло ближе а руки потянули за собой. Шаг за шагом она отступала к двери, не позволяя ему посмотреть назад, и шептала, шептала, как заведенная, сама плохо себе отдавая отчет в словах. — Там ничего нет, мне привидилось. Я такая дурочка у тебя, ты же знаешь. Идем, поцелуй меня, ты тоже этого хочешь. Он никогда не целовал меня при жизни. Мог разве что дразнить и насмехаться, но я знала, что на самом деле он тоже привык ко мне, он тоже мне благодарен. Это неправильно, но только его объятия помогают мне оставаться сильной, не дают сломаться под тяжестью груза, который я сама взвалила себе на плечи. Мне необходимо видеть его, чувствовать его, постоянно доказывать себе, что он рядом, он существует, он может быть теплым и нежным, причинять мне боль и получать от этого удовольствие. Он может слушать меня и слышать. Я не хочу верить в то, что это уже не он, что не его руки ласкают мое тело, не его губы оставляют на коже влажные ожоги и не его голос зовет меня по имени, хрипло и глухо, до мурашек интимно. Мне всегда этого не хватало, и сейчас это все, что имеет значение. Он рядом, его сердце бьется возле моей груди, а тени — это только мираж, только игра моего воображения. Я никому его не отдам.***
Шесть месяцев назад
Осколки чашки разлетелись по всему полу, темная лужа пролитого кофе ручейками растеклась между ними, пока не доползла до груды мелких начисто обглоданных костей. Малыш Леру не успел даже мяукнуть, от него за один миг остался лишь желтоватый скелет. Мизуки судорожно глотнула воздух и подняла взгляд на обернувшегося Аяцудзи, вполне осознанно допуская, что сама бледна сейчас как покойница. Унять дрожь в ладонях совершенно не получалось. — Что ты сделал? — Я? Я тебя даже не трогал, у кого-то руки просто не из того места растут. Он посмотрел себе под ноги, цыкнул и переступил через добравшуюся до босых ног лужу. Тень покачнулась, балансируя вместе с ним, а второй кот по имени Эллери вжался в угол и испуганно зло зашипел в ее сторону. Мизуки почувствовала подступающую к горлу тошноту. — Что случилось с Леру? — Леру? Если ты о Гастоне, то старик умер от уремии еще в минувшем веке.² — Нет, я о твоем коте, Юкито, перестань придуриваться! — Коте? О чем ты, у меня нет кота. Шипение Эллери стало агрессивнее. Тень вытянулась в длину и поползла к животному, накрывая своим призрачным брюхом большую часть пространства комнаты. Кот дернулся, заметался и прыгнул на тумбу, тень поползла за ним. Эта странная погоня продолжалась несколько минут, Эллери пятился все дальше, сшибал мелкие предметы и в конце концов непривычно неуклюже попытался добраться до окна. Казалось, что за ним гонится не сгусток мрака, а как минимум волк, голодный и рычащий. Не выдержав этого зрелища, Мизуки решительно схватила животное за загривок и усадила себе на руки, но кот попытался вырваться и издал звук, похожий на паническое верещание. — Да прекрати же ты издеваться! А это по-твоему что? По ногам лизнуло холодом, пробрало мурашками по коже и поползло стремительно вверх. Шумно ахнув, Мизуки опустила глаза, наблюдая, как ее окутывает полотно разросшейся тени. Прошло не больше пары секунд, и Эллери рассыпался в ее руках, со стуком падая на пол очередной горстью мелких костей. Как в замедленной съемке, она успела различить жуткую картину исчезающих тканей и органов, но на коже не осталось ни одного пятнышка крови. — Ты сегодня странная. Аяцудзи с фырканьем прошел мимо. Он будто не видел ничего, только осколки чашки и коричневую лужу, которые предусмотрительно обошел стороной, даже Мизуки вдруг стала для него пустым местом, и это напугало ее больше всего. Дрожа всем телом, она смотрела на свои ладони широко распахнутыми глазами и едва держалась, чтобы не закричать и не заплакать. Некогда то же случилось с канарейкой, которая жила у нее дома, но тогда ей было не до птицы, она не знала, что произошло, а необходимость получше спрятать подопечного вытесняла все остальные проблемы. Что такое канарейка в сравнении с ним? Сейчас вопрос стоял совсем иначе. — Чудовище... со мной ты так же собираешься поступить? Голос прозвучал слабо и обреченно. Она ничего не понимала, не хотела понимать, и лучше бы ей тоже ничего не видеть и не слышать, но в сладком неведении пребывал лишь бывший детектив, а ей выпала честь барахтаться в этом болоте правды, которая постепенно, от случая к случаю, обнажала перед Мизуки свое покрытое язвами и шрамами уродливое тело. Шаги Аяцудзи замерли, но когда он заговорил, стало ясно, что слова ему не принадлежали. В его теле поселился паразит, и теперь он явил себя, не видя смысла более скрываться. — Нет, тебя мы не тронем, но больше ни с кем его делить не намерены. — Кто вы? Убирайтесь, не смейте использовать его голос, не смейте манипулировать его сознанием. — Мы рой. И если мы покинем это тело, человек умрет. Некогда он был к нам добр, теперь мы хотим отплатить ему тем же, но нам необходимы силы, чтобы поддерживать его в таком состоянии. — Что вы сделали с Леру и Эллери... — Нам нужно мясо. Их слишком мало, чтобы утолить голод, так что тебе придется что-то придумать, если хочешь сохранить жизнь мужчине. — Убийца... ты убийца! Собственный крик звоном отозвался в ушах. Тень Аяцудзи уменьшилась, становясь почти неотличимой от той, что отбрасывала фигура Мизуки. Такой же естественной и нормальной, такого же оттенка и с тем же искажением повторяющей форму тела, ее отбрасывавшего. Нужно было обернуться и увидеть отвратительную картину беспорядка и останки животных, чтобы понять, что это были не галлюцинации, но сомнения оставались, теперь они будут всегда вертеться где-то рядом и не дадут спокойно уснуть. — Ты это мне? Мизуки закусила губу. Это снова был Юкито, ничего не знающий, невинный Юкито, которого она поклялась оберегать с тех пор, как чуть не потеряла. Она замотала головой и попыталась выдавить улыбку, но та наверняка вышла слишком натянутой. Он не мог не заметить, он ведь всегда был так внимателен, но сейчас все изменилось. Аяцудзи Юкито сам стал лишь тенью того гениального человека, что некогда жил в этом доме. Его умственные способности были пылью, воспоминания — сюжетами прочитанных книг. Но Цудзимуре Мизуки было этого достаточно для того, чтобы продолжать смотреть на него глазами, полными любви. Помыслить об ином было невозможно. — Ты чего-нибудь хочешь, Юкито? — Я голоден. — Хорошо, я что-нибудь придумаю. Потерпи немного, я только здесь приберусь.***
С приглушенным шлепком захлопнулся багажник ее дорогого спорткара. Мизуки подняла взгляд к особняку и вздрогнула: на долю секунды ей показалось, что в окне спальни на втором этаже шевельнулась, будто опустившись, штора. Игры воспаленного воображения, не более, минут десять назад она оставила Юкито крепко спящим в постели. Его сердце билось ровно, щека была теплой, когда девушка оставила на ней невесомый поцелуй. Она села за руль, заблокировав двери, и повернула ключ зажигания. Использовать крутой «Aston Martin», чтобы перевозить в его багажнике останки людей, — такого извращения еще не видел свет. Мизуки часто подумывала подыскать новую машину, но эта была ей слишком дорога, и дело было не только в цене. Воспоминание о прежней жизни, о наивных мечтах, о гребаных фильмах про спецагентов. Теперь она скатилась в такую сточную яму человеческого маразма, что было тошно об этом думать, но все сомнения развеивались, если она думала о Юкито. Это был идеальный самогипноз. Тем не менее в этот раз все было куда сложнее. Закапывая кости бывшего начальника, она прокручивала в который раз в голове картины произошедшего и не могла справиться с дурнотой. Как в первый раз, хотя, казалось бы, хуже уже быть не может. За эти полгода она привыкла убирать «мусор» за обитателями прóклятого особняка. Учитывая, что поиском «ингредиентов» для пира теней тоже занималась она, роль ее была незавидная. И это сложно было назвать пустяком, хотя раз за разом она доказывала себе, что ради Юкито готова искупаться в любом дерьме. Нужно ли это было самому Юкито? Он ничего не замечал. Она понимала почему, знала, что тени так или иначе контролируют его разум, но никогда не задумывалась о масштабах этого контроля. Малейшая мысль в сторону влекла за собой отвращение к себе самой, к своим желаниям. Она спала с ним, с живым трупом, чье сознание уже не принадлежало ему безраздельно. И стоило представить, смогла бы она соблазнить его прежде, когда он еще был самим собой, как горло сдавливало горьким спазмом. Раньше на нее работали глупость и самовнушение, но Сакагучи Анго каким-то образом в последние секунды жизни удалось пробить эту стену, и теперь Мизуки осталась один на один с четким осознанием происходящего. «Что ты натворила, Цудзимура-кун!» «Посмотри на него! Это уже не Аяцудзи Юкито!» Мизуки согнулась пополам, прижав к сведенному болью животу руки, упала на колени и дала свободу рвотному позыву. Хуже уже действительно быть не могло: то ли от слез, то ли от тошноты, то ли от всего сразу она не находила в себе силы двинуться с места. Это было омерзительно, начиная с потакания собственной слабости и заканчивая убийствами людей, в которых она оказалась замешана по собственной воле. Юкито стал наркотиком, ядом, губительность которого она признавать не желала. Еще немного, еще каплю, она думала, что всегда может это прекратить, но он не игрушка. А без нее под влиянием теней он может стать неуправляемым. Когда она подъезжала к дому, в окне спальни горел свет. Юкито сидел в кресле, одетый в домашнюю юкату, и вертел в руках какой-то мелкий предмет. Впервые за долгое время он, казалось, пребывал в полном сознании, но Мизуки это неожиданно встревожило сильнее, чем его обычная пассивность. Она настороженно прищурилась на включенную лампу торшера и прошла в комнату под внимательным взглядом бывшего детектива. — Где ты была? — Нужно было отъехать по делам. — Ночью? — Почему ты не спишь? — Здесь был Сакагучи Анго. Мурашки неприятно защипали спину и руки, Мизуки растерянно обежала комнату взглядом. — Да, заходил ненадолго. — Это его ты отвозила? — К чему этот допрос, Юкито? — Да так, он просто забыл кое-что. Нелепая рассеянность, совсем не в его духе. Только сейчас она поняла, что он держал в руках. В круглых стеклах очков мерцали блики казавшегося слишком ярким с непривычки света. Воздух застрял в легких, и она невольно ощутила, что задыхается. Одно из стекол пошло заметной трещиной, и контуры ее оказались окрашены неровными мазками алого. Юкито разложил погнутые дужки и пристроил чужие очки себе на нос, взглянув сквозь окровавленные линзы на Мизуки. Его кофейные глаза смотрели неожиданно ясно и жестко. — Что случилось, Цудзимура-кун? Тебе плохо? Она с трудом оторвала от него взгляд, ловя силуэт своего отражения в зеркале. Растрепанные волосы, белое лицо, вплоть до почти незаметной сейчас ниточки губ, и совершенно нездоровые испуганные глаза. Дрожь пробила все ее осунувшееся тело, когда мужчина оказался рядом, обнимая ее со спины. Его ладони легли поверх ее рук, и лишь тогда она обратила внимание, что снова держится за живот. — Да... да, мне не очень хорошо. — Стоит вызвать врача. — Нет! Почему ты снова перестал звать меня по имени... — Цудзимура-кун, хватит. — Что?.. — Хватит лгать и себе, и мне. — О чем ты? Я не понимаю... — Я не люблю тебя, Мизуки. Поэтому хватит, остановись. Слова рассыпались на языке. В зеркале она видела отражение его лица, смотрящего ей через плечо спокойно и холодно, и воображение рисовало трещины, идущие по всему блестящему полотну. Это сон, это снится, но она чувствовала вполне реально новый рвотный позыв и ощущала левой лопаткой биение чужого сердца. Ее всю трясло, и если бы не руки Аяцудзи, она бы наверное уже упала на пол, не в силах стоять на ногах. — Что ты... сказал? — Тебе страшно? — Да, мне очень, очень страшно, Юкито. — Тогда остановись. Иногда нужно просто остановиться. — Остановиться... — Да. — Ты меня не любишь... — Нет. Губы тронула слабая улыбка. Мизуки обняла руки мужчины, не отводя глаз от отражения в зеркале, прижала их к своей груди и уронила голову набок, как потерявшая опору кукла. Плавными движениями она качала руки Аяцудзи, напевая под нос мелодию, вспомнившуюся из детства. Плыли огни колеса обозрения, звучал детский смех, крепкие заботливые руки придерживали ее хрупкое маленькое тело, пока она, прильнув к прозрачному стеклу шаткой кабинки, широко распахнутыми полными восторга глазами смотрела на проплывающий внизу крохотный мир. Капли дождя рассыпались мелкой пылью, сгорали страницы старых книг, в свете солнца падал мелкий обжигающий снег и растекался, достигая пола, лужами темной крови. Круглые очки упали на паркет и пошли новыми трещинами под каблуком испачканной в сырой земле женской туфли.***
Год назад
— Посмотри на меня. — Аяцудзи-сенсей... — Ты боишься ее? Да или нет. — Да... иногда она меня пугает. Но, Аяцудзи-сенсей, неужели вас не пугала ваша способность, когда она у вас появилась? Это ведь нормально! — Мы говорим о тебе. Ты хочешь, чтобы я тебе помог или так и будешь препираться? — Хочу, чтобы вы помогли... Простите. — Тогда еще один вопрос. Ты ненавидишь ее? — Нет. Не ненавижу, наверное. — Наверное? — Если бы она не передалась мне по наследству, я бы не попала в Особый отдел. И никогда бы не получила возможность работать вместе с вами. Поэтому я не могу ее ненавидеть. Но я боюсь, что однажды она кому-нибудь серьезно навредит. Кому-нибудь, кому я сама навредить не хотела бы. — Хорошо. А меня ты боишься? — Что... — Ты боишься меня? Или, может, презираешь, особенно когда я убиваю с помощью «Иной»? — Это не так! — Тогда поздравляю, ты уникальный человек, Цудзимура-кун, потому что меня все боятся, а кто не хочет признавать, что боится, тот презирает. Как думаешь, что чувствует человек, окруженный презрением и страхом? — Аяцудзи-сенсей, зачем вы так... — Твоя способность тоже чувствует страх, который ты испытываешь. Страх того, с кем она неразрывно связана. Но если я попытаюсь причинить тебе вред, она первой бросится спасать тебя. — Что вы делаете, положите ножницы, я ведь действительно не могу ее контролировать! — Не бывает «не могу», бывает «не хочу» и «не умею». — Я не умею ее контролировать! — Тогда перестань бояться! — Аяцудзи-сенсей, осторожнее! Она... — Успокойся. Видишь, я ее коснулся. Она не сделает мне больно, пока ты этого не захочешь. — Как вы... Это все потому, что вы так добры с ней, вы ее понимаете. А я так никогда не смогу. — Вокруг меня не вертится мир, Цудзимура-кун. Даже если иногда тебе так кажется. Запомни это, человеку не дано быть богом, но каждый человек — бог для себя самого. Для меня вы... больше, чем бог...***
Три канистры бензина, одна спичка и полное отсутствие желания жить. Женский силуэт покачнулся черным угольком и с характерным стуком исчез на плавящемся от жара полу. Под подошвами сапог скрипели готовые обвалиться ступени. Вокруг все пылало в агрессивном цветовом диапазоне, тени метались в ярко-желтых мазках огня. Я поставил все на одну карту. Разве трусы выбирают самые опасные пути? Можно ли судить о целой жизни по одному поступку?³ Горячий висок, холодные губы и поцелуй, который она не запомнит. Покойники не плачут, плачут по покойникам, но для этого должен быть кто-то, у кого еще остались слезы. Старинная статуэтка нашла последний смысл существования в осколках оконного стекла. Тело девушки прокатилось по земле и осталось лежать на тротуаре. Ее хрупкая фигурка исчезла из поля зрения почти мгновенно, за ослепительной жаркой завесой, когда перед взором обрушились горящие шторы, отрезав путь, о котором не могло быть и речи. — Тебе рано умирать, детка. Я не придумал этот героизм. Я его выбрал. Мы такие, какими хотим себя видеть. Дом клокотал предсмертным хрипом, становясь наконец его личной гробницей. Теперь все встало на свои места, и стенания теней не могли заглушить прорезавшегося голоса разума. Он не мог простить им свою слепоту, а потому давал сгореть вместе со своим давно мертвым телом, с книгами, полными памяти об ошибках, с куклами, связанными с ним тесными узами сингулярности. — Давным-давно один детектив-убийца решил посостязаться в справедливости с богом. Сгореть замертво, чувствуя, как тело поедает огонь, медленно, капля по капле, добирается до сердца, обугливает остатки мозга — это и есть очищение. Так вот он какой, ад! Никогда бы не подумал... Помните: сера, решетки, жаровня... Чепуха все это. На кой черт жаровня... Томик Жан-Поля Сартра на коленях, обгоревших уже до костей, страницы, обращенные в пепел, и каждое слово на языке, от которого осталось только фантомное ощущение. Он летел вниз в объятиях заклятого врага и, приставив к своему лбу заряженный всего одной пулей пистолет, шептал цитаты. Только несколько слов. Знаете городские легенды о прóклятых текстах, которые нельзя читать вслух? Я нашел эти книги случайно, и так же случайно понял, что они создают невидимые неразрывные узы между чтецом и тем, кому он их читает. Я создал узы между мной и способностью моего надзирателя ради эксперимента, и точно так же я связал с собой накрепко судьбы всех, кто был использован Кёгоку и умер от «несчастного случая». Последний узел я завязал перед смертью. Одной пули было достаточно, чтобы убить нас обоих, но если бы это не сработало, Кёгоку Нацухико умер бы, разрываемый гневом и криками душ тех людей, чьи жизни он искалечил. Я просчитался лишь в одном. Мои узы с Цудзимурой Мизуки изначально были слишком прочны, и только мне под силу было их разорвать. — Прости, так было нужно. Сладко-горький привкус победы, полной поражения, и удивление на лице старика, прежде чем прозвучал фатальный выстрел. Игра стоила свеч. Но не сломанной жизни одной любящей женщины. Я был надменно счастлив в тот момент, когда произносил эти слова, не понимая их настоящего смысла. Так глупо, но мне пришлось умереть, чтобы наконец-то перестать быть слепцом и понять очевидную истину....Ад — это Другие.