***
Она расставляет свечи. Проверяет благовония, входит в пентакль. Собранная и холодно отстранённая. Как всегда. Демон возникает по зову без проволочек. — Значит я прав? — Прав. — Она переплетает пальцы на животе в скупом, экономном жесте. — Спасибо, что вызвала. — Ты попросил. — Ты согласилась. — Что-то в нём есть. Что-то особенное. Но этого чего-то она, вопреки попыткам, понять не может. Свечи слегка потрескивают. Он говорит: — почему? — но вопрос остаётся без ответа. — Оправдай моё доверие. Не подведи меня. — Ты оправдала моё. Хоть особого выбора у меня и не было. Она издаёт горлом сухой, почти неприятный звук. — Ладно, — кивает. — Приступим.***
Отстёгнутый ремень глухо звякает о подлокотник кресла. Смотришь в иллюминатор. Сквозь плотный покров тумана город не разглядеть, но ты продолжаешь сверлить ледяное стекло глазами. — Ваши апельсиновый сок и кофе. — Ты неохотно обращаешь внимание. Красная помада улыбается тебе вежливо, и кроме этой кроваво-красной помады ты ничего не замечаешь. Руки с костистыми запястьями ставят на откидывающийся стол чашечку, стакан и блюдце с золотистым круасаном. Из круасана выглядывают сыр, ветчина и зелёный салатный лист. А у тебя почему-то вспотели ладони. — Спасибо, — киваешь. — Кнопка над вашим сидением. — Красная помада продолжает вежливо тебе улыбаться. — Нажмите, и я приду. Самолёт велик. Он рассчитан как минимум на пятьдесят персон, но в нём ты летишь один. Один, не считая экипажа — профессионально обходительных стюардов и стюардесс. Шесть для тебя одного. Шесть. Сколько в дороге? Кажется ты задремал. Не знаешь. Кофе успел остыть. Ты бы мог вызвать стюардессу, но цедишь холодный мелкими глотками, вслушиваясь в мерный шум моторов. Ты не разбираешься в самолётах. Зубы отрывают кусочек теста. Тесто почему-то горчит. Как тебя встретят генералы? Знает ли уже армия, что мчишься на белоснежных железных крыльях её спасать? Спасать из «котла». Снова кусаешь. Глоток. Хватит ли тебе сил? Ты — не Гледстоун. Посох надёжно упакован, завёрнут в экранирующие покровы. Посох — в багажном отсеке. Ждёт. Мысленно повторяешь заклинания. Каждое слово. Белая мгла за окном. Стюардесса меняет чашку. Красная помада улыбается. Она сообщает приятным голосом: летите над океаном. Ты океана ни разу ещё не видел. Ты бы хотел. Отстранённо киваешь. Скоро ты станешь героем. Но ты — один. Бартимеус не поддержал тебя, коллеги прощались холодно. Нет. Ничего. Это изменится. Скоро изменится. Станет совсем иначе. Ладони потеют. Но ты не боишься. Нет. Ты лучше Гледстоуна. Сильнее Гледстоуна. Если не ты, то кто? А ведь всё что угодно действительно может произойти. Самое страшное случается неожиданно. Самое страшное случается, если его не ждёшь, если о нём не думаешь. Ты непонимающе смотришь на маску. Ты непонимающе смотришь на табло «застегните ремни» напротив. Ты непонимающе чувствуешь ладонь на плече. Стюардесса — в соседнем кресле. Она улыбается, но пальцы её дрожат. Всё ведь действительно может произойти. — Пожалуйста, выполняйте мои инструкции. — Что? — Ты в сонном оцепенении. Всё ещё где-то на пути к будущей громкой славе, мысленно ты не здесь. Маску к твоему лицу прижимают насильно. Делаешь вдох. — Пожалуйста, выполняйте мои инструкции. Будто кошмарный сон. Ты ведь был уверен в собственной безопасности. Мчишься стрелой к земле. Мчишься не ты — самолёт. Ну, а ты? — бессилен. Сковывающее бессилие. Посох в багажном отсеке. Да и что бы ты сделал с посохом? Дышишь. И кажется читаешь молитву. Впрочем не так. В богов ты не веришь, молитв не знаешь, но просишь кого-то, кого-то близкого — просто забрать отсюда. Мысленно повторяешь. Снова и снова. Твоё бессилие. Рёв, тишина и ужас. Ниже и ниже. Если бы ты только не отослал рабов. Если бы только мог… О чём ты мечтал? О славе? О том, как в одиночку одержишь победу в войне? О том, как полягут враги? О том, как благодарные солдаты будут нести на руках домой? Ты смотришь на стюардессу в соседнем кресле. Красной помады под маской теперь не видно, и ты наконец замечаешь её лицо. Бледное лицо. Какое-то по-детски округлое. С большими-пребольшими глазами. Девочка-простолюдинка. Но и она больше тебя о небе стократно знает. А ты? Бессилен. И всё что угодно может произойти. Только не с тобой. Дальше ведь, хуже некуда? Корпус самолёта вокруг дрожит. Тоже дрожишь, задыхаясь от страха. Лучше Гледстоуна? Ты? Глупый мальчишка. Даже не можешь себя самого спасти. Даже не понимаешь на самом деле, что происходит. Знаешь одно. Что погибнешь здесь. Знаешь: Британская империя войну проиграет. Но тебе почему-то не жаль. Совсем. Жалеешь в последние секунды ты о другом. Что выплеснул кофе в лицо раба. И что Бартимеус твоих извинений потом не принял.***
Ох, как красиво он падал. Ох, как живописно. Я провожал его задумчивым взглядом с мрачной улыбкой. Ниже и ниже. Никогда не любил человеческие машины. Ненадёжные человеческие машины. Но следовало признать: погибали они красиво. Шоу пришлось по вкусу. Шоу пора заканчивать. Рассчитав траекторию и момент, я запустил конвульсии в правый борт. И так разваливавшийся на части, корпус с ужасающим треском сдался.***
А ведь всё что угодно может произойти. Неотвратимо, стремительно. Ты позабыл о маске. Ты закричал от страха. В не поддающейся здравому смыслу животной панике ты отстегнул ремень. Но бежать было некуда. Негде спасаться. В небе куда помчишься? В небе над океаном. В небе, в котором разваливался на части твой самолёт. И внезапно — руки. Руки подхватили, прижали. Ветер в лицо. Страшный удар, ругань над ухом. Ты продолжал кричать. Разум не успевал осмыслить происходящее, горло саднило, ужас сковал, но ты продолжал. На визгливой ноте. Ты продолжал, ещё не понимая, что смерть без тебя сегодня ушла. Ни с чем. А потом на ухо тебе ворчливо произнесли: — Слушай, заткнись, будь добр, — И ты не на долго решил, что и правда умер.***
Мы дрейфовали на твёрдой воздушной подложке над океаном. На то, чтобы успокоить мальчишку, ушло минут пятнадцать — не меньше. Он не соображал и пребывал, судя по всему, где-то на грани смертельного безумия. Профилактические встряхивания действенными не оказались, а вот окунание пошло пацану на пользу. Воплями он во всяком случае захлебнулся вместе с солёной водичкой и наконец-то прокашлял: — как? Вот это уже было почти осмысленно. Это уже было практически то, что нужно.***
— Я же отпустил тебя. Ты же в ином… — …может пообщаемся там, где посуше, а? Ты не знал, остров то был, был материк или какое другое место. Просто упал на песок без сил. Заслоняя собою солнце, прямо над тобой возвышался мальчик. Шок отступал. Неверие тоже блёкло. Вопросы оставались. Страх не исчез, равно как и образ лица под маской. — Там ведь оставались другие люди. — Ты выдыхаешь резко. Ты должен быть безмерно благодарен, должен быть счастлив и слаб. Но ты почему-то в ярости. — Прочие не в счёт. — Не в счёт? — Голос осип. Мальчик бесцеремонно прерывает попытку сесть. — Я — не железный. И я — один. — Посох. — Забудь. — Мальчик садится рядом. Долго молчит, отстранённый. — Так как? Он даже не смотрит. Протягивает взявшийся будто из неоткуда конверт с отстраненным: — на. «не могу сказать, что горжусь вами, Мендрейк. Всё же вы разочаровывали меня. Но я бы не желала вам той участи, которую вам избрали. Вы стали слишком могущественны и это прекрасно знаете. Слишком могущественные неугодны. Возвращаю вам вашего раба. Его поручение полупостоянно. С этого момента он в вашем полном распоряжении. Начните новую жизнь подальше от Британской империи». Ты обессилено роняешь письмо на песок. Эти сухая манера и угловатый почерк тебе как никому знакомы. — Значит катастрофа не случайна? — Можешь спросить только усталым шёпотом. Мальчик пожимает плечами. — А я тебя не предупреждал? Ты в отстранении смотришь на океан. На океан, который мечтал увидеть. — Следует признать, я ошибался в ней, — произносишь наконец, пропуская песок сквозь пальцы. — Следует признать, — откликается эхом мальчик, — что я не ошибся вчера. А ведь всё что угодно может случиться вправду. Мальчик и мёртвый для всех волшебник глядят на воду. Оба ещё не знают, что будет дальше. Но оба понимают, что в этом огромном мире может случиться всё. И столько ещё не сказано. Только говорить оба пока не могут. А кофе Бартимеус всё же тебе простил.