Студентам скидка десять процентов

— Итак, как ваше имя? — спрашивает вежливо бариста. У него мягкий, даже бархатный голос: хорошо поставленный и артистичный, словно он настоящий профессиональный оратор, а не работник маленькой кофейни. Он улыбается сдержанно, но брови не хмурит: не вызывающе угрюмый и не раздражающе жизнерадостный. В самый раз. Именно то, что нужно усталым, невыспавшимся студентам: на него не хочется накричать просто потому, что настроение с утра не задалось — совесть съест. И если он сделает что-то не так, то вежливо извинится — и как на него злиться? — Олегсей, — по привычке чеканит Олежа полную форму, выделяя голосом первую и четвёртую буквы. Соображает уж очень медленно: за последнюю неделю он слишком сильно устал, почти не высыпался, а сегодня и вовсе — не ложился всю ночь. Ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что кофейня — это ещё не деканат, и здесь не нужно говорить официально. Олежа мысленно стучит себя по лбу, а вслух только устало вздыхает. Бариста кивает в ответ, сосредоточенно записывает и уходит готовить кофе. Олежа внимательно следит — потому что это отвлекает от мыслей о курсаче, потому что ему интересен процесс и потому что бариста — чего скрывать — красивый до безумия. У него идеально уложенные волосы, закатанные рукава, красивые руки; у него тёплая улыбка и прямой нос, и он чем-то похож на римского императора — Олежа чуть нервно облизывает губы и отгоняет ассоциации прочь. Не хватало только влюбиться в баристу — особенно в кофейне рядом с общагой, особенно в городе, из которого он уедет по окончании учёбы, и особенно в России. — Алексей! — объявляет бариста через несколько минут, заглушая играющую в кофейне музыку, гул тихих разговоров и шум Олежиных мыслей. Олежа чуть оглядывается на других посетителей, но никто из них не двигается: кажется, обращались всё-таки к нему. Впрочем, ничего удивительного. Бариста-Римский-Император улыбается ему чуть шире, чем остальным посетителям — или это просто иллюзия, — а Олежа забирает у него из рук кофе через сдавленное «спасибо» и быстро уходит, прикрываясь стаканчиком. Глупо влюбляться в людей, которые даже твоё имя написать нормально не могут. Это говорит об их невоспитанности. …Или об усталости — но Олежа не думает об этом ещё очень долго; по крайней мере, пока снова не пересекается с ним — когда в сумке лежит два десятка свеженаписанных листов курсовой, перепачканных правками, да стопка конспектов. Делать одновременно сотню дел нереально, но Олежа как-то держится: успевает бегать между аудиториями, а в перерывах пьёт кофе. Много кофе. Энергетики, конечно, дешевле, но и вреднее; а кофе легче и действительно помогает. Олежа просит разбавлять кофе сливками и сиропами, сам себя убеждает, что это помогает не засыпать: сердце, кажется, действительно бьётся чуть быстрее. Бариста-Римский-Император тут как тут, снова: Олежа смотрит на него чуть пристально, замечает под глазами такие же глубокие, как и у него, мешки, и тяжело вздыхает. Происшествие с именем вылетело у него из головы за эту неделю, но стоило только увидеть баристу — и оно вспомнилось снова. Олежа даже не злится: он уже давно привык к путанице с именем, привык к тому, что люди переспрашивают по нескольку раз, чтобы в итоге написать его неверно — и поэтому в этот раз действует на опережение. И на вежливое «Могу я узнать ваше…» Олежа торопливо выпаливает: — Олежа, — быстро и чётко. Тут же виновато опускает глаза: хотел успеть до вопроса, а по итогу — просто перебил. Взгляд упирается в бейджик и читает выведенное аккуратным, строгим почерком: «Антон». Можно считать знакомство успешным? Олежа чуть вздыхает и решается — глядит собеседнику прямо в лицо: уголки губ чуть опущены, а брови легонько сведены. Бариста-Римский-Император Антонио Первый задумчиво записывает имя, а потом поднимает голову и смотрит на Олежу с немым вопросом. Набрав в грудь воздуха, Олежа поясняет — уже не так уверенно и чуть тише, словно извиняясь: — Вы в прошлый раз моё имя перепутали. Щёки в этот момент загораются красным, а рука непроизвольно тянется выше, ложится на шею: Олежа сжимается чуть смущённо, потому что не привык говорить людям о том, что они выполняют свою работу неправильно. Из-за этого иногда теряет деньги (стесняется сказать, что просил чёрно-белую, а не цветную печать) и время (потому что бежит в другой банк и просит проделать всё то же самое, лишь бы не смотреть работникам в глаза). Олежа прячется от взгляда, смотрит куда-то на столешницу между ними, расплывающимся взглядом читает картонку с меню; а лицо Антона разглаживается. Он улыбается виновато и устало, извиняется тихо:  — Видимо, ослышался. Приношу свои извинения, я не нарочно. — Ничего страшного, правда! Я привык, так случается часто, — Олежа замолкает, поднимает на него глаза и тут же снова возвращается к рассматриванию блюдечка для мелочи. Вертит в другой руке карточку, не удерживает: она падает на пол, пачкается в пыли, оставленной ботинками предыдущих посетителей. Может ли ситуация стать ещё более неловкой? Олежа кое-как оттирает грязь о штанину, прикладывает карточку к терминалу — движение получается таким нервным, что она просто выскальзывает из пальцев и падает рядом с рукой Антона. Антон внимательно смотрит: как Олежа цепляет карточку пальцами, как нервно вздыхает, как прячет её в сумку чуть испуганно. Провожает его взглядом, отходящего от стойки и прячущегося рядом с растением с раскидистыми листьями, — и только потом приступает к заказу. — Олег! — объявляет Антон звучно, несмотря на то что в кофейне больше никого нет. Олежа сжимается ещё сильнее, вздыхает испуганно и забирает кофе — руки трясутся, словно в стаканчике яд. Говорить об ошибке снова — страшно. Поправлять — тоже. Мямлит только «спасибо» и быстро поворачивается спиной, делая вид, что спешит на пары. Антон машет ему вслед рукой, бросает «увидимся!» — а Олежа в ответ боится, поправляет рукой лямку сумки и сжимается, толкая стеклянную дверь. Олежа заходит сюда ещё пару раз — покупает в спешке кофе. Всегда торопится. Стучит пальцами по столешнице нервно, оглядывается по сторонам и смотрит на часы. Антон в кофейне почти всегда — может быть, это просто совпадение, а может быть, что-то другое. Антон неизменно называет его Олегом, а Олеже слишком страшно и неловко поправлять его. Иногда ему и вовсе кажется, что Антон пишет неправильно имя специально — и от этой мысли внутри всё сжимается. В особенно плохие дни хочется огрызнуться, но сил не находится — ведь Антон улыбается так мягко, и голос у него такой бархатный. И всё внутри растворяется от его жестов, и всё внутри тает, когда Антон протягивает ему стаканчик с кофе. А потом… а потом Олежа решает: так продолжаться больше не может. Это его имя. Его нельзя коверкать. Его нельзя подменять чужим. Его надо уважать. И на следующую встречу Олежа выпаливает почти сразу после заказа, не давая Антону вставить дежурный вопрос про имя: — Только не называй меня Олегом, — и утыкается взглядом в блюдце для мелочи, лишь бы не видеть лица. Антон обеспокоенно замирает, сцепляет вместе руки и вздыхает виновато: — Я неправильно писал ваше имя? — в голосе сквозит неподдельная вина. Олежа искренне надеется, что Антон не запомнил его, как не запоминают других посетителей кофеен: в противном случае эта история с именами войдёт для него в копилку самых позорных историй в жизни. Ему, конечно, доводилось сталкиваться с позором перед объектом влюблённости, да и с именем он в жизни натерпелся, но раньше эти прямые никогда не пересекались. — Да, — выдавливает Олежа смущённо, — но ничего страшного, правда! Я привык. Я… Я просто Олежа. — Олежа, — повторяет мягко Антон, — но не Олег. — Олегсей, если полностью. Антон внимательно смотрит на него. Берёт салфетку, аккуратно пишет на ней «Олегсей», выводя каждую букву долго и тщательно. Протягивает Олеже с вопросительным взглядом. Олежа принимает салфетку прямо из рук — соприкасается смущённо пальцами с чужими руками — и кивает, прочитав расплывающимся взглядом. Неловко смотрит Антону в глаза — он раньше не замечал, какие те на самом деле — янтарные. У людей вообще бывают такие глаза? Яркие, светлые, неестественные, и словно орлиные. — Необычное имя, — Антон слегка щурится и по-птичьи клонит голову набок. Олежа мысленно бьёт себя по лбу: потому что щёки опять покраснели, потому что пальцы задрожали и потому что язык завязался в узел, когда он попытался назвать сиропы. Антон галантно кивает, выслушав, и переспрашивает: — Имбирное печенье и кленовый сироп? — Верно. Людей в кофейне почти нет, и поэтому Олежа не отходит от кассы — это могло бы показаться Антону грубым. Салфетка с именем всё ещё лежит на столе между ними, соблазнительно белея. Имя на ней выведено ближе к углу, под ним — свободное пространство: Антон, видимо, экономный. Рядом осталась лежать ручка — так, словно Антон забыл её убрать. Он ведь писал на виду у Олежи не просто так, верно? И потом просто оставил салфетку на месте. Ручку положил рядом аккуратно, направив кончик в сторону Олежи — как будто специально, чтобы тот взял её и что-нибудь дописал. «Это ведь глупо, — говорит Олежа сам себе. — Он меня наверняка и не помнит даже». Кто вообще просит номер так быстро? Они виделись… раз пять от силы? И Антон его успел запомнить? Среди сотни посетителей? Звучит нереально, но так… так приятно. Звучит так, будто бы Антон тоже… Олежа быстро поднимает взгляд на Антона — тот спешно поворачивается обратно к кофемашине, рваным движением. В кафе тихо и играет музыка — Олежа прислушивается, прикрывает глаза. Что-то из классики, что-то знакомое — никак не вспомнить, что именно. Он точно слышал эту мелодию, слышал не раз — но сейчас в голове никаких ассоциаций. Олежа снова опускает взгляд на салфетку, натыкается на пустое пространство: рука так и тянется к ручке. «Всего одиннадцать цифр», — говорит он себе. Это всё ведь не просто так? Верно? Олежа неуверенно выводит плюс, затем семёрку: пугается, потому что та выходит криво и уезжает чуть в сторону. Он пытается писать тщательно, выводит девятку аккуратно, а затем рвёт салфетку единицей. Охает чуть громче обычного — но Антону этого не слышно за шумом кофемашины. Чуть перечёркивает написанное и пишет ниже — получается ещё хуже. Пока Антон возится с сиропами, Олежа решает не отступать: достаёт из сумки забракованный титульник от курсача, отрывает полосочку из-под «Выполнил студент» и пишет чуть ниже номера учебной группы: быстро, уверенно, все одиннадцать цифр. Кладёт сверху на салфетку, просовывает обе бумажки под блюдце для мелочи — откладывает ручку и чуть отходит, делая вид, что не писал ничего. — Твой заказ… — мягко говорит Антон, выставляя стаканчик. Олежа не глядя закрывает его крышечкой, хватает и чуть не роняет. — …Олежа. — Спасибо! — возглас вырывается громкий, нервный: Антон только улыбается, и Олеже не остаётся ничего кроме улыбки в ответ. — Я… Я побежал, хорошо? Ещё обязательно зайду. На пальцах остаются следы фломастера, которым Антон подписал на стаканчике аккуратное «Олежа». Олеже кажется, что он влюбляется в этот ровный, строгий и при этом простой почерк. Антон выводит О идеальным, чуть небрежным, быстрым овалом. Л получается почти каллиграфическая и изящная, перетекающая в такую же Е. Ж Антон вывел почти любовно — нежно-округлённая и изящная, она чуть отрывается от стоящей в конце А — идеально округлой, завершающейся строгой линией. Олежа любовно гладит собственное имя, но тут же себя одёргивает. Несмело оборачивается к кофейне, смотрит сквозь витрину на Антона и замечает, как любовно тот проводит по оставленной бумажке пальцем. Как улыбается и как поднимает на него взгляд: Олежа тут же смущённо отворачивается и бежит в сторону метро. Не хватало ему ещё опоздать. Олежа боится, что Антон не позвонит. Олежа боится, что Антон позвонит. Отвечает испуганно на каждый звонок — и тут же нервно скидывает, заслышав поддельно-весёлое «Здравствуйте! Вас беспокоит компания “Петербуржские Окна“». Может, он написал номер неправильно? Или Антон просто не хочет ему звонить? Может, это был вовсе не намёк? Олежа боится идти в кофейню. Боится, что увидит Антона и провалится под землю со стыда: это ведь точно был не намёк. Конечно же. Глупый Олежа: пытался вляпаться в самую банальную романтическую историю — так сильно, что придумал её себе сам. Глупый, мечтательный, думал, что получится как в кино. И что заучке, тратящему ночи на написание курсача, подготовку к занятиям и зубрёжку непрофильных предметов — думал, что ему может повезти и что в него может влюбиться самый красивый бариста во всей Москве. Но страх не может длиться вечно — поэтому Олежа звенит входной дверью и подходит к прилавку. Людей снова нет — после очередной бессонной ночи он приходит к самому открытию. Антон смотрит на него тепло, улыбается и произносит нежно: — Доброе утро, Олежа! Что будешь пить сегодня? — Я… Капучино. С сиропами. Имбирное печенье и кленовый сироп. Антон не записывает заказ, не отворачивается — продолжает смотреть на Олежу внимательно. Олежа заглядывает ему в лицо, пытается подобрать слова, но Антон опережает его тихим вопросом: — Почему ты не сказал, что ты студент? — это звучит так вежливо и настороженно, словно Антон боится его спугнуть. Слова звучат мягко и приглушённо, а весь вопрос укладывается на него мягким покрывалом.  — Надо было сказать? — Олежа ощущает, как к горлу подступает паника и как всё внутри сдавливает. Вскидывает руки, прижимая их к груди неловко. — Прости, я… я не думал, что это важно.  — У нас студентам скидка десять процентов, — поясняет Антон. — Так что сегодня тебе кофе бесплатно. — Ты сказал десять процентов, а не сто, — настороженно хмурится Олежа, но Антон его перебивает, вскинув руку: — Я уже несколько раз обокрал тебя на десять процентов. Так что я возвращаю их. И можешь считать, что я тебя угощаю, — Антон подмигивает и добавляет дружелюбно: — Нам, как студентам, важна каждая копейка, да? — Ты тоже студент? — Олежа выдыхает ошеломлённо, а сердце пропускает удар: значит, они ровесники. Почти. Может, Антон чуть старше — но зато он точно не старше намного, и… — Да, второй курс, — Антон усмехается. — Подрабатываю тут, после того как… Антон замолкает, сводя брови — какое-то время смотрит в одну точку, чуть за плечо Олежи, а потом словно отмирает. Извиняясь, проводит рукой по лицу. — Не спал уже сутки, Олежа, представляешь? — и усмехается. Быстро разворачивает к себе терминал и пробивает заказ: — Сейчас уболтаю тебя, забудешь, зачем пришёл. Давай сделаю тебе кофе, подожди немного. В голове у Олежи рождается миллион вопросов, но он молча проглатывает их все. Слишком рано и слишком быстро. Хочется узнать всё и сразу. Хочется разгадать Антона, как сложную головоломку. Хочется смотреть на него. Антон медленно варит кофе, медленно вливает молоко в стакан и медленно добавляет сиропы. Спокойно и размерено — может, сам засыпает, а может, хочет задержать Олежу подольше. Олежа не против: у него ещё есть время, чтобы дойти до института, есть время, чтобы поговорить, и в целом — у него ещё много времени. Он вслушивается в мелодию на фоне и вдруг узнаёт: — Это ведь… Вагнер, верно? — и прислушивается внимательнее, пытаясь разобрать, что это за произведение. — Обработка современная только, я поэтому не сразу узнал. — Да, — Антон кивает, ставит стаканчик на стол — нежно накрывает крышечкой. — Стараюсь ставить музыку сам, потому что то, что предлагает администрация… — Антон поджимает губы. — Сам понимаешь. — А в прошлый раз был Шуберт, кажется? — Я не помню, Олеж. Они идут вразнобой. Олежа обхватывает стаканчик, греет подушечки пальцев. Кофе пахнет очень вкусно, а Олежа понимает вдруг, что ни разу не говорил об этом Антону. Они вообще не говорили особо — но Олежа чувствует, что им точно есть, что обсудить. И что болтать с Антоном будет не страшно и не пусто, и что Антон — приятный и добрый, и что Антон — тот самый собеседник, которого ему не хватало. Может, потому что он красивый, вежливый и любит классическую музыку — это похоже на описание Олежиного «парня мечты». И внутри что-то копошится. Олежа хочет сказать, что кофе Антон тоже готовит отличный — хотя он пил не так много кофе и так и не научился отличать плохой от хорошего, — но изо рта вываливается только: — Почему ты не позвонил? Антон чуть смущается: у него напрягаются плечи, а взгляд убегает куда-то мимо Олежи. — Я подумал, что это будет слишком быстро. Ты в прошлый раз убежал почти сразу, так что я… — Просто всё действительно происходит слишком быстро, — Олежа нервно сглатывает. — Я раньше ни с кем не флиртовал даже, а тут номер, и… — Прости! Мы можем… сдать чуть назад, — Антон немного отклоняется, убирает руки со стола, галантно прячет их за спину. Расправляет плечи и спрашивает, нацепив на себя вежливую улыбку-для-разговора-с-посетителями: — Так ты актёр? Или просто любитель театра? — Актёр, — Олежа смущённо отводит взгляд. — Вернее, ещё пока только студент. Стараюсь стать актёром. Он не знает, что тянет его за язык, когда он добавляет, заглядывая Антону в глаза: — Если хочешь, можешь прийти посмотреть, у нас скоро выступление… — Я принесу цветы, — тут же обещает Антон. — А если я плохо сыграю? Антон выразительно смотрит ему в лицо, выгибая бровь; по нему видно — цветы он принесёт в любом случае. Олежа представляет тут же ярко: Антон в зрительном зале, в костюме (и ему так идёт), смотрит на него внимательно: а сам Олежа забывает слова, потому что засматривается на зрительный зал. Антон улыбается, вежливо — а в глазах разочарование. Протягивает цветы чуть смущённо, а потом не звонит, и не пишет, и специально называет его имя с ошибкой, выдавая плохо свареный кофе. На щеках загорается румянец, и Олежа спешит сменить тему: чтобы Антон не спросил, куда приходить, и забыл об этом. — А ты? Ты учишься… где? — «Тот самый универ с непроизносимой аббревиатурой», — Антон позволяет себе хихикнуть. — На юридическом. — В Буквах? Серьёзно? — Олежа чуть не подпрыгивает на месте. Это же один из самых престижных вузов! Куча направлений, студенты по обмену, практика заграницей — заоблачные проходные баллы, огромный конкурс и куча убитых нервов. Олежа пытался туда поступать — отец даже обещал, что оплатит, если Олежа «выберет нормальную специальность, а не дурацкий театр». — Учусь в буквах, работаю в кофейне, — Антон улыбается криво. — Делаю по утрам капучино для актёров. — Ты выиграл олимпиаду? Вступительные? Как ты прошёл? — вопросы сыплются дождём, но Антон останавливает поток, подняв руку: — Давай не так быстро, ладно? — на лице у него проскакивает недовольное выражение, и Олежа испуганно замирает. — Это... долгая история. Расскажу как-нибудь в другой раз. — Прости, что лезу, — тут же отзывается Олежа тихо, опуская глаза на стаканчик с кофе. Мысли, успевшие разогнаться, иссякают, слова, столпившиеся на выходе из горла, останавливаются, схватившись друг за друга, и проваливаются куда-то в пропасть. Олежа мысленно укалывает себя за эту оплошность: наговорил слишком много, задал лишних вопросов. Он быстро захлопывает рот, сжимает губы крепко, как раковину устрицы. — Не извиняйся, — примирительно отвечает Антон. — Мы обязательно обсудим это... но позже. Они замолкают на какое-то время. Олежа пьёт кофе: медленно, длинными глотками. Антон смотрит: опершись локтями на столешницу, подперев подбородок, любуется посетителем. Олежа отводит взгляд, смущается и пытается не думать о том, что его откровенно рассматривают. — Я тебя смущаю? — уточняет проницательно Антон. Олеже остаётся только кивнуть: Антон наблюдательный, и играть с ним не получится. — Прости. Задерживаю тебя своей болтовнёй. — Нет, я не против поболтать. Ты интересный. Антон аккуратно достаёт из ящика маленький блок стикеров. Пишет на нём своё имя и номер и протягивает Олеже — не даёт в руки, но аккуратно клеит на стаканчик.  — Если… если захочешь поболтать ещё, то звони. И если захочешь погулять. Или если… просто, если захочешь. Я постараюсь ответить сразу же. Олежа нежно достаёт из сумки ежедневник — клеит стикер на первую страницу, рядом со списком целей на год. Проводит пальцами любовно, закрывает и убирает обратно; смотрит Антону в лицо и улыбается. — Как только появится свободная минутка. Ты ещё успеешь устать от моей болтовни. — Не раньше, чем ты от моей, — смеётся Антон в ответ. — Душнов Олегсей Михайлович. — А ты…? — Звёздочкин Антон Эдуардович, — Антон протягивает ему руку для рукопожатия. Олежа хватается тут же: пальцы у него чуть шершавые, а руки тёплые и крупные. Олежина ладонь в них почти теряется, но ему приятно и нежно. Антон чуть встряхивает руку, но не отпускает: кладёт аккуратно на стол, расслабляет. Олежа не спешит убирать руку тоже: ждёт. Антон нежно проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони. Улыбается Олеже и усмехается легонько. — Приятно познакомиться. — Взаимно.