Военнопленный

Теперь он все время голоден. Голод, голод, голод — живот стал впалым настолько, что, кажется, скоро приклеится к позвоночнику, а ребра отбрасывают резкие, заостренные тени на кожу. Талия теперь такая тонкая, что он удивляется, как еще не переломился пополам — но Люциусу это даже нравится, нравится обхватывать его за талию, без труда поднимать и насаживать на свой возбужденный, налившийся кровью член. Теперь он все время голоден. Голоден так, что в голове пусто, как в очень чистой комнате, и он с трудом может думать. Иногда он так голоден, что не может ходить, не может говорить. Ему просто хочется есть. Еда. Какой у нее вкус? Тыквенного сока на трапезе в Большом зале? Цыпленка? Копченого окорока? Гарри не может вспомнить. Теперь он не может вспомнить, каково все это на вкус, потому что единственный вкус, который он сейчас знает, это вкус спермы. Вот и все, что он получает — и только когда к нему никто не приходит — что бывает очень редко — ему дают немного хлеба… Сперма. Сперма. Сперма. Горькая и горячая, она растекается по Гарриному горлу, как воск, пока член в рту не тает, как свеча, обмякая, когда Гарри высасывает его до последней капли. Иногда Гарри понимает, почему они морят его голодом — он сосет с такой страстью, потому что умирает от желания проглотить хоть что-нибудь — хоть что-нибудь! — чтобы снова почувствовать, как теплая и вязкая струя вновь ударяет в его горло, чтобы хоть немного заполнить зияющую пустоту в желудке. Еда. Теперь он не знает другой. * * * Больше всех он ненавидит Драко. Гарри не особо дергается, когда его трахают Люциус, или Снейп, или Петтигрю — потому что они больше него, а когда тебя насилует кто-то, кто больше, это еще ничего, ведь правда? Ведь все равно ничего не сделаешь? Но Драко меньше него — ну, по крайней мере, когда-то был — и это задевает ту маленькую частицу него, которая все еще подозрительно жива — задевает, что он не может оказать сопротивление, он с трудом может поднять ослабевшие руки, поэтому он не может придумать таких оскорблений, которые бы поставили младшего Малфоя на место. Но временами он глумится над членом Драко — глядя на него и словно говоря: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, у кого на этом свете всех короче на планете?» — потому что среди Упивающихся смертью у Малфоя самый маленький — пока Драко не ударяет его, переворачивает, а потом трахает так сильно, что Гарри почти не может дышать. «Ну что, нравится, Поттер? — злобно шипит он Гарри в ухо, и его слова перемежаются звуком шлепков кожи о кожу. — Что, уже не такой крутой, да?» Потом Драко кончает, больно дергая Гарри за соски, — и выскальзывает из него, задыхаясь, извергая проклятия и бросая лежать на полу. — Даже не смей вставать. Не смей даже думать об этом, — рычит Драко, и в его словах нет никакого смысла, так что Гарри просто не обращает на него внимания. Хлопает дверь, и Гарри остается лежать на полу: в ушах звенит, соски болезненно и сладко ноют, а в воздухе витает запах крови. * * * Люциус гораздо более изощрен и не ведется на оскорбления, как Драко. Он трахает Гарри медленно, если хочет, и в этом он полная противоположность Драко, потому что медлит, именно когда зол, и бывает грубее, когда спокоен. И каждый раз заставляет Гарри кончать. Гарри привык к этому не сразу: раньше он и не думал, что можно кончить, когда тебя насилуют, и вначале ненавидел себя за это. Но голод опустошил разум и сердце, голод дал счастье и беспамятство — и он прекратил сопротивляться, позволив своему телу реагировать как угодно. Люциус всегда все делает как следует: никакого траха на жестком полу камеры. Он наколдовывает большую кровать и, откинувшись, сажает Гарри к себе на колени. Гарри потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому ощущению ложного комфорта, запаху розмарина и каких-то душистых масел, которые он втирал в кожу Люциусу или себе. Теперь это уже его не удивляет, и он просто счастлив, что может полежать на кровати вместо холодного жесткого каменного пола. Иногда ему просто хочется перевернуться и уснуть, ощущая прикосновение собственных ресниц к прохладной подушке — но Люциус ему этого не позволит. Люциус прикасается к нему везде — соски, шея, бедра — и иногда это длится часами. Длинные волосы мягко скользят по его бедрам, палец мягко проникает внутрь него, язык мягко погружается в его рот — в Люциусе все такое мягкое-мягкое-мягкое, и временами Гарри чудится, что тот вырезан из какого-то мягкого дерева вроде ели. Гарри рассматривает свое тело, когда Люциус сажает его к себе на колени: спиной к животу, ноги разведены — какая древняя и знакомая поза. Смотрит, как Люциус осторожно втирает масло в его яички, и отчего-то злится на свой член — короткий, толстый и влажный — за то, что не истончился, как все остальное. А потом — лишь свистящий шепот, и вздохи, и «скажи что-нибудь на змеином языке для меня, Гарри, да, вот так…», и его грудь вздымается и опадает — в такт движениям его руки, сжимающей Гаррин член — и проходит вечность, прежде чем Гарри выгибается и с криком кончает в шелковую ладонь — а потом все затопляет пустота, и он едва замечает, как его переворачивают, раздвигают ноги и трахают. * * * Как ни странно, на следующий день домовой эльф приносит еду — Гарри уже начал понимать их принцип: его кормят, только когда он на грани голодного обморока, слишком ослабел, даже чтобы дышать; его кормят, чтобы он не умер. В последний раз он разлил полтарелки супа — так у него дрожали пальцы — но эльф, стоящий рядом, не шелохнулся, не повернул головы: ему явно запретили помогать. Сегодня, к счастью, нечто посерьезнее: прекрасные макароны, на языке нежные, как облако. Гарри так спешит, что случайно роняет на пол несколько макаронин, но тут же нагибается и подбирает их ртом. И вдруг он слышит рыдания и удивленно оборачивается: у домового эльфа дрожат плечи от слез. Гарри ошеломленно смотрит на эльфа. Гарри не может понять, в чем дело. В желудке приятная теплая тяжесть, и он не видит повода для слез. * * * — Ну уж нет, вставай. Вставать? Куда? Как? Но тут же кто-то грубо хватает его за руки и дергает так сильно, что чуть не выставляет суставы, но тут Гарри понимает, что от него хотят. — Держись за прутья. И не отпускай их. Каждый раз, когда ты свалишься, я буду целовать тебя. Мы ведь этого не хотим, правда? Гарри закрывает глаза. Он знает, какие у Нотта поцелуи — не нежное прикосновение губ к губам — немногие Упивающиеся смертью целовали его, всего лишь полукровку, так. Нет. Поцелуй Нотта — это ледяной поцелуй стали, гладкий кончик ножа, царапающий его кожу под яичками и срезающий редкие волоски. Он поднимает слабые руки, слушая, как гудит у него в голове. Привычная холодная на ощупь решетка. Первый удар — внезапен — как и всегда, неважно, сколько бы он ни готовился к нему — оглушающая боль змеей проползает по спине. Гарри дергается, но не кричит не издает ни звука. В конце концов, во рту у него кляп. Каждый удар Нотта следует без предупреждения — даже свиста кнута не слышно за истошным биением сердца. Гарри беспомощно дергается, из глаз текут слезы, кляп во рту промок от слюны. Крики переходят в тоненькие жалобные всхлипы, вырывающиеся из-под кляпа, в горле начинает саднить — и Гарри наконец падает, видя, как медленно приближается пол, но Нотт перехватывает его и поднимает. * * * Он вспоминает, как однажды был нежен с ним Снейп, когда все еще только начиналось, лишь через несколько дней после того, как Гарри в последний раз увидел солнечный свет. Как Снейп отводил глаза, и его нежелание делать это было почти явным; как Снейп был осторожен, входя и выходя столь медленно, будто он мог сломаться. И только когда это нежелание причинять боль ничего не дало — когда через несколько недель Гарри начал умолять в отчаянии — вот тогда Снейп разозлился. Гарри затянул бесконечные мольбы пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, и не потому, что он хотел, чтобы его трахнули, а потому, что он хотел, чтобы его отпустили. И только когда он произнес предатель, и я ненавижу вас, и помогите мне, помогите мне, пожалуйста, только тогда Снейп начал бить его. Все началось с пощечины, сильной и звонкой, — но Гарри никак не хотел заткнуться, и тогда во взгляде Снейпа засверкали прежние ненависть и злость, он вцепился ногтями в бедра Гарри и стал трахать его так же сильно, как и Драко Малфой. И тогда Гарри перестал умолять. Замолчал. Молчал даже в те редкие дни, когда Снейп снова был с ним нежен. Гарри промолчал даже тогда, когда Снейп, потный и тяжело дышащий, прижался к его спине и горячо и отчаянно зашептал Гарри на ухо: «Не проси меня… Ты не сможешь отсюда выбраться, не сможешь… Я пытался…» Потом он сделал короткий рваный вдох — и заплакал, и Гарри ощутил, что ему на шею капают слезы — горячие, соленые и внезапные. Снейп долго не шевелился, уткнувшись лицом в плечо Гарри. Потом он вышел из него, все еще возбужденный, и надел мантию. И только после того, как Снейп ушел — даже не обернувшись — Гарри наконец понял смысл его слов. * * * Ему нечем заняться, когда его не бьют или не трахают. В начале своего заключения Гарри кружил по камере, ощупывая руками стены и пытаясь найти брешь в защитных чарах. Но теперь он слишком слаб, чтобы двигаться, так что ощупывает только ближайшие трещинки в стенах; Гарри пытается понять, зачем делал это раньше, но никак не может вспомнить. Он то проваливается, то выныривает из кошмаров, вызванных голодом и лихорадкой; иногда он говорит с Гермионой и даже чувствует теплый ковер в общей гостиной под ногами. Иногда ему снится, что он в поезде, еще до нападения, или в доме на площади Гриммолд наблюдает в замочную скважину за Ремусом, который опускается на пол на чердаке с побелевшим от горя лицом, сжимая в руках фотографию Сириуса. Ему снится, как он играет в подрывного дурака с Колином Криви — странно, потому что этого никогда не было и Колин мертв — или что он находится под водой, очень-очень глубоко, а русалки улыбаются и целуют его в лицо. А иногда ему кажется, что он слышит голоса — Рона и Дина, которые говорят о новых метлах, а однажды даже Макгонагалл, зовущую на помощь. Но это глупо, разве нет? Откуда бы здесь взяться Макгонагалл? А Джинни? Они ведь свободны, нет? Они свободны — и тут Гарри начинает паниковать; он вдруг начинает задыхаться, распахивает глаза и видит склонившуюся над ним русалку. Он под водой — нельзя дышать, он пытается сказать жабросли, но русалка только улыбается, когда Гарри открывает рот и захлебывается теплой водой, думая о Джинни… — Нет, вы только посмотрите. Зовет свою маленькую подружку! — И Гарри моргает; кто-то вытирает теплую воду с его подбородка, тряпка грубая и горячая — нет же, это язык! — он поворачивает голову и видит ухмыляющегося Забини, а еще кто-то, светловолосый и взъерошенный, скользит языком по груди Гарри. — Он пытался проглотить это все, как хороший мальчик. Не правда ли, Гарри? Хорошенькая маленькая шлюшка… Гарри хочется просто отдохнуть. Он так устал. Джинни в безопасности. Должна быть в безопасности. У него во рту знакомый привкус — тяжелый, горьковатый, и он пытается узнать его, но тщетно, потому что чья-то рука хлопает его по голове. Кажется, кто-то смеется — как-то странно, свистяще, но Гарри, пожираемый лихорадкой, наконец засыпает. * * * Гарри уверен: никогда раньше ему еще не снилось столько снов. Кажется, теперь он окружен ими — и иногда не знает, как отличить сон от реальности. Хотя это не имеет особого значения. Ему очень нравятся сны о Сириусе — тот возится со своим мотоциклом и что-то бормочет, а потом поднимает глаза и улыбается Гарри. И это так реально: исходящий от металлического корпуса мотоцикла жар, отблеск улыбки Сириуса… Нет. Это не может быть явью. Наверное, он болен. Да, должно быть, так. Гарри отчаянно пытается вспомнить, чему его научила Помфри на уроках колдомедицины — усердный скрип гермиониного пера из-за плеча — симптомы длительного голодания. Галлюцинации. Сны. Эйфория. Эйфория? Он что, счастлив?! Он пытается посчитать, сколько уже здесь находится, числа у него в голове — как пятна… Все кажется теперь таким легким — будто кости стали полыми и мягкими, как перышко. Да. Возможно, так оно и есть. До него вдруг долетает эхо голосов каких-то людей, проходящих мимо его камеры: «…вода…яд… министерство…Скримджер». И одна часть Гарри отчаянно пытается сосредоточиться, понимая, что речь идет о чем-то важном, но пока он пытается проснуться, то забывает, почему это важно, и вскоре вновь засыпает. * * * Уже несколько дней к нему никто не приходит. Эльф был только трижды — будто некто все время забывает послать его, чтобы покормить Гарри. И Гарри слабеет с каждой минутой, просто лежит, не поднимая головы с пола подземелья. Он утратил чувство времени — когда он еще не так исхудал, он мог считать и выяснил, что его трахали примерно трижды в день — но сейчас, когда к нему никто не приходит, у Гарри нет ни малейшего представления, сколько времени прошло. Но он знает: нечто происходит, он что-то подслушал… Трубы? Нет, вода. Яд? Скримджер. Скримджер. Это имя вызывает странные воспоминания: чувство, похожее на ненависть, но как только Гарри пытается вспомнить точнее, оно исчезает. Странно, что он может вспомнить столько других вещей: голос Рона, румянец Джинни, — но не… но не… Время идет. Гарри, мучимый привычным чувством голода, не обращает внимания. Мысли мечутся в голове, как назойливые мухи. Чье-то тело. Обожженные пальцы Гермионы. Нет. Гермиона жива. Конечно же, она жива. Тогда кто это был? Кто? Он поворачивается, руки скользят по сырому замшелому камню, холодному, как кожа мертвеца. Кожа. Наверное, самая молодая кожа здесь — у Драко; Гарри хорошо знает ее вкус, юный и сладкий, столь отличный от горькой вони зрелости. От этой мысли голод становится еще сильнее. Не думай об этом, не думай, не думай — но ему нужно это болезненное жжение в горле, рука, хватающая за волосы так резко, что на глаза наворачиваются слезы, нужно сосать член, вдыхать мускусный запах — нужно, потому что, боже, как же ему хочется есть… Время идет. Гарри, устроившись на гладком камне, не обращает внимания. * * * Они празднуют. Кажется, уже несколько часов. Взрывы смеха доносятся до него эхом, странно отдаваясь в ушах. Гарри не знает, сон это или нет. Но эти звуки ему знакомы — смех, звон бокалов — почти как на Гаррином распределении. Он пытается представить, как Упивающиеся улыбаются, цедя тыквенный сок, — и не может. Может, кто-нибудь придет к нему. Может быть, они пришлют эльфа. Может быть… Дверь распахивается с громким треском. Смех становится оглушительно громким, и Гарри вздрагивает, понимая, что к нему заявилась целая толпа. Такое случается редко. И это не предвещает ничего хорошего. Никогда. Оглушающий топот, хохот, и в комнату входят несколько человек в плащах, окружая его. Стервятники! Гарри гадает, не сон ли это. Но тут один из них сбрасывает капюшон, наклоняется к Гарри — это Драко Малфой, его глаза недобро поблескивают. И Драко злобно улыбается, а потом склоняется еще ниже и шепчет Гарри на ухо пьяным голосом: — Ты уже слышал, Поттер? Читал сегодня утром «Ежедневный пророк»? Еще один взрыв хохота. Гарри послушно качает головой. — Конечно, не читал. Бедная маленькая шлюшка не может себе позволить выписывать газету, а? Острый ноготь чиркает по Гарриной шее, и ликующий голос продолжает: — Мы победили. Мы победили, Поттер. Все твои аврорчики, все гребаные «орденцы» — все передохли. В собственных постелях. Хохот. Хохот. Хохот. У Гарри на глаза наворачиваются слезы — он не знает, почему — должен ли он плакать? Тогда почему он плачет? Кто-то поднимает его, щиплет за соски, кто-то грубо разводит ноги. — Ты не поскупишься устроить для нас маленький праздник? — сказал другой голос, грубоватый — того, кто расположился между его ног. Толстые пальцы с силой входят в него. Гарри выгибается в ожидании боли. — Прекратите! — голос как удар хлыста. Наступает ошеломленная тишина, пальцы исчезают. Гарри, задыхаясь от страха, смотрит на человека, с угрожающим видом застывшего на пороге. — Если вы забыли, то я напомню: у вас есть работа, которую нужно закончить. Не забудьте об этом во время вашей безобразной пирушки, — жестко бросает он. Снейп. Это Снейп. Он не смотрит на Гарри, будто Гарри вообще здесь нет, будто не он стоит голый посреди комнаты в кольце алчных рук. — А, Снейп! Присоединяйтесь! В конце концов, это была ваша работа — вы заслужили отдых, не так ли? — пальцы хватают яички Гарри. — Все знают, что вы любите трахать эту маленькую шлюшку так же, как и мы. Снейп застывает; его глаза, кажется, становятся еще темнее. «Его работа? — думает Гарри. — Что они имеют в виду?» — Ты будешь разговаривать со старшими уважительно, и мне плевать, сколько вы выпили. Я сказал: у вас не сделана работа! Зачистка начнется через час. А теперь все — вон отсюда! С тихим ропотом насильники идут к двери, и Гарри отчужденно замечает, что здесь собралось младшее поколение — Малфой, Забини, младший Крэбб, — чем и объясняется отношение Снейпа. Камера постепенно пустеет. Мы победили, — эхом отдается в голове. — Мы победили. Гарри поднимает взгляд на дверь, но она закрыта — когда это случилось? Все ушли. Он представляет, как жесткий голос Снейпа произносит: «Я пришлю тебе еды», но это даже звучит смешно. На его бедрах нет ни капельки крови — хотя странно, после пальцев-то Крэбба, — а во рту — ни капли спермы. Он по-прежнему голоден. Мы победили. Ему кажется, что все это не по-настоящему. Они не могли победить. Как… да не могли. Не могли и все. (Почему он не верит в это? Что это значит?) Сердце сжимается от горя, которому он не может найти объяснения. Гарри, давно уже не надеявшийся выбраться отсюда, без сил оседает на пол, дрожа. Он почти понимает это. Понимает, что есть от чего расстраиваться. Но в животе урчит, и он может думать только о том, когда же его покормят * * * Когда Снейп отлучается, конечно же, они возвращаются, чтобы трахнуть его — приходят группами, как ненормальные, как будто им нечем больше заняться. Чужие члены и чужая сперма, и боль, боль, боль — так проходит время, и Гарри вновь привыкает к вкусу своей собственной крови. В голове отдается множество голосов, они глумятся, упрашивают, насмехаются… — шлюха, да, сильнее, еще, нет, да, да, да — они даже не заботятся о том, чтобы очистить его, и он не остается лежать на полу — вонючий, липкий и мокрый. Теперь его не кормят вообще, и иногда он понимает, что спит, даже когда его стискивают чьи-то горячие руки и насаживают на пульсирующий член — ему снится тарелка вареного риса или большой кувшин свежего молока. Кто-то громко хрипит, ему в ухо, и Гарри просыпается, как раз вовремя, чтобы почувствовать, как в него кончают. Пальцы грубо ласкают его яички, но он не возбуждается, а насильник, кажется, доволен. — Такой худой, — шепчет он, — такой худой… — Ага, — соглашается другой, по Гарриной руке скользнула ткань, — как стеклышко. Короткий смешок: «Недолго ему осталось». Ткань охватывает шею. В голосе говорящего слышится улыбка: «Недолго». * * * — Поттер. Гарри не шевелится. Ну кто там еще? — Поттер. Перед глазами все расплывается: серые стены сливаются с темными углами — у него не осталось пороха, не осталось воли, и он не может заставить себя пошевелиться. — Проклятый мальчишка, — прохладная рука несильно трясет его за плечо. — Поттер. Гарри даже слегка удивлен, что его до сих по не начали трахать — он уже ожидал почувствовать жар члена и шлепки по коже. Он поворачивает голову и, к своему изумлению, видит, что над ним огромным черным вороном маячит Снейп. Снейп не приходил к нему все это время. Ни разу. Гарри тут же вспоминает, как Снейпу нравится — яростно и быстро, короткими яростными толчками — и он из последних сил пытается развести ноги. Снейп вздрагивает. — Нет, — он отодвигается, в голосе настойчивость. — Поттер. Послушай меня. Послушай. Снейп говорит. Говорит? Гарри хочется улыбнуться и сказать: «Да, профессор?», но он не может и молчит, наблюдая, как Снейп встает и начинает мерить шагами камеру. У Гарри начинает кружиться голова. Он видит, как Снейп достает из кармана нечто маленькое и блестящее и внимательно рассматривает. Гарри не сводит с него глаз. — Поттер. Гарри думает: с чего это вдруг Снейпу так полюбилось его имя. — Вот… — он подходит ближе, становится на колени, держа блестящую вещичку перед глазами Гарри. Взгляд Гарри постепенно фокусируется. Это пузырек. Маленький стеклянный пузырек — а в нем блестит и переливается золотисто-белая жидкость, прозрачная, как слезы. Вот? Но Снейп ничего не объясняет. — Пей, — говорит он вместо объяснений и подносит пузырек к Гарриным губам. Гарри так привык к таким приказам — соси, пей, — что слушается незамедлительно. Что бы там ни было, жидкость холодком прокатывается по горлу, она на удивление безвкусна, только слегка пощипывает. Снейп внимательно смотрит на него. — Дыши. Через рот. Дыши. Как странно. Гарри вдыхает и удивляется, когда слышит хрип. Снейп кивает. Его губы крепко сжаты, глаза, в обычно холодных глазах странное выражение. Гарри не может определить его. Проходит несколько секунд, Снейп наблюдает за ним. Гаррино дыхание все замедляется и замедляется, грудь сдавливает. — Прости, что не сделал этого раньше. И Гарри удивляется до глубины души. Прости. Раньше. Почему он не трахает меня? Но Снейп вновь начинает мерить шагами камеру. Топ, топ, топ — знакомые тяжелые шаги — и Гарри думает, как же много времени он провел и здесь, и в школе, что так привык к походке Снейпа. — Мне нужно было… Так сказал Альбус… — плотно сжатые губы кривятся, — дурак… Знаешь, он просил не дать тебе умереть. Он не знал, он не знал, что лучше было бы… — Снейп замолкает. Кажется, ему тоже становится тяжело дышать. Черные волосы падают на лицо. — Это было небезопасно. Ты был недостаточно слаб… это было бы неубедительно… О чем это он? Слова Снейпа, как и слова Драко, ничего для него не значат. — …они бы раскрыли меня. Я выжил только потому, Поттер, что я… — у него перехватывает дыхание, — только потому, что я знаю, когда действовать. Суть не в том, что делать, а когда, Поттер, и я знал, что мне придется нарушить свое последнее обещание Дамблдору, — он скользнул взглядом по Гарри. — Когда-нибудь. Дамблдор. Это имя отзывается в Гарри острой болью потери. Гарри хмурится. — Я не альтруист, Поттер. И я делаю это не ради искупления. Просто… — Снейп взмахивает руками, — нет никакого смысла. Больше. Они убьют тебя — будут морить голодом, пока ты не умрешь. Раньше они иногда кормили тебя только потому, что шла война, а ты был самым ценным заложником, — Снейп замолкает. Несколько секунд он просто сжимает руки в кулаки, отвернувшись от Гарри; но потом успокаивается, расправляет плечи и поворачивается. На лице ни одной эмоции. Взгляд вновь ледяной. — Но война закончена. А ты им больше не нужен. Больше. Гарри мысленно повторяет слова — они кажутся важными, значительным, и он вновь едва не улыбается. Не нужен. Руки Снейпа больше не дрожат. — Сейчас ты достаточно слаб… Чтобы я смог… помочь тебе незаметно — к тебе столько народу шляется, что не смогут подумать, что кто-то… — Снейп на мгновение замолкает с открытым ртом, а потом продолжает: — Они никогда не подумают, что тебя кто-то отравил, — настойчивость исчезла из голоса, и он замолчал, будто сказал все, что хотел. — Поттер. Посмотри на меня. Гарри подчиняется. Его глаза широко распахнуты, но в них — пустота. — Я сделал то, что должен был. Я выжидал — выжидал, когда это будет безопасно сделать. Для меня. Чтобы сделать то, что я должен был, — говорит Снейп. Гарри видит, что Снейпу не хочется говорить это — но его дыхание спокойно, будто он специально тренировался. — Хочешь о чем-нибудь спросить? Спросить его? Гарри удивляется этому — как давно ему давно никто не задавал нормальных вопросов. Он не совсем понимает, о чем Снейп говорит, но это кажется важным, поэтому он пытается задать вопрос — какой-то, хоть какой-нибудь. — Р-рон? — хрипит он. — Герм… Лицо Снейпа застывает — но всего лишь на мгновение, а потом смягчается. Руки не дрожат, просто лежат на его коленях. — С ними все в порядке, Поттер, — у Снейпа такой глубокий, такой убедительный, такой искренний голос. Он смотрит Гарри прямо в глаза. — Они на свободе. Шармбатонцы приютили их у себя. Они в безопасности. В безопасности. Гарри изумляется. Свободны. «Слова как золото, — думает Гарри. — Теплые, солнечные, успокаивающие». Он не знает толком, о чем сейчас спросил Снейпа или ответил ли тот ему, но как-то успокаивается. От зелья по всей груди распространяется холод, нежно захватывает, будто внутри шелковые ленты обвивают его сердце, заставляя заснуть. Я устал, хочется сказать ему, я так устал. Но все же в глубине души Гарри понимает: происходит что-то важное, а он не может никак понять, что, как и тогда — с чем? Что это было? Дыхание замедляется все больше, если это вообще возможно, а Снейп наблюдает за ним и выглядит неестественно спокойным. — Еще несколько часов, — наконец говорит Снейп, отводя взгляд. — Я сделаю так, чтобы к тебе кто-нибудь зашел. — И тут его лицо кривится на секунду — боль или что-то еще? — а потом он отворачивается, встает, поправляет мантию. И Гарри думает, у него такой серьезный вид, будто они на уроке — и почему-то это смешно, но Снейп не улыбается и больше ничего не говорит. Вместо этого он просто стоит, будто не желая никуда уходить, бесстрастно смотря на Гаррино тело. Тишина. А потом он уходит — топ, топ, топ — и медлит в дверях, оборачивается, взметнув черной мантией. На миг Гарри кажется, что Снейп кивает ему на прощание — он точно не уверен, — но потом дверь закрывается со стуком, который отдается у Гарри в голове, и вновь тишина. Еще несколько часов. Гарри нравятся эти слова, ему нравится многое из того, что сказал Снейп, даже если он и не понимает, что это все значит. Ему нравится, потому что это настолько отличается от всего, что он слышал в последнее время. Сердце бьется, как пойманная птица. Зелье добирается до шеи, холодя и успокаивая. Еще несколько часов. А потом: они свободны, думает Гарри и закрывает глаза; над ним больше не нависает серый размытый потолок. Он голоден. И он гадает, придет ли сегодня домовой эльф… Конец