Рысёнок.

В комнате было тихо. Не играла музыка, не трещало радио, за стенкой не шумел телевизор, и единственным звуком, разбавлявшим тишину, был ребяческий смех под открытым окном, редкий шум машин и тихий хруст печенья за щекой у сидящего за столом молодого человека. Брюнет то и дело почесывал тремя пальцами татуировку на шее, вытаскивал из-за уха карандаш и чуть ярче обводил им линии чертежа. Стул, стоящий напротив инженера, отодвинули с противным скрежетом ножек о пол, и за стол опустился второй молодой человек, подвинувший к себе органайзер с чертежными принадлежностями. - Паша, Паш, - тихо позвал Муравьёв-Апостол, покручивая в руках циркуль и глядя на друга. - Паш, ты, может, меня послушаешь?.. - Говори, я не ушами чертёж делаю, - хмыкнул Пестель, хлопнув рукой по тому месту, где только что стояла коробка карандашей, и, поджав губы недовольно, взглянул на собеседника. - Циркуль положи, пока ты глаз себе не выбил. Сергей усмехнулся и, улучив момент, когда брюнет положит на стол карандаш, подтянул к себе и его, спрятав в нагрудный карман рубашки и снова взглянув на друга, хлопающего рукой по столу в поисках убранного предмета. Резким движением инженер поднял голову и, откинувшись назад, руки на груди скрестил, ногу на ногу закидывая и бровь чуть поднимая, всем видом своим выражая явное недовольство происходящим. - Странно, что ты не коллектором работаешь, - фыркает Павел и, вставая из-за стола, забирает со столешницы напольного шкафа кружку с вишневым компотом, делая глоток и при этом не отводя сосредоточенного взгляда от друга. - Чего хотел? - А Мише все результаты экзаменов пришли, сдал хорошо! - Как-то быстро, легко, почти на одном дыхании произносит Апостол, явно воодушевленный этой новостью. - Поздравляю, - кивает Паша, слегка пожимая плечами и стирая тыльной стороной ладони капли розоватой жидкости с губ. - Всё? Отдашь циркуль? Слова Пестеля обрываются как-то резко, будто он не завершил фразу, и губы его приоткрываются для следующего слова после вопроса о чертежных принадлежностях. От взгляда Апостола это точно не укрылось бы, если б инженер вовремя рукой не прикрыл рот, и, хоть видно этого и не было, напряжение и недолгая пауза всё же повисли, пока Серёжа снова не заговорил. - Он тебя отметить это приглашал! - С не меньшим одушевлением произнёс Апостол, чуть склоняя голову и будто пытаясь прочитать Пашкины эмоции, понять, что не так с человеком, которого обычно не заткнуть. - Очень интересно, почему, если я с ним разговаривал последний раз месяц назад на их последнем звонке, - хмыкает Пестель, и ни одна мышца на его лице не меняет положения, а устремленный в чертежи взгляд не выдает никаких эмоций. - Так ты придешь? - настойчиво уточняет Муравьёв, и отказывать правда не хочется, не портить же праздник парнишке. Тем более, на выпускной он не идет, это, может, единственный раз, когда у него получится отдохнуть. Может, на этом вечере у него него юность кончается. - Приду, куда я денусь, - вымученно вздыхает Пашка и разворачивается спиной, открывая навесной шкаф и начиная вытаскивать оттуда бутылки алкоголя. - Твоему Мише в подарок лучше белое или... - Отлично! Там еще Кондратий будет! - перебивает друга Серёжка, глядя в экран телефона, и, замечая, как брюнет замер с обеими бутылками в руках, понижает голос до неловкого шепота. - Паша?.. - Я пас, - резко отказывается Пестель и, передавая бутылку красного вина в руки другу, убирает остальной алкоголь назад, оставляя только небольшую флягу Егермейстера и медленно откручивая крышку. - Паш, ты чего?.. - тихо уточняет Апостол и, отставляя бутылку на подоконник, поднимается с места, бросая на стол циркуль. - Паш, вы ж нормально общались... - Общались, - кивает Пестель и замолкает, наливая в кружку с компотом немного Егермейстера и закрывая флягу. Брюнет медленно отходит к холодильнику и, вынимая из морозильного отделения форму со льдом, бросает несколько кружочков в напиток, убирая форму назад и захлопывая белую дверцу, кажется, слишком сильно - от хлопка упала пара магнитов. Общались они и правда славно, и воспоминания об этом тягучей и сладкой, как мёд, печалью обволакивают сознание, утягивают в пучину воспоминаний, напоминают о том времени, когда не нужно было искать поводы для встреч и отмазки, чтоб не попадаться друг другу на глаза. Еще пару недель назад Рылеев сидел на том самом месте, с которого только что поднялся Серёжа, пил свой малиновый чай из кружки, в которой сейчас была намешана Пашкина бурда, декламировал вслух стихи и пересказывал что-то на чистом английском. Весь подоконник тогда был завален учебниками, книжками, сборниками заданий, конспектами, бумажными стаканчиками от кофе. Один из них Пашка даже сохранил - белый, из Старбакса, с красиво выведенным "Рыся" на обратной стороне, с оставшимся отпечатком перепачканных в кофе губ. Тогда лампа, стоящая сейчас в зале на тумбочке, ютилась в углу подоконника, светила до самого утра, и ее тёплый свет играл в волосах засыпавшего за столом на куче своих записей парнишки. Тогда хрупкие плечи, разлёт лопаток и выступающие позвонки шеи скрывались под клетчатой материей тканевой рубашки, а дома всегда пахло яблоками, малиной и корицей. На кухне раньше из портативной колонки негромко играла музыка, затихавшая только ночью. Сейчас все было совсем не так - подоконник пустовал, лампа вернулась на свое привычное место, все рубашки Паши висели в шкафу, а музыку слышно не было уже около недели. О том, что это всё не было сном, напоминал только белый стаканчик старбакса, спрятанный куда-то вглубь кухонного шкафа. Да, Серёжа был прав - они общались. Наверное, так, как Паша общался с Рылеевым, он не общался ни с кем - это было легко, непринуждённо и слишком спокойно. У них не возникало проблем, разногласий, а бурные дискуссии, иногда переходившие на чуть повышенные тона, почему-то казались чем-то нормальным, обычным - это не чувствовалось, как ссора, только как диалог, и обычно после таких даже громких споров оба остывали и спокойно пили чай вместе, брали печенья из одной чашки. Иногда Пестель бросал крекеры в рот Рылееву, и тот их ловко ловил на лету губами. Он прибегал всегда после уроков, иногда заходил переждать дождь и здесь же, в этой же кухне, встречал первые майские грозы. Тогда гром трещал, гремел и рокотал, а по крышам и питерским поребрикам тяжелыми каплями падал дождь. Небо то и дело освещалось от молний, и их изогнутые ломаные неоново-яркие линии разрезали небо. Кондратий тогда сидел на подоконнике, болтал ногами и рассказывал о мифах разных народов, связанных с молниями. Им тогда этой самой молнией пробки выбило, и они еще три часа при свечах сидели, пока электрик не приехал. В отсветах свечного пламени черты лица Рылеева были особенно мягкими и нежными, а сам он в Пашкиной фланелевой рубашке казался таким маленьким и хрупким, будто этой молнией на раз-два и его самого выбить может, не то что пробки, а он почему-то не боялся. Он смеялся тихо от шумных раскатов грома, в окно выглядывал, когда замечал ветви молний, и подставлял с балкона ладонь под тяжелые капли ледяной воды. Он, кажется, вообще ничего не боялся. Это бесстрашие, задор в глазах, улыбка и азарт привлекали Пестеля в неугомонном тогда еще одиннадцатикласснике. Инженеру нравилось, как он смеется, с каким огнем в глазах доказывает свою точку зрения, как полностью отдается игре в приставку. Да и вообще многое в этом человеке ему нравилось, если не сказать, что абсолютно всё. Наверное, поэтому, когда две недели назад Рылеев прибежал и сказал, что он всего на минутку, а потом убежит подавать документы на международный экзамен IELTS, Паше показалось, что он теряет что-то важное - будто то, что казалось таким вечным, постоянным, незыблемым, исчезнет вот-вот, растворится дымом сквозь пальцы, и все, что останется - шлейф одеколона и стаканчик из старбакс, как это и получилось сейчас. - Как его международный экзамен? - переводит тему разговора Пестель, большим глотком отпивая треть содержимого своего стакана и глядя на друга через плечо, уворачиваясь от попытки коснуться лопаток. - Чего ты встал возле меня? Думаешь, так лучше получится ко мне в голову влезть? - Ты не знаешь?.. - Осторожно переспросил Апостол, непонимающим взглядом скользя по лицу друга и отступая на шаг назад, на тумбу опираясь бедрами и край столешницы сжимая пальцами. - Не знаю о чем? - Безразлично переспрашивает инженер, снова отпивая из кружки. - О том, что он не подал документы на него, - поясняет Апостол и, его друг закашливается, поперхнувшись жидкостью. Серёжа подходит к нему, в один шаг, сокращая расстояние, и стучит по спине, пока тот не перестанет кашлять в сложенные лодочкой ладони. Муравьёв отстраняется и возвращается на свое место, пока Паша брезгливо стирает собственную слюну с ладоней салфеткой. - Неужели ты правда не знал? Он сказал, что позвонил тебе раз двадцать, отправил сообщения, ты не видел разве? - Уже настойчивее расспрашивает Сергей, вынимая стакан с водой из холодильника и делая маленький глоток. - Я телефон отключил, чтоб он сдавать не передумал, - поясняет Паша, взгляд опуская и вздыхая тяжко. - Почему он не пошел? У него ведь все шансы были, уехал бы, как мечтал. - Не знаю, тебя спросить хотел, - непринужденно вытягивает местоимение Апостол, и губы его расплываются в странной улыбке, такой, будто он точно знает больше, но требует повторения очевидного от друга. - Ничего не расскажешь? - Смотря, что ты хочешь услышать, - пожимает плечами Пестель, опустошая кружку еще одним глотком и переставляя ее в раковину. Брюнет закатывает рукава кофты и, легко захватывая пальцами вентиль крана, поворачивает его, настраивая температуру воды. Спиной он чувствует этот взгляд Серёжи - пытливый, заинтересованный, такой, который ощущается как множество иголок на спине, как попадание спирта на рану, и по спине мурашки бегут. Паша поворачивает голову и на друга через плечо смотрит, усмехаясь уголком губ. - Серёж, заканчивай, а то я в тебя тряпкой брошу, - иронизирует Паша, подмигивая собеседнику. Кружку он отмывает, ставит аккуратно на решетку, чтоб предмет посуды стёк, и оборачивается, голову приподнимая. - Давай, что ты хочешь? - Не знаю даже... - тянет Апостол, лениво большим пальцем листая ленту в соцсетях на смартфоне и сосредоточенно всматриваясь в экран. - Например, что такое увидел здесь в прошлый раз Трубецкой, что он от тебя переехал через день? Муравьёв поднимает голову и смотрит так требовательно, что отказать в ответе на вопрос никак не получится, хоть говорить и не хочется. Правда, Паша почему-то уверен, что Сергею все известно - к нему же этот беженец за политическим убежищем пошел, сто процентов рассказал уже. Это же Серёга, его хлебом не корми, дай рассказать, как плохо ему живется. И, даже если сейчас не ответить на этот вопрос, Апостол найдет другой, еще более неловкий, а такой точно есть, еще даже сам инженер не знает, что такое надо спросить, но твердая уверенность, что докопаться получится, уже обосновалась где-то в груди. Вспоминать о том, как Серёга съехал, хочется еще меньше, чем о том, как Кондратий ушёл подавать документы на экзамены. Все же, с Трубецким они дружили с пятого класса, вместе прошли огонь, воду, медные трубы, а вот одного человека обойти не смогли, и Серёга полное право злиться имел - это он Кондратия тогда с вечеринки забрал, это он тогда его, пьянющего, привёз сюда и уложил спать на кухонный диван. Как так вышло дальше - одному богу известно. В тот день, когда Рылеев после празднования проснулся с головной болью и похмельем, рядом оказался удалённо работающий Паша, который ему и обезболивающих дал, и воды холодной, и полотенце мокрое на голову положил. И Трубецкой по каким-то непонятным причинам еще долго благодарил друга за такую заботу о Рылееве. Правда, за то, что Паша уже на второй день общения закрепил за Кондратием кличку "Рыся" никто, а особенно Серёга, спасибо не сказал, но зато самому литератору нравилось, да и Паша был в восторге - первые две буквы фамилии парнишки отлично ложились на кличку, образованную от наименования хищной кошки, и это казалось забавным. Ровно до тех пор, пока плановое "рысь" в один вечер не превратилось в "Рысёнок". День тогда был до жути холодный - пронизывающий ветер, град с дождем, тяжелые тучи над городом, запах дождя в воздухе и отражение домов в глубоких лужах. Возможно, если б тогда Кондратий не позвонил Паше и не попросил пустить на чай, хотя бы дождь переждать, Трубецкой все еще жил бы в этой квартире, но Рылееву не хотелось мокнуть под ливнем, а Паше - одному заниматься рутинной работой. С Кондратием время всегда проходило быстро - вот он только пришел, чайник поставил, секунда - и он уже на диване, еще секунда - за окном садится солнце, и комнату разукрашивают лучи в малиновый, в алый, в розовую фуксию. В тот день тоже было так. Кондратий только переступил порог, поставил обувь сушиться, надел домашнюю Пашкину теплую рубашку вместо своей промокшей, и вот он уже на диване, а Паша за своим столом. Стихи Рылеев декламирует тихо и чувственно, и Пестелю кажется, что, даже если он будет едва выдыхать слова, они будут слышны в городском шуме, в раскатах грома, и шепот этот будет оглушительно громким. Рылеев бормочет себе под нос, пытаясь запомнить строки, несколько раз повторяет четверостишие, изредка глядя в лист, а после декламирует его с чувством, с выражением, катая, как леденец, на кончике языка каждое слово, будто пытаясь его на вкус ощутить, всем естеством своим с этой совокупностью звуков слиться. - Поцелуй, подснежник ранний, Свежий, чистый, точно снег, - тихо шепчет Кондратий, вглядываясь в лист с собственными записями и, прикрывая глаза, снова повторяет, как мантру, стихотворные строки, прерываясь только тогда, когда Паша издает несдержанный смешок. - Паш? - Прости, Рысь, но стихи эти - фигня какая-то, - усмехается Пестель, отрываясь от своего чертежа и поворачиваясь боком к сидящему рядом Кондратию. - Вот ты сам когда-нибудь с подснежником целовался? - Это же метафора, - смущенно поясняет Кондратий, замечая, как собеседник уже одной согнутой в локте рукой опирается на спинку дивана, а другую вытягивает вперед, подушечками пальцев касаясь лежащего на диванном пледе листка со стихотворением. - Это же не буквально. - Ладно, и как это понимать буквально? - по-доброму усмехается инженер, бегло взглядом оценивая масштаб трагедии и недовольно присвистывая. - Матерь божья! Сколько тут! - Это невинный, нежный... Знаешь, самый первый, например, после долгого застоя, после бойкота. Это... Трепетный, такой, что ты его едва чувствуешь, но точно знаешь, что это один из лучших твоих поцелуев, это такой, когда ты партнера касаться боишься. - Кондратий говорит сбивчиво, щелкает пальцами во время пауз, пытаясь точно найти сравнение, чтоб эмпирически передать метафору, истолковать ее. - Знаешь, если коснуться крыла бабочки, ты можешь случайно стереть с него пыльцу, и она больше не сможет вернуться домой. Вот это такой же, когда ты с опаской касаешься губ человека, будто ты сейчас тоже пыльцу смахнешь, и это крахом будет. Кондратий говорит, хаотично взглядом мечась по комнате от одного предмета к другому, пытаясь найти подходящее описание, выбрать нужную фигуру речи. Он совсем не замечает, как все время диалога на его губах фокусируется Пашин взгляд, как сам Пестель чуть ближе подсаживается. Брюнет медленно опускает руку на шею литератора и, подаваясь ближе, трепетно целует его, сначала нежными, осторожными прикосновениями дважды проходясь по губам, будто пробуя, проверяя, не получит ли отпора, а после нежно обхватывая верхнюю губу собственными, чуть сжимая ее и отстраняясь медленно, нежный поцелуй запечатлевая в уголке губ, где-то на краю смущенной улыбки Рылеева. - Вот так, Рысёнок? - усмехается Паша, глядя, как Кондратий слегка кивает, рукой касаясь нежно ладони Паши и расплываясь в улыбке. - Вот так, - соглашается Рылеев, удобнее спиной прижимаясь к подушке. - Большая у вас там в литературе коллекция поцелуев? - интересуется Пестель, осторожно касаясь ладони поэта и нежно поглаживая ее подушечками пальцев. Поцелуй остается на губах приятным ощущением влажности, вкусом кофе без молока и сахара и смущенной улыбкой. Легкий румянец алыми пятнами покрывает скулы мальчишки, и Павел, замечая, что тот больше не отвечает на вопросы, но и руку не одергивает, неловко хмыкает. Наверное, нужно было спросить, тем более, это же Рылеев - впечатлительный, резкий, открытый, честный, и с ним нужно быть честным, хотя бы говорить о своих намерениях. Тогда это казалось неуместным, лишним, ненужным, а сейчас - чем-то необходимым, недостающим, важным, отсутствующим элементом общей картины. Тишина чувствуется тяжело, она словно неприятно опускается на плечи, давит на них, лишая возможности двинуться, свинцовым облаком разрастается по комнате, и Кондратий, чья рука чуть подрагивает под ладонью Павла, видится таким далёким, отстраненно-смущенным, будто испуганным. Юноша медленно поднимает голову, взгляд переводит на сидящего рядом брюнета и молча в его глаза всматривается, взглядом изучая гладкие щеки, чуть поблескивающие еще влажные губы, волну морщинки на лбу. Инженер медленно вытаскивает из-за уха карандаш и, откладывая его на стол, подсаживается ближе, виновато склоняя голову и глядя на Рылеева из-под опущенных ресниц. - Прости, Рысь. Мне не следовало, - начинает Пашка и, быстро улавливая перемену настроения собеседника в худшую сторону, сжимает его ладонь собственной, плотнее прижимая к дивану и быстро исправляясь. - Без разрешения я так больше не сделаю. Кондратий одергивает ладонь и, усаживаясь полубоком на диване, поворачивается к Паше лицом, сжимая губы в тонкую линию, и только огоньки озорства в глазах литератора выдают его истинные эмоции. - Не сделаешь? - с издевкой переспрашивает юноша, подпирая ладонью собственную щеку и локтем опираясь на спинку дивана. - Так уж и не сделаешь. - Не сделаю, - честно произносит Паша, серьёзно глядя на сидящего рядом и чуть щурясь, будто пытаясь уловить, в чем подвох. - Обещаю. - Зато я сделаю, - Рылеев улыбается и, поднимаясь на колени на диване, резким движением за шею притягивает к себе парня, накрывая его губы требовательным поцелуем и настойчиво их сминая. Паша с умилением отмечает, что губы у Кондратия мягкие и нежные, они чуть опухли от предыдущего поцелуя. Он нежно, медленно двигает губами, робко, будто на пробу, касается проходится кончиком язычка по кромке зубов, и Пестель медленно отстраняется, резким движением усаживая себе на колени парнишку и снова в губы впиваясь поцелуем. В третий раз получается как-то слишком горячо - каждый пытается перетянуть инициативу на себя, язычки сталкиваются, обвиваются друг о друга, и Паша осторожно склоняет голову в сторону, а руки по-хозяйски размещает на талии, сжимая пальцами бока и прикусывая нижнюю губу, оттягивая ее на себя и улавливая губами шумный выдох. Возможно, если бы Пестель закрыл дверь на ключ, когда Кондратий пришел, сейчас было бы слышно, как двери открывают, но запереться они забыли, так что, когда домой вернулся Сергей, замок не щелкнул - только дверь тихо скрипнула, но это осталось без внимания увлеченных друг другом людей. Трубецкой тихо прикрыл дверь и, закрыв ее изнутри ключами, стянул с себя ботинки, проходя к гостиной и останавливаясь на пороге. Взгляд его останавливается на руках Паши, лежащих на пояснице Рылеева, на том, как брюнет нетерпеливо кусает губы партнера, медленно отстраняясь и заглядывая в глаза. - Получилось как-то по-есенински... - Делится впечатлениями Рылеев, усмехаясь тихо и в глаза смотрит оппоненту. - А я думаю, это по-свински получилось, - вносит свой вклад Трубецкой и со стола забирая папку с документами, уходит в прихожую, и еще через пять минут слышится, как хлопает входная дверь. Воспоминания больше не давят, думать об этом наоборот приятно, и даже то, что после этого с Серёгой не удалось помириться, не омрачало того дня. Паша точно помнил, как зарывался в волосы Кондратия пальцами, склонял его голову себе на плечо и тихо шептал "Перебесится" в ухо парнишке. Тогда все было просто, легко, понятно, и главное, не было никаких вопросов друг к другу. Все метафоры, умные сравнения, о которых говорил Рылеев, остались где-то на бумаге, в старых книжках на пыльных библиотечных полках, а здесь все было ясно, как день, и в описаниях не нуждалось. Любовь ли, симпатия, дружба с привилегиями - Пестелю плевать, главное, что их обоих это устраивало, и ни одному не было нужно подтверждение этого. Единственное, что оставалось неправильного в этом дне - то, что те поцелуи были единственными и последними, и от мысли, что, если б Пашка не оборвал связи, это повторилось бы, губы неприятно покалывало. Инженер легко скользнул по нижней губе язычком, словно кот, сметану слизывающий, и взгляд на Муравьёва поднял, изогнув бровь. - Ты, кажется, и так знаешь, что тогда было. Не верю, что Трубецкой от тебя скрыл бы, он же, чуть что, так к тебе плакаться, - фыркает Паша, чуть покусывая нижнюю губу, и по этому Серёжа вполне может считать дискомфорт друга. - Конечно, - соглашается Апостол, со стола подхватывая деревянную статуэтку небольшого кота и покручивая ее в руках. - Вопрос, знал ли ты, когда это делал, что Кондратий с Трубецким встречается. - Кота поставь, - требует Паша, забирая из рук друга небольшую фигурку и возвращая ее назад на полку, легким движением касаясь между ушек игрушки. - Это Рыся принес. Паша словно специально игнорирует вопрос, но, тут же поворачиваясь к Серёже, поднимает вверх указательный палец, нечитаемо глядя в глаза другу. Это можно было бы принять за гнев, за обиду, удивление, но раньше, чем парень сориентировался, Пестель рассмеялся, да так громко и заливисто, что его можно было бы счесть безумным. - Кто с кем встречается? - иронично переспросил Паша, руки на груди скрестив. - Это тебе Серый сказал? А Рысь в курсе вообще, что они встречаются? - Не понимаю твоего юмора, Паш, - укоряет Апостол, недовольно губы поджимая и глядя на товарища с явной обидой. - У друга увел парня, ты вообще знаешь, как ему тяжело было? Вы десять лет дружите! Это я к вам поздно пришел, но ты вспомни! Я, когда с вами познакомился, вы же были, как братья! Где ты, там и он! Вы же как две половинки одного целого! А ты взял и с его парнем, на его же диване! - Серёж, - останавливает друга Паша, едва сдерживая смех и на месте прокручиваясь, пока тот пытается напомнить о моральных ценностях. - Серёжа, послушай меня! - Да о чем послушать? О том, что ты сначала у друга парня увел, а потом все связи порвал и в кусты? И одного кинул, и другого, а теперь никому не можешь признать этого? - давит Муравьёв, спину Пестеля прожигая взглядом и последний вопрос практически выплевывая в лопатки другу. - Да не встречались они! - срывается Паша, поворачиваясь лицом к товарищу и руки раскидывая в стороны, задевая запястьем вазу и тут же хватая ее обеими руками, пока предмет не упал. - Некогда им было бы, понимаешь? В этом и вопрос. В том, что у них ничего не было, а Серый истерил на пустом месте, сейчас сидит у тебя и дуется. Хренов Монте Кристо. - Так они же... В кино ходили, Кондратий ждал его тут с работы... - Сергей перечисляет все, что ему было рассказано, и пыл утихает по мере разговора. - Он же... Помнишь, Кондратий ему те фото скидывал, случайно тебе прислал... Которые.. Ну... - Да, после которых ты еще два дня не мог ему в глаза смотреть, и краснел, как девственник, - точно подбирает описание Паша, кивая и усмехаясь, а после опираясь руками на столешницу комода. - Только он тогда не ошибся диалогом, он не Серёге их слал. Они для меня были. - А.. А как же кино, пироги, встречать с работы?.. - переспрашивает Муравьев, и взгляд его становится таким виноватым, грустным, и Пестель хмурится, отмахивается, хмыкая. - В кино они один раз сходили, плевались оба. Серёге не понравилось, что Кондратий все время смотрел на экран, а Рысь сказал, что фильм - параша, - поделился Паша, покручивая между пальцами ложку. - А с чего ты взял вообще, что он Серёгу тут ждал? Тебя не напрягает тот факт, что, пока он ждал Трубецкого, он по шесть часов сидел со мной, пироги те пресловутые со мной готовил? Они с Трубецким не разговаривали даже ни разу! Они даже в кино молчали два часа! Серёжа думает, что никогда он еще не чувствовал себя так неловко. Наверное, хуже было только тогда, когда на экзамене по химии он на втором курсе забыл название сложного вещества и на французском назвал его "хуйня какая-то", а потом вспомнил, что его препод знает французский. Вряд ли была ситуация тупее, чем эта и то, что он только что он обвинял Пашу, не разобравшись в ситуации. Оказывается, виноват тут был не Пестель, а завравшийся или по-детски наивно заблуждающийся Серёга, и без разговора с ним точно не понять, специально ли он это делал. Паша уходит из комнаты стремительно, быстро шагая, и Апостол чувствует, как на душе кошки скребутся. Брюнет выходит следом за другом, останавливается у стены и пальцами хрустит, сплетая их между собой и глядя на друга исподлобья. - Паш, прости, - тихо произносит Апостол, глядя на то, как Пестель и эту комнату стремительно покидает и удаляясь следом за ним. - Паш! - Сядь и не маячь, - командует инженер и мягко подталкивает товарища к креслу, вынимая из комода подарочный пакет и удаляясь на кухню. - Паш, я неправ был! Простишь? - Из комнаты зовёт Серж, выглядывая из-за косяка и костяшками постукивая по стенке. - Ты прав. Ты прав в том, что мне нужно найти силы и во всем признаться хотя бы себе. Ты к Мише скоро поедешь? Тебя докинуть или дойдешь сам? - с кухни отвечает Паша и, выскакивая в коридор с уже наполненным пакетом, ставит его на полку и рядом кладет бутылку шампанского. - Надо быстро найти ключи от машины и нарезать цветы с клумбы у подъезда, ты что будешь делать? - Паш, тебе нельзя за руль, ты же пил! - одергивает друга Сергей, шокированно хлопая глазами и глядя, как тот прыгает на месте, шнуруя кеды на ноге и пытаясь не потерять равновесие. - Тогда ты будешь резать с клумбы те уродские желтые цветы. - резюмирует Пестель и, заправляя внутрь завязанные бантиком шнурки, вынимает ключи от машины из кармана джинсовки, выжидающе глядя на Апостола. - Чего стоим? Ждешь, когда тебе волшебные феи и эльфы ботинки наденут? К Мише едешь? - Я не буду резать цветы с твоей клумбы! А если соседи увидят?! - Апостол нервно шипит, поджимает губы и недовольно шнурует обувь. - Значит, нарушим скоростной режим езды во дворе, - непринужденно ведет плечом инженер, - Поехали быстрее! И пакет мой захвати. Серёжа совсем не хочет выполнять просьбы друга - помогать ему нарезать цветы, пускать его за руль, отдавать пакет с подарками и тем более шампанское, всё это вообще не вписывается ни в планы Муравьёва, ни в его моральные ценности. Понимание того, что, даже, если сейчас сказать Паше о неправильности и абсурдности всего происходящего, он всё равно слушать не будет, прочно оседает на подкорке мозга. Всё происходящее кажется каким-то идиотским эпизодом ситкома: вот, еще десять минут назад Паша спокойно сидел, чертил, а теперь бегает, мечется, рубашку в штаны заправляет поровнее и о цветах каких-то рассказывает. Только почему-то, по непонятным даже самому Апостолу причинам, он улыбается, кивает и соглашается на эту странную авантюру, будто чувствуя, что делают они всё правильно. На том, как всё происходит, никто внимания не заостряет, и это не то чтоб обычный их досуг, но точно ситуация, о которой они из солидарности никогда не расскажут. Цветы Серёжка срывает быстро, прячет их под джинсовкой и запрыгивает в машину к Пашке быстрее, чем их успевают заметить. Конечно, нехорошо цветы из палисадника у дома рвать, но это всяко лучше, чем Трубецкой, который однажды на свидание пришёл с украденным от памятника Ленину букетом. Воспоминание об этой ситуации семилетней давности не озвучивается, но по одному взгляду оба брюнета понимают, что сейчас это как никогда в тему, и салон автомобиля заполняется тихим смехом. Пестель поворачивает ключ зажигания и резко трогается с места. Пейзаж в боковых зеркалах автомобиля резко меняется - жилые кварталы, трасса, новые жилые кварталы, дворы, светофоры, аллеи - всё сливается в один фон, в звенящий в ушах шум, от которого Паше удается избавиться только тогда, когда автомобиль останавливается возле нужного дома, а механический голос из навигатора оповещает о прибытии. Резким манёвром Пестель останавливает машину, выскакивает из нее, на ходу включая сигнализацию с ключа, и вбегает в уже почти захлопнувшуюся дверь подъезда следом за только вошедшими людьми. Ступени он перепрыгивает - одна, вторая, третья, лестничный пролёт, снова ступени, третья, четвертая, пятая, и вот он у нужной квартиры стоит, тяжело дышит, сжимает в руках цветы потрёпанные, пакет подарочный и злополучное шампанское. Паша настойчиво колотит в двери, нетерпеливо топчется на месте и, губу прикусывая, шампанское зажимает левой рукой между ребрами и бицепсом, ручки пакета стискивает и матерится сквозь сжатые зубы. Дверь не открывают всего пару секунд, и он уверен, что хозяин квартиры слышит, как стучат, но по неясным причинам не открывает. Пестель нервно нажимает пальцем на дверной звонок и, отмечая, что он, судя по отсутствию звука, декоративный, тихо матерится, снова кулаком ударяя в двери. - Рысь! Рысь, открой! - кричит Паша и, шампанское с цветами и пакетом в другую руку перехватывая, снова стучит костяшками. - Рыся! За дверью слышатся шаги, а после тихо щелкает замок, и раньше, чем хозяин успевает открыть, Пестель дергает за ручку на себя, распахивая двери и требовательным взглядом смеряя стоящего перед ним подростка. Рылеев выглядит шокированным, слегка напряженным, а еще совсем немного испуганным. Он осматривает Пашу, хлопает пару раз глазами и приоткрывает рот, и Паша по движению губ видит, как на них зависает его имя. - Не говори ничего! - обрывает его Пестель, выдыхая тяжко и наступая одной ногой на порог, чтоб передать цветы, после чего он сразу отступает назад и чуть поджимает губы. - Я врал тебе. Я врал тебе последние три месяца. Тогда, когда говорил, что буду рад, если ты сдашь экзамен, тогда, когда говорил, что поездка в Штаты - хорошая идея, тогда, когда предлагал тебе уехать! Врал, когда говорил, что тот день с нашим поцелуем был лучшим! Этот день был худшим, потому что это единственный поцелуй. А я хочу чтоб так было каждый день, всегда! Постоянно, понимаешь?! Я врал, когда говорил, что буду счастлив, если твоя мечта с Америкой сбудется, потому что я не буду счастлив, если в этой стране на мое "Рысь" никто не отзовется. Не врал я только в одном: в том, что хочу для тебя всего самого лучшего. Но только я здесь хочу это, а не в этих твоих Штатах Американских! Паша говорит быстро, громко, резко, и перебить его не получается, даже если сильно хочется. Он видит, как выражение лица Кондратия меняется во время этой исповеди - как сначала от удивления он переходит к гневу, сжимает губы в тонкую линию, как смотрит недовольно и щеку изнутри покусывает, как к концу речи он улыбается смущенно-искренне, цветы сжимает одной рукой и как в уголках губ усмешка зависает. - Я виноват, что я исчез, но я не хотел, чтоб ты уехал, а еще боялся, что ты из-за меня от мечты окажешься, против собственной воли! - продолжает Пестель и, кажется, собирается сказать что-то еще, но замолкает, как только рука Кондратия оказывается на его шее, а большой палец нежно поглаживает татуировку. Паша замолкает, ластится к руке, как кот, по ласке соскучившийся, тянется к парнишке, глаза прикрывая и губу прикусывая. Он чувствует, что говорить больше ничего не надо - на него не злятся, его прощают, и сейчас важнее этого ничего нет. От поглаживаний по шее идут по телу мурашки, и Паша, замечая нежную улыбку Кондратия, глаза прикрывает. Он даже не замечает, как его втягивают в поцелуй, как он переступает порог, захлопывая за собой двери. Кондратий касается губ нежно, но уверенно, исследует их собственными, кончиком язычка, медленно проникая внутрь, активно вылизывает нёбо и практически вытягивает из партнера тихое мычание. Обе руки выпускника лежат на шее инженера, и он медленно убирает одну ладонь, закрывая дверь изнутри оборотом ключей в замочной скважине. Пестель резко толкает парня и, прижимая его к стене, по-хозяйски руки запускает под джинсы, под ягодицы подхватывая и нежно касаясь обнаженной кожи, губу закусывая. Поцелуй заканчивается, когда Рылеев отстраняется резко и, голову назад откидывая, со сладким стоном подставляет шею под желанные поцелуи, за волосы ближе к себе притягивает, прижимая к коже чуть припухшие от поцелуев влажные губы брюнета.