Она приходит, когда он теряет терпение.
Она одета в платье из винно-красного бархата и туфли-лодочки в тон. Этот наряд выглядит в подземелье столь неуместно, что Кромешник не может удержаться от смеха. Тогда она бьет его по щеке, оставляя саднящую царапину одним из покрытых лаком длинных ногтей.
У неё гладкие чёрные волосы, уложенные в чопорную причёску. Её лицо похоже на маску из костяного фарфора. Только тонкие губы нет-нет, да дрогнут, складываясь в пренебрежительную улыбку. Впрочем, это пренебрежение никогда не адресуется Кромешнику.
Она пьёт сухое красное вино, которое сама же и приносит. Кромешник не притрагивается к бокалу. Тогда она усаживается к нему на колени и поит его из своего. Он быстро хмелеет, и это странно, потому что обычно алкоголь вообще на него не действует.
Она много говорит. Подталкивает его к действиям. Предлагает забрать силой то, чего он достоин. А ещё заявляет без тени сомнения:
— Когда-нибудь ты будешь только моим.
Она никогда не сомневается.
Он только качает головой. Трудно не поддаваться чарам её голоса, но пока он всё-таки не сдаётся до конца.
Когда она уходит, остаётся аромат дорогих духов и хмельная уверенность в собственных силах.
Никто в неё не верит, но многие принадлежат ей. И она всегда хочет большего.
Она приходит, когда он устаёт от чужих снов.
У неё узкое треугольное лицо с резко выступающими скулами, запавшие глаза, горящие болезненным блеском, и пухлые искусанные губы. Тёмные волосы свисают до лопаток грязноватыми сосульками.
Она одета только в длинную белую футболку, болтающуюся на костлявых плечах. Всегда босая. Грязные маленькие ступни — в синяках и ссадинах. На запястье левой руки нацеплены пластиковые электронные часы. Кромешник никогда не видел, чтобы они шли.
Она залепляет разбитые костяшки пластырем, но он быстро отклеивается и в полумраке кажется полосками содранной кожи.
Она говорит тихо и мало, но тонко и резко смеётся, иногда — совсем без причины.
Она опускается на пол рядом с сидящим за столом Кромешником и пристраивает голову ему на колени. Хрипло мурлычет, как больная кошка, если он проводит ладонью по грязным волосам. Она глотает тени, стекающие с бледных пальцев, и облизывает синюшные губы. Кусает Кромешника за запястье и тут же проводит языком по отпечатку мелких зубок.
Позже она заползает выше, усаживается на него верхом, крепко сжимая его бёдра ногами. Футболка непристойно задирается, открывая синие трусики в горошек. Тощие руки нервно теребят застёжку мантии, шарят по его телу, вызывая возбуждение вперемешку с раздражением.
У её поцелуев вкус вишни и настойки пустырника.
Она шепчет: «Пойдём со мной», — только тогда Кромешник осознаёт, насколько близко подошёл к грани, и отталкивает её. Она падает на пол, ударившись локтем о стол — ещё один синяк на желтоватой коже, — зло шипит, а потом снова смеётся. Он старается не смотреть на неё.
Она уходит, оставляя после себя запах лекарств и вишнёвых леденцов.
Никто в неё не верит, но её это не волнует.
Она приходит, когда в часах заканчивается песок.
Она одета в джинсы и майку с надписью, которую Кромешник, знающий множество языков, всё же не может прочитать. У неё тонкие руки с обкусанными ногтями и русые волосы до плеч. Он никогда не может различить черты её лица.
Она не отбрасывает тени.
У неё в уши постоянно воткнуты наушники плеера. Порой Кромешнику хочется забрать один и проверить, играет ли музыка. Но он этого не делает, потому что боится услышать тишину.
Она ничего не говорит. Наливает им обоим горьковатый травяной чай. Сидит на стуле, поджав под себя ноги, и складывает журавликов из чужих неотправленных писем.
Иногда Кромешник пытается спросить у неё что-то. Она не отвечает. Он злится, хватает её за плечи, — цепко, до синяков, — и встряхивает. Выдёргивает из ушей проводки. Она смотрит недоумённо и всё равно молчит. Бывает, в такие моменты ему мерещится, что он угадывает цвет её глаз.
Тогда он больше не задаёт вопросов. Просто говорит — как в пустоту. Она кивает не в лад и подливает ему чай.
После неё остаются бумажные журавлики на столе и горьковатый привкус на языке. Но иногда ему кажется, что она вообще не уходит.
Никто в неё не верит, но любой из шести миллиардов людей на планете хоть раз в жизни ощущал её присутствие.
***
Кромешник лежит среди успокоившихся кошмаров, пытаясь понять, в физическом или метафизическом смысле у него сломаны рёбра.
Гордыня презрительно толкает его носком красной «лодочки» в бок и удаляется, отбивая каблуками дробь на каменном полу.
Безумие садится на пол рядом и целует его – до тех пор, пока он не отворачивается, сплёвывая. Тогда она вскакивает на ноги и исчезает.
Одиночество смотрит на него чужими ледяными глазами и, прежде чем уйти, говорит: «Прощай». Он не понимает, почему она это сказала – она, которая никогда не произносила ни слова.
Пока не понимает.
27 - 28.07.2013
