Красная Шапочка

Гэвин натягивает поглубже капюшон, спасаясь от капающей откуда-то сверху грязной воды — он и рад, что додумался в последний момент натянуть толстовку под куртку, и чувствует себя до крайности нелепо. Он будто долбаная пародия на Красную шапочку в своем бордовом капюшоне и с корзинкой пирожков. Правда, вместо леса у него заваленная мусором подворотня, куда при всем старании не дотягивается свет от фонаря на углу, где воняет кошками и тянет гнилью из самого нутра города. Гэвину кажется, он уже и не помнит воздуха без этой примеси разложения — кажется, он так привык, что уже и не может дышать ничем другим. А вместо пирожков в его корзинке печенье с предсказанием — в каждой печенюхе аккуратно свернутое пожелание счастья, и Гэвин без понятия, как Ричи их туда запихнул, ему наплевать, но «пирожки» для бабушки Ван заставляют его чувствовать себя еще тупее. Корзинка легкая до отвращения, так что на дно Гэвин положил пистолет. На всякий случай. Холод пробирает до костей. Под подошвой хрустит стекло, Гэвин вздрагивает от резкого звука, волосы на затылке встают дыбом, а свободная рука сама тянется к корзинке: тень вырастает из-за мусорного бака, в полумраке она кажется огромной, и Гэвину мерещатся острые когти, волчьи зубы, и на мгновение он почти чувствует, как они разрывают его плоть. Иногда ему интересно, сколько частных детективов нашли свою гибель в таких подворотнях города, на дне контейнеров с гнильем или по частям в размякших картонных коробках. Иногда ему это совсем не интересно — вот как сейчас, когда голубые глаза светят на него фонариками из темноты, отражая скудный свет. Гэвин вздыхает. Чертовы фейри. Чертовы. Фейри. — Ты опоздал, — бормочет он укоризненно, — Рич… «Волк» стряхивает влагу с плаща, и никаких когтей у него, конечно, нет — он и без когтей свернёт любому шею, легко, — и вид у него совсем не виноватый, хотя Гэвин до сих пор не догоняет, как кто-то настолько педантичный может постоянно опаздывать. «Это потому что мир несовершенен, — говорит обычно Ричи. — Я-то все планирую идеально». Ага. «Чайный домик» бабушки Ван обходится без вывесок, и на освещенной улице нет завлекательных указателей в этот переулок: неприметная железная дверь зажата между улепленной рваными бумажными объявлениями стеной и металлической решеткой, за которой клубится наполненная загадочными влажными шорохами тьма. Кто вообще будет читать тут объявления, думает Гэвин, перекладывая корзинку из одной руки в другую, — кому тут интересен съем квартиры или аренда автомобилей? Может, когда-то на месте этой грязи и разрухи была оживленная улочка? Может, тут была жизнь, а не останки, выплюнутые большим городом? Все может быть. Гэвин сжимает и разжимает пальцы, чувствуя за спиной успокаивающее и поддерживающее присутствие Ричи, и стучит в дверь. Условный стук глухо разносится по переулку, отражается от обшарпанных стен и окончательно глохнет в куче мусора. Ожидание тянется, тянется, тянется, пока Гэвин теряет терпение и последние жалкие крохи тепла под одеждой, а дверь по-прежнему заперта. Так что Гэвин стучит еще раз, теперь громче, и под его кулаком дверь вдруг приоткрывается — с душераздирающим скрипом. Полоска темноты воняет чем-то восточным и слащавым, запах неожиданный, но уместный, как ароматизатор в засраной машине или бальзамирующий раствор в морге. — Дерни за веревочку, — бормочет Гэвин, ладонью нажимая на створку. Оборванные красные иероглифы по бокам двери шуршат на ветру, и ему вдруг становится жутко — жутко сделать шаг вперед. — Дверь и откроется… Такие как бабушка Ван никогда не забывают запереть заднюю дверь. Рука ложится на его плечо, теплая даже через несколько слоев одежды, а следом Ричи настойчиво отодвигает его и исчезает в черном дверном проеме. Гэвин слышит щелчок предохранителя, шагая следом за ним. Внутри не так темно, как казалось снаружи: тени мечутся по стенам, запутавшись в бамбуковых шторках, преграждающих коридор — деликатный шорох бамбуковых кусочков скребет по нервам, пока они проходят одну комнату за другой в этом бесконечном лабиринте из одинаковых псевдовосточных коробочек. У Гэвина рябит в глазах от атласных занавесок, дешевых свитков с пандами и «роскошных» этажерок, стоящих прямо на продавленном линолеуме. Они не встречают ни единой живой души. Мертвой, впрочем, тоже. В это время суток тут должно быть полно девочек (и мальчиков) и клиентов, и в душе Гэвина все сильнее нарастает ощущение, что они в ловушке, что они были дураками — точнее, он был дураком, — когда соглашались на эту встречу, что наверняка бабушка Ван, старая грымза, ждет их с полудюжиной убийц, а они сами идут к ним в лапы, да еще и деньги с собой принесли… Впереди оказываются затянутые очередной бамбуковой шторкой двери в кабинет старухи, и Гэвин почти хватает Ричи за плечо, чтобы остановить. Но тот сам останавливается как вкопанный: Гэвин едва не врезается в него, открывает рот для ругательства, или панического вопроса, или… И закрывает. Пауза длится. — Коннор, — шипит Гэвин наконец. Ему хочется сплюнуть — пола это все равно не испортит. Коннор сидит на резном столе, покачивая ногой, и будто бы ждет их. Он чудовищно не подходит всей обстановке — в своем сером костюме с белоснежной рубашкой, со своей идеальной стрижкой. Его взгляд такой же острый, как его зубы, когда он приветливо улыбается им. Дым от сигареты поднимается причудливыми завитками, переплетается с сизым дымом от стоящей на столе курильницы. Зрелище завораживает. — Привет, — говорит он ласково, — детективы. Пиздец, думает Гэвин, охотник сожрал бабушку. Как бы он не сожрал и шапочку с волком. Ствол с глушителем непринужденно лежит рядом с рукой Коннора, так что сейчас Гэвину не хочется делать резких движений. Что беспокоит — это что Гэвин не видит второго ствола. — А где бабуля? — спрашивает он вслух, отчаянно жалея, что не достал пистолет заранее. — Она не придет, — улыбается Коннор. Он слишком довольный, слишком сытый. Возможно, действительно ждал их — этот осведомленный засранец и не на такое способен. — У нас с ней встреча, — роняет Ричи. Его холодный взгляд не упускает ни единого движения, скользит и по расслабленной позе Коннора, и по его упирающейся в край стола руке, и второй руке с сигаретой между пальцами, и по лицу — а может, это Гэвин пялится, потому что как не пялиться?.. — Встреча не состоится, — сообщает Коннор все тем же доброжелательным тоном. Сказка идет не по сценарию, но все идет не по сценарию, когда рядом Коннор. При этом сукином сыне даже вода в раковине упорно закручивается не в ту сторону, как в долбаной Австралии! — И почему же? — цедит Гэвин, хотя и так догадывается, какой будет ответ. Они все поставили на эту информацию, у них заняло дни устроить это «свидание» и уговорить бабку поделиться бесценными знаниями, а теперь говнюк сидит тут, как наследник престола, в своем дорогом костюме среди всей этой блестящей дешевки, самодовольный и ни о чем не сожалеющий — и смеется им в лицо. Гэвину хочется орать. — Она закрыла бизнес, — Коннор подносит сигарету к губам, с видимым удовольствием выдыхает дым, — минут за двадцать до вашего появления. — А ты тут совершенно не при чем? — Гэвин сжимает зубы так сильно, что стоит подумать о коронках. Вместо этого он думает о коронках кое-кому другому. — Не повлиял на ее планы? — Только не говори, что ты тут по работе, — вмешивается Ричи, — это же бордель. Коннор задирает брови, и его насмешливый вид превращается в откровенно глумливый. — Хочешь сказать, вы тут не по работе? — тянет он и наконец обращает внимание на корзинку. — Пирожки? Мне? Он поднимает на Гэвина выжидательный взгляд. Чертов сукин сын! Больше всего Гэвину хочется швырнуть корзинку ему в лицо — им нужна была эта информация, нужна! — а ублюдок испортил все и развлекается. Но он достает одно печенье и кидает Коннору. Тот, к огромному сожалению Гэвина, ловит подарок. Разламывает печенье, и крошки падают на грязный линолеум, обнажая свой маленький соблазнительный секрет. — Хорошее предсказание от старины Франклина, — Коннор разворачивает купюру, разглядывая так, словно она фальшивая или на ней действительно написано предсказание. — Наверняка к удаче. И, пока Гэвин бурлит от ярости, он достает из кармана крошечную флешку, засовывает ее в уцелевшую половинку печенья и кидает назад. Гэвин едва успевает вскинуть руку, чтобы поймать. Куски печенья рассыпаются в его ладони. — Возможно, тебе тоже достанется доброе предсказание? — спрашивает Коннор. Голос у него такой, что у Гэвина вся кровь приливает к лицу. — И что-нибудь для твоего милого напарника? Ричи бормочет что-то себе под нос, но Гэвин видит, как краснеют острые кончики его ушей, — а потом он просто закатывает глаза, подходит к столу и берет пистолет, моментально ставя оружие на предохранитель и засовывая за пояс брюк сзади. — Хватит дурачиться, а? Что, нельзя было сказать? Коннор непринужденно пожимает плечами, не делая попыток вернуть свой ствол. — Я узнал только утром. — Утром я был дома! — возмущается Ричи. Но его рука как будто нечаянно ложится Коннору на колено, и у Гэвина внутри все вспыхивает. Он тоже утром был дома, и ему тоже ничего не сказали. — Ты опоздал к завтраку, — говорит Коннор. Это очень похоже на Ричи, однако Гэвин благоразумно молчит. Он-то к завтраку тоже опоздал. Теперь, когда флешка у него, да и пирожки все еще в корзинке, окружающий мир уже не кажется Гэвину таким беспросветно мрачным. Старая лепреконша была злобной тварью, сутенершей и убийцей, неудивительно, что ее кто-то заказал. И неудивительно, что вышеупомянутый кто-то пошел к Коннору: этому сукину сыну положить на удачу любого лепрекона, даже с таким огромным горшком, как у бабушки Ван. Удача и неудача скатываются с него, как дождевая вода с лакированной дорогой тачки. Судьба горшка бабки Ван интригует Гэвина пару секунд, образы золотых монет мелькают перед внутренним взором, а уши наполняет звон, — а потом он выкидывает это из головы. Потому что Ричи целует Коннора — их губы сталкиваются, жадно и нетерпеливо, языки переплетаются, эротичность зрелища заставляет воздух в комнате сжиматься вокруг Гэвина. Ричи обхватывает лицо Коннора ладонями, прикусывает нижнюю губу — забытая сигарета падает на пол, прожигая дыру в линолеуме… Гэвин моментально вспоминает во всех подробностях прошлую ночь: и эти стройные ноги, сжимающие бока Ричи, и охуенную спину Ричи, всю в родинках, с перекатывающимися под кожей мышцами, и его не менее охуенную задницу, и низкие стоны, которые Коннор издавал — кажется, у него до сих пор хриплый голос именно из-за этого. Любой опоздал бы к завтраку, любой. И сейчас Гэвин просто не может остаться в стороне. Шторки шуршат, когда он двигается с места — подается вперед, в несколько шагов преодолевая расстояние, а в следующий миг его руки на бедрах Коннора, губы на его шее. Коннор пахнет сигаретным дымом и местными благовониями, а еще немного одеколоном Ричи и деньгами, и от этой смеси запахов Гэвин готов кончить, не прикасаясь к себе руками. Фейри положено быть красивыми, но даже для фейри он слишком сексуален. — Где ты его прячешь? — шепчет он Коннору на ухо. — Прячу что? — Ты знаешь, — руки Гэвина скользят выше, на спину, но тонкая рубашка не скрывает кобуру, там и зажигалки не скрыть. Зато Гэвин чувствует мышцы, горячее тело под ладонями. — Второй пистолет. — Ты там еще не был, — самодовольно произносит Коннор, и глаза у него темные-темные и наглые-наглые, и Гэвин буквально тонет в них на несколько секунд. — Готов исправить это прямо сейчас, — предлагает он. Сейчас он и правда готов. Исправить. — Как же гонорар посреднику? Мы честные парни, ты достал нам то, что мы хотели, и почти не взял денег… Я готов оплатить натурой прямо сейчас.