Прости, если сможешь

      Они сидели в опустевшей гостиной и в последний раз смотрели на диптих, плотно перевязанный грубой бичевкой. Серые стены, высокий потолок и одна несчастная пара, от которой так и веяло холодом.       А ведь когда-то они приложили немало усилий, чтобы найти своё гнёздышко, свой крохотный уголок, затерянный посреди огромного города. Сколько времени они слонялись по переходам Парижа, пересаживаясь с одной ветки метро на другую, сколько слёз пролила Маринетт, прежде чем однажды её надежды сбылись и музыкант преподнес ей связку ключей от их общей квартиры.       Робко, неуверенно, с искрящимися от счастья глазами, он протянул свой мягко сжатый кулак над её раскрытой ладошкой и аккуратно вложил в неё ключ. В тот момент этот жест стал для них хрупким и самым честным признанием, разбившим границы между их чувствами и будущей жизнью.       Ребята уже много месяцев мечтали жить вместе, каждый день планируя то, как по утрам они будут растворяться в нежных ласках друг друга, как быстро научатся теряться в бесконечном потоке своих поцелуев, а затем совсем по-домашнему, тепло и уютно, потягивать кофе из синих крохотных чашек…       В те дни их не пугали возникшие трудности, им было плевать, что их квартира была доверху завалена коробками с неразобранными вещами, и что из мебели у них был один дешёвый матрас. Они с радостью валялись на нем, переплетая тонкие пальцы между собой, и восторженно рассуждая о будущем. Тогда ещё Мари нравилось утыкаться личиком в теплую грудь своего парня и забавно хихикать, когда Лука начинал вырываться, выдавая что-то совсем уже милое, говорящее о том, что ему до жути щекотно. Они были счастливы. Были, но только тогда. Сейчас же всё изменилось.       Устремив взгляд в окно, Маринетт смотрела как шумный дождь барабанил по стеклам и оседал на них крупными каплями. Осень в Париже всегда была довольно банальной: холодной, пасмурной и мрачной, только вот раньше девушка не замечала в её дыхании столько боли. А может быть, просто не хотела этого замечать.       Лука сидел рядом, ютясь на связке толстых, аккуратно сложенных книг. Когда-то давно они вместе покупали их для того, чтобы однажды прочесть, только вот вспомнили о них лишь вчера, когда Куффен начал робко перетягивать грузные стопки обрывком сероватой бичевки. Что ж, теперь все эти печатные залежи ожидали своего часа, чтобы потом незаметно перекочевать на палубу Либерти.       Прошло уже более часа, но дождь по-прежнему барабанил в окно, будто нарочно пытаясь отсрочить их расставание, вот только зачем? Пальцы брюнета вдруг судорожно сжались в кулак, образуя на кисти незаметные впадинки. Он не хотел разъезжаться с Мари, он пытался её вернуть, но, видимо, всё было напрасно. И её безразличный взгляд был тому подтверждением.       Всё было кончено. Они расставались, заглушив свои чувства почти так же бездарно, как актеры в старом, давно забытом кино. Наверное, на то были причины. Наверное… Хотя Лука и не знал. — Пора, — прошептала брюнетка, поднимаясь со своей стопки книг. Не глядя, подхватив на руки одну из объемных картин, она вышла из дома, оставив в квартире лишь боль и одинокого музыканта.       Лестничные пролеты стали для нее тем ещё испытанием. Они ловко кружили вокруг пустого пространства, пронзающего здание от крыльца до самых краев крыши. Старые, обшарпанные стены сейчас смотрелись совсем по-другому. Их тусклая, местами потрескавшаяся краска напоминала Мари её собственную жизнь, которой она так гордилась, благодаря Бога за каждый её миг. Всегда… Но потом она вдруг замерла и стала покрывать душу девушки уродливой паутиной сомнений, раскалывая глянец свободы своей новой мечтой. Противно. Но брюнетка продолжала штурмовать мир, не желая замечать очевидного, только вот так не могло больше продолжаться. Она должна была выдохнуть и решить как ей поступать дальше. И она решила. Одна.       Тонкие пальцы бережно чертили полосы на поверхности старых перил, оставляя позади Маринетт невероятную сказку, в которой она жила последние несколько лет. Она бежала прочь, забывая на ходу силуэт своего принца, и разбивая, как лёд, уверенность в завтрашнем дне. Кто знает, возможно, это был её единственный обдуманный шаг, пусть даже и настолько тяжёлый…       Вечерние улицы встретили её сигналами незнакомых машин, которые безразлично бороздили просторы Парижа, разъедая воздух лишь шумом и сгустками выхлопных газов. Огромные лужи казались брюнетке препятствием, которое она успешно преодолевала, сжимая в руках частичку любимого диптиха. Того самого, что подарил им с Лукой Нат на первую годовщину их отношений. Такой нежный, красивый, с едва уловимыми силуэтами тел, растворившихся в тонких нитях июльского ливня.       Хрупкая, мягкая и послушная фигура Мари, оттеняющая своей узкой спиной обнаженную грудь музыканта. Они были вместе, вдвоём и дополняли друг друга как кусочки незримого пазла… Сейчас же в её ладонях покоился лишь мягкий образ Куффена, такой, каким его видела только она.       Застыв всего в паре метров от перехода, она села на корточки и зарыдала. Такого с ней не было никогда. Громкие всхлипы разрывали женскую грудь и оседали дерущими хрипами в горле. Они царапали, жгли, разъедая тонкую слизистую и выпуская наружу отчаянный крик. Её тело трясло от немого бессилия и это никак не позволяло свободно вдохнуть. Ещё и картина, лежащая грузом на её острых коленях, буквально жгла нежную кожу, а узкие ладони до боли стискивали пульсирующие виски. — Нет…       Не выдержав последнего всплеска, Дюпен-Чэн взвыла и бросилась прочь. Она бежала сквозь вечерние улицы, погрязшие в километрах растянутых пробок. За её спиной мелькали парки, площади и даже метро, но они нисколько не волновали брюнетку. Она плохо понимала как кто-то громко сигналил ей вслед, что-то злобно кричал и даже грозил позвонить полицейским... Напрочь позабыв о себе, она из последних сил летела вперёд, разбрызгивая на прохожих воду из луж. Её голые ноги уже по колено увязли в грязи, но Маринетт не сдавалась. Она не могла себе этого позволить. Не в этот раз.       Наконец, добравшись до крыльца знакомого дома, девушка бросилась внутрь. Вновь эти крутые пролеты, покрытые заметными трещинами от глянцевой краски, вновь эта неровная поверхность перил и вновь клочки сбившегося дыхания, вставшие комком поперек горла.       Когда она оказалась у той самой квартиры, её сердце застыло. Вторая часть их общего диптиха одиноко стояла за дверью. На полотне угадывался её чистый, прекрасно прорисованный силуэт, утопающий в объятиях музыканта. Это ведь точно был он… Маринетт знала его наизусть — до последнего блика, до легкого мазка кисти, до каждого миллиметра тугого холста… Изящный изгиб её тела, по которому Лука любил вечерам проводить линии кончиками своих пальцев, сейчас стоял на полу и бессильно опирался о стену. Неужели всё было действительно кончено? — Лука! Открой, пожалуйста, Лука! Я прошу тебя!       Девушка нервно барабанила по двери, но ей никто не отвечал. Ни единого звука, ни скрипа, ни шороха. Куффен давно покинул квартиру, перетащив свои вещи обратно на Либерти. Да, наверное, но Маринетт никак не хотелось этому верить. Сердце обдало нечеловеческим холодом, а сорванный голос по-прежнему продолжал умолять: — Лука! Прости меня, пожалуйста! Прости...       Потеряв последние силы, брюнетка медленно сползла по стене. Её жуткие всхлипы заглушал визг, который всё ещё срывался с опухших от рыдания губ. Она продолжала впиваться ногтями в промокшие волосы, стараясь заглушить свою боль чем-то более осязаемым, но даже это не могло ей помочь. — Лука… Я такая дура…       Всё это время музыкант стоял этажом ниже и не мог двинуться с места. Его пустые глаза были наполнены болью и чем-то ещё совершенно иным, словно это что-то стало неотъемлемой частью него самого и теперь медленно расползалось по вздувшимся венам. В глубине души он хотел простить Маринетт, но чувство неприкрытого страха за своё будущее прибивало его к полу. Он не хотел больше чувствовать то, через что его заставила пройти Маринетт. Не хотел ощущать всей той боли, что последние несколько дней настойчиво разъедала разбитое сердце. Не хотел… Но и оставаться в стороне от её слёз он тоже не мог.       Мягко ступив на лестничную площадку Лука замер. Кажется, даже время застыло, словно боясь начать новый виток и двинуться дальше, а потом музыкант ощутил как быстро стучит его сердце. Снова. Опять. — Мари, — тихо произнес он, не ожидая того, что брюнетка услышит, но она услышала и резко взмыла над полом, сомкнув ледяные ладошки за его шеей. — Лука… Ты пришёл.       Вот только он ничего не ответил.