любимое имя, драгоценное имя

Хуа Чэн задыхался. Он не был живым. Ему не нужно было дышать. И всё же — он задыхался. Воздух застревал в горле и в лёгких. Он давился им на судорожных вдохах, проглатывал, как вязкую жидкость, которую насильно заливали в глотку. А когда справлялся — начинал дышать слишком часто, слишком быстро, и перед закрытым глазом взрывались фейерверки. Тогда горячие пальцы ложились ему на лицо, мягко гладили разомкнутые губы и переносицу, и Хуа Чэн вспоминал, кто он. Хуа Чэн заставлял себя поднять взгляд. Его Высочество улыбался ему, раскрасневшийся и растрёпанный, облачённый в одно лишь кольцо, свисающее с шеи на тонкой цепочке. Его грудь тоже вздымалась слишком быстро, румянец, спустившийся на неё с самых щёк, притягивал взгляд. — Гэгэ… Он не узнал свой голос. Слишком низкий, слишком задушенный, режущий слух. Но от него зрачки Се Ляня расширились, и он навис над ним, толкаясь глубже, хотя глубже, казалось, уже некуда. Хуа Чэн содрогнулся всем телом. — Ты в порядке, Сань Лан? — Он не столько услышал — в ушах звенело, — сколько считал слова по губам. Се Лянь упирался ладонью ему в плечо, а вторую держал на щеке, и она не позволяла забыть о вопросе, не позволяла нырнуть в ощущения с головой и потерять связь с реальностью. Хуа Чэн облизал влажные губы. — В полном, — ответил он и не соврал. Се Лянь, не отстраняя ладони, плавно качнул бёдрами. По всему телу пробежала обжигающая волна, и с мучительным стоном Хуа Чэн изогнулся, сжимая пальцами одеяло и подаваясь навстречу толчку. Он плавился. Его Высочество источал жар — физический, но не только. Его ладони, его губы, вся кожа, всё тело — они источали духовную энергию, выплёскивали её в таких количествах, что даже Хуа Чэн не мог принимать её вечно. Она пьянила, путала мысли, согревала изнутри, прошивала волнами покалываний от кончиков пальцев ног до макушки, и с каждым поцелуем, с каждым поглаживанием, с каждым движением члена внутри её становилось всё больше и больше. В этом пожаре Хуа Чэн был готов сгореть. — Тогда я продолжу? — послышался голос у его уха, и он лишь слабо кивнул. Се Лянь выпрямился, унося с собой малую частичку тепла его тела. Мозолистые пальцы вернулись на законное место на бёдрах Хуа Чэна, разводя его ноги в стороны, прижимая их к его же груди. Когда он медленно вышел, оставляя внутри одну лишь головку, а потом резко толкнулся на всю длину, Хуа Чэн вновь подавился дыханием. Так продолжалось уже… давно. Несколько часов, наверное. Он не знал, не следил, просто не мог, но в последнее время они всё чаще и чаще проводили друг с другом все ночи напролёт. Потому что Его Высочеству… Его Высочеству… нравилось… Неожиданно Се Лянь подтащил его за бёдра к себе, заставляя оторвать поясницу от кровати, и вошёл так восхитительно глубоко, потираясь о чувствительные стенки внутри, что ноги Хуа Чэна вытянулись сами по себе, скованные спазмом, и мгновение он распахнувшимся невидящим глазом смотрел на поджавшиеся пальцы практически у себя над головой. Потом — судорожно всхлипнул. Его Высочеству нравилось экспериментировать. Каким милым он был, каким смущённым, когда впервые оказался с Хуа Чэном в постели; как очаровательно кусал губы и отворачивался, когда сам лежал под ним, и как потом два дня боялся смотреть на него, потому что вспыхивал алым. Хуа Чэн был готов тогда опуститься перед ним на колени — и опускался, — чтобы долго, упрямо, ртом, языком, пальцами убеждать, что не нужно стесняться. Что можно просить. Спрашивать. Интересоваться. Пробовать что-то новое. Постепенно, день за днём, месяц за месяцем, он вбивал это ему в голову, и Се Лянь действительно слушал. Действительно пробовал. Ах, и чем же всё обернулось. Его Высочество снова навалился на него сверху, упираясь ладонями по обе стороны от его головы, и сияюще улыбнулся. — Тебе понравилось, Сань Лан? Хуа Чэн смотрел в его блестящие глаза и не мог ответить. Не потому что ему не понравилось — а потому что губы и горло отказывались работать, и все мысли стекались к пульсирующему жару между ног. Член тёрся о живот, влажный и липкий от двух предыдущих оргазмов. Всё, чего Хуа Чэн хотел — чтобы к нему прикоснулись. — Гэгэ, — тихо простонал он, но теперь на губы легли пальцы. Не задумываясь, Хуа Чэн обхватил подушечки, лизнул их и ощутил, как дёргается у него внутри член. Щёки Се Ляня пылали, как и в самый первый раз, но он не был уверен, что виновато в этом смущение. — Сань Лан, — невыносимая ласка топила, — ты не забыл, о чём я просил? Хуа Чэн сглотнул. Он не забыл. — Гэгэ просил звать его по имени, — ответил он, пользуясь небольшой передышкой. Пальцы с губ никуда не исчезли, и он ощущал грубость кожи с каждым новым словом, с каждым движением. Хотелось обхватить их, вобрать глубоко, до последней фаланги, и чтобы Его Высочество взял его так — и он уже подался вверх, чтобы исполнить своё желание, как пальцы исчезли. — Ты справишься? — спросил Се Лянь, поглаживая его по щеке. Хуа Чэн коротко дёрнул головой, кивнул, не вдумываясь в вопрос, уже забыв, о чём шла речь. В затуманенном сознании билась единственная мысль: выполнить любое желание, любой приказ, всё, что потребует от него Его Высочество. — Да, — прошептал он, обнимая Се Ляня ногами за пояс. Тот на мгновение обернулся через плечо, потом посмотрел на Хуа Чэна и наклонился к нему, упираясь лбом в лоб. — Да. Да. Д-да! — Голос сорвался на вскрик, когда Се Лянь вновь задвигался, горячо и влажно дыша ему в губы, и Хуа Чэн потянулся к нему, закрывая глаз. Поцелуй — неуклюжий и жадный, прерывающийся на вздохи и стоны — прогнал по позвоночнику волну возбуждения, все кости от которой словно поплавились. В такой позе член тёрся о твёрдый живот Его Высочества на каждом толчке, и Хуа Чэн закинул дрожащие руки ему на спину, прижимая к себе ближе. Теперь Его Высочество окружал его всюду. Горячие руки скользили по лицу и плечам, забирались на горло, оставляя за собой покалывание духовной энергии; грудь к груди, лоб ко лбу, дыхание к дыханию — Хуа Чэн зарылся слабыми пальцами в каштановые волосы, притянул его ещё ближе, чтобы дышать — задыхаться — прямо в его рот. Чтобы ловить едва слышное «Сань Лан», то и дело срывающееся с любимых губ. — Гэгэ, — простонал он, когда движения стали резче, когда поцелуй сменился укусом, случайным, судя по тому, как охнул и тут же извинился Его Высочество. Но ему не обязательно было сдерживаться, не обязательно было быть ласковым, он мог сделать с Хуа Чэном что угодно, он мог брать его, как ему вздумается — на спине, на животе, на коленях, как угодно, где угодно, лишь бы только он не останавливался, лишь бы только не прекращал, не отпускал его, не уходил, не оставлял одного… — Гэгэ, мм!.. Его Высочество замер, застыл, в последний раз с громким шлепком вбившись в его тело. Сглотнул ощутимо, а потом хрипло сказал: — Сань Лан. Хуа Чэн ответил высоким горловым звуком. Тело горело, и он не знал, фантомное ли это ощущение на давно неживой коже, духовная ли энергия Его Высочества бьётся огнём в его венах, или просто предательское мёртвое тело внезапно ожило в руках его божества. Даже единственная точка прохлады — вечно ледяное кольцо, упавшее ему на грудь — не отрезвляло. Он поднял на Его Высочество затуманенный взгляд. Раскрыл рот, но не смог ничего сказать. Потом попытался сомкнуть ноги на его талии сильнее — и случайно снова потёрся членом о живот, и глаз его закатился. Он практически повис на Его Высочестве, упираясь в кровать одними только лопатками и затылком, ощущая, как сокращаются мышцы живота, вздрагивая, кусая губы, вжимаясь сильнее, сильнее, сильнее и сильнее — пока крепкие руки не стиснули его бёдра и не прижали обратно к кровати. — Нет! — сдавленно вскрикнул он, пытаясь приподняться обратно, но Его Высочество был сильнее. Хуа Чэн чувствовал на себе его взгляд, но не мог разомкнуть веки. Тело отказывалось слушаться. Член пульсировал невыносимым жаром. — Гэгэ… — Сань Лан. — Он словно отчитывал его, словно был недоволен. Хуа Чэн помотал головой — нет, нет, он этого не хотел, он не хотел расстраивать своего бога. Волосы, разметавшиеся по всему покрывалу и застрявшие под спиной, натянулись, дёрнулись, он чуть поморщился. А в следующее мгновение руки с его бёдер пропали, и его приподняли, уверенно, но осторожно, и помогли собрать и откинуть волосы вверх. Се Лянь выдохнул. — Сань Лан… Кончик его пальца скользнул по ресницам Хуа Чэна, погладил по веку, уговаривая открыть глаз. Хуа Чэн не мог не подчиниться. На лице Его Высочества читалась щемящая нежность. — Пожалуйста, назови меня по имени, — попросил он, скользя ладонью на щеку. — Я больше не остановлюсь, обещаю, только… назови меня по имени, ладно, Сань Лан? Не сдерживайся. Его большой палец вырисовывал на скуле Хуа Чэна едва ощутимые щекотные круги. Он коротко кивнул, в этот раз чуть более осознанно — наверное, потому что Его Высочество всё ещё не убрал руки от лица. — Хорошо, — прошептал Се Лянь неожиданно хрипло. А потом выпрямился, обнял Хуа Чэна за ноги, опуская их себе на плечи, и вернулся к прошлому ритму, будто и не останавливался ни на секунду. Каждый раз в такие моменты в нём чувствовалась внутренняя жёсткость, скрывающаяся за мягкостью черт лица, голоса, поступков; в такие моменты Хуа Чэн понимал: Его Высочество действительно наслаждается, действительно не может сдержаться, действительно не замечает, как его пальцы впиваются в бёдра — как руки самого Хуа Чэна бесцельно вцепляются в его предплечья, как краснеет и слезает кожа под его острыми ногтями. Хуа Чэн делал это неспециально — но тело больше не подчинялось, пробиваемое резкими колкими спазмами, ему нужно было схватиться хоть за что-нибудь, и он хватался — за Его Высочество, за кровать, за себя, за собственные волосы, кусал свои пальцы, запястья, закрывал лицо, пытался развести ноги, свести их, тянулся к члену, хотя знал, что это бесполезно — Его Высочество аккуратно перехватывал ладони, сжимал пальцы, но не давал коснуться. — Имя, Сань Лан! — И в его голосе была почти что мольба, мучительное наслаждение. Хуа Чэн не мог ему отказать. Он раскрыл рот — но ком в горле не дал говорить. Из него не вырвалось ни единого звука, один только судорожный выдох. Се Лянь. Се Лянь. Гэгэ. Его Высочество. Он должен был — ради него, он ведь просил, это приносило ему удовольствие — Хуа Чэн хотел, чтобы Его Высочеству было хорошо, что угодно, он готов был на что угодно — но… имя… — С-се… — прохрипел он, ужасаясь собственному голосу. Его Высочество навалился чуть сильнее, вбиваясь в него идеальными сильными толчками. — Се… — Ну же, Сань Лан, милый. — Ладонь коснулась лица, погладила губы. — Пожалуйста… пожалуйста… Хуа Чэн захлебнулся в собственном стоне. Он не мог. Слишком грязно. Он готов был сказать что угодно, шептать пошлости Его Высочеству на ухо, ругать последними словами его врагов, умолять его на коленях об оргазме, быть дружелюбным со всеми, на кого падёт его взгляд — что угодно, что угодно, только не это. Он не мог. Слишком низкий и грязный, он не заслужил этого. Он не мог. Этот порог нельзя было переступать; кто угодно, но не он, мальчишка, который грезил о нём восемьсот лет. Он не мог. Он не мог. Не мог, не мог, не мог, не мог больше терпеть, его трясло, он сам не понимал уже, во что впивается пальцами, чувствовал лишь, как они болят, и как жар пронзает всё тело, и как пусто становится в голове. А потом всё же не выдержал. — Ваше Высочество! Он запрокинул голову — темнота перед глазами побелела — Его Высочество резко вышел из него и навалился сверху, но было слишком поздно. Хуа Чэн излился себе на живот, но оргазм не принёс привычных ощущений. Ни наслаждения. Ни освобождения. Всё тело будто свернули в узел и выжали, и он не сразу осознал, что мучительно стонет. Нет, не стонет — скулит. Только потом понял, что его лицо осыпают мириадами коротких перепуганных поцелуев. — Сань Лан? — шептал Его Высочество. — Сань Лан, ты… — Гэгэ, — прохрипел он. — Гэгэ. Ваше Высочество. Пожалуйста. Не останавливайтесь, пожалуйста. Ваше Высочество. Ваше Высочество, Ваше Высочество… Он обнял его за спину, слабо, лишь бы почувствовать его рядом, и коротко сухо вздохнул. Вздох был похож на рыдание. Он продолжал шептать что-то, звать Его Высочество, и тот, помедлив, всё же вошёл в него снова — долгим, неторопливым движением. — Ты уверен? — спросил он нерешительно, сдерживаясь изо всех сил. Хуа Чэн чувствовал под ладонями его напряжённые мышцы. — Да, — выдохнул он неслышно, но Его Высочество, видимо, понял. Это было похоже на пытку, лучшую пытку в его жизни. Всё тело горело чувствительностью, излишки духовной энергии выбрасывались в воздух — наверное, они снова разнесли всю комнату, но ему было плевать, так плевать, он просто хотел — больше. Больше Его Высочества. Тот уткнулся губами ему в ухо. — Сань Лан, — позвал он слабо, со стоном, с такой негой, что у Хуа Чэна поджались на ногах пальцы. — Я ведь здесь не принц и не бог. Его слова прошили своей неожиданностью. Заставили остатки сознания соскрестись в единую кучу. — Чт… — Здесь, с тобой, — прошептал он, находя его руку с красной нитью, переплетая с ним пальцы. Голос его трясся. — Я не… я не Его Высочество, Сань Лан. Не хочу им быть. Хочу быть собой. С кем, если не с тобой? Он сухо сглотнул. Хуа Чэн обнял его сильнее, но не специально — просто тело дрожало так, что нужно было за что-то зацепиться. Член внутри распирал, обжигал, и новая волна удовольствия накатывала, несмотря на то, что случилось с прежней. — Этот недостойный последователь… — Сань Лан! — Хлёстко, как удар. Потом, нежнее, отчаяннее: — Сань Лан. Ты достоин. Ты достоин, как ты не понимаешь? Я твой, Сань Лан, я люблю… — Он застонал, громко и прямо на ухо, его бёдра дрогнули, ритм сбился. Хуа Чэн внезапно ощутил, как скользит от пота спина под ладонями, как судорожно подрагивает всё стройное тело. Он тоже был на грани. — Не хочу… чтобы ты звал меня так. Не надо. Пожалуйста. Я же твой муж, Сань Лан… Если бы он не держал Хуа Чэна, тот бы давно от толчков бился головой о изголовье кровати — и ему было бы абсолютно всё равно, потому что перед распахнутым глазом прыгали чёрные точки, то и дело сменяющиеся на искры. Небьющееся сердце, казалось, билось. Се Лянь в его руках содрогнулся, раз, другой, и внутри стало горячо, и теперь из горла действительно вырвалось что-то слишком близкое к рыданию. — Се Лянь! — он насадился на него, отчаянно, словно боялся, что сейчас он отстранится. И его словно прорвало. — Се Лянь, гэгэ, боже, Се Лянь, Се Лянь, Се Лянь! В этот раз оргазм оказался настолько сильным, что оглушил на несколько секунд, но он всё равно продолжал выстанывать его имя, любимое имя, драгоценное имя, и с каждым новым повтором по телу разливалось блаженство, с которым не могло сравниться ни что на свете: Хуа Чэн знал это лучше всех. Он лежал, опустошённый, без единой мысли в голове, и продолжал шевелить губами. Се Лянь навалился сверху, будто руки больше не слушались. Он хрипло дышал. Плечи его тряслись. Хуа Чэн гладил их несколько… минут, кажется. Пока собирал себя воедино, постепенно ощущая, как отступает жар. Только влага на животе и внутри грела — и сам Се Лянь, не собирающийся с него сползать. По крайней мере, Хуа Чэн на это надеялся. Из горла вырвался смешок. — Кажется, я умер. Опять. Се Лянь на нём завозился, но не отстранился, просто чуть приподнялся и заглянул ему в лицо. — Не шути так. — Между бровей его на секунду появилась складочка, но быстро разгладилась, и он взволнованно уложил ладонь ему на щёку. — Ты в порядке? Прости, я… — Гэгэ незачем извиняться, — перебил Хуа Чэн. — Он заставил меня кончить четыре раза подряд. — Сань!.. Сань Лан! — шершавая ладонь зажала ему рот, и Се Лянь воззрился на него, возмущённый и смущённый одновременно. Румянец на его щеках цвёл, как самые прекрасные цветы. Не удержавшись, Хуа Чэн провёл по ним пальцами. Се Лянь отвлёкся на них, отвёл глаза, а потом прикусил губу. Было видно, как он думает над чем-то крайне напряжённо, и Хуа Чэн залюбовался его лицом, скользя по нему взглядом. Да и смотреть на комнату не хотелось. Кто знает, что от неё осталось. Кто знает, что вообще осталось от всего города… Впрочем, эта мысль недолго задержалась в голове Хуа Чэна, потому что Се Лянь, наконец, раскрыл рот. — Когда ты к… кончил, а я… — Он зарделся сильнее. Ах, будто не он только что вытворял с Хуа Чэном немыслимое. — Извини… Выглядел он виновато, но в глазах виднелось ещё кое-что. Любопытство. «Извини, — говорили они. — Но, может, тебе понравилось?..» И самое страшное — может, и понравилось. Может, он действительно был готов, чтобы Его Высочество, его муж сделал с ним всё, что только придёт ему в голову. — Если гэгэ хочет повторить, мне нужно пять минут передышки, — дразняще сказал он, и Се Лянь слабо щёлкнул его по подбородку, пряча смущение и улыбку в изгибе его шеи. Как же Хуа Чэн его любил. Они полежали ещё несколько минут — и было так мирно и спокойно, так приятно и легко, что глаза закрывались сами собой. Хуа Чэну не нужно было спать — но рядом с Се Лянем, под одеялом его тёплого веса, глаз закрывался сам собой. Однако до того, как он расслабился окончательно, ощутил, как завозился в его руках Се Лянь. Как прильнул благодарно и нежно к его плечу, поцеловал его, потёрся носом о шею. — Спасибо, — сказал он тихо. Светло. — Что назвал по имени. Прости, что заставил. За восемьсот лет Хуа Чэн должен был привыкнуть любить его. И всё равно каждый день чувствовал себя так, будто влюбляется снова и снова. — Спасибо, что заставил, — прошептал он, зарываясь лицом в его влажные волосы. — Се Лянь.