Не доброй воли жест

«Ты запретишь мне. Остановишь меня. Поставишь меня на место. Сейчас. Прямо сейчас». Дверь распахнулась, отскочила от косяка и захлопнулась за спиной номера Пять. Детям было запрещено заходить в кабинет без вызова, но мальчик не заходил, он ворвался - взвинченный, горячо сопящий, смело, но не ровно, топающий к столу, за которым работал отец. Тот даже не поднял головы, ничего не спросил. Словно такая досадная мелочь, как реагировать на вторжение, не была внесена в список дел, а потому не стоила того, чтоб отвлекаться. Номер Пять был не столь важен, сколько важен рабочий проект. Реджинальд не сказал ни слова, когда со стола слетело все, что на нем находилось, сметенное дерзким жестом, только поднял подбородок, на секунду прикрывая глаза, но, открыв их и сфокусировавшись на нарушителе его покоя, уже взгляда не отрывал. И когда номер Пять запрыгнул на стол, перекидывая через него ноги, чтоб оказаться с Реджинальдом нос к носу, промолчал, выражая этим согласие дожидаться развития событий. Номер Пять ощущал биение крови в висках, а отец сидел перед ним с прямой спиной, спокойно наблюдал, своевременно моргая, не выказывая неудовольствия, или изумления. «Прямо сейчас остановишь». Номер Пять взял пальцами стекляшку, за которой прятался отец, зажал ее в кулаке, и больше их не разделяло ничего. Когда Пятый стек на него со столешницы, Реджинальд не протестовал, машинально удержав его от сползания с острых жестких коленей. Так же молча и спокойно он позволил себя поцеловать. Нежно принял горячие губы, влажный настойчивый язык и всего Пятого целиком, когда тот в отчаянном порыве прижался к отцу, требовательно обязывая делиться теплом. Реджинальд дышал носом ровно, его сердце стучало в обычном ритме, он не испытывал гнева или стыда, разрешая своему номеру Пять выразить то, что тот не смог бы обозначить словами. Номер Пять не знал, что делают дальше. Он отпрянул, упираясь поясницей в стол, чувствуя, как отец разводит в стороны руки, которые все это время держал на его поясе. Вспыхнули щеки, намокли ресницы, позвоночник покрылся мучительным льдом, когда Реджинальд коротко качнулся в его сторону и, оттолкнувшись носками туфель, отодвинулся вместе со стулом и сидящим сверху Пятым, давая мальчику пространство, чтобы слезть. Реджинальд надеялся, что с его лица сейчас не считывается симпатия, которую он испытывал к смелому наглому мальчишке, который до сих пор покусывал губы, правда, уже свои. Пятый с трудом разжал пальцы, расставаясь с моноклем в подставленную ладонь. Реджинальд элегантным жестом достал из нагрудного кармана платок и с не большим тщанием, чем обычно, монокль протер. Сквозь него впервые заметил на полу разбросанные книги и смешанные бумаги, покрытые чернилами из разбитой чернильницы, и рука его зависла над местом, привычным для кнопки громкой связи, но ныне пустующим. Пульт валялся в той же куче, где остальное, оторванный от проводов. - Будь добр, попроси Грейс навести порядок, - Реджинальд великодушно дал номеру Пять причину покинуть его кабинет шагом, не путаясь в ногах в ужасе позорного бегства, но тот все еще стоял рядом, терзая пальцы, переминаясь с ноги на ногу. Явился сюда очень смелый, очень нахальный, а потом что-то пошло не как ожидалось. Тихо поскрипывали половицы. - Да, пап. - И не ковыряй ты ногти, - Реджинальд нахмурился. – Ужасная привычка. - Спа… спокойной ночи, папа, - Номер Пять уже не мог говорить, складывая губы в слова, но не имея сил наполнить их воздухом. Ответа он ждал, пока шел к двери, немного подождал за дверью, видимо, надеясь, что Реджинальд все же буркнет что-нибудь ему в спину, но закрытая дверь снова выглядела неприступно, как обычно. Номер Пять прижал вспотевшие ладони к щекам. Он хотел чего? Рывка? Чтобы Реджинальд прижал его к себе, или же оттолкнул? На боках под рубашкой огнем горели отпечатки ладоней, хотя отец даже не касался обнаженной кожи. Но что бы Пятый сделал, если бы коснулся? Номер Пять стиснул зубы, чтоб не кричать. Внутри него росло мучительное напряжение, не имеющее выхода. Хотелось кидаться на стены, все ломать, разрыдаться и забиться в угол. Из-под задравшегося рукава дразнили черные контуры зонта-эмблемы, вечная метка принадлежания, и обычно он не обращал на нее внимания, но сейчас захотелось впиться в нее зубами, выдрать с кожи, освободиться от желания непонятного. Хотелось, чтобы отец объяснил. Но номер Пять не знал, как задать вопрос. Номер Пять не раз видел Реджинальда в гневе, белое лицо делалось еще бледнее, на скулах натягивалась кожа, но сейчас он вовсе не был зол. Поцеловав его, Пятый ожидал, что изматывающее чувство внутри пройдет, но стало только хуже, и еще хуже стало от того, что отец принял все с равнодушием, если не скукой. Но не разозлился. Зная характер отца, считай, легко отделался. Вот только легко отделываться Пятому как раз и не хотелось. И стоять под дверью смысла больше не было.