Могила алчет, призраки пируют

Никто не может выжить на Погребальных холмах. Вэнь Чао не лжет об этом. Его угроза Вэй Усяню — презрительная, самодовольная, исключающая всякую возможность побега, — правдива настолько, насколько ему вообще известно. Это не значит, будто он не ошибся. Есть один способ жить — одно средство, каким новая душа, брошенная на погибель ко прочим, может угодить мертвым, утолить их голод. Не каждый переживет этот путь. Но он существует. Холодная рука погружается в волосы Вэй Усяня, крепко сжимает и оттягивает назад, открывая шею для другой руки — острыми ногтями та дергает его за горло, словно пытаясь сыграть на гуцине. Мертвые, похоже, наслаждаются звуками, которые издает избранный ими инструмент. Они щиплют его соски, скребут по его рукам и ногам, дергают за сухожилия, и он не может вырваться из их хватки — так преданы они ему. Рты блуждают по его телу; острые зубы вонзаются в кожу до крови, и кровь капает на землю. Языки, давно сгнившие, не могут слизать ее, но земля — земля жадно впитывает ее в себя. Кто пьет — неважно; всё окажется там же. Запах жизни опьяняет их. Они втягивают его в себя, и одна из распахнутых челюстей опускается к его члену, нежно вбирает внутрь, осторожно скользнув прохладной костью вдоль длины. Он заставляет себя не вздрогнуть от холода. Но они не довольствуются лишь тем, чтобы пометить, порвать, разодрать на части. Нет, мертвые жаждут тепла, которого не могут найти в ветхих домах вокруг, — и ищут убежища внутри живых. Они придвигаются ещё ближе, окружают. — Хватит, — говорит Вэй Усянь, и крошащийся палец одной из рук прижимается к его губам, поглаживает, ласкает. Мертвые жмутся к нему. Тонкие щупальца энергии поднимаются от земли, удерживают его на месте. Вэй Усянь сопротивляется поначалу, но недолго — до тех пор, пока черный туман не заполняет его рот, стекает в горло. Это — река обиды и злобы, которыми полнятся здешние холмы; поток энергии преграждает дорогу всем прочим звукам, и его горло пульсирует в такт. На вкус это — грязь и гниль, ржа и пепел; остатки жизни, которой не дано конца. И, как оно было бы и при жизни, мертвые ищут тех же удовольствий в привлекательном теле, извивающемся под ними. Костяные пальцы раздвигают его пошире, ищут входа — и не останавливаются, услышав отказ задыхающимся в последней мольбе голосом. Энергия свивается, складывается во что-то вроде руки — нечто непостоянное и пульсирующее, которое одним плавным движением погружается прямо внутрь. Вэй Усянь выгибает спину, и рука у него на горле радуется этой новой ноте мучения и боли. Посягатель становится больше у него внутри, одновременно с тем, как любовь и ненависть мертвых заполняют его в равной мере. Оно стремится обладать им всем целиком, каждой его частицей — так оно дробится, раскалывается, пока не превращается в идущую волнами массу, которая касается каждого уголка его тела, рябью пробегает под кожей. Если бы сейчас он открыл глаза… но он держит их крепко зажмуренными, а ногти танцуют вдоль его ресниц, осторожно прослеживают очертания и ласково обводят глазницы. Его члену также не достается пощады. Рука хватает его, поглаживает, и над ухом раздается смех, на удивление радостный и легкий, когда его плоть твердеет в хватке щелкающих костей. Энергия в нем отзывается этому, робко выпускает усики, которые щекочут его изнутри, заставляют извиваться и содрогаться. Он хочет закричать, но не может: его горло сжимается вокруг иного захватчика. Между этой сущностью и рукой, надежно стиснувшей его шею, лишь тонкая мембрана — которую так легко разорвать, если мертвым надоест их игра. Они становятся всё неистовее по мере того, как всё больше их проникает внутрь. Немыслимым кажется, чтобы он мог вместить их всех, и всё же они продолжают находить место — еще больше мест, где можно укрыться. Они повсюду в нем, плачут и стенают, их горькие голоса твердят об обидах на тех, кого давно нет на свете, и кровь потомков, которая взывает к мертвым, всё слабеет с течением лет. К некоторым из них взывает его кровь, и некоторым хотелось бы разорвать его изнутри — пускай земля поглотит то, что останется. Однако намного больше тех, кто просто желает ощутить живое тело, которым они завладели. В этом теле есть, в конце концов, нечто странное. В нем чувствуется вкус силы, собственной энергии, которая откликается им. И всё же внутри зияет пустота, безжизненное пространство, где некогда обитало что-то заманчивое. Они пьют остатки этого, стараясь вытянуть из тела Вэй Усяня побольше, но нет — ничего не осталось, и они завывают впустую. Нечто… нечто слышит это и тянется навстречу. Тело Вэй Усяня обмякает; он застывает. Мертвые — нет. Они продолжают толкаться в него в непрерывном своем вторжении. У них нет семени, какое можно излить, и потому они продолжают вливать в него энергию. Они подавляют его, топят в своей злобе. Рука выпускает его член — дает ему выплеснуться на землю, которая тотчас же впитывает всё. Это сытный пир, но мертвым хочется больше. Лица поднимаются, открывая разинутые, ухмыляющиеся рты; их силуэты качаются в предвкушении. Они по-прежнему видят места, которые не отметили, кровь, которую не пролили, тело, сердце в котором бьется так медленно, и так слабо вздымается грудь. Вэй Усянь открывает глаза. Мертвецы ждут, их гнилостные фигуры тянутся к нему в нетерпении. Энергия словно уже вот-вот разорвет его изнутри, обнажит для последнего пиршества. Она набухает, крепнет, проникает глубже в пустоту у него внутри, и… Он улыбается, потому что здесь — ответ на вопрос, что ты станешь делать, если в твоей жизни не останется больше ничего. Вэй Усянь — дважды сирота, оторванный ото всех и всего, что любил. Он — заклинатель без силы и без меча, бесполезный для любого клана, кроме тех, кто желает ему смерти. Он должен умереть, и всё же он знает — это произойдет не здесь, не сейчас, когда его мысли принимают новое, странное направление — которое в равной мере ужасает и завораживает. Он смеется, потому что это теперь больше, чем просто угроза — найти Вэнь Чао, когда всё закончится, и показать ему новый мир: мир страданий и боли, которые не прервутся никогда, если только Вэй Усянь этого не пожелает (и — о, он не будет желать этого очень долго). Так многому предстоит научиться у мертвых, и он займется этим здесь — пока не освоит в совершенстве. Он кричит. Это закончится, думается ему, потому что всё когда-то должно кончатся. Однажды. А следом Вэй Усянь — сквозь удушающую энергию, которая хочет насытиться каждой его частицей, всосать его в безымянную массу злобы и ярости, — произносит всего одно слово. — Хватит. Голоса мертвых смолкают. Их руки повисают бессильно. Энергия внутри него затихает. Всё останавливается в ожидании следующего слова. Это — начало.