Напротив

      Только беседы.       Это негласное правило, это обязательное требование, это – закон, если хотите.       Лизе шестнадцать, когда она приходит впервые – пряча заломленные пальцы в складках черничной юбки, желая сорвать удушающе гладкий жемчуг с горячей шеи; стоит и смотрит, слишком долго не опуская взгляд к чужим глазам, застывшим и остекленевшим льдистым инеем на самом дне.       – Здравствуй, Лиза.       Страх касается её мягко, обжигая низким голосом сквозь дешёвый пластик телефонной трубки и ворочается чешуйчато в горле, и спрятанная в глубине пышных юбок ладонь дрожит, онемением облизывая побелевшие пальцы.       Голос в её голове всегда звучал его ариями.       – Роберт.       Имя перекатывается на языке хрипло и горько, заглушая испуганным писком всю былую браваду у самого входа в покосившиеся соляным слепком здание тюрьмы, – и Лиза видит, как скользит тень сардонический усмешки по сухим губам мужчины.       – Зачем ты здесь?       – Решила навестить Вас.       – Брось, Лиза, я совершил достаточно попыток убийства твоей семьи, чтобы мы могли опустить подобные формальности.       Потрёпанные ботинки мелькают за прозрачным стеклом, и Лиза длинно моргает, роняя хлопьями неожиданную привычность и правильность происходящего, пугаясь жуткого тепла детских воспоминаний и ностальгической влажности глаз.       Сайдшоу Боб прислоняется к деревянной спинке неудобного стула, закинув длинные ноги на хлипкую дощечку, заменяющую им стол, и телефонный провод натягивается, грозясь лопнуть и заставляя Лизу поддаться ближе.       – Не ожидал тебя снова увидеть. Ты необычно подросла с нашей прошлой встречи.       – Зато ты остался прежним.       – Молитвами твоего брата.       Двойное дно сквозит в каждой упавшей фразе, сказанной намеренно добродушным голосом, но Лиза видит, как и без того погасшие глаза его темнеют, покрываясь сеточкой треснувшей льдины.       И от того Лиза молчит.       И приходит каждый день кроме выходных, ровно в три часа по полудню, на пятьдесят восемь минут, правильная-правильная Лиза.       Она помнит, как Сайдшоу Боб жил у них дома около недели, почти всё время проводя с её отцом, но вечерами, когда родители скрывались в спальне, а Барт сворачивался комком под тонким одеялом, закрыв комнату на десяток замков и уложив под подушкой биту для гольфа, а под кровать хоккейную клюшку и включенный телефон – в гостиную спускалась Лиза и застывала в дверном проёме.       У него волосы растрёпанными пружинами торчали дыбом, а длинные ноги свешивались с края потрёпанного дивана – Боб замечал её потемневшим насмешливым взглядом и декларировал шёпотом Шекспира с ней дуэтом.       Лиза прятала пульт с кнопкой от отца и брата, и в последнюю ночь Боб укрывал её одеялом, пока она расчёсывала ему волосы гребнем.       Лиза помнит ограбление, свадьбу, выборы, дамбу, Италию и срезанную кожу лица, она помнит слишком много всего, что стоило скорее забыть – это неизбежно, когда детство склеивается из обломков сотни дней в страхе и болезненном интересе.       Только. Беседы.       Сильная ладонь с музыкальными пальцами поглаживает стекло напротив её лица – Лизе семнадцать, она заканчивает школу, приходит каждый день и даже на рождество, обменяв обед за семейным столом на пластмассовую трубку телефона с низким голосом на том конце, и тёмными глазами напротив.       Лиза почти готова себе признаться.       Она уходит всегда на две минуты раньше.       – Что за недобрый бог заставляет тебя, прелестное дитя, вздыхать по такому¹?..       Лиза застывает, и спина её каменеет       – Хорошие девочки всегда молятся о злодеях, Лиза. Это тоже, своего рода, закон.       а затем она разворачивается обратно и прижимается ладонью к стеклу в ответ.