Как море

Влажно. Солёно. Размеренно. Ритмично. Море качает «Курёхин», мерные толчки раскачивают Диму — он хватается руками за изголовье узкой койки, чтобы его не смыло. — Ты как море, — хрипло говорит Дима. Гуанако замирает, вздыхает судорожно, твёрдые пальцы впиваются в Димины бёдра, удерживая их на месте — больно-приятно-невыносимо — последнее движение получается особенно глубоким и резким. Дима непроизвольно сжимается, и внутри разливается горячая волна. И эта волна уносит Диму туда, где нет никаких мыслей, и слов тоже нет, и совершенно невозможно описать, что он чувствует. Слова и метафоры Диму с некоторых пор завораживают, он ищет их в себе и вне себя, записывает всё, что понравится, тащит чужие фразы в свои черновики, как хозяйственная птица в гнездо. — Бля-я-ядь, — Гуанако падает на него и смеётся в подушку. Его-то речевые навыки полностью подводят редко, хоть одно слово да остаётся. Самое выразительное. «Он, кстати, всегда так говорит», — соображает вдруг Дима и тоже посмеивается — теперь от радости наблюдения. И от того, что это Гуанако и это его тягучее «Бля-я-ядь» такое родное и предсказуемое. Член скользит внутри, выскальзывает — Дима снова сжимается, обхватывает Гуанако ногами, руками цепляется за плечи. Пожалуйста, не покидай меня, не покинешь, нет? — Нет, — шёпотом говорит Гуанако, касаясь губами его виска, — Дима, нет. Боцман мне яйца оторвет и будет прав. Потому что матрос должен твердо стоять на широко расставленных ногах. Образцы боцманской риторики Дима давно в своё бумажное гнездо унёс, вдруг пригодится однажды. Однажды, когда он доберётся до рассказа о настоящем времени. Опишет Брови «Курёхин», бородатого старпома и татуировку на запястье у боцмана, глухого на одно ухо кока и полосатого корабельного кота. — А я буду. Очень твердо буду стоять, — обещает Дима, — я же выносливый, ты меня знаешь. — Знаю. Ты очень выносливый, — Гуанако нежно прикусывает его ухо, — а я вот не очень. Вообще-то, я не мальчик уже. — Совсем не мальчик, — соглашается Дима, — Ни один мальчик так долго и технично не сможет. И вообще-то ты покойник. — А сам-то, — фыркает Гуанако, и они ржут оба в голос, всё равно за переборкой никого, соседи на вахте. А с другой стороны кают и вовсе нет, там служебный закуток. И дальше море, со всех сторон море. Море — страна мёртвых, самое подходящее место для тех, кого успели похоронить и оплакать, да ещё и не один раз. Я покойник, думает Дима. По-кой-ник. Он перекатывает слово в голове: покойник, покой, спокойный, успокойся. Быть покойником спокойно. Море баюкает «Курёхин», как европейские матери качают младенцев на руках, размеренно и нежно, нашептывая, напевая колыбельную. Дима вычитал эту метафору в романе, который ему одолжил старпом, и с тех пор всё пытается представить, как это: женщина, младенец, тихая песня. Женщина в его голове почему-то похожа на тонкую девочку Бровь, а младенец на толстого корабельного кота. Умеют ли младенцы мурлыкать? Дима почему-то сильно в этом сомневался. Нет, нужно к этому с другой стороны подходить. Он свешивается с койки и шарит на полу в куче сброшенной одежды. Блокнота нет, а вставать лень. Да и не уверен Дима, что может сейчас встать. Гуанако возится рядом, устраиваясь поудобнее на тесной койке. — Под подушкой, — напоминает он и ухмыляется. Он язвит и ехидничает, но постоянно приносит Диме новые слова и читает его черновики, потирая переносицу, и на Диму в такие моменты накатывает узнавание — всё это уже с ними было: маленькое пространство, узкая кровать, бесконечный простор снаружи, по которому перекатываются волны, такое же бесконечное небо над этим простором. И Гуанако так же согнутым пальцем тер нос, а потом тыкал в исписанные листки: вот, вот здесь охуенно у тебя получилось, дорогой мой. Блокнот в потрёпанной картонной обложке («ВНПК-XX БГУ 1882»), и правда, под подушкой. Дима достаёт его и записывает про покой и покойников, про влажное и солёное, про то, что море похоже на степь, а Гуанако похож на море. Шрам на боку опять чешется, но Гуанако мягко отводит Димины пальцы и ласково целует рубец. — Ты же сказал «нет», — смеётся Дима, роняет карандаш и запускает руки в длинные волосы. — Да, — говорит Гуанако и скользит губами вниз по животу, — Так нет, а вот так — да. Море слишком легко меняет своё настроение.