Выжженная земля

      Августовская ночь — прохладная и неприветливая — неожиданно быстро опустилась на затерянный в акрах кукурузных полей где-то на востоке Канзаса городишко, делая его ещё более неприметным и мрачным. Медвежьих углов по всем штатам найдётся с лихвой, но вот именно Канзас — в самой середине страны, далеко от всего на свете — это такая дыра, что глуше ещё поискать надо. Большинство людей и не догадывались, чтó происходит в захолустьях, где установка водонапорной башни на выделенные штатом деньги, казалось бы, единственное громкое событие за всю историю существования. А Рид знал какой обманчиво спокойной, точно ядовитая змея, бывает тишина в таких местах. Особенно по ночам.       Сегодняшняя ночь отвешивала мокрые пощёчины редкому прохожему, неслась с ветром дальше на отшиб и разбивалась, падая на лохматые кукурузные стебли, подбирающиеся к истёртым ступеням. Ночь проникала внутрь церкви — такой крошечной, что в ней могло поместиться одновременно не больше одного прихода — вместе с дождливой влажностью и запахом сырой земли. Стучала в останки окон мелкой изморосью, свистела ветром в покосившейся башне над скрипучими потолочными балками, скапливалась в своде крохотного зала.       Она наваливалась на плечи равнодушием и вялостью, будто старый приятель, перебравший вечером в баре.       Рид разлепил тяжёлые веки, уставившись в деревянный потолок с колыхающейся от сквозняка пыльной паутиной. Затылок упирался в неудобную спинку полинявшей скамьи. Голова казалась ватной и неподъёмной; назойливо пульсировала притуплённая боль. Проспиртованные мысли плавали в ней неохотно, неповоротливо сталкивались друг с другом, создавая глухой шум, который в свою очередь сливался с монотонным шумом дождя за хлипкими деревянными стенками.       Гэвин зажмурил глаза в попытке остановить алкогольное головокружение, подтянул к себе початую бутылку виски — далеко не первую за этот слишком долгий вечер — и прижался ртом к прохладному горлышку. Терпкая жидкость провалилась по пищеводу в пустой желудок, обжигая плоть изнутри, а по рукам и ногам взамен расползлось вязкое тепло. Рид расслабил плечи, игнорируя сквозняк, закинул ноги на спинку соседней скамьи и поднял бутылку на уровень глаз, бездумно созерцая плещущийся о стекло виски.       Шаги у входа он скорее почувствовал, чем услышал, но оборачиваться не стал. Только недовольно поморщился и сделал ещё один глоток.       Коннор неспешно прошёл вдоль рядов скамеек для прихожан, с интересом осматривая почти пустое помещение и ловко переступая валяющийся под ногами мусор. Половицы тихо скрипели под его ботинками. Гэвин скользил пьяным вязким взглядом по высокой фигуре. Ткань дурацкой конноровской ветровки на плечах блестела от влаги, как и его волосы, в темноте казавшиеся угольно-чёрными.       — Что, священная земля на тебя не действует? — Выплюнул Рид, едва ворочая языком.       Коннор зачем-то провёл ладонью по пыльной поверхности кафедры священника и шагнул дальше, теряя к ней всякий интерес.       — Как видишь, я не загорелся.       Рид скривился и залил клокочущую внутри желчь дерьмовым виски.       Коннор остановился в противоположном конце зала возле жестяной закопчённой бочки, внутри которой вяло догорал строительный мусор. Пора было подкинуть дровишек, чтобы не мёрзнуть. Впрочем, виски пока отлично справлялся с этой задачей.       Рид расправил плечи под грубой кожаной курткой — которую честно отжал у мужика, попытавшегося наехать на него в баре в Техасе, — наблюдая за тем, как Коннор подержал ладони над костром (будто бы мог почувствовать его жар), а затем устроился рядом с окном, тонкая деревянная рама которого удерживала уцелевшие пыльные стёкла. Он задумчиво разглядывал что-то снаружи; на лицо ложилась тень, а затылок подсвечивался тёплым оранжевым сиянием.       — Ты ещё помнишь хоть одну молитву? — Спросил вдруг Коннор, не поворачивая головы, точно обращаясь к кому-то на улице.       Гэвин почувствовал, как к горлу начал подкатывать ком и устало откинул голову обратно на жёсткую спинку.       — Нет. Я не верю в это бесполезное дерьмо.       — А во что веришь?       Рид пьяно ухмыльнулся и сделал обжигающий глоток. До сих пор в голове крутилось наивное предположение, что ему удастся избежать эфемерных бесполезных разговоров.       — В рок-н-ролл, — хохотнул он, удобнее устраиваясь на скамье. — И в то, что мёртвые не возвращаются.       Коннор перевёл на него задумчивый взгляд. Гэвин вперился в него своим так, словно наводил дуло пистолета и готовился спустить курок. В голове было гулко и размыто.       — Возвращаются. Тебе ли не знать?       Зубы сжались сами собой.       У Коннора печальная улыбка, растрепавшиеся волосы и очень бледное лицо. Возможно, Риду только казалось. Возможно, отравленный алкоголем и куревом разум пытался достроить детали внешности. Подбить их под образы из своих прокля́тых снов.       — Мне ли не знать, — согласился Гэвин. — Мёртвые должны оставаться мёртвыми. Никаких переменных.       Коннор коротко нахмурился, отклеился от стены и бесшумно подошёл к нему. Взгляд его был спокойным и внимательным, когда он опустился на скамью рядом, но на достаточном расстоянии. Гэвин хмуро покосился в его сторону, игнорируя тянущий дискомфорт в области сердца, и поставил на свободное место между ними бутылку, словно пытаясь ей отгородиться.       Какая абсолютно не смешная аллегория всей его жизни.       — Ты считаешь меня мёртвым? — Вкрадчиво спросил говнюк, удивлённо приподняв брови.       Рид зябко повёл плечами и с трудом подавил желание сходить к машине за дробовиком.       — Его, — он сосредоточенно прикрыл глаза, будто бы это помогало выталкивать застревающие в глотке слова. — Его считаю. А что ты́ такое я в душе не ебу.       — Понимаю.       Гэвин закатил глаза.       — О, вряд ли.       — Страх перед неизвестным мешает людям принять тот факт, что у мира, в котором они существуют, гораздо больше граней, чем кажется.       Хотелось протянуть руку к бутылке и сделать глоток. Останавливало лишь иррациональное чувство того, что она удерживает какую-то невидимую стену между ними. Рид пошарил рукой в кармане, выудил старенькую зиппо и бездумно пощёлкал крышкой.       — Я принимаю, как видишь.       Дождь усиливался. Холодные капли залетали внутрь церкви, хлëстко разбивались о пыльный пол.       Коннор вздохнул, как в один из тех моментов, когда Рид нёс ерунду, соревнуясь в болтливости с радио в машине.       — Ты принимаешь это однобоко, — отозвался он твёрдо, но с ласковой снисходительностью. Гэвин уже давно бы вызверился, если бы не способность Коннора действовать на него, как флейта факира на змею. — Только в угоду своим принципам. И не видишь простых вещей у себя под носом. Ты выбираешь неведение и безопасность. Дно — самое безопасное место, потому что дальше падать уже некуда. Не нужно переживать из-за того, что случится, потому что всё случилось уже вчера.       Рид заторможено нахмурился.       — Что случилось?       Коннор легко пожал плечами в ответ.       — То, что привело меня к тебе. Вместо этого тебе стоит подумать о своëм будущем.       — А я что по-твоему делаю? — Развязно ухмыльнулся Гэвин, наплевав на одному ему видимые границы и неаккуратно хватая бутылку.       Алкоголь уже не лез. Хотелось выбраться из этой дыры, подставить лицо под дождь и постоять так несколько минут. Выкачать из головы все мысли и позволить себе принять происходящее. Хотелось чувствовать себя живым и лёгким, но Рид чувствовал себя идиотом.       Коннор развернулся к нему лицом, подперев голову рукой. В полумраке у него огромные зрачки, тёмные неподвижные глаза, в которых яркой искрой отражался выскакивающий из зажигалки язычок пламени. Он быстро облизнул губы; такой быстрый, человеческий — привычный, твою мать — жест, который уколол в самое сердце. Риду отчаянно захотелось взять его за подбородок, задрать голову и с оттяжкой поцеловать.       Новый глоток приблизил и без того подкатившую к горлу тошноту.       — Ты ищешь пути побега,— спокойно сказал Коннор, чуть нагнув голову, глядя, как Гэвин вытирает губы рукавом с грубыми выцветшими нашивками. — Оправдание своему упрямству. Ищешь спасение в дерьмовом виски. И причины не задавать вопросы, потому что знаешь, что ответы перевернут твою жизнь.       В какой-то момент Гэвину начало казаться, что весь этот абсурдный разговор происходит в голове, в его пьяном сознании. Иначе он не мог объяснить себе, почему до сих пор не застрелил сидящего напротив Коннора и не застрелился следом сам.       Он опустил ноги, сгорбился, облокотившись локтями на колени. Устало потёр глаза.       — То есть по-твоему я должен смириться с тем, что похоронил тебя полгода назад, а теперь ты сидишь тут, живой-но-это-не-точно?       Гэвин выжидательно покосился на собеседника. Коннор снова пожал плечами.       — Смирение вообще полезная вещь.       — Тогда смирись с тем, что мне на всё насрать.       В наступившей тишине послышался далёкий раскат грома.       Коннор перетёк из одной позы в другую, откинувшись спиной на скамью. Пару минут он задумчиво созерцал покосившийся крест над столом, заменяющим алтарь. Потом взял бутылку, повертел её в руках и отпил виски. Все его движения были такими привычными, такими естественными, будто перед Гэвином и правда сидел всё тот же Коннор.       Друг.       Напарник.       Очень близкий человек.       В это было так легко поверить, если бы изредка не проскальзывало в его образе что-то, что заставляло ощетиниваться всё ридовское нутро. И он пристально наблюдал, силясь понять, что именно это было.       Коннор вдруг протянул руку, накрыл ладонью грубые, вечно перемотанные пластырями, пальцы Гэвина и тихо утвердительно произнёс:       — Ты скучал по мне.       Рид заторможено хлопнул глазами, затем, опомнившись, отдёрнул руку и зарылся пальцами в волосы.       О, он не просто скучал. Он зверски скучал. Такого паршивого чувства он ещё ни разу за всю свою поганую жизнь не испытывал — будто ещё чуть-чуть и он к херам вылезет из собственной шкуры, обугленный, полудохлый и едва дышащий.       — Какого это — быть мёртвым? — Поинтересовался Коннор, незаметно придвинувшись ближе.       Рид не поднял на него глаза. Ему вообще не хотелось говорить. Его сердце ныло, как от синяков.       — Ты мне скажи.       — Мне хочется услышать тебя.       — Я не умирал.       Коннор кивнул и осторожно вплёл пальцы в волосы на затылке Рида.       — Не умирал. Но и в том, что ты жил, я не уверен. Кто ты? Бывший священник, который охотится на нечисть? Преступник, вынужденный каждый день натягивать шкуру пастыря? Отчаявшийся человек, совершивший преступление? Слишком рано повзрослевший ребёнок? В какой из этих моментов ты по-настоящему жил?       Гэвин с трудом выпрямился, устало взглянув на Коннора. Тот глядел в ответ, сидя так близко, что можно было прикрыть глаза и беспомощно прижаться лбом к его лбу.       — Ты пропустил один.       — Хм?       — Я — человек, который вмазался в самого охуенного парня во всей Америке. И я действительно жил до того момента, пока его не закопали.       Коннор поджал губы, будто и сам сожалел о своей смерти.       — Но я здесь, теперь ты знаешь.       Рид поддался пьяному порыву и неловко провёл кончиками пальцев по прохладной гладкой щеке.       — Я знаю лишь то, что люди не воскресают.       Коннор едва заметно кивнул, смазывая прикосновение.       — Не все.       Рид отстранился, и в тот же миг за окном вдруг беззвучно сверкнула молния. Яркая вспышка, казалось, на секунду стёрла все тени предметов, даже самых мелких, оставляя пространство стерильным, совсем неживым. В этот миг Гэвину показалось, что Коннор тоже исчез, и это напугало его сильнее, чем он готов был признать.       Как только церковь погрузилась обратно в темноту, а следом прогремел мощный раскат грома, Коннор, до того сидевший неподвижно, плавно поднялся на ноги, стряхнул с плеч ветровку и принялся одну за другой расстёгивать пуговицы на своей клетчатой рубашке.       Гэвин хмуро следил за его ловкими руками; заторможенный алкоголем мозг слишком медленно обрабатывал простейшую информацию. К тому моменту, когда рубашка полетела на пол, Коннор мягко толкнул Рида назад, вынуждая откинуться лопатками на спинку скамьи, а сам оседлал его бёдра, держась руками за плечи.       У него сухие губы и горячее, как дотлевающие угли, дыхание. Гэвин чувствовал на своей шее жалящие поцелуи. Чувствовал руку, сжимающую волосы на загривке. И к херам летящий самоконтроль.       — Какого хрена ты творишь? — Процедил он сквозь зубы.       Коннор плавно двинул бёдрами, вжимаясь в пах. Рид инстинктивно обхватил его талию руками, и это стало его ошибкой. Потому что невозможно было удержаться и не провести ладонью по жёсткой гибкой спине.       — Я тоже скучал, — прошептал Коннор, прижимаясь лбом к его виску.       Всё это было слишком. Слишком! Рид смазано провёл раскрытым ртом по его шее, прихватывая зубами нежную кожу за ухом. Если бы он не вылакал столько виски, у него давно бы член стоял колом. Ощущения в общем были расплывчатыми. Какими-то неясными, не до конца оформившимися. У них ведь раньше ничего не было. То есть, что-то наклевывалось, но потом Коннор умер, и всё пошло по пизде.       Рид с трудом оторвался от желанных губ, пытаясь привести мысли в порядок. Голова начинала медленно раскалываться, перед глазами плыло. Коннор кинул на него быстрый взгляд и потёрся носом о щетину. Руки его принялись ловко расстёгивать ширинку.       — Не-а, приятель, — криво ухмыльнулся Гэвин, покачав головой. — Не знаю к чему ты меня пытаешься склонить, но так это у тебя не выйдет.       Коннор вздохнул, взяв в ладони его лицо и погладив большим пальцем скулу.       — Я не демон, чтобы тебя к чему-то склонять.       Гэвин болезненно хмыкнул, всеми силами постарался прогнать упрямо лезущие в голову мысли.       — А кто тогда? Поехавший ангел? Начнёшь сейчас петь диснеевские песни за добро? Скажи мне уже прямо, что ты за тварь.       — Тебе нечего бояться. Я всё тот же, только лучше. Я не за добро и не за зло, я мыслю другими категориями.       Гэвин бы расхохотался в голос, если бы его так сильно не тянуло сблевать под лавку весь выжранный виски.       — Так не бывает, детка. На чьей ты стороне?       Новая, не такая сильная, как предыдущая, вспышка молнии вновь на секунду озарила пространство. Коннор поднял на него глаза, и улыбка тронула его губы.       — На твоей. А ты на чьей?       И тут Рид понял — глаза! Все дело было в глазах, — они были абсолютно неподвижны, безжизненны, не излучали ни малейшей теплоты тех глаз, в которые он влюбился несколько лет назад. Он пристально всматривался в лицо напротив, изо всех сил стараясь найти что-нибудь знакомое, но ничего не находил. Какой бы идеальной ни была оболочка, Коннора в ней уже не было.       Гэвин хмыкнул, отстраняясь.       — Я на стороне здравого смысла,— сказал он, нетвёрдо поднимаясь на ноги. — И он подсказывает мне, что трахаться с мёртвым парнем в старой церкви — дерьмовая идея.       Коннор молчал, наблюдая за тем, как Рид поправляет на себе косуху, подхватывает бутылку с недопитым виски и, пошатываясь, уходит прочь. Гэвин держался расслабленно — насколько мог в своём нынешнем состоянии полнейшего раздрая.       Позади послышался скрип, и в спину прилетел смешливый оклик:       — Когда ты к нему прислушивался, Гэвин?       Рид обернулся в дверях, криво ухмыльнулся и пожал плечами.       — Ну, когда-то же надо начинать.              Церковь выплюнула его наружу, как засидевшееся в чреве дитя. Гэвин остановился недалеко от ступеней, запрокинув голову и подставляя горящее лицо мелким каплям дождя. Вокруг на много-много миль была лишь пустота шелестящих на ветру кукурузных полей и длинная лента дороги, уползающей за пригорок. Сквозь плотные острые листья виднелся продолговатый глянцевый бок его «импалы», пустое пассажирское сидение которой до сих пор отзывалось тупой болью в груди.       Всё это было так просто исправить. Достаточно лишь сделать шаг обратно. Протянуть руку. Поверить. Вера — это спасение, ибо без веры мы блуждающие во тьме. Но не всякая вера истинна, а только та, что идёт из сердца твоего. Так говорил отец Майкл, пока обучал зелёного Рида искусству проповеди, перезаряжая дробовик.       Во что всем сердцем верил Рид?       В рок-н-ролл. А рок-н-ролл держится на максимализме, как религия на вранье.       Максимализм в Гэвине всегда бил ключом.       Он пьяно оскалился, сделал пару шагов в сторону и, всё ещё держа бутылку одной рукой, неловко оторвал внушительный кусок от своей футболки. Хмурясь и сосредоточенно прикусывая кончик языка, он смочил длинный лоскут жидкостью, кое-как запихнул его на половину в бутылку и, выбив пламя из зажигалки, поджёг запал.       Пламя хищно вгрызлось в ткань; понаблюдав с секунду, Рид развернулся к безмолвной старой церкви, размахнулся и швырнул самодельную гранату в зияющую темноту дверного проёма.       Иссохшая деревянная церквушка вспыхнула мгновенно. Высвободившись из бутылки, ярко-оранжевое пламя, точно живое существо, поползло вглубь здания по полу, а уже спустя несколько минут жадно пожирало стены, крышу, вырывалось из узких окон башни, тянулось вверх, облизывая столб проржавевшего креста. Гэвин наблюдал за пожаром отстранённо, будто бы извне своего тела. И ждал.       Ждал, пока из оранжевого беснующегося марева неспешно выйдет высокая фигура и остановится у входа, привалившись плечом к хрупкой горящей стене, наблюдая за ним в ответ чёрными, как выжженная на утро земля, глазами.