***
Вернёмся на сорок восемь лет назад. Молодому Кионсу всего восемнадцать, но он, в отличии от своих сверстников, старающихся выбиться в епископы, хочет оставить Дему. К двадцати годам, собрав максимум информации о Траншее, Кионс, прихватив с собой двух, появившихся за это время, единомышленников, совершает побег. Они втроём путешествуют по неизведанным горам, практически непроходимым лесам, проходят около озера, напичканного химикатами, а в частности — хлоркой. Наконец, останавливаясь за десяток километров от Демы, они сооружают свой первый лагерь. Лагерь, гордо оглашённый лагерем Бандито. Лагерь, что приютит точно таких же беглецов. Лагерь, в котором получат поддержку все, кто в ней нуждается.***
Жёлтый цвет был любимым цветом будущего епископа. Он, словно солнце, словно огонь, буквально светился, оставляя тёплое чувство надежды на лучшее в душе. За пять прошедших лет именно жёлтый цвет стал спасением для, уже более крупной, группировки. Делая всё больше вылазок в Дему, Кионс набрал людей, расширил лагерь и начал изготавливать жёлтую клейкую ленту. Почему жёлтый? Епископам не виден цвет надежды. Они слепы к огню, к солнечному свету. Они слепы ко всякому проявлению светлых чувств. Они ‐ машины, запрограммированные на создание своей системы.***
В двадцать семь лет Кионс, возглавляющий группировку Бандито, в которой уже было больше сотни таких же беглецов, как и он, впервые видит необычного зверька около озера с хлоркой. А спустя несколько недель находит маленького грифа, которого выхаживает и называет Клиффордом. В Деме не было живности. Даже крыс. Даже насекомых. Там были только люди. И серые скучные стены. А по воскресеньям народ собирался в, не менее серую, церковь, чтобы вновь дать епископам промыть себе мозги. Бандито всё ещё вытаскивали людей из ужасного города, зачастую, рискуя жизнями. Лагерь процветал, на импровизированных складах лежала еда, вода и огромное количество жёлтой изоленты, обматываясь которой, группировка становилась видимой лишь для таких же людей, как и они. Для тех, кто хотел, наконец, выбраться из этих душных серых стен и глотнуть свежего воздуха Траншеи.***
В тридцать лет Кионса возвращает в Дему Нико. Нико являлся самым главным и могущественным епископом. Изловив, наконец, первого беглеца, он задумался, что при тщательной обработке этот человек, скрывавшийся за пределами Демы двенадцать лет, может занять место девятого епископа, коих до этого было восемь. Приняв решение не казнить парня, Нико отправил его на долгий процесс промывания мозгов. Спустя десятилетие, долгое, безумно долгое десятилетие, Кионс становится епископом. Из него сделали почти такую же машину. Но он всё ещё видел жёлтый. Он всё ещё надеялся на лучшее. Всё ещё был на стороне Бандито. Епископы не смогли уничтожить в нём всё человечное. Что-то… какая-то мизерная частичка его души всё ещё была чиста и требовала. Требовала свежего воздуха Траншеи. Требовала дружеских посиделок у костра в лагере Бандито. Требовала свободы. Но смотря на свои, окрашенные в чёрный цвет руки, он неосознанно подавлял в себе ту последнюю «жёлтую» частичку своей души.***
Впервые Кионс видит надпись своей группировки на стене церкви и мысленно усмехается, глядя на небольшое граффити-смайлик, стоящий после важной фразы о месте следующего сбора. Всё-таки, в лагерь Бандито часто попадали подростки, которые, вырастая, сохраняли в себе некую частичку ребёнка. Кионс любил это. Он вообще любил всё, что было связано с Бандито. Это вызывало в нём настолько тёплые чувства, что, казалось, ими можно было сжечь всю Дему. Когда Кионс медленно подошёл и провёл рукой по надписи, его буквально смыло волной ностальгии. Ночные вылазки в этот жуткий город. Запах аэрозольной жёлтой краски. Липкие от изоленты пальцы. Зелёные, наскоро сшитые комбинезоны. И цветы. Жёлтые яркие герберы, которые Кионс выращивал в качестве хобби. Когда Нико узнаёт о том, что Кионс всё ещё видит жёлтый, он приказывает тому рассказывать обо всём увиденном. Невыполнение приказа — пытки.***
Вот уже который раз Кионс пускает епископов по ложному следу. Он знает, что ему придётся вновь терпеть удары током, но он не сдаёт. Он не сдаёт Бандито. Даже будучи епископом тот старается защитить группировку от Нико и его восьмёрки.***
Кионсу уже сорок пять. Не так давно он помогает потерявшемуся мальчику найти родителей. Казалось бы, чего такого? Но вот маленький Джош, который ранее встречался с другими епископами, знает, что Кионс особенный. Он не пройдёт мимо не заметив тебя, он не бросит в твою сторону презрительного слова, не посмотрит, как на грязь. Он лишь окинет тебя своим, отчего-то немного печальным взглядом и поможет. За такую, несвойственную епископам, доброту, Кионсу тоже частенько прилетало от Нико. Кстати говоря, Кионс смог уговорить второго населить город грифами, чтобы те внушали людям страх. На самом деле бывший беглец лишь хотел вернуть себе хотя бы одного друга — Клиффорда, что ему, к счастью, удалось сделать.***
К пятидесяти пяти годам Кионс, уже более холодный по отношению к людям, но всё ещё готовый помочь, с интересом наблюдает за двумя парнями. Клэнси и Тайлер. Они не знакомы друг с другом, но есть в них что-то, что может их объединить. Надежда на лучшее. Через два года оба по отдельности сбегают из Демы, присоединяясь к Бандито, которых, к тому времени возглавляет тот самый Джош, который, к слову, впервые вышел в Траншею в пятнадцать. После побега Тайлера Нико отправляет Кионса в погоню. Мальчишка явно заинтересовал главного епископа, а потому приходится бежать за ним.***
Оказавшись в такой родной Траншее, Кионс думает, что если бы не вживлённый ему почти тридцать лет назад чип, то он бы и остался бы в этих горах. Наконец, найдя Тайлера, Кионс, пусть и не сразу, но забирает того с собой. Жёлтые лепестки. Жёлтые лепестки падающие сверху на него и молодого парня. Кионс внимательно оглядывает Бандито в поисках знакомых лиц, но… никого нет. Он видит Джоша. Того самого Джоша, которому он помог, вселив в мальчика веру в лучшее. Он видит Клэнси, наблюдающего за этой сценой из пещеры в одной из гор. Он не хочет забирать Тайлера в то ужасное место, но вдруг по его телу через чип проходит сильный разряд тока, оповещающий о том, что Кионсу следует поторопиться, поэтому тот покорно возвращает парня в Дему, а после всю ночь разговаривает с Клиффордом, размышляя, насколько изменилась группировка и есть ли в ней ещё кто-нибудь знакомый ему.***
В следующий раз Кионс несётся за Тайлером в лагерь Бандито. Он одновременно и рад этому, и боится. Боится увидеть знакомые лица, смотрящие с осуждением. Потому, приближаясь к такому родному месту, освещённому факелами и большим костром, Кионс лишь натягивает капюшон, пряча лицо, и вновь забирает Тайлера. Он не хочет этого. Но, в отличии от свободных Бандито, Кионса контролируют. Его контролирует Дема. Его контролирует Нико. И он не может с этим ничего сделать. Потому, всё ещё покрывая вылазки группировки в Дему, и претерпевая за это жестокие наказания, Кионс надеется, что когда-нибудь найдётся тот, кто сломает эту систему и откроет этому миру новое, светлое будущее, разрушив серые, скучные, старые стены.***
Кионсу шестьдесят восемь. На днях епископы поймали последнего Бандито. Поэтому сейчас, отправленный наблюдать за казнью группировки, Кионс стоит на скале, отчаянно безмолвно крича, моля всех богов пощадить этих людей. Эти свободных, как птиц, людей. Епископ понимает, что даже если сам побежит спасать пятьсот с лишним человек, привязанных к тяжёлой металлической трубе, то, не успеет он до них добраться, как уже умрёт. Проклиная епископов, Дему, Нико, себя самого и эти дурацкие чипы, Кионс пытался держать себя в руках, глядя на знакомые лица бывших друзей и множество единомышленников, которые быстро погружались под тёмную морскую гладь. Кионс видит последние пузырьки воздуха, вышедшие на поверхность. А спустя ещё секунду, из воды начинают подниматься яркие светящиеся жёлтые огоньки. Они выглядели, словно лепестки, такой же жёлтой и яркой герберы, с небольших грядок бывшего Бандито. Пятьсот семьдесят два жёлтых огонька. Пятьсот семьдесят две светлой души. Пятьсот семьдесят два человека. Пятьсот семьдесят две свободных птицы. Кионс, застывший на месте, неосознанно проронил слезу. Бандито были его домом. Они — были частью его жизни. Они — были частичкой его самого.