ПСИХОПАТИ

Даби врывается к нему, бесцеремонно выбивая дверь с ноги. — Сшиватель сломался, — выплёвывает он и швыряет перепачканный кровью сшиватель прямо на стол перед Чисаки. На маску попадают брызги. Чисаки морщится. Будь это кто-то другой, в ту же секунду был бы размазан по стенке. Но это — Даби. Сокровище с самого дна общества. Он тоже весь в крови — она капает на чистый пол с его рук. Нельзя сказать точно, где открылась рана, потому что Даби весь истрёпанный и грязный, как подвальная ветошь. Поразительно. — И? — Чисаки вопросительно склоняет голову вбок. У Даби страшный рот. Широкий, как у жабы, уродливый. Наглый. Он скалится так, что лицо трещит по швам. — Достань мне новые, босс. Чисаки брезгливо отодвигается от стола — подальше от окровавленной штуки — и скрещивает руки на груди. — Попроси вежливо, — говорит он. Даби, похоже, на взводе — Чисаки редко видит его таким. Он подлетает к столу, упирается руками в столешницу — останутся кровавые отпечатки его ладоней — и замирает лицом к лицу с Чисаки, безумно заглядывая прямо в глаза. Выдерживает паузу, молчит. Дышит тяжело и загнанно. — Пожалуйста, — выдыхает наконец, снисходительно. Чисаки кривится. Даби и сам может достать себе всё необходимое, но ему слишком нравится внимание. — Отойди. И покажи мне рану, — просит Чисаки. Мог бы приказать, но абсолютно все члены Лиги — выёбистые отбросы, требующие к себе занебесного уважения. И он выбрал из них самого худшего. Приказов Даби никогда не слушается. С каких-то пор это больше подкупает, чем злит. Даби отстраняется уже спокойнее и улыбается с пониманием. Задирает футболку: кожа разошлась по швам, стык сочится кровью. — Нравится? — Не умрёшь. — Красиво? Хочется меня, да? Признайся. Причуда Даби слишком сильна для его тела, и весь его вид кричит об этом. Это и есть болезнь. Неизлечимая, пожирающая, уродливая. Честная. — Ты получишь свой сшиватель, — кивает Чисаки. Ему хочется. Пиздец как хочется, это правда. Но прикасаться к этому — самое отвратительное, что только можно представить. Ему дурно от одной мысли. Глаза слезятся. — Сними её. Хочу ещё посмотреть на тебя. Даби скорбно усмехается. — Обычно мне говорят ровно противоположное. — Просьбу он всё же исполняет. Стягивает футболку и тоже швыряет перед Чисаки, едва ли не в лицо. Чисаки встаёт и обходит стол, подходит ближе. Даби кровоточит и ухмыляется, ухмыляется и кровоточит. Ему не больно. По крайней мере, физически. Чисаки разглядывает швы и скобы, обожжённую кожу и здоровую — её остаётся всё меньше. — Бедный, бедный Чисаки Кай, — тихо говорит Даби. — Жаль тебя. — Издёвки в голосе не слышно, будто ему и правда жаль. — Тебя хоть когда-нибудь трогали? — Не понравилось, — сухо отвечает Чисаки. Даби жадный и ласковый, как пламя, ему и самому хочется, чтобы его коснулись. Чтобы об него обожглись. А Чисаки не может. И правда жаль. Сентиментальность Даби заразна — не спасают даже перчатки и маска. — Со мной понравится, — Даби тянет к нему окровавленную руку. — Не наглей, — спокойно говорит Чисаки. Не пытается отстраниться. Ладонь Даби замирает в считанных сантиметрах от него. — Буду. Ты же сам меня захотел. Получай сполна. Чисаки грубо отталкивает его руку. Он не мог не захотеть такое сокровище — отвратительное, криво сшитое из кусков, кровоточащее. Даби — самое чистое и откровенное, что он когда-либо видел в этом больном мире. Пахнет палёным. — Нравится ощущать своё превосходство, да? Смотреть и знать, что ты мог бы всё исправить. Собрать меня заново. Излечить без особых усилий. Под маской Чисаки улыбается. — А разве с тобой что-то не так? Даби смеётся, хрипло и вымученно. — Пизданутый, — говорит он почти с нежностью. — Ты закончил? — крутится, как модель на фотосессии. Покажи мне страсть. Покажи мне огонь. — Ещё долго? — Скройся, — наконец позволяет Чисаки. Даби скалится, хватает футболку и уходит, хлопнув дверью. Кожа покрывается сыпью. Под маской Чисаки улыбается. Его душит любовью.