***
Антон морщится из-за солнца, нещадно бьющего по глазам, пытается закрыться от него рукой, ёрзает в стремлении сменить позу и понимает, что дрёма вероломно сбегает от него. Ему не хочется отрываться от нагретого за ночь местечка, даже вопреки тому, что всё тело затекло и зудело из-за желания поскорее отлить — выпитый на ночь чай с утра становится сущим злом. Антон раздражённо вздыхает, но всё же разлепляет глаза, мутным спросонья взглядом осматривая комнату и пытаясь вспомнить, что произошло — и лучше бы вчерашнее рандеву оказалось простым сном, но нет. Он действительно в квартире Птички — Арсения Попова, если быть точнее. Пиздец, иначе и не скажешь. — Ай… — пытается позвать Антон девочку, но той в постельке не оказывается; на память о ней осталась лишь примятая подушка, прикрытая одеялом. Альфа тихо выдыхает и всё-таки встаёт, тут же пошатываясь. Ноги он едва ли чувствует, но если сейчас не доберётся до санузла, то пиши-пропало. Антон благополучно покидает комнатку, широко зевая, трёт заслезившиеся глаза и высохшую слюну на щеке, надеясь, что ванная не занята — и вдруг цепляет ногой что-то, теряет равновесие и путается в конечностях в попытке не снести вешалку со стены, в которую он упёрся. Он проглатывает поток матов, сцепив зубы, а после кидает взгляд на пол. И там — что бы вы думали? — ёбаная, блять, металлическая расчёска, которой он вчера едва не получил по яйцам; карма настигла его в конце концов. Шипя и пыхтя, он наклоняется, чтобы подхватить её и убрать от греха подальше; бросает короткий взгляд на зеркало, но не вглядывается в собственное лицо — знает, что ничего нового там не увидит: те же мешки под глазами, морщины, обветренные губы и кудрявые лохмы в беспорядке. Его внимание привлекают фотографии, прикреплённые по бокам. Их всего пара штук — на одной Аглая в цветастом платье; на другой она же с Арсением, сидит у него на руках и корчит забавную рожицу, вызывая у папы смех; на третьей — низкорослый смуглый незнакомец, вероятно альфа, катающий малышку на шее. Антон вглядывается, вспоминает некоего дядю Серёню, о котором говорила Ая, и снова решает не лезть не в своё дело. Он уже собирается положить расчёску и отойти, как цепляется за одинокую фотокарточку с другой стороны зеркала. У Антона уходит несколько секунд на то, чтобы распознать в ней снимок узи — на нём ещё толком ничего не видно, явно с первого скрининга, но вокруг светлой точки красным маркером выведено сердечко, а рядом подпись — любовь внутри. Антону бы вспомнить, как дышать. — Дядь Антон?.. — зовёт из-за спины робкий голосок, и Шаст вздрагивает, громко ёбнув несчастной расчёской по тумбочке, но оборачивается уже с улыбкой. Аглая сейчас напоминает сущего домовёнка, пусть и переоделась в собственные вещи, но волосы расплела, и те оказались неожиданно длинными, мягкими волнами струящиеся вниз по хрупким плечам. — Доброе утро, — говорит Антон немного хрипло спросонья, зевает и кивает благодарно, когда девочка отходит, оставив дверь в ванную приоткрытой. Там за ночь тоже ничего не изменилось, но Шаст замечает уставленные уходовой косметикой полки и только хмыкает — ещё бы омега и не следил за собой. После он моет руки и умывается холодной водой, пытается пригладить волосы пальцами, поправляет воротник измятой рубашки. Видок не из лучших, конечно, но здесь ему незачем выёбываться и что-то строить из себя — манюне всё равно, а Арсений, дай боже, не проснётся до его ухода. При мысли об омеге Антон замирает, и воспоминания прошедшего вечера о несдержанных поцелуях и бархатной коже под пальцами выбивают его из колеи. Пусть у них и не зашло ничего дальше, вопреки обыкновению, но Антону бы повести себя по-джентльменски, оставить на чай и позаботиться об омеге, которого сам и споил вчера. Кухня же заметно преобразилась при свете дня; Антон глубоко вдыхает и щурится от яркого солнца, вновь вбирая сладко-терпкий аромат чая, и расслабленная улыбка сама наползает на лицо. Потрепав сидящую за столом Аглаю по волосам, он наливает немного воды в кружку из графина и принимается шариться по шкафчикам в поисках аптечки. Лекарства ожидаемо находятся почти под самым потолком — Арсению с его ростом всё равно, зато Айка при всём желании не дотянется, до чего не следует. Антон аккуратно проверяет плетёный лоток с таблетками в поисках активированного угля, отрывает восемь штук, остаток осторожно запихнув сбоку; долго смотрит на непочатую пачку аспирина, но всё же растворяет одну таблетку в стакане воды. — А что ты делаешь? — тихо спрашивает Ая из-за его спины, и Шастун чуть поворачивает к ней голову. — Это для твоего папы, — отвечает он, пока берёт в руки всё необходимое. — Он заболел? — и в её голосе плещется столько беспокойства, что Антон останавливается, смотрит на неё в удивлении и яро мотает головой. — Нет, малыш, конечно нет, это… профилактика, — находится он и надеется, что больше вопросов не возникнет. Девочка лупит на него глазёнки, видимо, уверенная, что для профилактики скорее нужны чай с лимоном, нежели противные лекарства, но молчит, и альфа поспешно уходит к гостиной. Дверь тонко скрипит; Шаст почти думает, что надо бы смазать петли, но одёргивает себя — какие петли, какой смазать, это же не его квартира! Вода в стакане плещется, как в бурю, и чуть переливается через край — Антон недовольно цокает. В полутьме он пытается найти взглядом что-то, где можно было оставить своеобразный завтрак в постель; не класть же всё на спинку дивана, на котором Арсений спит — ещё смахнёт, не дай бог, зальёт там всё… Детская табуретка, стоящая у соседней стены, кажется наиболее приемлемым вариантом, и Шаст цепляет её ногой, подтаскивая как можно тише к себе. Устроив стакан и активированный уголь дожидаться пробуждения омеги, Антон уже хочет уйти с чувством выполненного долга, как вдруг Арсений во сне переворачивается на другой бок, лицом к нему. Альфа никогда не видел его таким — умиротворённым, мягким и домашним. Арсений никогда не оставался на ночь, забирал заслуженную плату и валил на все четыре стороны; теперь Антон понимает, что тот спешил к дочке, вызывал такси или, что более вероятно, бежал на ближайшую остановку, чтобы поймать ночной автобус. Шастун не может оторваться, бесстыдно разглядывая спящего омегу. Только сейчас он по-настоящему видит его, видит дальше бросающейся в глаза общей привлекательности. Арсений не просто красив; в нём теплится свет — уже тусклый и до конца не ясный Антону, но манящий обещанием счастья. Шаст не хочет сравнивать себя с мотыльком, слишком заезженно и слащаво; он скорее полярник, заблудший в ледяной пустыне и наконец нашедший спасительный источник тепла. И мысль о том, что он не может позволить себе согреться, нытьём отзывается в груди. Антон спохватывается спустя несколько секунд, вспомнив об Айке, и уходит, вновь скрипнув треклятой дверью. Вернувшись на кухню, он по-хозяйски заглядывает в холодильник, пробегается взглядом по полупустым полкам, пытаясь выцепить что-то, из чего можно сделать бутербродов или ещё чего; Антон толком не ел со вчерашнего вечера, а ему ещё ехать домой — можно было бы заехать в какое-нибудь макавто, конечно, но оставлять ребёнка голодным всё же не дело. — Там остались макарошки с сыром, — подсказывает ему Аглая, протиснувшись сбоку и тоже встав перед холодильником. — Но их мало. Мы их давно кушаем. Антон хмурится, задумчиво кусает нижнюю губу, вновь оглядывая скудное содержимое, и тихо вздыхает; долгие годы ленивой холостяцкой жизни научили его готовить всё из ничего — он лишь надеется, что Айке и Арсению его нехитрая стряпня тоже придётся по душе. — Ну чего, Ай, — широко улыбаясь, обращается к малявке Шаст, опустив взгляд, — поможешь с готовкой? — Она с готовностью кивает, чуть не подпрыгнув на месте, и её синие глазищи радостно загораются. — Тогда доставай всё: макароны, яйца, сливочное масло, колбасу и хлеб. Овощи тоже, если есть. Сам Антон лезет в духовку в поисках подходящей сковородки, с грохотом и треском вытаскивает их оттуда, перебирает с видом охуенного знатока, прикидывая, сколько им нужно сготовить, чтобы всем наесться; выбор падает на огромную и глубокую чугунную сковороду, больше похожую на оружие, чем на кухонную утварь. Ая смеётся, припоминая, что похожая была у Рапунцель в мультике — Антон прикола ради даже встаёт в боевую стойку с этой адской сковородкой на изготовку и сыпется тоже. Так они приступают к ведьминскому ритуалу готовки, с привычным уже грохотом вернув ненужные сковороды на место. Сначала Шаст щедро заливает всё подсолнечным маслом, запрятанным между холодильником и стеной, добавляет сливочное — и начинается импровизация. На одну половину он вываливает остатки макарон, на другую разбивает несколько яиц, добавляя наскоро нарезанные колбасу и хлеб. От вкуснющего запаха голодный желудок начинает завывать тоскливые серенады и рулады; Антон в предвкушении снимает со стенного крючка деревянную лопатку, чтобы перевернуть омлет и перемешать макароны. — Папа! — раздаётся вдруг радостный Айкин возглас и шорох тапочек по полу. Сердце у Шаста делает кульбит и проваливается прямиком в пятки; сука, ну он же надеялся слиться незамеченным! — Доброе утро! — Доброе, радость моя, как тебе спалось? — слышится тёплый и хриплый со сна голос Арсения, который, кажется, вообще не удивлён наличию своего клиента на собственной кухне. Антон не рискует оборачиваться и продолжает пялить в готовящийся завтрак. — Хорошо, — искренне делится Ая, и альфа шумно сглатывает. — Меня дядя Антон охранял! — Правда? — нарочито удивлённо интересуется Арсений. — И не обижал тебя? Обидишь эту малявку, хмыкает про себя Антон и выключает плиту, удостоверившись, что всё готово. Она сама кого хошь обидит. — Нет, он хороший! — продолжает расхваливать его мелкая, кажется, вновь усевшись на стул. — И он любит чай, как я. — Вот как, — заключает Арсений, пока Антон возится, доставая тарелки и накладывая на них частью макароны и частью омлет. Ещё бы овощи почистить и нарезать, но уже как-то не до этого — унести бы ноги целым и невредимым. Омега стопудово уже успел надумать себе тысячу и один повод его убить. Правда, когда Антон наконец оборачивается и ставит тарелки на стол, он не видит злости и раздражения на лице Попова, никакого желания рвать и метать, тот лишь благодарно кивает, получив свою порцию, с наслаждением вдыхает жаркий аромат и хвалит их с Айкой — больше, конечно, манюню, но Антон и не претендовал на доброе слово в свой адрес. Едят они в ненапряжённой тишине — Арсений поднимается поставить чайник, достаёт сладкое и каждый раз, проходя мимо дочки, обязательно чмокнет её в макушку или погладит по волосам. Антон чувствует себя таким лишним, что едва ли чесаться не начинает, но вот омега выставляет на стол кружки с чаем и кофе, наконец присаживается и бросает на альфу тоскующий взгляд, пусть и не такой заметный за яркой улыбкой. — Тебе я сделал чай, сам больше кофе предпочитаю, иначе проснуться не могу, — говорит спокойно, а потом словно ненароком наклоняется к Шасту и продолжает шёпотом: — Спасибо за аспирин. Антон кивает и смущённо прячется за кружкой, отхлёбывая немного чая и заедая его знакомыми уже конфетами; замечает, что Айка всё ещё возится со своим завтраком, очень медленно набирая макарошки на маленькую вилочку. — Па-а-ап, — тянет она, надув губы, и отодвигает тарелку, — не хочу больше. — Ужинать будем только вечером, лапочка, — мягко отвечает Арсений. — Лучше покушать хорошо сейчас. Давай я тебе помогу, идём на коленки, — омега приглашающе хлопает себя по коленям, и Ая сама перебирается к нему, вжимается в его грудь и обнимает свободную папину руку, послушно открывая рот и позволяя себя кормить. Антон хотел бы задать вопрос, но вежливо молчит, решив для себя, что это опять же не его дело, пусть и странно, что такая взрослая и вполне самостоятельная девочка нуждается в помощи. Его взгляд, по всей видимости, замечает Арсений; тот сутулит плечи, крепче обнимает дочку, будто хочет спрятать её, но никак больше не реагирует. Лишь когда Ая, опустошив кружку с чаем и чмокнув папу в щёку, уносится в свою комнату, омега выдыхает, и маска дружелюбности и спокойствия спадает с его лица. Антон тоже напрягается, уже готовый собираться и валить. — Спасибо, что привёз домой, но не стоило тебе этого делать, — в его голосе уже нет прежней мягкости, а черты искажены усталостью, и Антон понимает, что тот совсем не выспался и чувствует себя явно скверно. В волосах омеги всё ещё блестят остатки лака, и кудри лежат хаотично, окончательно смятые; есть в этом какое-то очарование, невинное и робкое вопреки профессии Арсения. — Странно, что Аглая тебя не испугалась. — Она испугалась поначалу, когда я только зашёл, — винится Антон, собирая посуду, чтобы хоть чем-то занять руки и справиться с волнением. Ему почему-то не плевать, что Попов подумает о нём в этой ситуации, хотя, казалось бы, можно спокойно валить домой и забыть дорогу в эту квартиру, ан нет же. — Чуть не ёбнула меня той страшной расчёской, которая больше на орудие пыток похожа, зачем она вам вообще… — Она не спала, когда ты пришёл? — Арсений аж вскакивает со стула, и Шаст поклясться готов, что тот испуган. — Она видела меня пьяным? — Видела, но вряд ли что-то поняла, — спешит успокоить его Антон, — не боись, я хоть и выгляжу как злой и страшный серый волк, но такую кроху в жизнь бы не обидел и ничего лишнего бы ей не сказал. — Ты? — вдруг смеётся омега и даже на миг складывается пополам. — Злой и страшный волк? Не гони, Шастун. Антон, сгрузив посуду в раковину, шутливо скалится, обнажая длинные и острые альфьи клыки, рычит понарошку и, взяв небольшой разбег, прыгает на Арсения, будто на загнанного зайчишку. Тот игриво отбивается, пыхтит и пытается отпихнуть Антона, чтобы выбраться из захвата и не дать клыкам сомкнуться на шее — как будто Антон собирался его кусать, но именно сейчас его чутьё обдаёт сладким омежьим запахом без капли мерзкой чужеродной примеси в нём, и альфа дуреет. Настолько, что вообще не сращивает, что делает, когда тычется носом в манящую шею, глубоко вдыхая нотки цветущей вишни. На Айке он чувствовал лишь след этого запаха, его блёклую тень, и теперь ему по-настоящему сносит крышу. Так может пахнуть лишь истинный — чтобы немели ноги, туманились мысли и всё естество наполнялось простым и понятным хочу. И хрен с ним с сексом, Антон хочет Арсения, всего от макушки до пят, просто сжимать его в руках и млеть от его запаха, пока смерть не заберёт. — Дядь Антон! — строго говорит Аглая, вдруг вновь объявившись в кухне. Антон с Арсением мгновенно отлипают друг от друга, запыхавшиеся и взлохмаченные. — Не обижай папу! Шаст даже ответить ей не в состоянии, слишком уж взвинчен внезапным открытием, почти болезненным осознанием: всё это время его истинный был рядом, только руку протяни. Антон платил ему за секс около полутора лет, свято уверенный, что искать свою судьбу на панели последнее дело. Проебался он знатно, конечно, зато теперь понимает, почему так и не смог покинуть эту квартиру вчера — его словно примагнитило. И если бы он не остался, он бы так ничего и не узнал. — Он меня не обижает, лапочка, — отвечает дочери Арсений, вновь зарываясь пальцами в её волосы. Девочка цепляется за его руку, ласково бодается, но тут же отстраняет папу, обращая своё внимание на Антона. — Вот! — Она торжественно протягивает ему, к удивлению самого альфы, небольшой браслетик, сплетённый из разномастных зелёных бусин. Антон позволяет ей натянуть его себе на лапищу, добавив тем самым красок к его бесконечным кожаным и стальным браслетам, пусть и смотрится это немного нелепо. — Ты же придёшь ещё в гости? Я снова сделаю чай и даже конфеты оставлю! Шаст, растроганный подобным предложением и вконец потерянный, только перебирает бусины в браслете — бисеринки, ромашки и бабочки; тянет с ответом и боится даже взглянуть на малышку, потому что сам он хотел бы приезжать хоть каждый день, вопрос в другом — позволит ли ему Арсений ворваться в свою пускай и тяжёлую, но устаканенную жизнь. — Дядя Антон очень занятой человек, Ая, — вновь говорит за него омега, и Шастун ловит его прохладно-спокойный взгляд, синее-синее море. — Вряд ли у него будет время. — Но у дяди Серёни же есть время, — возражает ему Аглая, подняв хмурый взгляд. — Дядя Серёня твой крёстный, ещё бы у него не было времени, — тихо посмеивается Арсений. — Лично бы из Питера его за кичку сюда притащил. Мелкая смеётся тоже, очевидно оттаивая и принимая несправедливость мира; больше она не спорит, обнимает Антона за ноги, крепко прижавшись, и уходит, только машет на прощание у двери гостиной. Антон ожидал чего угодно — слёз, истерики, возможно капризов, потому что дети редко готовы спокойно расстаться с тем, что им нравится. Савинка ревёт, вцепившись в Шаста, всякий раз когда он собирается уходить, пусть и знает, что увидит его совсем скоро. Айка примерно в том же возрасте, но ведёт себя будто взрослее и осознаннее. — Я перекурю, ладно, и сразу поеду, — торопливо бросает альфа и, не дождавшись реакции Арсения, уходит в прихожую за сигаретами и зажигалкой, что благополучно остались забытыми в кармане кожанки. Его и не тянуло курить, если по правде, но хотелось дать себе пять минут передышки, отсрочки, чтобы потом можно было спокойно сказать себе, что он сделал всё что смог. Нахождение истинного, как оказалось, не решает всех мировых проблем, скорее подкидывает новых. По возвращении Попов уже успел открыть нараспашку окно и стоял, зябко ёжась в одной футболке, пока на улице занимался ливень. Антон пристроился рядом, мысленно матеря долбанную погоду, и молча предложил омеге составить ему компанию; Арсений покачал головой, тут же отворачиваясь и продолжая смотреть во двор. Шаст только со второго раза поджигает сигарету и тут же глубоко затягивается, раздумывая, стоит ли напоследок хотя бы задать интересующие его вопросы. Он умолчит об истинности, конечно, потому что Арсению это явно не нужно; маловероятно, что все эти полтора года он совсем ничего не знал и не подозревал. — Ты прости, что я лезу, — начинает наконец Антон после пары затяжек, — но что с Айкой? Заметил, что с ней что-то не так. Может, я смог бы помочь чем. — С ней всё так! — восклицает Арсений уязвлённо, смотрит на альфу исподлобья несколько секунд и снова отворачивается, повесив голову. Говорить об этом ему тяжело, это видно, но вдруг проблема действительно обратима и заключается лишь в нехватке денег на операцию или лечение; Шастун бы подсобил, покрыл расходы, и никакого корыстного расчёта. — Знаешь, как горько, — продолжает Попов, собравшись с мыслями, когда Антон уже докурил и собирался было идти, но тут же замер, внимательно слушая, — когда с первым твоим долгожданным ребёнком тебе не спрашивая назначают кесарево, потому что в карточке пометка старородящий. Я не спорил, потому что думал, что врачам лучше знать, — его голос надламывается, предвещая слёзы, но глаза омеги сухие и печальные, смотрящие сквозь пространство. Шаст тянется было обнять его, но не решается, продолжая спокойно слушать. — И ведь всё было хорошо: беременность протекала замечательно, ничто не беспокоило, мне обещали здоровую дочку. Только потом уже, когда я отошёл от наркоза и мог соображать, мне сказали, что моей малютке случайно передавили нервы на шейке, когда вытаскивали. Врачебная халатность, которую ничем не вылечишь и просто операцией не исправишь — я бы давно накопил и заплатил любые деньги, будь это так просто. — И поэтому она… такая? — неловко уточняет Антон, утопив один окурок в недопитом чае и вновь закурив, чтобы не стоять столбом — от этого было только хуже. — У неё проблемы с мелкой моторикой и речью, — уже ровнее продолжает Арсений, теперь смотря искоса на альфу. — Вожу её в частный коррекционный садик, порядка шестидесяти тысяч в месяц, но по крайней мере так она не столкнётся с травлей и пренебрежением хотя бы сейчас. — Антон даже дымом давится, услышав сумму, и Попов тепло усмехается, явно ожидавший такой реакции. — Я поэтому и соглашаюсь спать за деньги, чтобы оплачивать и садик, и всякие занятия, не говоря уже о квартире. Зарплаты стриптизёра и чаевых хватало только первое время. Одному с маленьким больным ребёнком много смен не возьмёшь. — И ты не жалеешь? — вырывается у Антона против его воли, хотя он сразу понимает, что вопрос идиотский; как будто у любящих родителей есть выбор, делать всё возможное для счастья своего ребёнка или нет. Только вот Арсений не выглядит задетым, не раздражается и не начинает заводить песню яжмамок и яжпапок о том, что детки цветы жизни и как вообще можно жалеть. Он только пожимает плечами, чуть улыбается, по-прежнему обнимая себя за плечи. — С Аглаей бывает тяжело, но она моя, и я бы не променял её и на всех здоровых детей мира. Была бы у омег возможность зарабатывать большие деньги в другой сфере, я бы не раздумывая всё бросил, но пока никак. — Он самую малость двигается ближе к Шасту, теперь почти прижимаясь своим плечом к его, и выдыхает: — Холодно что-то. — А отец Айкин где? — снова затягиваясь, спрашивает Антон последний интересующий его вопрос и подставляет лицо прохладному ветру. Арсений стоит совсем рядом, в двух сантиметрах, а между сердцами и того меньше. Его сладкий аромат перебивает даже горечь на языке от сигарет, как же ему хочется опять ткнуться носом в эту шею и наконец надышаться на жизнь вперёд. — Посмотрел бы я в глаза альфе, который своего омегу до панели доводит. Арсений вздыхает тихо, ёжится, и на усталом лице Антон краем глаза замечает такую муку, что сразу понимает — зря спросил. — Он разбился в аварии, — говорит омега, и голос его спокоен, как шёпот волн — горе уже унялось и остыло. — Он сам виноват, спешил домой, не справился с управлением. Мелкой четыре месяца было, ещё по больницам таскались, пришлось искать ночную работу, а потом привык. Он в дочке души не чаял, но расписаться мы так и не успели, его родственники в итоге выгнали меня из квартиры, только ключ на память и остался. — Антон поводит плечами, на языке зудит очевидный вопрос, но Арсений чуткий, сам всё понимает. — Метка сошла в день похорон, потому что только истинных смерть не разлучает. И красивая присказка из детских сказок обретает столь страшный смысл, что альфу невольно ведёт — тушит недокуренную сигарету в кружке и тянет Арсения к себе: ты говорил, тебе холодно; так на, забирай — и тепло, и всё. Омега не отпирается, тонет в объятиях, сам прижимается крепче и наконец позволяет себе заплакать. Антон не отстраняет его, позволяя выпустить эмоции, не смущает излишним вниманием, просто находится рядом, просто служит поддержкой, прекрасно зная, что бывает, если пытаешься быть сильным слишком долго. Арсений, выплакав всё что мог, отстраняется сам, быстро вытирает слёзы со щёк и усмехается чуть, видя взволнованный взгляд Антона. — Ты прости, что я… — начинает было, теперь смущаясь своего порыва, но альфа лишь качает головой. — Всё в порядке. Проводишь? Арсений кивает, шмыгая носом, и первым идёт в прихожую; Антон хвостиком за ним, на ходу подхватывает куртку с вешалки и лезет в карман за бумажником, выуживая оттуда пятитысячную купюру — ту сумму, которую обычно платил Арсению за два часа секса. Омега, правда, увидев деньги, начинает отпираться. — Какие деньги, ты совсем что ли? — отмахивается Попов, показательно сложив руки на груди, но Антон только кладёт купюру на низкую тумбочку, прижимая её к поверхности дезодорантом, чтобы не улетела. — Антон! Забери, говорю, я их не заработал. — А это не тебе, — улыбается Антон и приоткрывает входную дверь. — Это Айке. Купи ей сладостей там, не знаю, самых её любимых, игрушек, чего она сама захочет. Это ей за заботу и вкусный чай. И последнее, что Антон видит, наконец покидая квартиру, — это изумление напополам с благодарностью в синих глазах.***
Антон еле продирает глаза поздним воскресным утром (на деле уже давно обед, но если Антон сказал, что утро, значит утро), недовольно морщится от бьющего в глаза безжалостного света солнца и зарывается своей несчастной моськой в соседнюю подушку, с которой ещё не выветрился запах вишни — теперь он слышит его отчётливо, вычленяя даже в самой ядрёной смеси мерзкой альфьей вони. Шастун с трудом вспоминает, что вчера специально поехал в старый добрый уже стрип-клуб, чтобы выцепить там Арсения и спокойно поговорить, но немного перебрал для храбрости и, к собственному стыду, начал раздевать омегу уже в такси. Попов не противился, отрабатывая свой чай на всю сотню процентов, и Антон дурел, чувствуя наконец своего омегу и позволяя себе с рычанием кусать чужую шею и плечи, клеймя если не принадлежностью, то хотя бы занятостью. Ребячество и дурость, корит себя Шаст, тяжело вздыхая, и сонно хлопает глазами, пытаясь на настенных часах увидеть время. Почти час дня. Охуеть, приехали. Антон прикрывает глаза вновь, не желая пока лезть в телефон проверять сообщения или тем более открывать комп и разгребать рабочие вопросы; он же может расслабиться хотя бы в единственный выходной, пусть Оксана, его зам, всё разгребает — зря он ей платит невъебенные премии, что ли? Только вот, стоит ему закрыть глаза, как перед мысленным взором вспыхивает туманное море глаз Арсения, и утренний стояк болезненно ноет. Антон лезет рукой под одеяло, благо так и не удосужился надеть трусы, потому что зачем, медленно поглаживает ствол, сжимает головку и едва не хнычет в подушку, пропахшую омегой. Обрывки воспоминаний о прошедшей ночи лишь подливают масла в огонь. Альфа стонет, загнанно дышит, постепенно подводя себя к разрядке; толкается в кулак, представляя прохладные ловкие пальцы Арсения на месте собственных, и кончает, бессовестно пачкая свежие простыни. Антон расслабленно обмякает, разрешая себе поваляться ещё десять минут, и блаженно обнимает подушку, но задремать не получается. Ему бы разобраться, чего он хочет, но это оказывается несколько сложнее, чем в приёбнутых ромкомах или низкосортных омежьих сериалах — в последних несчастные омеги сами бросаются на шеи своим альфам под плаксивую музыку, Антон так и не понял прикола, хоть и пересмотрел их в детстве прилично с сестрой и бабушкой. Он совсем запутался, пытаясь понять, чего хочет от Арсения — просто секса ему уже недостаточно, но стоит ли заходить дальше и сближаться; нужно ли это самому Попову, который за всё время их знакомства ни разу не намекнул на возможные чувства? Хотя, возможно, он просто ждал, когда и до Антона дойдёт — альфы же должны делать первый шаг и добиваться, но это работает только по юности, когда гормоны шалят, а энергии и времени дохуя. Когда тебе тридцать, ты просто хочешь, чтобы тебя кто-то ждал — а омега или домашний мини-бар уже не так важно. Шаст со вздохом откидывает одеяло и сползает с постели, едва не упав, широко зевает и стягивает грязную простыню, чтобы сразу постирать и не забыть об этом на ближайшую неделю. Правда всё тело ноет после долгого сна и начисто отказывается функционировать, но Антон, шатаясь и пытаясь разогнать кровь по онемевшей ноге, всё же допрыгивает до ванной. Желание отлить ожидаемо перевешивает желание не засирать квартиру, поэтому простыня оказывается запихнутой в плетёную корзину для белья вместо стиралки. И быть ей там до скончания века, пока у Шастуна не закончатся чистые, зато мочевой пузырь будет в порядке, а здоровье всё же важнее. Идея умыться холодной водой кажется хорошей только в теории, на практике же Антон устраивает маленькое цунами, залив водой не только своё лицо, но и одежду, и пушистый икеевский коврик под ногами, а бодрости так и не прибавляется особо. Отражение в замызганном зеркале тоже не радует, но Шаст лишь меланхолично трёт лицо махровым полотенцем и тихо вздыхает — пора начинать новый день, но сначала полисорб, а потом уже всё остальное. — Блядь! — вскрикивает испуганно Антон, ударив руку об раковину и зашипев от боли, когда за его спиной вдруг раздаётся непонятный резкий звук, оказавшийся вибрацией мобильника. Похмельная голова в растерянности не соображает, и Шаст тупит, разглядывая надрывающийся айфон и не понимая, ведь свой он с собой не брал… тогда чей это… господи, как же сложно. Звонок с неизвестного номера внезапно сбрасывается и добавляется к уже имеющимся 30 пропущенным на экране, Антон вглядывается в картинку на заставке, уловив что-то знакомое, и в удивлении узнаёт улыбчивое личико Аглаи, дочки Арсения. Так вот в чём дело — Попов, уходя рано утром, видимо, в спешке забыл телефон. Шастун не успевает даже подумать, что с этим делать, как неизвестный снова начинает долбиться, и в этот раз альфа не мешкает. — Да? — спрашивает Антон, приняв вызов и поставив на громкую, чтобы спокойно оставить телефон на кухонной тумбе и залезть в аптечку. — Антон? — раздаётся голос Арсения, пусть и искажённый динамиками, но мгновенно узнаваемый. Антон выдыхает с облегчением, но тут же напрягается и подбирается весь, размышляя, использовать ли этот шанс для назначения встречи под предлогом возвращения потери, плавно перетекающей в серьёзный разговор относительно их чувств друг к другу. Антон ведь толком не спал последнюю неделю, уже решился было на что-то и так феерично всё просрал накануне вечером, забывшись и переведя всё в несдержанный трах. Каков же еблан. — Слава богу, что я забыл телефон у тебя, а не где-нибудь в такси. Как я могу его забрать? Шастун замирает на мгновение, рассматривая собственные узловатые пальцы, сжимающие стакан. Надо бы всё же выпить таблетку, но сейчас не до неё. Он боится, сам не знает чего, но понимает, что лучше высказать всё, а потом уже разбираться с последствиями, чем оставить всё как есть. Пусть даже Арсений отошьёт его и прекратит их встречи, Антон хотя бы перестанет метаться и спокойно пойдёт дальше — он уж точно не станет докапываться до омеги, принуждать к чему-то и давить. Насильно мил не будешь, даже при деньгах и каком-никаком влиянии. — Антон? — зовёт Арсений вновь, не дождавшись ответа, и Шаст вздрагивает, поспешно набирая в грудь воздух. — Давай я заеду вечером, — говорит полувопросительно, но быстро, опомнившись, добавляет: — Или я могу курьером отправить, когда тебе удобно. Даёт омеге право самому решить, хочет ли он видеть Антона вне их ночных встреч, хочет ли снова подпустить его к своему ребёнку — Шаст почти видит эту тёплую Арсеньеву улыбку, морщинки у глаз, весь его свет. — Можешь подъехать к восьми, мы с Аей как раз закончим прогулку. — Хорошо, — радостно выдыхает Антон. — Хорошо, я буду. Голова проясняется сама собой, и Шаст с довольной улыбкой принимается за готовку завтрака, совершенно забыв об отложенных воде и таблетках.***
— Твою же мать, — тихо рычит Антон, от досады ударив по рулю, когда поток машин перед ним снова замер, знаменуя продолжение пробки. Казалось бы, проспект широкий, откуда стопор, что со всеми вами, блядь, не так. Никогда и поскольку, а зачем это — ваши все вопросы. Альфа тяжело вздыхает, бросив усталый взгляд на экран телефона и увидев в навигаторе многообещающее пробка на 5 км без возможности объезда. А ведь он готовился, выехал заранее, заехал в хорошую кондитерскую, чтобы скупить там половину прилавка, и всё катится в пизду из-за долбанной пробки. Уже девятый час, Арсений с Аей уже, должно быть, дома, и задержаться у них ему никто не даст. Антон успевает расстроиться — понуро сутулит плечи, набычившись, и нервно перебирает бусины на браслете, Аином подарке, без которого он не выходил теперь из дома. Вереница машин ползёт вперёд, и Шастун раздражённо пыхтит, потому что к нужному дому никак не подъехать, не проехав большую часть проспекта и не сделав разворот. Лучше бы на метро рванул, честное слово, домой бы спокойно уехал на такси, но нет же, надо ведь произвести впечатление, как будто Арсению упали его понты. Ближе к развороту пробка рассасывается, так как большая часть потока уходит в сторону, и Антон с воодушевлением прибавляет газу — здесь уже нет такого застоя, и до нужного дома всего пару минут, хоть бы Арсений с дочкой задержались на площадке подольше. На поиск парковочного места во дворе тоже уходит немало времени, потому что Антон принципиально не заезжает на тротуар, но стоит ему умело воткнуться в свободное местечко, как он тут же выскакивает из машины, на ходу выхватывая смартфон из держателя, забирает с заднего сиденья пакет с гостинцами и Арсову потеряшку, а после внимательно оглядывается по сторонам, но сквозь гущу деревьев мало что удаётся рассмотреть. Как вдруг… — Дядя Антон! — зовут его издалека, и Шаст выхватывает взглядом бегущую к нему Аю, ураганчик горящих глазок и развевающихся на ветру длинных волос. Широкая улыбка сама наползает на лицо, и альфа с готовностью ловит малышку одной рукой, позволяя обнять себя за шею. Арсений неспеша подходит чуть позже, спокойный и мягкий, будто Антон не заставил их ждать на улице двадцать минут. Щёки омеги самую малость горят, и Шаст засматривается на него, не в силах оторвать взгляд. Только спустя пару минут гляделок он вспоминает, зачем вообще приехал. — Твой телефон, — смущённо улыбнувшись, Антон протягивает айфон Арсению, и тот с облегчением убирает его в задний карман джинсов. — Я в нём не лазил, сразу говорю. — А я и не думал, что ты будешь. — Арсений смотрит прямо, без капли кокетства, и поправляет чёлку. — Ая тебя ждала, отказывалась идти домой, пока ты не приедешь. — Ну пап! — возмущённо говорит ему дочка, покраснев, но Антон лишь тепло посмеивается, подхватив её поудобнее. — Я тут к чаю прикупил, — альфа несмело шуршит бумажным пакетом со сладостями, вызывая у Аи любопытство, но следит только за реакцией Арсения. Тот всё ещё прекрасен в своём умиротворении, и лишь нервное перебирание ручек авоськи с игрушками выдаёт его нервяк. — Пустите на огонёк? Манюня тут же кивает, довольная, и Арсений с тихим вздохом и улыбкой кивает тоже, словно ожидал, что всё так и получится, хоть и не готов признать, что ему всё это по душе. Они вместе идут к подъезду и пешком поднимаются на третий этаж, игнорируя вновь работающий лифт, Арсений недолго возится с замком и первым пропускает Шаста в квартиру. — Сначала моем руки! — кричит омега из прихожей умчавшим на кухню Антону и Аглае, и девочка смешно передразнивает папу, уперев руки в боки. Антон едва сдерживает смех, осторожно вытаскивая из пакета коробки с многочисленными пирожными и целым маленьким чизкейком. Даже двумя. Шастун так и не смог выбрать. Айка восхищённо осматривает свои гостинцы, говорит тихое спасибо, взглянув на Антона снизу вверх, и утягивает его к раковине мыть руки. — Только не говори, Антон, что ты ограбил кондитерскую, — в лёгком шутливом тоне говорит Арсений, подходя к тумбе, чтобы включить электрический чайник и достать кружки. Аглая, вытерев руки, тоже начинает суетиться и хозяйничать: достаёт коробку с чаем и банку кофе из шкафа, утягивает из сушилки для посуды чайные ложки и садится довольная за стол, видимо, выполнив свою часть помощи. Арсений благодарит её, поставив кружки на стол и усевшись рядом, целует её макушку, и они вместе с нетерпением принимаются выбирать себе сладости. Антон наблюдает за этим со стороны, оставшись у тумбы, и пьёт свой зелёный чай, в который Арсений заботливо бросил лимон. Его подзуживает желание начать разговор, но это ведь не то, что стоит обсуждать при ребёнке. Только бы омега не выпроводил Антона раньше, чем уложит дочку или просто отправит поиграть хотя бы, иначе придётся вновь отложить их объяснение друг с другом на неопределённый срок. — Антон, — зовёт его вдруг Попов, вырывая тем самым из размышлений. — М-м? — Садись к нам. Антон на мгновение теряется, но кивает — действительно, чего это он. Отодвигает стул, шумно садится, случайно задевая под столом колено Арсения своим, и тот вздрагивает, отворачивается от альфы, чтобы скрыть своё смятение. Что же его так волнует, интересно? Антон чуть принюхивается, но кроме привычной сладости вишни ничего больше не чувствует, странно всё это. Продолжая следить за омегой краем глаза, Шаст берёт первое попавшееся пирожное из коробки, оказавшееся яблочным, и запивает остатками чая. — Ай, ты наелась? — интересуется Арсений у дочери, когда та отодвигает от себя пустую чашку. Малышка кивает и приваливается к папиному плечу, довольно вздыхая. — Тогда пойдём умоемся, посмотришь мультики свои и спать, завтра в садик рано. — А дядя Антон останется? — тихо спрашивает она, взглянув на Арсения исподлобья своими невозможными глазами, и в её голосе столько надежды, что Антон просто не смог бы отказать, даже если бы захотел. — Хотя бы на мультики? Арсений не спрашивает у Антона ничего, только бросает на него долгий и немного виноватый взгляд, видимо, уверенный, что меньше всего альфе хочется смотреть спокойной ночи, малыши, и у Шаста на миг замирает сердце. Арсений настолько привык справляться со всем сам, что боится довериться кому-то ещё. — А я только за, — с готовностью отвечает Антон, подмигнув успевшей расстроиться Айке, — мультики я люблю. — Ну всё, слышала? — встрепенулся Арсений и почти подскочил со стула, резво подхватывая дочку на руки. — У нас пять минут умыться и переодеться. Антон почти поднимается, чтобы пойти следом, помочь в чём-то, но тут же плюхается обратно и лишь провожает суетящегося Арсения взглядом. Он им никто, а омега и сам справится — Антон лишь надеется, что Арсений тоже заправляет Айке волосы за уши, чтобы те не мокли и не прилипали к щёчкам. Почему-то именно это кажется таким важным — маленький вроде бы жест, но показывающий всю степень любви и заботы. Кто бы ещё объяснил, почему он так печётся о ребёнке, которого едва знает. — Антон! — слышится вдруг из-за приоткрытой двери в ванную, и Шаст, дёрнувшись от неожиданности, сразу подскакивает на ноги и отзывается, давая понять, что слышит. Дальнейших указаний не поступает, и Антон подходит к двери, заглядывает в зазор: там Арсений сидит на краю ванной, пока Ая старательно чистит зубки, и заплетает ей волосы. Антон подвисает на ловких бледных пальцах, навалившись на дверь чуть сильнее, и та скрипит, выдавая его присутствие. — Ты уже здесь, — выдыхает омега с улыбкой. — Можешь принести Аину пижаму? Она на кровати у неё лежит. — С динозав-иками! — добавляет Аглая, чуть повернув головку, с щёткой во рту. Арсений ласково бодает её в плечико, чтобы та снова наклонилась над раковиной и не капала зубной пастой на коврик. — Так точно! — ответствует Антон с нарочито серьёзной миной, отдав честь не той рукой, чем заставляет Арсения рассмеяться до ямочек на щеках и морщинок у глаз. Красивый. Настолько, что никаких слов восхищения не хватило бы. Шасту хочется брякнуть какую-нибудь глупость, но он вовремя вспоминает о своей миссии и ретируется в комнату Аи, где быстро находит пёстрые майку и шорты из мягкой застиранной ткани. В жёлтом свете прихожей он замечает выцветший рисунок грозного тираннозавра на майке, а также неотстиравшиеся пятна различного толка — понимает, что любимая пижама, раз не пошла на тряпки даже в таком плачевном состоянии. Арсений кратко благодарит его, когда Антон оставляет вещи на стиралке, и просит включить телевизор, пока помогает Айке вытереться и переодеться. Та почти прыгает от нетерпения и мнёт в ручонках полы своей юбочки. Шастун возвращается к столу, выхватывает с подоконника пульт, дотянувшись своей длинной клешнёй, и не глядя включает телик, продолжая посматривать в сторону ванной в неясном волнении. Арсений ведь имеет полное право не слушать альфьи душевные излияния — или вдруг он всё ещё тоскует по погибшему любимому, пусть они и не были истинными? Может, Антону вообще не стоит заводить этот разговор и сразу уехать, подождать ещё немного? Правда, лишь одна мысль о том, что Арсений продолжит спать с другими, танцевать для них за деньги, разбивает все сомнения в пыль. Антон должен признаться, а Попов уже сам решит, чего он хочет. Так будет честно. — А вот и мы, — сообщает Арсений, вплывая в кухню с дочкой на руках под самое начало передачи. Ая остаётся сидеть на папиных коленях, но смотрит довольно на Антона, будто действительно рада, что он рядом, хоть Шаст и не понимает, чем заслужил это. На маленьком экране старенького телевизора тем временем кончается затравка к мультику, спор Хрюши и Степашки благополучно разрешается, и тут же начинается веселая песенка-заставка Фиксиков. Спасибо Савинке, Антон знает её наизусть, прилипают такие вещи дай боже. Все шесть минут, пока разноцветные живые винтики бегают и объясняют работу фена, а Ая внимательно следит за этим, Арсений тихо покачивает её на своих коленях, носом ткнувшись в светлую макушку и прикрыв усталые слезящиеся глаза. Именно в тот момент он впервые за весь вечер позволяет себе отбросить на мгновение все маски и побыть собой — загнанным несчастным омегой, который не может просто все бросить и начать жизнь заново, потому что у него есть дочка, которую он, очевидно, любит больше, чем себя. Этот вид разбивает Антону сердце, одновременно с тем давая ту смелость, которой альфе так не хватало. — Пойдём баиньки? — спрашивает Шаст у сонной малышки, с готовностью протянув ей руки, когда мультик кончается, и играют первые аккорды финальной колыбельной. Ая не раздумывая перелезает с папиных колен в объятия Антона, жарко дышит ему в шею, цепляясь пальчиками за ткань его рубашки и позволяя унести себя в постельку. Арсений спешит следом, выключив телевизор, и садится к дочери на кровать, чтобы поцеловать её на ночь первым и подоткнуть одеяло. Антон же включает ночник и тоже целует Айку в растрепавшиеся волосы, шепнув сладких снов. Почти что семейная идиллия. Стоит девочке устроиться поудобнее и засопеть, как Арсений кивком головы указывает Антону на выход и сам поднимается, чтобы закрыть за ними дверь. Они оба молчаливо топчутся в прихожей, не зная, что делать дальше. Шаст пытается придумать повод остаться, но всё же ждёт первого шага от омеги, немого поощрения. — Покурим? — глухо спрашивает Арсений, глядя на альфу исподлобья и, не дожидаясь ответа, уходит в сторону кухни. Антон быстро похлопывает себя по карманам в поисках сигарет и зажигалки, запоздало понимая, что забыл их в машине. И хрен бы с ними, постоит подышит рядом — пассивное курение тоже вредит здоровью. Правда, Арсений не спешит открывать окно и доставать пепельницу, убирает посуду в раковину со стола, а недоеденное в холодильник, чтобы не испортилось. Шастун подходит к нему сзади, пока тот вытирает крошки со стола, и молча тычется носом в загривок. — Антон… — начинает Арсений тихо и сам себя одёргивает, усмехается, уперевшись руками в стол и пристально рассматривая узор на скатерти. — Знаешь, я давно не видел, чтобы она, кроме Серёжи, кому-то так радовалась. Из крана бежит вода, мигает лампочка, а душный воздух пропитан сладким вишнёвым запахом — Антон сосредотачивается на мелочах, чтобы не быть поглощённым желанием. Омега под ним отчего-то не напряжён, не пытается отстраниться, и Шаст позволяет себе положить ладони на его талию, начать поглаживать бока сквозь ткань объёмной мягкой футболки. — Тебе холодно? Арсений не отвечает, разворачивается в его руках и проскальзывает к раковине, начиная намывать посуду. Антон выжидает, не желая перекрикивать плеск воды и будить Аю, снова перебирает в пальцах бусины на браслете. Минуты перетекают в вечность, но внезапно на комнату обрушивается тишина — Арсений резко перекрывает воду, бросив недомытые кружки, и вытирает руки о полотенце, по-прежнему не смотря на Антона. — Зачем мы тебе? — голос Арсения чуть подскакивает, и Шасту даже не нужно видеть его лицо, чтобы понимать, что тот пытается сдерживать эмоции. Видимо, помнит, как расплакался при нём неделю назад, и больше подобную слабость выказывать не хочет. Антон делает глубокий вдох. Выдох. — Ты мой истинный, — признание даётся легче, чем он ожидал, и гора валится с плеч. Пан или пропал. — Я знаю, — отвечает Арсений, развернувшись к нему лицом, и смело смотрит глаза в глаза. Он пугающе прекрасен, и Антон искренне заворожён им. — Но это тебя не обязывает. Истинность всего лишь условность. — Пусть так, — пожимает плечами Шастун. Его надежда тает на глазах, ведь Арсений действительно знал и молчал, но он продолжает легко улыбаться, ожидая, когда они придут хоть к чему-то конкретному — да или нет, мой или чужой. Это же так просто, проще, чем кажется. — Я не предлагаю руку и сердце, я просто хочу, чтобы моему омеге не приходилось продавать своё тело, чтобы свести концы с концами. — Я не твой, — фыркает Арсений, уже больше напоминая прежнего себя, хоть глаза всё ещё красные, а в каждом его движении сквозит усталость. Гордый, но не горделивый — Антону это в нём и нравится. — А даже если бы и стал твоим, с какой стати тебе воспитывать чужого ребёнка? — Не чужого, а твоего, — поправляет его Шаст, потому что не верит в инстинктивное отторжение и прочую херню. Любить детей только из-за своего запаха на них значит не любить их вовсе. — Да и ты сам говорил, что Айке со мной хорошо. А мне хорошо с ней. С вами. Арсений ёжится, обнимая себя руками, задумчиво смотрит в пол — спорит сам с собой, со своей совестью и одиночеством. Антон больше не ждёт и не медлит, будто подсознательно чувствует, что нужно омеге. Именно так и работает связь: понимание без слов и сопливое падай, я поймаю. Он, правда, так и не успевает ничего сказать: Арсений вдруг поднимает на него глаза, смотрит тяжело. — Я жду твоего ребёнка, — чеканит твёрдо, почти строго, хоть и голос под конец проседает, но глаза у него сухие и тёмные — не доверяет всё ещё. Антон понимает, конечно, он и не надеялся, что ему бросятся на шею. Новость пока не укладывается толком в голове, слишком внезапно, снег на голову в середине лета, но это и не важно. Вопросы когда, как и почему могут подождать. — Я же вижу, тебе холодно. Иди ко мне. — И распахивает объятия. Арсений смотрит на него растерянно пару секунд, но делает несколько несмелых шагов вперёд, обнимает Антона, сжимая в пальцах волосы у него на загривке. Его руки, его тело, весь он от макушки до пят ощущается так правильно, что сил нет его отпустить. Антон обнимает его в ответ, этим теплом выражая всё то несказанное, что сейчас — просто лишнее. Мы справимся, всё будет хорошо, я о вас позабочусь — само собой разумеющееся. Арсений и так это понял, иначе бы не позволил к себе прикоснуться. — Арсений… — ...я не знал, что ищу тебя, но теперь не могу потерять. — Тебе тепло? Вопрос повисает в воздухе на долгое мгновение. — Тепло, Антон, — выдыхает Арсений уже спокойнее, устроив голову у него на груди. — Мне тепло. Антон лишь целует его в макушку, укачивая в своих руках.