***
Крепость он ненавидел. Само здание, глухое и запущенное, до сих пор хрипело эхом тёмных ритуалов, что Гариус и его приятели проводили здесь прежде. Но даже без этого, одной гробовой тяжести закопчённых потолков и сквозящих окон было достаточно, чтобы он держался от каменного мешка подальше. И не он один. Полоумная друидка квартировала на воздухе, в плешивой роще неподалёку; тифлинг и дворф расположились с ним под одной крышей, в таверне во дворе. Капитан тоже, будь её воля, жила бы хоть в солдатских бараках — только негоже сбегать из Крепости той, что была назначена сюда самим Невервинтером укреплять оборону, собирать гарнизон и вообще вдыхать жизнь в никому нахрен не нужные ещё недавно камни. Все коридоры, входы и выходы, даже подземные тоннели, по которым только капитанский паук ползал, Епископ знал наизусть. Зарисовал их тщательно, передав другой стороне. Но запомнил больше не по изучению свежих планов реконструкции, а по тем проклятым часам, что вынужден был здесь всё же проводить. Натренированные следопытские органы чувств под сводами Крепости подвергались такому насилию гулкого эха, скрипа, затхлости, сырости и человеческого бормотания немаленького штата из всех щелей, что он невольно исшагал мили в попытках найти самые дальние и тихие закоулки. У покоев капитана его встретила личная стража Её сиятельства, двое с уже примелькавшимися физиономиями, чьи имена Епископ так и не потрудился запомнить. Просто кивнул и не замедлил шага, почти надеясь, что они попытаются его остановить. Не попытались, также безразлично кивнув в ответ. Что им тень капитанского сияния, если они охраняли само благословенное тельце. Вошёл без стука, и носок сапога сразу врезался в проклятый венок, брошенный на пол тут же, у порога. Витиеватая побрякушка с гулким лязгом отлетела прочь, в кучу сваленной одежды. Голубой, конечно, и с вышивкой. — Кто тебя пустил? Епископ окинул взглядом притащенную слугами бадью, где в горячей воде и аромате какого-то масла возлежала сама полукровка, подозрительно глядя на него. В переброшенной через край руке её уже покачивался бокал вина. К вечеру она будет пьяна, он знал. Трезвой не могла уснуть. — Твоя охрана, которые, видать, чего-то понимают. Она фыркнула и сползла глубже в воду, устраиваясь затылком на бортике: — Хорошая охрана, значит. Нет, если б я тебя и прирезал. С маслом переборщила, цветами несло через всю спальню. У него едва глаза не вытекли, пока дошёл до бадьи. Не говоря уж о том, что в плотном облаке благовонного эфира его собственные пот и грязь после тренировок смердели особенно. — Лаванда? — Говорят, успокаивает. — Что ж бесит тогда. Она лишь насмешливо выгнула бровь, с наигранной оскорблённостью наблюдая за тем, как он скинул куртку, отлепил от себя и стянул через голову тунику, а штаны и вовсе стащил сразу вместе с сапогами. Горячая вода приняла его с готовностью, разве что за место для ног пришлось потолкаться. Пристроив ступни под женские ягодицы, Епископ наконец и себе позволил расслабиться. Чем-то же должны её никчёмные рекруты окупаться. — Ну? — она словно прочла его мысли. — Стрелять они могут? — Могут, — буркнул он, невольно прикрывая глаза в объятиях тепла. — Если ветер не сильный. И звёзды правильно выстроились. И кто-нибудь под локоть держит. — Я же не прошу твоего уровня... — Ещё бы попросила, — он поморщился. — Всех, кто хоть на что-то способен, давно уже подмели либо твои же, либо вербовщики Невервинтера. Сколько бы они ни пели, что мы главный форпост, город свои ряды тоже комплектует наверняка. Нам осталась одна шваль, которая и на мясной щит тухловата. — Серых Плащей тоже пришлют. — Сколько, десять? Серых Плащей они придерживают жопу прикрывать, пока жителей города эвакуируют. — Не только, — она щедро глотнула вина, облизнула губы. Отвлекало. — Нашер, мне кажется, собрался сам вести войско. До Топей. А вот это интересно. Он удержал на лице расслабленно-безразличное выражение. Она мрачно хмыкнула и салютовала ему бокалом: — Так что мы никакой не форпост, мы последняя линия обороны. Если армию разобьют в Топях, останемся одни мы. Тут уж сами боги велели всей швали оседать. «Когда» разобьют, ты хотела сказать. — Вам виднее, Ваше ледство. Кто я, а кто Вы. Сучка в ответ нарочито поёрзала задом по его ногам. Выпрямилась, приподнимаясь из воды, чтобы дотянуться до пола и поставить бокал. Как бы она ни тощала на глазах все эти месяцы, маленькие грудки торчали всё также задорно; там, благо, тощать было нечему. Никогда он не думал, что найдёт прелесть в таких крохотных сиськах, а смотри-ка, притёрся, даже плюсы отыскал. В последнее время, правда, всё чаще ему думалось, как будет выглядеть её труп, когда армия нежити сравняет Крепость с землёй. Как именно её убьют. Просто снесут башку, спалят заклинанием или проткнут чем-нибудь во время битвы? Или Гариус захочет устроить представление? Епископ утешал себя, что в любом случае сможет это запить. Но вот фантазия не утешалась. Иногда выкидывала такие кульбиты, что он почти желал, чтобы девка уже сдохла — просто чтобы избавить его от этого. За размышлениями даже не сразу заметил, как она ухватилась за бортики ванны и подтащила себя ближе, взбираясь на него — очнулся лишь когда шрам под её левой грудью оказался у самого его носа. — Успокойся ты, — промурлыкала она, по-хозяйски просовывая руку между ними в поисках его хозяйства. — Дыши лавандой. Он молча лизнул проклятый шрам, протяжно и от души. Ухмыльнулся, когда она зашипела в ответ, будто обожглась. Отдельное удовольствие знать, как она ненавидела и сам шрам, и что кто-то подчёркивал его существование, но ему позволяла. Поэтому и он позволил. Позволил смозоленной рукоятью меча женской ладони ухватить член, самой сдвинуть крайнюю плоть и нехитрыми манипуляциями добиться ответа. Позволил зажать его в ловушку между деревянной стенкой бадьи и крепкими бёдрами. Выкинул из головы представления о её разодранном мёртвом теле, втоптанном в раскисшую землю крепостного двора, и под плеск горячей воды дал знакомой мокрой тесноте поглотить его. ...В дверь постучали. Нетерпеливо и настойчиво. Они уже прошли ту точку, когда процесс можно просто прервать, но Епископ всё же сгрёб её ягодицы обеими руками, удерживая, чтобы не вздумала соскочить. Капитан выругалась на выдохе, загоняя и себя, и его до финиша, кончила с раздражённым рычанием и, едва он сам успел разрядиться, уже скатилась прочь. Перемахнула через бортик на пол, хлестнув его по лицу мокрыми волосами, и кинулась за халатом, едва не поскользнувшись на залившей пол воде. Епископ только хмыкнул, провожая взглядом отпечатки собственных пальцев, алеющие на её заде, и вытянул ноги, забрасывая их на кромку бадьи. На пороге стоял паладин. Конечно паладин. — Что случилось? — немного хрипло, но уже собранно спросила она, кутаясь в халат. Готовые сорваться с языка паладина слова всё-таки встали штопором где-то в глотке, когда святой воин соизволил осознать, что именно видит. По-мужски его было даже жалко: стоять так близко к женщине, от которой разит недавним сексом — и при этом сексом не с тобой. Самому Епископу достался лишь беглый взгляд. Он демонстративно почесал одной ступнёй подошву другой, зубами скрипнув только для себя. — Я не хотел врываться... — начал было паладин ей, но Епископ его одёрнул: — Так ты ж уже вошёл, чего мнёшься, — он оскалился. — Проходи, куда мы без тебя. Чаю, тапки? Взор капитана, льдом пригвоздивший его к бортику, он почувствовал, даже не видя. Святоша как будто хотел огрызнуться, но сдержался, предпочтя — ожидаемо — быть выше всего этого. Вместо ругани устало потёр глаза. — Тебя, к слову, это даже больше касается, — бросил паладин, хотя бы признавая теперь его присутствие в комнате и глядя на них по очереди. — Разведчики вернулись. — Которые? — Епископ не спускал с лица недоухмылки, а взгляда — с паладина, хотя внутри всё подобралось. — Которых ты инструктировал по Топям. Второй отряд. Нашли... остатки первого. Там... — он осёкся, вновь смерил взглядом мокрую женщину и отвернулся. — Я подожду снаружи, тебе лучше самой взглянуть, — качнул головой. — Вам. Самим. Дверь прикрыл почти бесшумно, сама деликатность. Капитан подхватила с пола свою одежду. — Вылезай, — одарила его холодной улыбкой. — Или все углы сначала пометишь? — А какого лешего он сюда как домой ходит. — Разве? — женщина картинно скинула халат. — То-то смотрю, его тоже без стука пропустили.***
Епископ уже не ждал увидеть хоть одну тройку следопытов живыми. Но ещё больше не ждал, что помнит каждого. Коренастый, побуревший от грязи, похожий на бобра разведчик-полурослик, встретивший их на подходе к тюремному подземелью, и на тренировках был неплох. Не настолько, чтобы Епископ верил, будто глубь Топей будет ему с наскоку по плечу, но жизнь не без сюрпризов. — Миледи, сэр, — при их с Капитаном появлении парень устало склонил голову. Казалось, он бы с удовольствием не поднимал её обратно, а так и упал бы вперёд и уснул. — Где вы его нашли? — спросила она без заминки. — Не так далеко от границы, на самом деле. У него там даже лагерь был разбит, но сам он таскался поблизости просто. С оружием и... остальным. Он кивнул на заплечный мешок, брошенный тут же, на каменную лавку. Сам не посмотрел. Что внутри, было понятно и так — по набрякшему потемневшему днищу и тому шарообразному, что облепила ткань. Епископ не стал дожидаться приказа или взгляда, который заменял бы приказ, обогнул девку вместе с паладином, ухватил мешок и вытряхнул обе головы. Даже с почерневшими, смазанными разложением чертами, он мог их различить. Может, я всё-таки слишком много усилий на них трачу, раз уже трупы узнаю... Одну из голов он поднял за волосы, осмотреть место отсечения, но сгнившая плоть не выдержала веса и шлёпнулась обратно, оставив в его пальцах отошедший от черепа скальп. Капитан поморщилась, бледность её в полумраке подземелья казалась серо-зелёной. От паладина Епископ почти ожидал его «любимой» песни об уважении к трупам, но святой воин молчал, физиономия — привычно каменная. — Дней двадцать, не меньше, даже если учесть, что они в Топях мокли, — бросил Епископ, опускаясь на корточки и глядя на обрубки шеи. — И да, отрублены, а не оторваны. — Мастер Сэнд тоже так заключил, — отозвался полурослик, и Епископ закатил глаза, не оборачиваясь. Когда только остроухий ублюдок успевает везде поумничать? — А разведчик что сказал, когда вы у него это нашли? — продолжала допрос женщина, не сводя взгляда с голов. — Раэль его звать, капитан, — уточнил полурослик и тут же споткнулся, смутился, будто вопрошая сам себя, как он посмел вообще. Но не получив отповеди, выдохнул. — «Это» мы не сразу и увидели. В мешке же ж. Насторожились, когда он от вида нас дёру дал. Приказа искать предыдущий отряд не было, но когда такое... Догнали, конечно, он так валился на каждом шагу, будто последние десятидневки одним мхом питался. Орать начал, что нам нельзя, не место тут и прочее. А потом и вовсе напал. Попытался. Скрутили, обыскали, тогда и нашли, — он перевёл дыхание. — После этого замолк, как отрезало. Нам ни слова больше. — Тела? — Не нашли. Но там целые Топи, а он пёс знает сколько в таком состоянии один по ним шатался. — ...Ладно, спросим, — она глянула на двери в темницу, кивнула Епископу, который уже утрамбовывал головы обратно в мешок, и не забыла улыбнуться разведчику: — Спасибо, это всё. Иди отдохни. Остальных твоих следом отправим. Недомерок раскланялся, ретировался, и улыбка тут же свалилась с её лица. Она казалась уставшей. Как ни льстило это самолюбию, Епископ сомневался, что дело в их спешном перепихе. Капитан была уставшей всегда. По утрам выползала из койки уже с таким видом, будто ползла прямо в гроб. Всё это место и вся эта братия заслужили любое несущееся в их сторону дерьмо хотя бы за то, что смешливых и крепких болотных девок превращают в такое. В самой тюрьме занята была единственная камера; волшебник уже торчал перед ней, задумчиво разглядывая кучу тряпья в углу, на поверку и оказавшуюся их заключённым. Ещё двое из отряда полурослика толклись тут же, играя, видимо, в охрану, но капитан отпустила их без лишних слов. Второй задержался возле Епископа, понизил голос: — Сэр, хотел сказать — надо обновить наши карты. Тень уползла уже дальше, чем у нас помечено. — Вот и вперёд, обнови, — отозвался он, не поворачиваясь. Человек подобрался и даже как будто приободрился. Как пить дать это знаком доверия воспринял. Ещё один побочный эффект «геройского ореола» — можешь сказать любую дрянь, но истолкуют её так, как хочется их эго. Волшебник кивнул всем вошедшим, кого ещё не видел. — Капитан. Следопыт, — Епископа отдельно смерил взглядом. — Лаванда на тебе чудо как хороша. Никогда не разделял твою привязанность к атакующим запахам. — Сэнд, — оборвала капитан. Тем ледяным тоном, который заставлял подозревать, что её отмороженный приёмный папаша на самом деле родной. Её голос расшевелил кучу, а потенциальная опасность — паладина. Святой воин положил ладонь на рукоять меча. Заключённый будто этого и не заметил, шагнул прямо к решётке, глядя на женщину. Не со страхом или даже ненавистью, а с... возмущением? — Ты не должна была нас туда посылать! — он скорее проскрипел, чем воскликнул, слишком горло пересохло. — А когда это ты с ней на «ты» перешёл, болезный? — полюбопытствовал Епископ. Горящие глаза переметнулись на него. Этого он тоже помнил. Не совсем безнадёжен, но вечно как будто флагшток проглотил, весь преисполненный долга и уверенности в будущей победе, даже когда дело касалось просто сортировки и отбраковки порченных стрел. Наверняка какой-то очередной боженька перед каждым сном дул ему в зад, убеждая в его высшей миссии. Неудивительно, что слетел с катушек. — Имею право, мне лгали всё это время, — измождённая голодом и Топями физиономия скривилась ещё больше. — Или что, за это уважать теперь? — Как занятно, однако, — проворковал волшебник почти ласково, щурясь на пленника. — Вы продолжайте, продолжайте. Мне он и слова не сказал, а тут так оживился. — Что случилось? — тихо спросила капитан. — С тобой и твоими товарищами? — Мы перешли границу. Нет, нас отправили это сделать. — Друг мой, а разве не в этом частично и заключается долг разведчика? — всё так же вкрадчиво урчал эльф, будто журил недоразвитого ребёнка. — Разве это повод убивать коллег? И прежде чем ты решишь сказать, что они погибли сами, а ты просто отрубил им головы, чтобы... не знаю... подтвердить нам их гибель, имей в виду — вот этот хмурый молчаливый господин чувствует ложь. Паладин и правда молчал. Молчал и был напряжён, сверля заключённого взглядом. Пленник ему не нравился. На каком-то паладинском уровне не нравился. — Но в целом, отрубать головы, пусть даже мёртвым... — эльф наигранно покачал головой. — Ты ведь их даже не убил, так? Ты их казнил. Пленник выпрямился, расправил отощавшие плечи. Нащупал, похоже, свой флагшток. — Они не поняли, — процедил он. — Мы перешли границу. Нельзя было. Всё это время нам вешали лапшу про Тень, про зло, про врагов и как на нас на всех напали... Это мы напали. Бегаем, как крысы, в чужие земли, к которым и прикасаться-то не должны! — Что ты несёшь? — голос капитана стал и вовсе едва различим. — Что он не просто сошёл с ума, — улыбнулся в ответ волшебник без крупинки радости. — У нас тут сумасшедший и предатель. Уходить. Сейчас. Немедленно. Хребет посылал команды убираться или хотя бы сменить позу, немного сместиться, чуть глубже в тень, меньше выделяться, слиться с окружением, превратиться в то, за что не цепляется взгляд, за спинами, пока не смотрят... Епископ не шелохнулся. Нельзя. Стоит двинуться — и вот тогда посмотрят. Он ведь один из них. Один из всех. Если с чем и сливаться, так это с прочими, напряжёнными и внимательными. Поэтому он лишь мысленно отметил, что стоит ближе всех к дверям, что уходящие разведчики их прикрыли, но не плотно, и тоже впился взглядом в полоумного. — Кто тебе всё это сказал? — не сдавалась капитан, всё так же тихо. — Раэль? Кто? Ты его помнишь? Что именно тебе говорили? Что с тобой делали? Пленник внезапно улыбнулся — если этим словом вообще можно было назвать расхождение бесформенных растрескавшихся губ. Вытянулся ещё больше, набирая воображаемый рост. — Я просто прозрел, миледи, — вряд ли сам Епископ смог бы надавить столько яду в обращение, хоть и делал это постоянно. — Ты либо слепа и не понимаешь, либо и сейчас пытаешься отыскать лазейку, как убедить меня в твоей очевидной лжи. Я не виню остальных, тех, кто там не был — но стоит просто оглядеться, и становится ясно — не может быть правым дело, которое призывает уничтожить это! Волшебник вопросительно глянул на паладина, но тот лишь покачал головой — медленно и задумчиво, как и полагалось голему, которым он в душе являлся: — Он не врёт. В том смысле, что сам он искренне убеждён в своих словах. И в том, что ему никто это не внушал — тоже. — Неужели и все эти высокопарные речи он вдруг сам начал себе писать? — не сдавался эльф. — Так он всегда такой был, — ответил Епископ. Под взглядами остальных пожалел тут же, что открыл рот, но к этому тоже не привыкать. — Долг то, восторг сё. Раньше только от нашего правого дела уссывался, а теперь вот... — покосился на святого воина. — Даже удивительно, что вы не нашли друг друга в те месяцы, что он был в своём уме. А вот Гариусу придётся сказать пару ласковых. Остаётся надеяться, что его и правда не засылали, а он сам как идиот попался. — Где Элани? — спросила вдруг капитан. Спросила у него, как будто это была его работа — пасти блаженную травницу. Или как будто именно он должен понимать, почему она её ищет? — В своём нецветущем убежище, я полагаю, льнёт к единственному дереву, что умудрилось тут выжить, — отозвался волшебник, не обращая внимания, что таращится женщина не на него. — Чем она-то может помочь? — Мы такое уже видели, — продолжала капитан, всё также глядя на Епископа. Он молчал, чувствуя лишь, как где-то в брюшине зарождается пустота. — Когда с тобой, с ней и с Джерро искали Круг Топей. То, как они... как будто не изменились, но при этом всё, абсолютно всё, делали во имя... Краем глаза Епископ заметил, как прильнул к решётке пленник, жадно ловя каждое слово, как вспыхнули его глаза. Хотел уже оборвать её, заставить не выбалтывать лишнего дьяволы знает как связанному с Тенью полоумному, но волшебник успел прежде. Заклинание тишины невидимой ладонью захлопнуло ей рот, отсекая даже малейшие звуки, только горло дёрнулось, по инерции пытаясь формировать голос. Во взгляде мелькнула секундная паника, её вечный спутник, когда она неожиданно сталкивалась хоть с чем-то магическим, но и это она поборола быстро. Кто знает, могло помочь и то, что смотреть она продолжала только на него. — Тогда лучше сама её отыщи, моя дорогая, — слишком уж нарочито протянул эльф. — Заодно пусть сюда пришлют полноценную охрану. И все вещи у нашего гостя тоже лучше забрать. Твои разведчики сказали, что до прихода нас с Касавиром он по крайней мере дважды пытался наложить на себя руки. Такой и на тряпках повесится. — Потому что я лучше умру, чем... — В тебе никто не сомневается, друг мой, не утруждайся объяснять. Из подземелья капитан поднималась первой, он лишь шагал следом, уставившись в узкую прямую спину под треклятым голубым камзолом. Дыхания её он не слышал — заклинание ещё действовало — но по движению рёберной клетки мог прочитать. Точное, выверенное, аккуратно отмеренное. Так она дышала, когда подкатывал очередной приступ кашля, грозящийся вытолкнуть серебряный осколок из её грудины. С восстановлением меча стало хуже. Она не говорила, но только идиот бы не заметил. Хотя... её же окружали идиоты. А единственный не идиот тебя уже предал. Плохо быть тобой, капитан. Успело стемнеть, да и воздух подмёрз достаточно, чтобы вырываться изо рта паром. Зима отступила, но не так давно. Даже странно было думать, что для этих краёв следующей уже не будет. Точнее, некому будет её застать. Епископ глянул на женщину. Она озирала крепостной двор, выискивая, видимо, друидку. — Попустило? Не то чтоб я жалуюсь, что ты в кои-то веки молчишь... — В том и дело, что жалуешься, — она мельком улыбнулась, но лицо быстро стало обратно серьёзным. — Ты же их помнишь? Друидов из Круга? Там то же самое было, я не спятила? — Понятия не имею, нашла спеца по друидам. А спятила ты давно. — Тебя послушать, так ты спец по всему, почему не по друидам? — улыбка на этот раз задержалась подольше. Но ненамного. — Какого дьявола, Епископ? Это не заклинание, не проклятие, Сэнд бы заметил, да и Касавир тоже. Не морок никакой. Он как будто... в своём уме. Не путается, не бредит. Просто в его голове словно... что-то заменили, а он и не заметил. Епископ молчал, игнорируя всё ту же пустоту, что расползалась внутри. Это была злость, это всегда была злость, но эту её вариацию он знал отдельно — и ненавидел. Липкие холодные жабьи лапки злости беспомощной и почти... испуганной? Чушь. Не из-за чего. Я не при чём. Я хотел предать. Я предал, потому что хотел. Это был мой выбор. Это всегда мой выбор. Ведь я этого хотел, так? Женщина продолжала говорить, но он её мысленно приглушил, переключив внимание на Крепость вокруг. Отыскивая — и впитывая, разжигая заново — всё то, что он терпеть не мог в этом месте. Всё то, что так свободно и очевидно раздражало ещё утром. Солдаты, слуги, скопище каких-то дармоедов, прилипших к ожившей крепости, как моллюски. То, как восстановленные стены отсекали куски неба, прятали горизонт и лгали безопасностью. То, как все эти болваны азартно и мирно трясли оружием на тренировках, будто готовились и вправду победить, а не умереть. То, как суке шёл этот голубой камзол. И как она шла ему. — Есть и плюсы, — самого чуть не скривило от того, как фальшиво звучал его собственный наигранно-ехидный голос. — Врать они то ли не умеют, то ли не хотят. Таких шпионов можно не опасаться. — Здорово, теперь из нас двоих ты оптимист, — она вздохнула. — А если это заразно? И вообще, сколько у нас ещё народу сейчас в Топях или в землях вокруг? Те, что мы отправили в Родник, сопровождать беженцев? Сами беженцы? Девять кругов Ада, теперь придётся всех на подъезде к Крепости проверять. — Этого расколите сначала. — На что колоть? Он и не скрывает ничего, ему просто сказать нечего. — Нечего, потому что сам не соображает и не помнит. На кой ты волшебника держишь? Пусть вскроет его мысли, покопается там. Что-то же наверняка случилось. Как-то это с ним началось. Сам он уже копался. Не хотел, не сомневался, нет, но и удержаться не мог. Со мной ничего не произошло. Я сам. У меня были причины. У меня есть причины. Лускан, Невервинтер, Дозор Рэдфаллоу, сами Топи Мертвецов. Столько следов, столько капканов, столько нитей, за которые его можно дёрнуть. Столько, что он сам иногда путался. И даже реши он спрятаться здесь, в этом славном мирочке добрых друзей и правильности, не выйдет ведь. Никакое благолепие с блядскими вышивками ему никогда не пойдёт, слезет старой облупленной краской, а сам мирок, при первой же его попытке в него влезть, выблюет обратно, не принимая и не переваривая. Достаточно видеть взгляд паладина, слышать вечные подозрения алкаша в «Утонувшей Фляге» на каждый его шаг и чих, чтобы понимать: ему изначально не оставляли никакой иной роли, кроме как предателя. В их глазах он им был ещё до того, как стал. Лучше Тень сравняет это всё с землёй, перепашет на мили вглубь и посыплет солью. Тогда наконец-то можно будет вздохнуть спокойно. А сам Король Теней пусть целует себя же в зад — он вообще не играет в этом никакой роли. И ты тоже, капитан. — Вон твоя бесценная, — кивнул он в глубь двора, на друидку, крадущуюся через толпы солдат с таким видом, словно предпочла бы делать это зажмурившись и не дыша. — А я пошёл. — Куда? — Отсюда, — он криво усмехнулся. — Мне переживаний хватило, пойду что-нибудь убью. — За меня тоже убей, — проворчала она. — Так всё только ради Вас, ваше ледство, — издевательски бросил он через плечо, не удержавшись, хотя уже зашагал прочь. — А остроухий с пленником всё-таки пусть поднапряжётся. Или старого хера с его демонами подключи. Им обоим это даже понравиться должно, ради благого дела попытать кого-нибудь. — Последняя мысль заставила остановиться и посмотреть на женщину, добавить уже без толики сарказма: — А потом казни болвана. Настала её очередь усмехнуться, сухо и горько, как всегда, когда что-то ей претило, но отвергать с серьёзной возмущённой миной не хотелось. Наверняка подбирала в уме мрачную шутку, с помощью которой собиралась отбрехаться, но Епископ не дал ей возможности: — Хоть морок, хоть в зад проклятие, но он убил двоих. Двоих из твоих, капитан. — ...Знаю, — усмешка не проходила. — Дьяволы, я лусканскую перебежчицу не казнила, Джерро ходит-дышит, а тут свой, да ещё и явно не сам решивший... — Пусть кто другой настоит. Лейтенантка твоя, например, вполне суровая баба. А ты прилюдно возмущайся, отбрыкивайся и душераздирающе сдайся во имя всеобщего блага. В самый раз будет, — он оскалился на её насмешливый взгляд. — Все же знают, что у Вас золотое сердце, ваше ледство. — Не преувеличивай. Мы давно выяснили, что всего лишь серебряное. Он отвернулся и продолжил свой путь, не дав ей увидеть, как оскал превратился в улыбку. Ко всем своим недостаткам, и крохотным сиськам, и клятым камзолам, сука ещё и умудрялась быть периодически по-настоящему забавной. Забрав охотничье снаряжение из комнаты в «Хвосте Феникса», он зашагал сразу к воротам, не беспокоясь тем, чтобы брать кобылу. На ногах думалось лучше. У самих конюшен всё же замедлил шаг, искоса наблюдая за болтающими солдатами. Полурослик был среди них, предпочёл отдыху красочные сплетни — если судить по тому, как он размахивал руками, чудом не отбив никому хер, и лупил глаза. Остальные слушали, и те, что были тут давненько, и несколько свежих рож, что он лишь этим утром гонял на стрельбище; слушали и спрашивали, и качали головами, и мрачно жевали губы. Казни, и побыстрее, капитан, пока его навещать не начали. Епископ удобнее пристроил колчан на плече и ускорил шаг.***
«Убить что-то» с его стороны было борзым заявлением. Ничего не было, ни в трёх часах от стен и дорог, ни в четырёх. За прошедшую зиму внезапно ожившая Крепость и все её обитатели обожрали уже и окружающие земли, и прибившиеся за защитой деревеньки. Да и он сам на весь лес всё ещё вонял лавандой похлеще, чем манда элитной куртизанки, и то куцее, что поблизости обитало, успевало удрать. Уже ближе к рассвету он подстрелил-таки утку — даже не дикую, а явно отбившуюся от какого-то хозяйства. Вспорол и стянул кожу вместе с перьями, быстро, не задумываясь, не заботясь об аккуратности. Нужен был лишь процесс, для концентрации. Механические движения ножа в мясе подходили лучше всего. Распнув тушку, он переломил кости у основания крыльев, не поднимая взгляд и не позволяя себе отвлечься. Вглядываясь в кровь и размытые предрассветные тени. Ночь ещё не ушла, должен успеть. У него не было никаких возможностей самому связаться с Гариусом (естественно), но в какой-то момент их плодотворного сотрудничества он наловчился... кричать, что ли?... в тёмную пустоту, находить её, причём всё ближе и ближе к крепостным землям. И тень-пожиратель отзывался. Как брешущая во дворе в ночи собака, он рано или поздно заставлял обитателя дома поднять жопу и выйти наорать. Вот и сейчас — лишь пару десятков минут, а виски уже начало холодить. Изнутри. «Что-то важное, следопыт?» Тон нежити не подразумевал отрицательного ответа. Когда-то Епископ сказал бы, что в своём желании быть нестерпимо злым и опасным Гариус слишком уж старается. С тех пор, впрочем, понял — лусканский позёр так привык. И быть прислужником, пусть даже первым из прислужников, было его потолком, что при жизни, что в посмертии. «Один из ваших заявился в Крепость. Мне под нос. Я не могу работать, постоянно ожидая, что какая-то шваль ни с того ни с сего начнёт вопить, как рад прислуживать тени, тыкать в меня пальцем и всё мне похерит». Ответом ему был смех. Епископ сдержался, не поморщился, наматывая кишечник утки на руку и выдёргивая. Работать. Не отвлекаться. «Ты, очевидно, не совсем понимаешь собственную роль и значимость в происходящем, следопыт. Господин не строит своих планов вокруг твоего удобства. Ты падальная муха, которую чудом не прибили, когда она прилетела на запах потрохов в надежде поживиться. Где тебе понять замысел Короля? Или масштабы его силы?» «Пусть аккуратнее цедит тогда свою силу. Тратить на какого-то разведчика, который троих-то не смог одолеть и попался, как идиот...» «Ты правда считаешь, что господин тратит? Что он вообще замечает таких, как ты или подобные тебе? Он просто существует, следопыт, и сила самого его существования переплетает ткань окружающего, лепит вас, как оплавленный воск, потрошит, как ты свою паршивую добычу. Если смешной мозг ваших солдат не выдерживает этого, то лишний повод тебе подумать, стоит ли вообще привлекать моё, а через меня — его внимание своими жалобами». «Если тебе нужна обратно „твоя“ крепость, то потерпишь. И крепость, и девка с её дурацким мечом... Что с ней, кстати, делать собираетесь?» Зря спросил, ошибся. Вторжение в разум было быстрым и до злости очевидным. Как поймать карманника за руку, разве что рука была огрская и шарила в кармане так, словно имела на это полное право. К этому Епископ тоже привык, не в первый раз. Надо же убогому как-то проверять его на верность. Не отводил взгляда от утиных потрохов, не замедлял руку, пока нарастало в черепе чужое присутствие. Главное — действовать украдкой, быстро, захлопнуть все нужные окна, задёрнуть потайные полки, подбросить твари рыться в чём-то неважном. Сколько зубцов в стандартном северном медвежьем капкане. Как по весу отличаются наконечники стрел из разных металлов. Пальцы ломит на холоде, так и запихнуть бы их в пока не остывшую утку и держать там. Настойка, что ждёт его в «Хвосте Феникса», отдаёт смоляной горечью. Женщина хохочет, откинув назад голову, когда разойдётся — не заткнуть... Последний образ, незапланированный, он забил. Демонстративно, чтобы тень видела. Бил до хруста челюсти, до треска переносицы, пока заливистый смех не захлебнулся кровью и осколками зубов. Чуть не убила его, сука, вылезла не к месту... Голову распирало изнутри и сжимало снаружи, ворох перекопанных мыслей взлетал обрывками и пылью, в выдавливаемых из черепа глазах уже начинало темнеть, но он молчал, раздирая мёртвую птицу голыми руками и надеясь только, что удар не хватит его прямо сейчас, здесь, на просвистываемой всеми ветрами прогалине. А потом отпустило. Отпустило, и Епископ сложился пополам. От перепада давления закружилась голова, содержимое желудка выплеснулось прямо на останки утки. За тошнотой даже не сразу услышал, как пожиратель заговорил снова. «Судьба Носительницы Осколка тебя занимать должна меньше всего, следопыт. Меч признал её. А значит, она должна исчезнуть. Её не должно быть. Всё просто». «Судьба меня и не занимает. Хочу знать, мне самому её прирезать, или у тебя что-то личное?» «Тебе скажут, какова воля господина. А ты сделаешь. Когда и как нужно. Свобода не даётся легко». Получше тебя знаю, уёбище ты костяное. Связь оборвалась, и он остался один, горбиться над заблёванным птичьим трупом. Закрыл глаза и аккуратно перебрал ошмётки мыслей, ощущений, в осторожных поисках — а вдруг обнаружит? — благоговения и обожания. Уверенности, что он на верной стороне, где ему действительно дадут свободу, месть и всё, что он пожелает. Нет, ничего. Никакого господина он не знал и не признавал, даже на уровне подсознания, лишь привычная глухая злость и на дохлого лусканца, и на его Короля, и на все их безмозглые порождения, с которыми приходится иметь дело и которые, стоит выполнить их приказы, наверняка точно также попытаются его удавить. ...Их приказы? Чьи — их? Он прошерстил мысли вновь, на этот раз торопливо, пытаясь припомнить, что именно Гариус говорил о себе. Хоть фраза, хоть намёк на что-то, не привязанное к его «господину». Лусканский колдун был сам себе пуп земли и Хребет Мира, и даже его бывшая соратница, послица, признавала за ним эту слепоту. С его-то самомнением — и господин? Король? Потому что не было никакого Гариуса. И понять это стоило давным-давно. Как в том недоразумении в темнице уже не было разведчика. Как в Круге Топей не было друидов. Всё то же самое, они все такие. Ни воли, ни разума, ни личности... Нет там ни армии, ни стана врага — всё лишь тени, отбрасываемые тенями в темноте, по инерции повторяющие знакомые по разумной жизни движения; иллюзия от колыхания тряпок на ветру, отражения древнего сбрендившего привидения, которые даже не понимают этого. Облегчение, пришедшее за этой мыслью, было таким неожиданным и полным, что Епископ тихо хохотнул, отшвыривая прочь испорченную тушку. Соскрёб зубами привкус рвоты с языка и сплюнул, прополоскал рот спиртом, что для дезинфекции таскал во фляге. Он был в своём уме. Он единственный из всей этой теневой братии был не просто в своём, а хоть в каком-то уме. В идеальном мире, наверное, две безмозглые машины столкнулись и уничтожили бы друг друга. Но раз таковым ни один мир не являлся, придётся помочь и тем, и тем.***
Крепость встретила его напряжением. Люди суетились, но при этом скорее делали вид, что им самим интересны их собственные занятия. Уже народившееся солнце светило мутно сквозь облака, как через заляпанное стекло, не добавляя пейзажу склизкой ранней весны ни грамма очарования. Солдаты месили эту грязь, курьеры носились с приказами и поручениями, строители волокли очередную телегу камней. Виселицу никто не сколачивал и не собирался, что его немало разочаровало. Но возле входа в подземелье он увидел выставленную охрану. По крайней мере, им хватило ума не сажать конвой рядом с самим заключённым — слушателей ему явно давать не стоило. Входные двери «Хвоста Феникса» были распахнуты, выгоняя из главного зала дым и перегар еженощной офицерской попойки. Когда он прошёл уже полпути к таверне, из неё вынырнула и капитан. Широко улыбнулась и размашисто попружинила к нему, едва не подскакивая на каждом шаге. Пьяна и не спала ночью. Усталость в этой женщине иногда так делала — перебраживала, лопалась и высвобождала новый всплеск энергии, дёрганой и психованной, но странно эффективной. — Ты был прав, — сообщила она, сияя улыбкой на мили вокруг. Говорить через частокол обнажённых зубов вряд ли было просто, но этот её талант был из тех, что не пропьёшь. — Казнить лучше всего. Он пугает людей. Даже не сам, а то, что собой представляет. Воевать и рисковать жизнью в битве они согласны, а вот сходить с ума — нет. Епископ прищурился, готовый поклясться, что оскал её посылал солнечных зайчиков: — А чему ты лыбишься-то? — Ну как же, — она взмахнула рукой в сторону всей крепости разом и любой физиономии, что была повёрнута в её сторону. Все смотрели на неё, никто — на бутылку в её руке. — Рассылаю уверенность и настрой на лучшее. Нож у тебя есть? Он вытащил охотничий нож из петли на ремне колчана, протянул ей, не сводя подозрительного взгляда с её лица. Улыбнись полукровка шире, и верхняя часть её башки отвалилась бы. Капитан перехватила рукоять и присела на ближайшую груду строительного мусора, принявшись пилить джутовую оплётку бутылки. — Так где виселица? — не выдержал Епископ. — Увязла в разногласиях. Сэнд и Джерро против, уверены, что его надо изучать, искать ту связь, что он имеет с Тенью, и пытаться тянуть в обратную сторону, вдруг чего выудим. — Я же говорил, этим двоим понравится. — Касавир настаивает убрать его из Крепости, отправить в Невервинтер в Храм Тира — и отсюда подальше, и жрецам сподручнее пытаться вылечить, если это вообще возможно. Кана и Невалл хотят притащить жрецов сюда, — она оторвала несколько мотков оплётки с куда большей силой, чем оно того требовало, и вздохнула. — За казнь ты, Хелгар, Нишка и Кара, но вы не в совете и вас не спрашивают. — Какой, нахер, совет. Ты капитан или кто? — Задача капитана пока выяснить, кого перебрехать проще — Невалла, Сэнда или Касавира. Всех вместе точно не выйдет. Надеюсь, к следующей зиме управимся, — улыбка вернулась, всё такая же сияющая. Смахнув верёвочную пыль с бутыля, где ещё плескалось на дне вино, она вернула ему нож и сделала глоток. Причмокнула и встала на ноги. — Иди поспи, ты плохо выглядишь. Ему хватило несколько секунд, чтобы понять, что направилась женщина в сторону подземелья. Ещё несколько секунд, чтобы её нагнать. Она оглянулась через плечо, нахмурилась: — Тебе не надо со мной идти. Правда. — Прикажи ещё мне. — Да толку-то. Охрана пропустила без вопросов — сияющую госпожу вообще мало кто решался о чём-то спрашивать. Впору было подумать, что её героический ореол, созданный обстоятельствами пополам с усилиями остроухого волшебника, был ничем не лучше теней, что отбрасывал Король. На лестнице горел единственный факел, в темнице — не больше. Оставлять полоумного совсем в темноте то ли не решались, то ли не хотели, но и тратить на него освещение не торопились. У дверей к камерам она замерла на мгновение, как будто хотела ещё раз попробовать его прогнать, но потом упрямо мотнула головой и распахнула створку. За ночь пленник осунулся ещё больше. Или так сказывалось отсутствие одежды. По приказу волшебника с него ободрали даже исподнее, и остатки человечности в его голове всё же заставили скрючиться, присесть на скамью и прикрыть причиндалы при появлении женщины. — Доброе утро, Раэль, — на удивление мягко сказала она, подходя к камере. Епископ за ней не последовал, оставшись у входа, наблюдая за всей постановкой из зрительного зала. — Уже утро, тебе отсюда не понять. Как думаешь, солнечный свет тебе поможет? — В чём? — хрипло отозвался пленник. — В голове, может, прояснится. Хоть немного. — Я тебе говорил уже, там прояснилось. Не трать время. Солнце тут не при чём. Она вздохнула, тяжело и обречённо, вновь отпила из бутылки. Подумав немного, протянула бутыль ему. Бывший разведчик смотрел на вино, как на яд, но потом всё же выдернул из её рук и сам приложился, едва протолкнув горлышко сквозь бурьян путанной бороды и усов. Капитан смотрела на него печально и сочувственно. — Тогда что тебе поможет, Раэль? Скажи мне. Не можешь же ты хотеть быть таким? Ты был в Топях, ты всё видел. Ты хочешь такой мир? Мёртвый, поломанный... Где и поговорить-то не с кем? Выпить не с кем? Такой... даже не тёмный или злой, а... скучный? Даже зло, оно на нашей стороне. То, что там — это ничто. Это отсутствие чего бы то ни было. Он ухмыльнулся. Остатки вина текли по шее, по голой впавшей грудине. — Там всё как раз правильно. А хорошо или плохо — это уж точно не нам судить. Не доросли. Так что оставь. Отпусти или убей, только не ври больше. Женщина помолчала, размышляя, добавить ли что-то ещё, но потом кивнула, снова с улыбкой — понимающей и окончательной: — Ладно. Извини. Не могла ж я не попытаться? Отвернулась от решётки и пошла на выход, не сделав ни движения, чтобы забрать у него опустевшую бутылку. Епископ вышел следом, закрыл дверь — но успел услышать звон, когда освобождённое от лишней защиты стекло разбилось о прутья. Посреди лестницы она остановилась и привалилась к стене, не то прислушиваясь, не то просто выжидая. Он встал напротив, терпеливо, скрестил руки на груди. Отблески факела очерчивали её силуэт с одного бока; не женщина, а полумесяц женщины. — Как думаешь, сколько надо подождать? — шёпотом спросила она. — Смотря как и что будет резать. — Его проверяют каждые полчаса. — Это он и сам уж наверно заметил. Так что должен постараться. Синие глаза её в сумраке казались чёрными, только зрачки вспыхивали точками отражённого света, напоминая, что в темноте полукровка видит куда лучше него. — У меня нет времени с ними со всеми спорить. И разбираться с их обидами, что не поступила так, как они считают правильным. — Передо мной оправдываешься? — Нет, перед собой, просто вслух, — ещё один вздох колыхнул обнявший её мрак. — Мне уже месяц снится кошмар. Я в каком-то огромном зале, который вроде и освещён, но при этом освещён... каким-то другим видом тьмы, а не светом. Можешь себе это представить, светящуюся тьму? Вот она там. А я... тоже там. И я всех убиваю. Одного за другим. Всех. Вас всех, понимаешь? Он склонил голову к плечу, пытаясь разглядеть выражение её лица. Не разглядел. Но вновь испытал то самое облегчение, что накрыло его в лесу. — Ты думаешь, что с тобой тоже это происходит? Тень нависла? — А можно не думать? — И что, восторг пробирает? Начинаешь верить, что эта теневая тварь права? Что он — лучшее, что с этими землями происходило? Она усмехнулась на его очевидную издёвку: — Нет. Нет, конечно. Я и во сне-то ничего особенного не чувствую. Убиваю с мыслью, когда же это всё закончится, побыстрее бы... — женщина повернула голову, и отсвет факела упал наконец на её лицо, пустое и серое. — Я как будто вечно на этой самой лестнице. Ничего не вижу, никуда не могу свернуть, ничего не могу планировать, пока наконец не пройду её всю и не выберусь хоть с какой-то стороны. Даже Джерро как будто смирился, что этот проклятый меч привязан ко мне, и оставил мне на своём горбу тащить всё это. Иногда оглядываюсь назад, на всё то, что уже сделано, через что пришлось продираться, и думаю — а какого лешего вы бы делали, если б я не сподобилась из своего болота выползти? — Ты в любом случае не узнала бы, ты бы сдохла. — Это верно, это обнадёживает, — она закрыла глаза. — Проклятие, Епископ, я не хочу это всё ненавидеть... но это так легко. Он молчал, и тишина внутри вполне отвечала наступившей тишине лестничного пролёта. Дубиной бы её огреть, вырубить и в каком-нибудь мешке вынести подальше, да прикопать в пещере, пока всё не закончится. Потом и сама спасибо бы сказала. Нет, поорала бы сначала, ответственная дура, поистерила, что не дал всех спасти, а потом бы успокоилась. — Ну? — прошептала она, не открывая глаз. — Что? — Скажи какую-нибудь циничную гадость. Как обычно. Пожалуйста. — А что сказать? Хочется тебе в пожалейки себя поиграть, так играй. Ещё выжри побольше, чтоб на слезу пробило. С каждым его словом зародившаяся улыбка всё шире расползалась по её лицу. — Да, так в самый раз. И поцелуй, — с вызовом вскинула голову. — Это приказ. — ...Пошла ты. Она и пошла, сама перешагнула разделяющее их расстояние и прижалась губами к его губам. Он не шелохнулся, даже скрещенных рук не разнял, пытаясь понять, что за дьявольщина с ней на этот раз творится. Если суку начали возбуждать подстроенные самоубийства и рассуждения об убийстве всех вокруг, то что ему, радоваться или вешать её, бешеную? Возбуждения, правда, не было. Она и губ-то не раскрыла, языком никуда не лезла, просто стояла, прильнув к нему, не то как к бутылке, не то как к ещё одной стене за опорой. Стояла, пока не засмеялась сдавленно ему в рот, не отстранилась сама. Идиотизм какой-то. И каждый раз такое — каждое касание, не подразумевающее дальнейшее совокупление, вводило его в ступор. Что с таким делают вообще? Скажи что-нибудь, дебил. Или целуй ещё, сам, что тут ещё сделаешь. — ...И что, прям всех убила? — голос его провалился в хрип, но горло он прочищать не решился. — Во сне своём. И меня? Как это умудрилась, интересно? Она задумчиво поджала губы, вспоминая, потом улыбнулась: — Нет, кстати. Тебя там не было. Видимо, ты наконец набрался мозгов, предал нас и сбежал. Занавес. — Ладно, хватит с него, — вздохнула она, начиная подниматься к выходу. — И с тебя тоже, наверное. Но спасибо. — Всё ради Вас, ваше ледство. Он пошёл следом, на тихий отзвук её смешка. Вверх в темноте, в расходящееся утро, мимо охранников, которые вновь ничего не спросили и отсутствие бутылки как будто не заметили. Женщина ни разу не обернулась, двинулась прямо к Крепости. Он свернул к таверне. Всё, сказанное в темноте, в темноте и осталось. Хватит с них обоих пока.***
Паладин появился на третьем стакане. Вырос на входе в полупустой зал, ходячее воплощение мрачного напряжения. Тишина внутри Епископа так ничем и не нарушилась, и на волнах этого спокойствия он почувствовал себя благодушным и щедрым, размышляя, не предложить ли святому воину шлюху за его счёт. Если постараться, можно и тирранку найти. Даже подобающе тощую, чтобы походила. Ограничился ещё одним стаканом. Сэл успел его приволочь, пока паладин шёл через зал прямо к нему. — Пленник убил себя. Епископ пожал плечами, пододвинул к нему стакан: — Помянем? — Охрана говорит, что вы с капитаном последние у него были. — Были. Ты ж её знаешь. Не могла не попробовать упиздеть его до желания исправиться. Когда уходили, он был жив-здоров. Чистая правда. Хотя и было заметно, что паладину она не по душе. На стакан он только глянул, не взял. Епископ свой опорожнил, растягивая процесс, прекрасно понимая, что святой воин не уйдёт. — Он вскрыл себе горло разбитой бутылкой. — А. Да, они распивали. Опять же, ты её знаешь. Это ведь ты слугам сказал из её кабинета и спальни пустые бутылки выносить так, чтоб не видел никто? Капитан у нас пьёт. Можешь, кстати, тоже, не отравлено. И вновь правда. В какой момент осторожное выуживание правды и скармливание её святоше превратилось в столь увлекательную игру? Епископ ухмыльнулся. — Ты спросить у меня что-то хочешь, паладин? Валяй, не стесняйся. Воин вздохнул и вдруг сел за стойку, подтянул стакан к себе. Епископ подпер щёку кулаком, с наигранным интересом глядя на него. — Я... пытаюсь относиться к тебе беспристрастно, Епископ, — протянул паладин. — Видит Тир, ты не помогаешь мне в этом. — Ну знаешь, мне такая любовь из-под палки тоже ни к чему, давай друзьями останемся. — Заткнись, бога ради, хоть раз, — он опрокинул стакан в себя и проглотил настойку залпом. Поморщился, занюхал перчаткой. Повернул голову, вперив взгляд даже не в глаза, а сквозь них, через глазницы прямо в череп. — Давай я спрошу, и покончим с этим. — Валяй, говорю же. — Ты нас всех предашь? Хотелось заржать, но он сдержался. Хотя и скроил рожу такую, чтобы паладин отчётливо увидел, каких трудов ему это стоило. С театральной серьёзностью вдохнул, задержал воздух, выдохнул носом. — А мы знакомы вообще? — он замахал рукой, видя, что паладин хочет возразить. — Нет, ну правда. Давай честно, святоша. Сдохни ты в муках, я только обрадуюсь. Вот рука на сердце, обрадуюсь. Любой из вас, все вы вместе, одной кучей, я даже поссать на ваши трупы не остановлюсь. Хочу ли вас предать? Да. Девять кругов Ада, да, и взорвать эту Крепость, и чтоб вас всех обломками засыпало. Но я не хочу предавать её. Между нами, мужиками, угу? Не хочу и не собираюсь. Разобрались с этим? Паладин молчал, также молча кивнул, встал и убрался. Этого ему хватило. Чистой правды. Мне ведь и не нужно её предавать. Если всё пойдёт и дальше так же, она предаст вас вместе со мной.