Исцарапанное сердце

Всполохи полицейских и «скоровских» мигалок насыщали густоту тумана красными и синими тонами. Зарево было видно далеко за: дорога в этом месте была ровной, пролегала между фермерскими полями, убегая от плотного лесного массива, окружающего Сентфор тюремными стенами. — Мисс? — яркий свет фонаря ударил в глаза, и Сара невольно вздрогнула, потянулась рукой, пытаясь заслониться от слепящего столба. — Мисс, вы слышите меня? Вы понимаете? — Да, — слово вылетело из горла, будто крюком выдернутое. — Вы можете назвать свое имя, мисс? — спросил столб света, потому что за фонарем не разглядеть ничего, кроме светоотражающего жилета. — Сара, — губы не слушались, складывались с усилием. — Сара… — как дальше? Паника волной поднялась до горла и захлестнула теряющую сознание девушку. — Мисс, вы слышите меня? — повторил полицейский, но ответа не услышал. Вой желтого реанимобиля разбавил ночную тишину. Отблески синего и красного размазались в смутный след где-то вдалеке. Дальше было месиво из образов, звуков и слов. Сара, словно поплавок на туго натянутой леске, выныривала из темной густой воды бессознанки и всплывала обратно. Картинки, словно нанизанные на длинную нить полароидные снимки, мелькали мимо нее, не задевая, оставляя безучастной. Она слышала сирены. Шипение. Долгий писк. Слово «разряд». Она видела белый гладкий потолок и лица в медицинских масках. Она чуяла запах спирта, ржавчины, хлорки. Она ощущала прикосновения, уколы, тепло, холод. Жар. Жар, обжегший грудь и словно заставивший сердце биться. В себя Сара пришла в смутно знакомой палате. На границе сознания зазмеились воспоминания: она уже бывала тут. Она. — Сара, — радостно-облегченный выдох, мягкие руки и полные слез глаза. — Сара, девочка моя. — Мама, — бесцветно прошелестела Сара, удивляясь немощи своего голоса и сухости губ, словно кто-то намазал их клеем. — Мама, можно… воды? Что-то запищало. В палату ворвался ансамбль медсестер и докторов. Саре казалось — имя им легион, но на самом деле их было лишь двое. Рослый врач в зеленом и маленькая женщина в фиолетовом: они споро осмотрели Сару, поговорили с ней, дали воды из стакана с пластиковой соломинкой и оставили наедине с матерью. Миссис О`Нил вела себя странно. Она то хватала дочь за ледяные руки и целовала ее лоб, то отводила взгляд в сторону и начинала преувеличенно бодро пересказывать события последних дней. Дней… Сара с ужасом осознала, что провела, болтаясь поплавком где-то в забытье, последние пять суток. Пять дней. Пять пальцев на одной руке: она посмотрела на свою — пластыри на кончиках пальцев, какие-то синие пятна на запястье и сгибах фаланг. — Мама, — голос все еще плохо слушался. — Мама, я ведь была не одна в машине, — Сара вышла на тонкий-претонкий лед, готовый треснуть под ее ногами. — Мама? — Кэнди просила позвонить ей, когда ты очнешься, знаешь, она тут буквально ночевала первые сутки, я уж выгнала ее, — говорила миссис О`Нил, глядя в просвет больничного окна. — Мама, — Саре очень хочется закричать, но сил хватает только на хриплый выдох. — Бобби тоже заходил, знаешь, твои друзья такие… — Дерек, мама, — это то ли вопрос, то ли все-таки крик. Сара сжала пальцы на одеяле. Лед под ногами захрустел. — Прости, милая. Ледяное жерло поглотило Сару с головой. Пять дней и еще семь, такая арифметика. У Сары не хватает пальцев, сосчитать все потерянные дни, все дни ее больничного заключения. Она знает одно: Дерека больше нет. Дерека больше нет, и это как мантра, самая херовая мантра в мире. Дерека больше нет — с этими словами Сара открывает глаза, закрывает глаза, принимает лекарства, терпит уколы и боль, переносит перевязки, перевозки, снятие швов. Дерека больше нет. Приходит Кэнди — похудевшая, грустная, с синяками под глазами. Она рассказывает Саре последние новости, вьется ужом вокруг одной темы и постоянно о нее запинается. Сара наблюдает за ней темными разводами глаз и вертит один вопрос на кончике языка. — Вы уже его…? — вот он, задан. Кэнди замирает и ежится, как от холода, обнимает себя руками в тщетной попытке выцарапать немного тепла. — Да, через три дня после аварии, — говорит Кэнди. — Похороны были… Достойные. — Господи, — Сара закрывает глаза. — Из всех на свете слов, которые ты могла сказать, Кэнди, ты выбрала именно эти. Как газетный штамп. Достойные похороны? — голос Сары завибрировал. — Достойные похороны — это все, что ты хочешь сказать мне о Дереке? Ты не хочешь рассказать мне, как он умер? Там, на дороге? В машине «скорой»? Ему было больно? Ему было страшно? Он звал меня? Маму? Мистера Никсона? — Я не выдержу, Сара, прости, я не выдерживаю, — лепечет Кэнди, замироточив слезами. — Это тяжело, Сара, пойми. — Ох, блять, да, это тяжело, — рычит Сара, исходя в громкий взрыд. — Ты ничего не знаешь об этой боли, Кэнди! — она кричит в спину подруги. — Мне даже не дали сказать ему «прощай»! — на писк больничной аппаратуры прибегает медсестра. Сару дурманят успокоительным: остаток дня она проводит в прянично-розовых снах, полных мыльных радужных разводов и медленного-медленного движения. Но Дерека больше нет, и это константа. Ее Сара выносит в своей сумке из больницы, с рецептом от врача и набором таблеток на первое время. — Если будете плохо спать, — говорит врач, протягивая ей желтую тубу. — О, вы думаете? — серо шуршит губами Сара, смыкая пальцы на пузырьке. В ее голосе ни сарказма, ни злости. — Вас кто-то встретит? — врач уводит тему в сторону, как и кто угодно, кто говорил с Сарой за последние несколько суток. — Мама, — отвечает Сара. Хотя даже не уверена, что просила ее приехать. На удивление, миссис О`Нил проявляет несвойственную ей материнскую ответственность и забирает бледную дочь у городской больницы. Сентфор проплывает мимо засвеченными фотоснимками; Сару мутит, когда она видит школу и дайнер мистера Гарсии. Воспоминания прокалывают кожу и заставляют боль сочиться наружу алыми потеками. Она крепко зажмуривает глаза: с изнанки век вышито знакомое лицо. Ухмылка вечного скептика. Прозелень глаз от ранней весны. Темная челка торчком. Губы, готовые произнести ее имя, как не произносил никто другой. — Сара, — это не он, это мама. — Сара, мы приехали, — шум мотора стихает, Сара открывает глаза. В окно виден дом — скромное двухэтажное строение, нуждающееся в покраске и легком ремонте. Их дом. — Ты уверена, что хочешь остаться тут? — осторожно спрашивает мама, когда Сара выбирается из машины. — Может, поедешь к нам с Джонатаном? — Нет, я буду в порядке, — она давно так бодро не врала. Даже сама верит в призрачное «в порядке», как будто теперь вообще в этой жизни может быть хоть что-то «в порядке». — Спасибо, что подвезла. — Ерунда, — мама тепло улыбается и крепко обнимает дочь, совсем как в детстве. Сара на миг жмурится и представляет, что она перенеслась во времени в безопасное уютное прошлое. Но миссис О`Нил разжимает руки и оставляет Сару в этой временной параллели, с исцарапанным сердцем и таблетками в сумке. — Обещай звонить, если вдруг… — мама не договаривает, осекается на полуслове и машет рукой. — Хорошо. Я приеду к вам на ужин, как договаривались, — Сара даже улыбается, хотя улыбка приносит ей почти физическую боль. — Я буду в порядке, — вновь говорит она, словно от частых повторов эта фраза станет реальной. Однако на ужин к маме и мистеру Никсону Сара не приходит. У нее просто не хватает душевных ресурсов прийти в дом шерифа, сидеть с ним за одним столом, говорить о погоде, просить передать соль. У нее нет сил даже встать с кровати, куда она легла, даже не сняв обуви. Она лежит уже несколько часов, изредка меняя положение, когда, например, начинает неприятно колоть руку. Встает со своего места Сара далеко за полночь. Она идет в кухню, пьет воду из-под крана, садится за стол и рыдает. Долго. До рассветных всполохов где-то на востоке. Это повторяется день за днем. Апатия. Вялость. Темные круги под глазами. Неотвеченные звонки — правда, Сара быстро учится брать трубку, когда в два часа ночи в ее (их с Дереком) доме появляется Кэнди с отчаянно горящими глазами. — Я боялась, что ты что-то с собой сделала! — от испуга подруга кидается обвинениями, а Сара только виновато жмет плечами. — Я была в ванной, — снова филигранно отточенная ложь, как самурайский клинок. — Прости меня. Я не хотела тебя пугать. — Пожалуйста, не делай так больше, — объятия Кэнди пахнут карамельным попкорном. Интересно, от чего оторвала ее Сара своим молчанием? — Прости, — шепчет Сара в копну кудрявых волос. — Просто не смей так больше… — Кэнди не договаривает, как когда-то не договорила мама, и Сара понимает, что таится в этом их невысказанном. Сара больше не боится этого — с ней-то уже все случилось. У нее все отняли. Вырвали щипцами, смяли вместе с обшивкой автомобиля и швырнули в кювет. — У тебя застежка ремня не работает. — Ерунда, доедем до Балтимора, а там уже починим. — Это небезопасно. — Да что может с нами случиться? — и эта улыбка, после которой у Сары кончались любые аргументы. И правда, что с ними может случиться? Кошмарный сон наполнен скрежетом металла, скрипом тормозов, воем ветра и звоном стекла. Сара просыпается и кричит в подушку. Это подавленные воспоминания прорезываются ростками одуванчиков, это то, что Сара не может вспомнить, когда хочет (например, когда с ней говорят полицейские), но вот так, между тремя и четырьмя часами ночи, лезут сами, выворачивают Сару наизнанку, беззащитными нервами под холодный воздух, в грубое льняное белье. — Твоя мать рассказала, что ты до сих пор не была на могиле Дерека, — Кэнди и Сара шагают рядом по аллее парка, и теплый летний полдень выцветает до полярной ночи где-то на Аляске, когда Кэнди произносит «могила Дерека». Саре хочется ее ударить, аж ладонь обжигает зудом и сводит локоть. — Не была, — Сара сознается, как на исповеди, с неохотой. — Я просто не могу, Кэн. — Хочешь, я пойду с тобой? — Кэнди хочет помочь, но Саре не нужно, чтобы ей помогали. Ей нужен Дерек. — Я пока не готова, — Сара мотает головой в пароксизме отрицания. — Я не могу, понимаешь? Я не могу, если я… — Сара не знает, как сказать это. Она не может оформить в звуки фразу «если я увижу его могилу, он умрет взаправду». Для всего мира Дерек и умер взаправду — его перемолола автомобильная катастрофа (у тебя застежка ремня не работает), его похоронили на Сентфорском мемориальном, его фото опубликовали в газете в черной рамке. Для всего мира Дерек умер взаправду, и только Сара, одна Сара отказывалась в это верить. — Тебе нужно принять это, — психотерапевт, с которым Сара встречается раз в неделю, тоже из тех, кто верит в смерть Дерека. Сара кивает — она понимает, правда, понимает. Но это не значит, что она станет что-то предпринимать. Дерек где-то рядом с ней: он во снах, в уголках глаз. Он оставляет примятой подушку на постели в их доме (они прожили там две с половиной недели), он дышит Саре в шею и спит на ее коленях, когда она отключается на диване под какой-то бестолковый сериал. Все говорят, что Саре необходимо жить дальше. Поют в унисон, уговаривают, обволакивают. И только в глазах шерифа Никсона Сара видит нечто, похожее на понимание. У него свое горе. Не такое, но тоже глубокое. Только у него есть спасательный круг — мать Сары, так удачно вставшая опорой под его плечо. А у Сары нет ничего, нет никого, кто мог бы уравновесить сбившийся баланс, кто вытянул бы ее из липкого омута, в котором она тонет, позволяя воспоминаниям коконом оплетать ее, замыкаясь в своем радужном пузыре. «Он никогда не умрет взаправду». Сара бродит по Сентфору, словно еще одна тень. Она просто отпускает контроль и идет, куда ведет ее сердце, или ноги, или провидение. Прогулки, говорит ей психотерапевт, они помогут вам найти равновесие. Сара гуляет не потому, что ищет какое-то там мнимое равновесие, а потому, что ей нужно заниматься хоть чем-то. Если она будет сидеть дома, ее найдет мама, ее найдет Кэнди, они потащат ее на какой-нибудь кулинарный класс или гончарные курсы, где Сара потеряет время и контроль над собой, произойдет очередная ссора и все будет выглядеть некрасиво. И сама Сара, и ее потрепанная скандалом визави, и криво слепленный горшок, и неудавшийся тарт-татен. Бесконтрольная прогулка приводит Сару к магазину миссис Хилл. Правда, она даже сначала не понимает, где оказалась, пока Малютка не обдает ее знакомым лаем, а миссис Хилл не усмиряет питомицу, утаскивая собаку за ошейник. — Сара, — старушка, кажется, рада видеть гостью. — Заходи, — у нее такой вид, будто она о чем-то догадывается. Миссис Хилл словно не постарела ни на день, и Сара уже не помнит, когда видела ее в последний раз. — Я тебе рада, — миссис Хилл улыбается. — Хочешь чаю с травами? Сара качает головой. — Нет, спасибо, я просто… — а что она просто? Тут у Сары пробел в мыслях и она неловко пожимает плечами. — Я гуляла, и вот решила зайти, — теперь даже сама Сара в это верит. — Мы ведь так давно не виделись? — фраза звучит вопросом, словно сама Сара не уверена. — Да, твоя правда, — миссис Хилл присаживается в кресло и кивает Саре на венский стул с поцарапанным сиденьем. — Посиди немного. Ты ведь что-то искала, да? — Да, — и, сказав это, Сара понимает, что ей правда нужно нечто. Но что? Предмет? Травяной настой? Чувство? Человек. Ей нужен человек. Один конкретный. Его крепкие руки и сияющие глаза. — Ты недавно потеряла нечто, — миссис Хилл наклоняется и похлопывает Сару по руке. — Я помогу тебе вернуть это. — Вы можете? — у Сары вмиг пересыхают губы. — Если ты готова. А ты готова? — глаза старухи гипнотизируют, Сара не может отвести от нее взгляда. — Да, — только в одном своем «да» Сара была прежде так уверена. — Встань, милая, ноги уже не те. Вон там, — миссис Хилл, словно авиадиспетчер, направляла Сару в сложной навигации по антикварной лавке. — Левее. Да, это именно то, что мы ищем. Сара сняла с полки восковую свечу цвета свежего кровоподтека. — Возьми, девочка, — миссис Хилл закивала, словно китайский болванчик. — Это свеча с экстрактом морозника. Зажги ее перед сном и думай о своей потере. К утру, глядишь, и отыщешь. — Так просто? — Сара подняла голову на старушку. Та уже поднялась со своего места и теперь расхаживала перед прилавком, переставляя мелочевку на нем. — Миссис Хилл? — позвала Сара, сделав шаг ближе. — Я спрашиваю — это все, что мне нужно? Сжечь свечу? — Да, если ты не хочешь чего-то большего. — Большего? — Любая магия требует жертвы взамен. Но ты не готова. — Я готова, — более готовой к следующему шагу Сара чувствовала себя лишь раз в жизни. — Нет, — миссис Хилл вдруг стала мрачной. — Ты не справишься с последствиями. — Но я готова, я могу все отдать, понимаете, — Сара поперхнулась собственными словами. — Прости, Сара, мне нужно оценить семь китайских брошек с эмалью, — миссис Хилл взяла в руки потрепанный гроссбух. — Совсем нет времени болтать, — из-за ее спины выступила рычащая Малютка. Саре тут были больше не рады. Дома она воткнула свечу в низкий стакан для виски. Посидела перед ней, просто глядя на темно-фиолетовые синячные разводы и матовый блеск воска. Тронула огрызок фитилька кончиком пальца и отдернула, будто от осиного укуса. Свеча словно сама пожирала свет от ряда лампочек над вытяжкой. Саре даже показалось, что она уловила сладко-предсмертный запах фиолетового морозника, исходящий от неожиданного подарка миссис Хилл. О том, что она может не зажигать свечу, Сара даже не думала. Она размышляла совсем о другом — какую такую жертву требует магия, если Сара хочет большего? Она ведь хотела. Представляла это большее — горячие поцелуи на шее, сжатые в замок пальцы на запястьях, напряженные сухожилия, бугры мышц. — Что-то большее, — зашептала Сара, расхаживая вокруг стола, будто вращаясь на орбите фиолетовой свечи. В памяти затрепетало прошлое: лезвие ножа, прижатое к ладони и соленые красные капли, падающие дождем на книжную страницу. Тело оказалось быстрее мысли. Громыхнул ящик, коротко выдохнула сама Сара, когда заточенная сталь вспорола кожу поперек ладони. Тонкая линия тут же обросла кровавой бахромой, и Сара крепко сжала свечу, оставляя на темном воске отпечаток. — Я готова, — повторила она себе. — Я готова, слышишь меня? Уже в спальне свеча курилась густым белым дымом, что плавал по комнате неровными клочками тумана. Сара утопала в кровати, обнимая подушку, смотрела на то, как змеятся белесые сгустки. Воображение рисовало ей то животных, то завитушки пейсли — будто бы она смотрела на облака. Сара пыталась вспомнить, как называется эта шутка с восприятием, когда видишь лица в предметах, но в памяти ничего не всплывало. С каждым новым вздохом ей было все труднее думать и дышать. Сара снова тонула, только теперь не в ледяной бездне, а в чем-то густом и тягучем, как мед или патока. Она чувствовала себя насекомым в янтаре. Липкий дым сковал ее, спутал руки и ноги. Сара не могла пошевелиться или закрыть глаза, но остро ощущала все окружающее. Дышать становилось все тяжелее: мед или патока залил носоглотку, заструился по бронхам, сжал горло в спазме. Сара выгнулась, попыталась дотянуться до столика со свечой, погасить ее сбить, но… Что-то тяжелое опустилось на кровать прямо в ее ногах. — Кто здесь? — выдохнула Сара, слепо шаря руками по стеганому покрывалу. Ее пальцы вдруг накрыли чужие холодные ладони. Стоп, нет. Не чужие. Веки, наливавшиеся свинцом еще минуту назад, легко распахнулись и взгляд Сары ударился о взгляд других, зеленых глаз, словно с разбега о стену. Сара задохнулась. Внутренности сделали кувырок, сердце ударилось о ребра, в тщетной попытке перемолоть кости в крошку и вырваться наружу, упасть в подставленные ладони Дерека Никсона, сидевшего на краю кровати. — Дерек, — Сара подалась вперед, сминая коленями покрывало. — Дерек, это ты? — Кто это еще может быть? — скептическое фырканье, в презрении вздернутая бровь. Если это какая-то копия или реплика, это чертовски удачная копия или реплика. — Я так ждала тебя, — Сара чувствовала себя так легко, будто летела. Свечной туман с запахом морозника прибавлял этой иллюзии веса. — Я здесь, — холодная до ожога ладонь прижалась к щеке Сары. Наконец-то, выстучало ее сердце, ударяясь о ребра с прежней силой. Вся боль исчезла, и Сара снова могла дышать, но теперь она не могла надышаться. Она уткнулась носом в округлый вырез футболки Дерека, прямо на границу ткани и загорелой кожи, пахнущей чем-то смолистым и острым. — Целуй меня, — зашептала Сара, подаваясь вперед, цепляясь губами за кромку подбородка, колясь отросшей щетиной. — Просить не обязательно, — голос Дерека звучит над ее ухом, звучит, и Сара не может осмыслить, не может охватить огромности происходящего. Вместо этого она охватывает плечи Дерека руками, тянет его за собой, ложится на спину. Шарит по его спине, ищет кромку футболки и стягивает ее, словно обертку с конфеты-лоллипоп. Обжигается о ледяную кожу, но тут же нагревает ее сама — касаниями, поцелуями, ласками. Мой-мой-мой, жадно стучит в ее мозгу, и Саре страшно оторваться — даже когда Дерек отстраняется, чтобы снять с нее или себя очередной бесполезный одежный предмет, она рвется к Никсону обратно, жадно притягивает к себе, заплетает пальцы в волосы, закусывает губы до крови. Не останавливаться. Не размыкать рук. Не прекращать целовать. Три простые заповеди, которым Сара рьяно следует. Дерек тут — сомкни пальцы и почувствуешь. Дерек рядом с ней, Дерек просто в ней. Ледяные изгибы его мышц согрелись от постоянных касаний, его дыхание сбилось в рваный ритм. Он повторял ее имя — касаясь губами уха, зарываясь лицом в водопад волос; то громче, то тише. То громче, то тише. Как на волнах. Шум в ушах напоминал шум моря, в который криком контуженной чайки ворвался звук будильника. Сара вдруг обрела физическое тело, болевшее при каждом движении. Она с трудом дотянулась до столика у кровати, сшибла чертовы орущие радиочасы на пол. К счастью, от такого маневра вывалились батарейки и писк перестал терзать сарины уши. В наступившей блаженной немоте, Сара аккуратно подобрала себя с постели. Ноги и руки будто на плохо смазанных шарнирах, едва двигались. Болело не только снаружи, но и внутри, где сердце. Только что Дерек, живой, осязаемый, жаркий, был рядом, а теперь не осталось ничего. Или нет? Остановившись перед платяным шкафом, Сара с удивлением поняла, что на ней нет ничего, кроме уже ставшего привычным кольца на безымянном. А ведь ложилась она одетой; и не было этого синяка на бедре, и этого подозрительно алого пятна на шее, жутко похожего не то на засос, не то на клеймо. С легким ужасом (и трепетом), Сара осматривала себя, находя все новые метки. Это ведь был сон. Это всего лишь сон, даже скорее наркотический трип, ведь Сара так надышалась паров морозника, которых бы хватило на целый рэйв. Все это не могло быть правдой. Все это не было правдой; Сара повторяла это одними губами, собирая со стола остатки свечи, свою одежду по комнате. Когда она вышла из дома, неся в вытянутой руке (левой, потому что правая ладонь саднила под повязкой) мусорный мешок, внимание Никсон привлекли черные комья на ступеньках у черного выхода. Оставив пакет в стороне, Сара присела на корточки и раскрошила один из них в пальцах. Земля? Черная, сыроватая, начавшая подсыхать. Сара огляделась на просыпанную кирпичной крошкой дорожку, на заросший газон, без малейшего следа человека — так откуда тут? В доме туманной сиреной запел телефон. Забыв о мусоре, но не о комке земли в пальцах, Сара двинулась на его зов, памятуя о том, что может вызвать неотвеченный звонок. — Сара, — Кэнди в трубке давилась воздухом, словно звонила прямо с пробежки. — Сара, ты не поверишь! Ты тоже не поверишь, хотелось сказать Саре. Ты тоже не поверишь, ведь Дерек был тут, я касалась его, я целовала его, он оставил мне засос на шее и укус на груди, но вслух Сара ничего такого не произносит. — Что случилось? Ты здорова? — она, оказывается, еще способна выказывать беспокойство о друзьях. — Я? Да, — Кэнди несколько удивилась. — Я не о том. Божечки, не знаю как сказать. — Говори прямо. — Кто-то… Вандалы, они разорили могилу Дерека. Сторож звонил твоей маме, а она мне, а я… — Кэнди говорила, но не знала, что делает это в трубку, безвольно повисшую на скрученном проводе. — И могилу миссис Хилл задели.