Ещё ночь

Они сидят в коридоре на полу, словно пара бездомных, прорвавшихся в отель по недосмотру охраны. Идет какой-то час ночи, а в их крови плещется энное количество алкоголя. Хелена, должно быть, сейчас пытается дозвониться до меня и злится. Его телефон отключен, проверять предположение не хочется. ЛаКуру, если говорить откровенно, нет дела до её обид. Его дом не в той квартире, где приходится жить, не рядом с маленькой дочкой, которую он (не слишком успешно) пытается любить. Его дом там, где есть Фишер. В коридоре - значит, в коридоре. Это если говорить откровенно. Но откровенно он говорить не привык. Перебитый и переломанный Фишер тяжело дышит рядом, согревая дыханием его правую щеку. Кажется, голос ЛаКура действует на него, как колыбельная, и ЛаКур болтает безостановочно, не следя за тем, что именно говорит. В какой-то момент ему кажется, что Фишер заснул. Прямо вот так, с сигаретой в руке. Балда. Как же ты будешь без меня целых три года, — тоскливо размышляет ЛаКур. — Ты же пожар в доме устроишь или опять ввяжешься в какую-нибудь передрягу, а потом я проснусь среди ночи и "увижу", что тебе плохо, но ничего не смогу сделать... Он тянется забрать у Фишера сигарету. Осторожно, медленно, стараясь не потревожить, почти не задевая бледные пальцы, которые хочется и нельзя целовать. И конечно же, стоит взять сигарету за фильтр, как Фишер просыпается. Словно ребенок, у которого попытались вытащить соску изо рта. Просыпается, смотрит ЛаКуру в глаза, сонно моргая, и выдает: — Наверное, это здорово. Что я уеду на какое-то время. Это насколько не здорово, что у ЛаКура перехватывает дыхание. Стоит ли удивляться тому, что Фишера постоянно бьют. Он умудряется выбирать самые неуместные выражения и способен вывести из себя даже святого. Это умение делает его прекрасным следователем, но невыносимым другом. А, пошло оно все. Хватит врать. — Нет, не здорово! — кричит ЛаКур. Всего несколько часов назад он обещал себе терпеть и молчать. Что-то в нем, кажется, умерло, когда впервые прозвучала фраза про отъезд, но с этим можно было справиться. Сколько ни бей свое сердце, соберется заново. Они с Фишером не виделись шесть месяцев и вот, должны расстаться на три года. Подобный поворот сюжета хорошо смотрелся бы в бульварном романчике про несчастную любовь, героям которого полагается страдать, но оперативнику убойного отдела негоже лить слезы из-за предстоящей разлуки с напарником. Он хотел быть благородным и поступать правильно. Отправить друга на новую работу, оставив для себя лишь воспоминание о полутемном коридоре, дыхании на щеке, сигаретном дыме и секундном прикосновении к холодным пальцам. Но иногда наступает момент, когда все твои взвешенные решения улетучиваются от одной фразы. Это почти инстинкт самосохранения, когда кажется, что взорвешься изнутри от переполняющих эмоций, то приходится швырнуть часть в другого человека. — Ты издеваешься? — ЛаКур, наплевав уже на все на свете, посмотрел на Фишера с отчаянием. — Это едва ли не худшее, что могло произойти, а ты говоришь "здорово"? Ты что, действительно не понимаешь? — Чего не понимаю? ЛаКур медлит. Есть немного времени, чтобы отступить и отречься от почти-признания, списав вспышку ярости на выпитое пиво и недавний стресс. Он уедет, и мы, может, никогда больше не увидимся. Он имеет право знать. Сколько можно прятаться за разговорами про дружбу, даже самый тупой детектив не поверил бы в это алиби. — Что я люблю тебя, — тихо произносит ЛаКур, глядя в пустое пространство рядом с ухом Фишера. Смотреть ему в глаза слишком страшно. — Давно люблю. Фишер не шокирован. — А, решил сказать все-таки, — шепчет он, отводя взгляд. — Так ты знал? — Конечно, знал, — кажется, Фишер пытается печально улыбнуться, но с разбитыми губами все улыбки похожи на гримасы боли. — Уже пару лет как. Это очень просто определить, когда чувствуешь то же самое. Признания в любви должны происходить не так. Не в подобной обстановке, не спьяну и уж точно не тем же тоном, каким люди разговаривают о погоде. — И... что теперь? — растерянно спрашивает ЛаКур. — А ничего. — Фишер некультурно сплевывает на гостиничный пол. В его слюне до сих пор кровь. — У тебя есть Хелена, а я уезжаю. Коридор опасно кренится перед глазами ЛаКура. — Раньше не было Хелены! Чего же ты молчал?! — Тогда была Милле. И Виктор. Мы с тобой вечно не совпадали по времени, Томас. — Вот, значит, как все просто? — ЛаКур не может поверить в то, что это происходит наяву. — Ты признаешься мне в любви только для того, чтобы заявить, что у нас ничего не выйдет? — Не только поэтому. Я подумал, что тебе стоит знать. — Он говорит неохотно, как бывает, когда речь заходит о его личных неудачах. — Пока меня избивали... Долго, со знанием дела... Ну, ты видишь результаты, — он поднес руку к ране на виске. — Так вот, пока меня били, подумалось - а что, если на этом все? Вдруг вы не успеете вовремя, не найдете нас. Умру в каком-то засранном сарае, и все, что ты будешь помнить обо мне, это как мы в нашу последнюю встречу поссорились. — Я напрасно тогда обвинял тебя, — виновато сказал ЛаКур. — Нет. Ты был прав, а я был упертым болваном. Обычный расклад. — Нет, нет, — ЛаКур мотает головой, — ты отлично вжился в роль преступника, но не более того. — Да, да, — мрачно передразнивает его Фишер. — Я вполне мог начать торговать наркотой ради собственной выгоды, не будь тебя рядом. А в результате всей этой истории хуже всего не мне, а Джонни. Тут возразить нечего, и с минуту они молчат, мысленно обращаясь к Джонни и Гэби с извинениями. ЛаКур не сразу замечает, что тонкие пальцы-пауки Фишера сжимают его запястье. По старой привычке "друзья так не делают" хочется отдернуть руку. Фишер следит за его реакцией. — Понимаешь теперь, почему я думаю, что это здорово, что мы расстанемся на время? — Нет. — Может быть, нас отпустит, — объясняет Фишер, — раз уж вместе мы не будем, так пусть это пройдет поскорее. — За шесть месяцев не прошло, — тихо возражает ЛаКур. Тяжело вздохнув, Фишер придвигается ближе, хотя казалось бы, ближе некуда. Это становится еще одним откровением. Раз карты выложены на стол, теперь им можно вести себя так, можно сокращать дистанцию. Невидимая стена рухнула. ЛаКур осторожно тыкается носом в шею Фишера, выбрав участок кожи без ссадин и царапин. — Я каждый день думал о тебе. — А я твою фотку таскал в кармане. На стену-то её было не повесить, поэтому она вся измялась, но... — Неважно. ЛаКур делает глубокий вдох, наполняя лёгкие запахом Фишера, раньше едва различимым за его вечной завесой из сигаретного дыма. — Ты правда любишь меня? — переспрашивает он почти жалобно. — Ну конечно, люблю. — Фишер лохматит его волосы. — Мне казалось, это очевидно. Мы постоянно вели себя как идиоты, когда оставались наедине, а это самый верный признак влюбленности. Все так плохо, что почти идеально. К сожалению, ЛаКур не может избавиться от мыслей о том, что через несколько часов наступит рассвет. Волшебство рассеется, опьянение сменится похмельем, горчащим во рту. Им придется разойтись, и ответ "а ничего" останется в силе. — Давай сбежим вместе, — выдыхает он, когда терпеть такие мысли становится совсем невмоготу. Может быть, эта идея кажется хорошей только здесь и сейчас, в уютном полумраке, при спонсорской поддержке алкоголя, но сегодня он ужасно несдержан в своих словах. — Что? — недоверчиво переспрашивает Фишер. Со второй попытки удаётся удивить его. — Сбежим. Бросив все. Работу, детей, весь этот чертов круг ада, по которому мы носимся день за днем. Уедем в другую страну. — Ты совсем с ума сошел! У тебя маленькая дочь, — пытается урезонить его Фишер. Бесполезно. — Дочь, которой я буду худшим на свете отцом. — Глупости! Ты будешь прекрасным отцом, ты уже такой. Проклятье, да ты самый заботливый человек из всех, кого я знаю. — Фишер, посмотри на меня, — просит ЛаКур. И Фишер смотрит ему в глаза, разглядывает расширенные (от страха ли, от возбуждения ли) зрачки. — Ты прав, я сошел с ума, — быстро шепчет ЛаКур. — И люблю тебя больше, чем кого-либо, когда-либо. У меня есть сбережения, нам было бы на что жить. Мы три года порознь не выдержим. Ты без меня пропадешь, я без тебя свихнусь окончательно, пристрелю Хелену и попаду за решетку. — Ерунда, — протестует Фишер, уже не так уверенно, как поначалу. — Я её видеть уже не могу! — А меня готов годами терпеть? По сравнению со мной, у Хелены вообще нет недостатков. Ты знаешь, я её ненавижу и пристрастен, но это правда. — Тебя я мечтаю терпеть годами, — искренне отвечает Томас. После этого они целуются, из-за чего губы Фишера снова начинают кровоточить, но стоит ЛаКуру попытаться отстраниться, как Фишер хватает его за плечи, удерживая на месте. Когда они наконец отрываются друг от друга, то выглядят уже не просто бездомными, а бездомными-вампирами, недавно плотно поужинавшими. — У меня тоже есть план, — заявляет Фишер, пока ЛаКур лихорадочно роется в карманах пальто, разыскивая носовой платок. — Мы сейчас не будем обсуждать, что делать дальше. Может, твоя мысль о побеге не так уж и плоха. А может, завтра ты вспомнишь о ней с ужасом и сам передумаешь. Мы просто пойдем ко мне в номер и займемся тем, чем давно должны были. — На тебе живого места нет, какое там "займемся". Фишер хрипло смеется, обнажая зубы, и ладонью стирает свою кровь с его подбородка. — Значит, мы займемся этим очень и очень осторожно. После недолгих раздумий ЛаКур протягивает ему руку, помогая подняться. На следующий день может случиться все, что угодно. Но хотя бы эту ночь, всего лишь ночь, целую ночь у них никто не сможет отнять.