***
Мы уже давно позавтракали и теперь довольно лениво потягивали третью чашку чая, читая утренние газеты (я − «Таймс», а Холмс − печально известную «Пэлл-Мэлл»). Он утверждает, что все сплетни в такой скандальной газете, как эта, стоят для него больше, чем заботливо подобранные новости, которые можно найти в респектабельном издании, таком как «Таймс». Я отказался от сражения на этом конкретном фронте. Несмотря на это затянувшееся журналистское противостояние, внутри 221Б всё было хорошо. Билли уже выполнял свои обязанности у камина, поэтому в комнате было приятно тепло и очень уютно в этот ветреный холодный день за нашими стенами. Я, конечно, не могу говорить за Холмса, но для меня это удовлетворение было связано с тем, что произошло прошлой ночью. То, что мы пережили, было настолько особенным, что об этом едва ли можно говорить. Слов не существует, по крайней мере в моём бедном лексиконе, чтобы описать нежность и преданность, которую мы с Холмсом разделяли в нашей спальне. Жар страсти − это одно, и от этого нельзя отмахиваться. Но настроение у нас в эти часы было совсем другое. Каждое прикосновение было благословением. Каждый поцелуй − акт преданности. Когда мы подошли к краю в гармонии, сам акт любви стал таинством. Я полагаю, что эти слова в глазах многих обрекли бы меня на огненную вечность, но для любого, кто верил в подобные вещи, я был уже обречён. Это была возможная судьба, которую я был бы готов принять, если бы всё ещё верил. Пока мы ели яичницу, тосты и ветчину, а затем продолжили сидеть за чаем и газетами, мы всё ещё излучали чувство взаимного покоя, которое было совершенно приятным. А это, конечно, означало, что долго так продолжаться не может. Холмс вдруг поднял голову и склонил её набок, прислушиваясь. − Боюсь, мой дорогой, что наша идиллия кончилась. Если я не ошибаюсь, только что прибывший экипаж привёз к нашим дверям клиента. − Вы редко ошибаетесь, Холмс, − машинально ответил я, но его слова отвлекли меня. Это было приятное развлечение, потому что то, что он сказал, означало, что он наслаждался нашим чувством тихого единения так же, как и я. Жар, который это осознание зажгло в моей груди, согрел меня гораздо сильнее, чем пламя камина. Холмс сбросил халат, чтобы надеть пиджак, как раз в тот момент, когда внизу зазвенел звонок. Я схватил развевающийся халат, прежде чем тот упал на пол, и повесил его в спальне. Когда я вернулся в гостиную, миссис Хадсон уже стояла в дверях. − К вам мистер Конвей, − сообщила она. Позади неё маячила какая-то фигура. − Благодарю вас, миссис Хадсон, − резко сказал Холмс. Великий сыщик был за работой. Она протянула мне визитную карточку и отошла в сторону, пропуская потенциального клиента. Мы втроём сели, прежде чем кто-либо заговорил. Холмс сидел в своём кресле, весь − резкие черты и высокомерие, а я, как обычно, сидел в стороне, держа наготове перо и блокнот. Я знал свою роль. Предполагаемый клиент был крепко сложенным мужчиной лет тридцати или чуть больше. Его манера одеваться говорила о деньгах: хорошо сшитый костюм, явно ручной работы туфли, тонкий шелковый галстук. Я лучше узнаю такие вещи после столь долгого сожительства с человеком, который иногда проявлял павлиньи наклонности. Я также заметил, что за волосами Конвея тщательно ухаживали, искусно скрывая тот факт, что линия волос, несомненно, ползла вверх. Судя по карточке, которую я держал в руке, это был мистер Чарльз Конвей, эсквайр, проживавший в довольно фешенебельном районе Южного Кенсингтона. Бросив быстрый взгляд на карточку, которую я ему протянул, Холмс сложил руки перед лицом и закрыл глаза. Конвей взглянул на меня, явно озадаченный позой Холмса, которая была похожа на позу некоторых мистиков, которых я видел во время своих путешествий в качестве офицера в войсках Её Величества. Я улыбнулся мужчине так, словно хотел его ободрить. − Просто скажите нам, зачем вы здесь, − сказал я. − Мистер Холмс внимательно слушает. Бросив ещё один скептический взгляд на моего друга, Конвей глубоко вздохнул. − Мне угрожают, − начал он. − На прошлой неделе пришли две записки. Холмс тут же протянул тонкую бледную руку. После минутного восхищения этими изящными пальцами и воспоминаний об их нежной заботе прошлой ночью, я мысленно встряхнулся и вернулся к нашему разговору. − Мистер Холмс хотел бы взглянуть на записки, − объяснил я. − О, я сжёг их немедленно, − сказал Конвей. − Я просто предположил, что это чьё-то представление о шутке. Вздох Холмса выражал глубокое разочарование состоянием человека. − Вы можете сказать нам, что было в записках? − поинтересовался я. Конвей наморщил лоб, что, как я предположил, было его задумчивым лицом; это не казалось таким выражением, что использовалось бы чрезмерно. − В первой просто было «Будьте осторожны». А во второй − «Опасность ждёт». Холмс молчал, поэтому вопросы задавал я. − А какой была сама бумага? Конверт? Что был за штемпель? Было ли что-нибудь особенное в чернилах? Или почерке? Только потому, что мой взгляд на мгновение скользнул в сторону Холмса (возможно, надеясь увидеть ту тихую гордость, которую он выказывал, когда я хорошо справлялся), я заметил, что один уголок его рта дёрнулся вверх в почти улыбке. Прежде чем мы с Конвеем успели заговорить снова, Холмс, всё ещё не открывая глаз, сказал: − Я полагаю, что сегодня утром с утренней почтой пришла третья записка, и именно поэтому вы пришли к нам. Моя мимолётная гордость за то, что я знаю, какие вопросы следует задавать, была несколько поколеблена тем, что Холмс констатировал очевидное. Конвей сунул руку в карман пиджака и вытащил конверт. − Этот точно такой же, как и первые два. Он протянул его мне. Я взял его и передал Холмсу, который наконец соизволил открыть глаза. Даже по прошествии всего этого времени моё сердце билось всё сильнее от удовольствия наблюдать, как мой Холмс играет в эту игру, позволяя своему блеску сиять. − Конверт, − задумчиво произнёс он. − От Либерти, конечно, одна из лучших их линий. И наверняка вы заметили гринвичский штемпель. Адрес написан женской рукой. Конвей, казалось, ничего не понял. − У меня нет знакомых в Гринвиче,− сказал он раздражённо, будто это что-то доказывало. Холмс взглянул на меня в поисках сочувствия к тому сорту клиентов, с которыми ему приходилось иметь дело регулярно. Я лишь приподнял бровь. − Может быть, ваша жена знает кого-нибудь в городе? − спросил его Холмс. Теперь Конвей нахмурился. − У нас с женой одни и те же знакомые, − сказал он. − В самом деле? Как... удобно. − Улыбка была совершенно фальшивой. Наконец Холмс открыл конверт, вынул оттуда листок бумаги, развернул его, быстро прочитал и протянул мне. − Приятно знать, что некоторые злодеи всё ещё цепляются за традиции, − сухо заметил он. Я спрятал ухмылку за рукой и притворился, что кашляю. Послание было составлено из букв, вырезанных из газеты. Не то время, самодовольно заметил я. − Забавно, что буквы вырезаны из «Иллюстрированных полицейских новостей», − сказал Холмс. Мы обменялись улыбками. Иногда невозможно не испытывать неподобающего восторга от того, что мы делаем. Слова на бумаге были просты, как и подобало этому методу. «ВАМ ЛУЧШЕ БЫТЬ НАЧЕКУ». − Ну, это очень похоже на угрозу, − признался я. − Именно это я и сказал, − раздражённо ответил Конвей. − Действительно, − весело согласился Холмс. Он передал записку мне на хранение. − Сколько у вас детей? − спросил Холмс, ни к чему не обращаясь, насколько я мог судить. В то же время он встал и подошёл к столу. − Два. Фредди пять лет, а Мэвису три. − Как мило, − пробормотал Холмс, роясь в кипе бумаг в поисках бог знает чего. − И у вас, конечно, есть няня? − Да, конечно. Приятная молодая женщина из... Ну, я не могу вспомнить, откуда она родом, но, по словам моей жены, её резюме в агентстве было безупречно. − Конечно... Ничего, кроме самого лучшего... Эдвин и Миллисент. Конвей выглядел озадаченным. − Фредди и Мэвис, − поправил я. Иногда мне кажется, что Холмс делает это нарочно. Он слегка улыбнулся мне. Я уверен, что чаще всего незадачливые клиенты на самом деле были не более чем пешками в той игре, в которую мы с Холмсом играем. Через некоторое время, снабдив Холмса списком прислуги и членов семьи, проживающих в доме, Конвей был отправлен в путь с обещанием скорейшего принятия мер с нашей стороны. Когда мы услышали, как внизу отъезжает экипаж, Холмс высунул голову из двери и крикнул: − Миссис Хадсон, чай! Взглянув на меня, он добавил: − Пожалуйста. Он вернулся к своему креслу, удивив меня быстрым поцелуем в макушку, когда проходил мимо, несмотря на открытую дверь. − Ах, мой дорогой, сегодняшнее утро оказалось в высшей степени занятным, не так ли? − Мы не должны легкомысленно относиться к проблемам наших клиентов, − сказал я. − О, я знаю. Но иногда это непреодолимо. Такие простые вещи, и они скорее заплатят мне, чтобы я понял это, чем просто подумают сами. − И это тоже хорошо, − сказал я. − В конце концов, миссис Хадсон рассчитывает на оплату за квартиру, а вы любите всё самое лучшее в табаке и спиртных напитках. − Да, конечно, − уныло согласился Холмс. − И Рождество тоже скоро. − Он простодушно улыбнулся мне, а затем энергично потёр руки. − Сначала мы выпьем чаю, а потом отправимся выяснять, кто угрожает достопочтенному мистеру Конвею. Мне было бы совершенно бесполезно спрашивать его, с чего мы начнём наши поиски, потому что он либо полностью проигнорирует меня, либо ответит, сказав что-нибудь раздражающее об опасности теоретизирования перед фактами. Так что вместо того, чтобы просто раздражаться, я вскочил на ноги и помог миссис Хадсон с подносом.***
В конце концов всё оказалось так просто, как и говорил Холмс. Бездельничающий брат миссис Конвей, нахальная молодая няня, глупый план как-то финансировать романтический побег... Я так и не разобрался во всех деталях, но поскольку дело так и не было раскрыто, это не имело особого значения. Чек, выписанный мистером Конвеем, оказался очень кстати. В ту ночь, когда дом и город за окнами были темны и безмолвны, мы взяли с собой в постель бутылку хорошего виски. В отблесках огня мы выпили по стакану, передавая его друг другу. Голова Холмса покоилась у меня на коленях. Теперь его волосы были свободны от помады, и я медленно провёл пальцами по необузданным мягким завиткам. − Вы хотите что-то узнать, дорогой? − спросил я. − Я всегда хочу знать всё, что вы хотите мне сказать, − томно ответил он. Его щеки слегка порозовели от тепла пламени и виски, а глаза сияли, как звезда, за которой следовали волхвы. Шерлок Холмс в моей постели, несомненно, был самым прекрасным зрелищем в мире. Я наклонился ближе к его уху. − Ни с кем ещё мне не было так весело, как с вами. Для единственного в мире консультирующего детектива редкость лишиться дара речи, но я, по-видимому, достиг такого подвига. Через мгновение он просто улыбнулся с неприкрытой нежностью, которую никто никогда не видел и никогда не увидит. Мы смотрели на огонь в камине, пили виски, и всё было прекрасно.