Лисий недуг

​​​‌‌Мир демонов всегда жил и развивался бок о бок с людским. И хотя не принято демонов восхвалять и почитать, а только бояться, иногда эти создания существуют во благо меркантильных жизней смертных. Так, например, шайка разношёрстных демонов близ деревушки около крупного порта Нагасаки сбивалась на окраине лесов. Сначала, уподобляясь глупым своим собратьям, они грабили людские поселения, убивали и вели достаточно примитивный образ жизни. Но шло время, людская цивилизация развивалась и придумывала новое оружие и укрепления. И чем сильнее становились люди, тем осторожнее приходилось вести себя демонам. Пока не пришёл Погибель. Так звали бешеного старого тенгу* с поседевшими от стресса и непрерывного гнева перьями. Глаза и одеяния его были темны, как врата в ад, а волосы и крылья цвета пепельной шерсти при свете луны. Тогда уже сформировавшееся сообщество прибрежных демонов, выработавшие свои обычаи и традиции (и даже подобие кодекса чести!), было снова погружено в смутный омут раздоров. Тенгу тот был столь безжалостен, что потерял память о собственном имени в бесконечных приказах «Убить всех! Всех, кто мешает!». Люди молились богам, и те низвергли худшую из кар. Равнодушие. Глухи стали боги к мольбам тех, кто не способен позаботиться о себе сам. И тогда случилось чудо, именуемое проклятьем. «Чума» пришла в портовую деревушку, принося одним смерть, другим — покой. Восьмихвостый демон-лис с чёрной, как смоль, лоснистой шерстью, переливающуюся под луной холодными синими и кроваво-фиолетовыми красками. Глаза цвета терпкого вина, идеальные чёрные когти по четыре сантиметра каждый, хитрая ухмылка и столь же тёмные одеяния. Мори Огай явился. И без того бурлящая жизнь буквально взорвалась фейерверком событий. Таинственный гость поддерживал нейтралитет между людьми и демонами, что позволило ему в кратчайшие сроки втереться в доверие к обеим сторонам. Старые демоны, поддерживающие действующую тиранию Погибели, почти все пали в сражениях, а жизнь людей и того короче. Мори Огай, которому едва ли четыреста двадцать восемь лет отроду стукнуло, лисьей хитростью избавил мир от демона. Когда некоторые ёкаи спрашивали его о случившимся, то восьмихвостый с брызгами чужой крови на лице улыбался: — Болезнь погубила. Болезнь по имени Мори. И неважно было генко*, кто был за, а кто против. Благодаря поддержке его новых зверят, таких как, например, белый лис Дазай и юный сёдзё* со скрытыми силами Чуя, всякое сопротивление было подавлено в течение полугода. Рекордные сроки. Ни с чем не сравнимая победа. Да, первые пару лет было действительно тяжело. Кицунэ, как существа ночные, спали днём, но Огай был на какое-то время лишён привычного режима сна, а потом и вовсе разучился нежиться в лучах знойного дня. Остатки сопротивления бежали в глубь страны, в леса, другие же сбивались в группы и пытались вернуть всё на круги своя. Только вот лис и его новая свита не ради такого пустяка так тяжело впахивали. Конечно же Дазай ныл больше всех, как и полагается демонёнку с «израненной» психикой. Хироцу, хвала богам за его терпение и мудрость, помогал новоиспечённому Демону Порта с воспитанием строптивой молодёжи. Да и сам бьякко* никуда не делся бы, если хвосты дороги ему. Со временем Мори установил особые правила, которые были переняты людьми с маниакальной охотой. Если упростить, то звучало основное из них примерно так: «Не лезь в дела демонов, и тебя не тронут». Огай беспощадно расправлялся с конкурентами, иногда совершенно нарочно демонстрируя всю свою силу и элегантность, подобающую представителю лисьего вида. Не прошло и десяти лет, как смертные стали возносить дары не богам, бросившим их в час нужды, а демонам, спасших их от погибели. Ревностные божества соизволили-таки обратить скучающий взор на некогда хилую деревушку, превратившуюся за двенадцать лет в полноценного конкурента крупного порта Нагасаки. Мори самолично отвечал за крупные сделки. А как известно, если тебе удалось договориться с лисицей, взяв с неё слово, то отныне правда будет на твоей стороне. Мори был щедр на обещания, если они были достаточно выгодны ему. Сказать честно, восьмихвостный чёрный лис имел всего две слабости: племянница Элис и сладкие персики. И совсем немножко арбузы. И, может быть, пряные сладости. И роскошные одежды, особенно для его любимицы. И ещё капельку трубки с самым дорогим из возможных сортов табака. И ещё изысканная поэзия и… Осаму каждый раз закатывал глаза так сильно при виде списка покупок, что за малым не заваливался на спину, сердито мотыляя шестью хвостами. Чуя в этом момент, словно заведённые мастером часы, выписывал белошёрстному тумаков на больную голову. А тот никак не желал уворачиваться от одинаковых ударов. Чёрт разберёт, что у глупого лиса на уме. Мори на это только ухмылялся, едва обнажая начищенные до блеска клыки, подозрительно сверкая глазами. Дазаю доверять нельзя, хотя иногда очень хотелось. В одну из полных лун, когда Глава разрешил наконец-таки расслабиться и пил принесённое в дар белое сакэ, пьяные ёкаи без разбору начали обсуждать последние темы. Сначала всё началось с примитивного «кто же сильнее: Дазай-сан или Чуя-сан?». Мори курил ароматный табак, игнорируя настойчивые потягивания за волосы, совершаемые его обожаемой Элис. И не успел он выпустить очередную струйку прозрачного дыма, как краем уха услышал поднявшийся невесть откуда вопрос: «А какая у господина Мори сила? Ведь всякая лисица имеет свою магию». И подавился Мори табаком. Элис захихикала, переставая донимать дядюшку. Дазай отчего-то оскалился, постукивая когтями друг о друга, а ицумадэ* Коё-сан прикрыла накрашенные розовым губы, расплывшиеся в кривой улыбке, рукавом розового кимоно с узорами моря. И дело вовсе не в том, что сил у него не было. Наоборот, хоть отбавляй, но лишь единицы знали, в чём она заключается. Смех вызвали догадки недалёких пьянчуг. Кто-то готов был свой рог поставить, что Мори пьёт кровь жертв и становится от этого сильнее, кто-то говорил о похищении душ, а особо смелые и вовсе голосили о соблазнении жертв женским обличьем. От диких и совсем уж бестактных догадок у Огая задёргался не только глаз, но и ухо. Раскатисто рыкнув на бесстыдников, Мори продолжил наслаждаться свежими персиками. Август — их пора. На рассвете все расползлись по норам и подводным пещерам отсыпаться, только Глава остался наблюдать за восходом любимого людьми солнца. Подперев потяжелевшую голову рукой, он поудобнее устроился на ветви тенистой осины, свесив лоснистые чёрные хвосты, блестящие в лучах рассвета. Уж начал было лис дремать на почему-то такой удобной сейчас ветке, как к нему пришёл макэнэко*. Красивый трёхцветный кот любовался на сонного демона несколько мгновений, но, заскучав, начал пронзительно мяукать. Мори от дезориентирующего шума свалился с ветки, придавленный будто нарочно упавшей следом племянницей. — А рано ли ты расслабился? — протянул ещё не обратившийся демон. Мори передёрнул ушами от глубоких ноток знакомого голоса. Едва поднявшись на колени, он имел честь созерцать создание, подсобившее ему в осуществлении некогда безумного плана. — Здравствуйте, Нацумэ-сенсей! — И тебе здравствуй, Портовая Ночь, — старик хмыкнул себе в разноцветные усы. — Это меня так нынче величают? — Нет, это я пошутил, — дёрнул бровью демон. — Ох, простите, не признал, — Мори откашлялся. — Так что же привело вас в наши края? — Смотри в оба, ученик мой. Боги ревнивы стали за последние годы, — макэнэко закурил, смотря на процветающую деревню. — Если они облизываются на мой порт, то пусть только попробуют сунуться. Ни кусочка не отдам, — уши прижались к раздуваемым от ветерка волосам. — Ты проделал хорошую работу. Создал лакомый кусочек, на который за малым вся страна охотится, — сенсей пустил кольцо дыма, ставшее обводкой восходящему светилу. — Если вы намекаете на то, что мы не готовы защищать свою территорию, то вынужден вас разочаровать. Портовые Демоны будут сражаться до конца. А я — тем более, — ученик посмотрел в глаза учителя. — Я ценю твою самоуверенность. Но боги есть боги. Сила на их стороне. — Вы пришли только для того чтобы сказать мне о том, что и так мне известно, сенсей? — Нет. Чует моё сердце, будет шторм. — Порт его переживёт. — А ты? — Нацумэ-сенсей кошачьими глазами-щёлочками посмотрел на лиса. Мори не ответил. *** Первые признаки бури свалились на лисью голову совсем неожиданно. Дазай, увязавшись за каким-то собачьим горным духом, нагло заявил о бессрочном отпуске и скрылся в таком же белом, как и его шерсть, тумане. Чуя, обозлившись на предателя (хотя сам вечно выл и лез на стенку от одного лишь присутствия бьякко), ушёл в «алкогольный заплыв», скрывшись на дне своей пещеры с парой десятков бутылок сакэ. Коё, названная его старшая сестрица, ушла за ним, успокаивать беднягу. Но самое неожиданное поджидало впереди. На краю его владений развелись крысы, борзеющие всё сильней с каждым днём. Не успела зима уступить своё место молодости года, как убытков от мерзких нэдзуми* стало не счесть: люди бежали от пожаров и разорённых полей, а скот и вовсе стал подыхать от неизвестной болезни. «Чума», — шептали люди. «Крысы», — рычал Мори. И когда в середине апреля его терпение лопнуло, лис, оставив любимую Элис и хозяйство на Хироцу, ринулся выслеживать вредителей. Да, в одиночку идти опрометчиво, да, глупо. Но что поделать! Эти наглые звери совсем охамели — ночью, когда Огай разбирался с поставками, крысы влезли в его — его! — нору и оставили прелестнейший подарок. Отрубленную человеческую голову и записку: «Завтра в полночь у границы леса». Мори славился прагматичностью, спокойствием, хитростью и критическим мышлением. И всё это сегодня полетело к чертям собачьим, коих развелось почти как крыс — сотни. Стуча отточенными до кровавого блеска когтями, Мори бежал по крышам, хрустя соломой крестьянских крыш. Взгляд его был остёр и дальновиден, когти напряжены, а клыки зудели как никогда. Давненько он самолично не убивал. Подпрыгнув на крайней крыше, он резко затормозил у первого же дерева, клацнув зубами при приземлении. Ветер вздыбил все восемь чёрных хвостов, а и без того беспорядочные от бега волосы поднял ещё выше. Мори нерасторопно пригладит лохматые пряди одной рукой, дернул ухом, услышав сиплое дыхание. Шаги тяжёлые, широкие тревожили сырую лесную землю. Вместе с хрипами забитого от слизи носа пришла вонь. Лицевые мышцы генко дёрнулись от неожиданного удара смрада по чувствительным рецепторам. Уши несколько секунд ходили ходуном, пока не замерли, прижатые к смоляным волосам. Крысы вышли. Их было всего трое, и все разные: один в причудливой белой пушистой шапке, другой с длинной светлой косой, в которой запутались веточки да камешки разные, а третий спрятался за товарищами, потупив взгляд под ноги. И самого первого из них, что в шапке, была премерзкая полу-улыбочка и сияющие нездоровым блеском в темноте глаза. Он сделал шаг вперёд. Огай смотрел на крысу сверху вниз с поднятым от презрения подбородком и лукаво прищуренными глазами. Оппонент был выше его, но ходил на согнутых крысиных задних лапах и сгорбленным. Тварь наклонила голову: — Приветствую его высочество господина Хозяина Ночи, Мори Огая. — О, какие высокопоставленные речи для существа, вышедшего невесть откуда, — лис сморщил нос от запаха, с каждым шагом приближающегося к нему. — Меня зовут Фёдор … — начал предводитель крыс. — … Демон! — вклинился в речь старшего белобрысый. — … Достоевский. Можете звать меня Фёдор, — улыбнулся крыс, пропустив мимо ушей реплику подопечного. — Не скажу, что это приятное знакомство, потому перейдём сразу к делу, — Мори оскалился в звериной улыбке, обнажая длинные клыки. — Что вам нужно от этого города? — Нам? Ничего, — казалось, оборотень в белой шапке был искренне удивлён вопросом. — Тогда на каком основании вы грабите крестьян, жжёте их дома и посевы, опустошаете склады? — Огай угрожающе повёл хвостами из стороны в сторону и выгнулся в спине, нависая над оппонентом. — На то есть веские причины, — Фёдор прижал шапку к голове, прикрыв глаза. — Мой народ голодает, а собаки съедают и без того скудный провиант. — А мне какое до этого дело? — Подскажите, господин лис, что бы вы делали, — крыса вплотную придвинулась к Мори, почти упёрлась носом в его подбородок, не реагируя на предупреждающее горловое рычание, — если были бы на моём месте? Огай клацнул изящными клыками перед носом у охамевшего ёкая, а тот лишь лениво отстранился. Генко выпрямился, в напряжении разведя уши в стороны: — Что и как я буду делать, вас не касается. Вам бы лучше о своей шкуре позаботиться. Развернувшись к незваным гостям, Мори стальным голом прошипел: — Даю вам неделю, чтобы уйти. Иначе будет война. И, не оборачиваясь, скрылся в темной тени ближайших людских домов, оставив на земле борозды лисьих когтей. Фёдор выпрямился в полный рост, снял шапку-ушанку, открыл глаза и проронил, подняв голову на закрытую тучей луну: — Несомненно. Она настигнет ваш дом. Блондин, выглянув из-за плеча товарища, прогоготал: — А крысы станцуют на пепелище! Ёкаи вернулись во тьму леса. Ровно два дня всё шло, как по маслу: поставки наладились, многие торговцы предпочитали лисий порт другому, а государство задумало крупную сделку. Даже Чуя вернулся, немного потрёпанный, но готовый отработать каждый час, потраченный на спиртное. Коё заняла своё место за левым плечом Огая, развлекая непоседу-племянницу сплетнями о людях, в частности, мужчинах. Хироцу в спокойной истоме курил трубку, нежась в тени ещё прохладного апрельского солнца. Всё было хорошо. Пока на третью ночь не грянул гром. Ясная луна, почти достигшая пика своего расцвета, сияла как драгоценное кольцо на пальце красавицы, и ни единого облачка! Огай шёл на встречу подопечным, ожидающим его у тёмной воды, держась за руку с Элис, о чём-то щебечущей. Как вдруг задул сильнейший ветер, ставя дыбом недавно вылизанную шерсть. Хвосты замерли, неестественно выпрямившись, как и сам лис. Влажный нос нервно задёргался, а зрачки сузились под прищуренными веками. Ходящая ходуном от сбивчивого дыхания грудная клетка замерла в одно мгновение, а Элис испуганно взвизгнула. Прямо позади него ударила молния. О, это была не простая молния. Неестественная, вызванная чем-то могущественным, как например… Огай развернулся, едва успев немного отклониться назад, прижав уши как никогда плотно к голове. Ему в горло упирался начищенный до блеска божественный клинок. Сглотнув вязкую от стресса слюну, Мори поднял буквально пульсирующие в такт его сердцу глаза. Бог Войны, один из первых людей, ставший кем-то большим ещё при жизни. Слава о нём была столь всеобъемлюща, что другие божества решили пригласить простого смертного в свои ряды. Теперь известный некогда полководец Ооти Фукути стал Богом Войны Фукути. Его клинок, прославивший своего хозяина больше пятисот лет назад, наделённый ныне божественными способностями, упирался лису точно под кадыком. А сам владелец чудесного оружия улыбался, забавно шевеля седыми усами. — Чего, лис, допрыгался? Огай только раскрыл рот, чтобы вымолвить хоть слово, как тут же захлопнул его, подталкиваемый стальным клинком. — Спросишь зачем пожаловал по твою презренную душу, демон? — бог упёр свободную руку вбок, всколыхнув серый с золотыми застёжками плащ. — Я позвал, — вынырнул из-за спины божества он — Король Крыс. — С каких пор… — преодолевая сопротивление оружие, начал Мори, — боги подчиняются крысам? — О, мальчик мой! — рассмеялся Фукути. — Это они подо мной служат. Глаза генко распахнулись, а рука завела за спину молчаливую будто труп Элис. — И что же… — Зря вы не ответили мне, господин лис, — прервал его Фёдор. Переглянувшись с божеством, он игриво наклонился в сторону демона и улыбнулся от уха до уха, обнажая кривые, грязные зубы. — Потому что сейчас вам придётся это сделать. Позади послышались шаги и оклики Чуи: — Мори-сан, где вы? Но всё это было далеко. И прежде, чем упасть во тьму, лис ослеп от божественного сияния. Молния поразила город. Началась война. *** Огай уже не узнает, что его подопечные заметили его исчезающую спину, что высмотрели Крысиного Короля, что самолично тушили каждый горящий дом и судно, что разбежались в разные стороны, спасаясь от божьего гнева. Что они, верные его хвосты, потеряли его след. Навсегда. Лис приходил в себя долго, тяжело, почти с боем прорываясь сквозь заросли переплетённых ресниц. И пока взгляд его плыл словно блудница от хорошего алкоголя, почувствовал он, что лежит щекой на ледяном, покрытом занозами, деревянном полу. Стоило взору его сосредоточиться, а правому уху дёрнуться в случайном движении, как его грубой большой рукой за волосы оторвали от пола. Огай зарычал, не зная на кого. — Полно, лисица. Зубки побереги, — пророкотал над ним глубокий хриплый бас. Грубая рука ещё сильнее задрала его голову, изгибая до боли шею под опасным углом. Огай вцепился когтями в кривые прогнившие доски до хруста щепок, наконец осознавая хозяина столь варварских методов. — Ну здравствуй, демон, — Бог Войны улыбнулся, левой рукой скручивая ус. — Долго же ты спал! Правду говорят, нет никого на свете ленивей лис, вот ведь троглодиты! — Что… — сухим от жажды голосом проскрипел генко. Мечник, будто бы нарочито игнорируя ёкая, продолжил: — Дружки твои мертвы, город твой загублен. Остался только ты, друг мой, — Огай в панике схватился за руку, так грубо сжимающую его волосы до треска кожи на голове. Фукути смерил лиса добродушным взглядом, лениво наблюдая за струйкой крови, побежавшей по руке от острых лисьих коготков, и резко вздёрнул того за голову ещё выше, сильно выгибая в спине. Мори раскрыл рот в немом крике, рука сама с грохотом упала на пол, а хвосты, до этого едва ощущаемые, задребезжали словно ленты в некрепких детских руках. Бог наклонился к хрипящему лису, заглянул с улыбкой в широкие от боли глаза напротив и очень медленно, практически по слогам, прошептал почти в губы: — Боги вынесли свой вердикт. За то, что ты, лис, опорочил честь всех богов, завёл род людской во тьму, присудили тебе сотню лет одиночества, голода и холода здесь, в заброшенном храме павшего бога. На территорию наложена Печать Семерых*, поэтому выйти ты не сможешь. И не надейся на помощь: ни один демон не сможет увидеть или почуять тебя. Отпустив чёрные волосы, Фукути встал и, разминаясь, прохрустел спиной, ожидая пока поднимет голову сжавшийся восьмихвостый. Мори, оторвав ладони от неистово зудящего затылка, снова задрал голову с разведёнными в разные стороны ушами. Зрачки его были узки, руки напряжены, всё тело — готовое к атаке. Бог закрыл глаза, нежась весенним солнцем, почти беспрепятственно проходящим сквозь погорелые балки бывшего храма. — А поскольку я поймал злого и опасного лиса, меня назначили твоим надсмотрщиком, — на этих словах у Мори глаз дёрнулся, а едва подавленный рык всё же вырвался из плотно сжатых губ. Бог снова присел на корточки, ровняясь с лисом. Не разрывая зрительный контакт, он ослепительно улыбнулся: — Я буду навещать тебя. Часто, о-очень часто. Не волнуйся, — он положил руку Мори на голову, точно меж растопыренных ушей, — Великий Фукути Ооти позаботится о том, чтобы демон получил по заслугам. Волосы снова были зажаты в стальной хватке мозолистой руки. Фукути выпрямился, игнорируя вцепившегося в него рычащего ёкая, и подошёл к разбитой и сгоревшей статуе неизвестного божества — единственному месту во всём храме, над которым крыша была относительно цела. Швырнув перед собой демона, он тут же наступил на его спину ногой в тяжёлых, со стальной подошвой, сапогах, придавив к жалостливо взывающему о помощи полу. Лисьи хвосты заметались, ударяясь о пол, поднимая пыль, разбрасывая обожжённые щепки. Мори пытался встать, уперев руки в пол, но тело, весом будто в семьсот килограмм, не оставило ему ни шанса. Фукути придирчиво осмотрел мечущиеся чёрные хвосты с чуть-чуть посветлевшими кончиками и цапнул первый попавшийся, пережав его ближе к основанию. — Что ты..! — Мори развернулся на сколько мог, чтобы с не испытываемым им доселе ужасом наблюдать, как божественный клинок, в прошлом разящий врагов, опускается на его хвост. Шух! — и слышен только нечеловеческий лисий вой. Больше минуты орал зверь, от боли вырывая чёрными когтями прожжённые доски, бьясь головой до крови о них же. Пока демон метался, дёргая кровавой культей и разбрызгивая кровь, в стонах и муках ища спасение, содрогаясь в бесконечных конвульсиях, Бог Войны придирчиво осматривал остаток хвоста. Чёрный, с лоснистой шерстью, и совсем маленьким белым кончиком. «Добротно», — кивнул сам себе жестокий бог, на удивление бережно положив «находку» напротив измученного болью лисьего лица. Обессилев, Мори скулил, безостановочно водя глазами туда-сюда. Взгляд его затуманен разноцветными пятнами и обилием чёрных точек, всё увеличивающихся в размерах, рот раскрыт в немом крике, нижняя челюсть рефлекторно дёргается, а дыхание загнанное, как у собаки-поводыря после суточной охоты. Фукути убрал ногу и перевернул лёгким пинком под рёбра зверя, присев на корточки. Повертев в руках взятую за челюсть голову ёкая, он, не надеясь на ответ, пообещал: — Я слышал, что лисы теряют силы вместе с хвостами. Это был первый. У тебя ведь их семь осталось, верно? — он провёл рукой по шерсти отрубленного хвоста, на кровавом конце которого красовалась ровно срезанная кость. — Мне они понравились. Красивые такие, шелковистые. Чтоб нам с тобой веселее жилось, лис, я обещаю… — он поймал уплывающий взгляд демона: — … что буду забирать по хвосту раз в двенадцать лет, — зрачки Мори округлились. Нет, он даже почти не слышал, что вещал ему Бог, но дрожащие и мокрые от крови хвосты переводили ему. — Интересно, каким ты станешь, когда их не останется? *** Следующее пробуждение, казалось, вырвало его душу из глубин дьявольской бездны — настолько трудно было вернуть себе ощущение реальности. Всё тело покалывало от непонятного озноба, а саднящие рёбра препятствовали и без того неглубокому дыханию. Попытавшись открыть глаза, Мори ещё сильнее зажмурился: слепящее солнце, столь недолюбливаемое тенелюбивыми демонами, будто бы направило в его глаза всю свою энергию и свет. Из горла вырвался полустон-полухрип. Немало времени прошло, пока Мори смог-таки преодолеть слабость кровопотери и приподняться на локтях. Потеря хвоста. Он избегал этой мысли так старательно и так долго, что казалось, будто солнце ускорило свой бег по небосводу, уступая место ночной тени, скрывающей все следы произошедшей трагедии. И не понимал он поначалу хлипкости своего тела, так долго приходившего в себя. Но вернув относительную трезвость мысли, лис пришёл к выводу, что чем больше сил имеешь, тем больнее их терять. Вместе с отсечённой конечностью ушла и часть его возможностей, но какая именно, он сказать не мог. Прежде, чем думать об убытке магических сил, нужно восстановить физические. Не успел Огай начать молиться о миске воды, как перед ним на корточки присела маленькая девочка: — Вот держи, Ринтаро. Мори поднял на неё взгляд. Слава богам, она жива! — Элис! — невесть откуда взявшаяся энергия буквально подбросила его в воздух, чтобы обнять племянницу. — Где же ты была?! — Пряталась под храмом, — сквозь удушающие объятия пробухтела блондинка. — Как хорошо, что он тебя не видел! — Огай наконец отпустил девочку. — А где же ты взяла воду? Элис отстранилась, заправляя за ухо выбившуюся светлую прядь. Она отвела глаза от разодранных, распахнутых и залитых кровью одежд дядюшки. — Ты долго спал. Уже успел пройти дождь, — сквозь отчего-то надутые щёки сказала Элис. — Вот как? — Мори осушил неглубокую надколотую деревянную пиалу в один глоток. Хвостами он старался не шевелить, чтоб не потревожить ноющую поясницу. Они какое-то время молчали, но Огай всё равно краем глаза наблюдал за племянницей: всё такая же идеально одетая, как и до последних трагических событий, лишь листочек застрял в безупречной причёске. Его часто спрашивали, почему его родственница не имеет лисьих ушей, но и человеком не является. Генко в такие моменты лукаво улыбался и переводил тему разговора, а Элис и вовсе не обращала на сплетников никакого внимания — сама себе на уме. И сейчас, при свете луны, её узорчатое красное кимоно смотрелось особенно хорошо. Высокий журавль, затерявшийся в складках, элегантная заколка с камнями в золотых волосах, идеально чистые белые носочки. Иногда Огай думал, что она — всего лишь иллюзия. Сама девочка, будто прочитав его мысли, нарочито громко фыркнула, встала и направилась исследовать небольшой клочок земли вокруг обожжённого храма. Мори тоже было хотел размять затёкшие мышцы, но упал навзничь, стоило ему попытаться встать. А прижатый при падении хвост стрельнул в поясницу, что заставило лиса скрючиться в стонах на добрые пару десятков минут. Отныне время для него ничего не значит, ведь в конце его ожидает лишь смерть. Жестокий бог пообещал навещать его, с каждым визитом забирать по хвосту, будто бы они — нашивка на игрушке, которую можно в любой момент сорвать и пришить другой! Уплывая в отнюдь не счастливый мир сновидений, Огай с дрожью представил, что станет с ним, когда он лишиться последнего хвоста. Будет ли он способен хотя бы дышать к тому моменту?.. Непривычно жаркое солнце, пекущее уже откровенно по-летнему, разбудило лиса вновь. У него не было календаря, а засыпал он так часто и, видимо, так надолго, что уже совсем сбился со счёта. В краткие моменты пробуждения он пил принесённую Элис дождевую воду и переползал ближе к прогнившей от старости статуе, чтоб укрыться от палящего зноя в спасительной тени. Когда силы перестали покидать его вместе с каждым выдохом, Огай осознал, что проспал почти до середины лета. Четыре месяца он провёл в забытьи! Шерсть его за время неухоженности, сырости дождя, под которым он засыпал, не ощущая его, и сменяющим её зноем свалялась в невообразимое нечто, больше похожее на клубок ниток, с которыми играл непоседливый демонёнок. И ещё почти две недели, теперь ясно им ощущаемые благодаря непродолжительному дневному сну, он приводил себя в порядок, тщательно вылизываясь. Больше всего проблем доставил обрубок, запёкшейся почерневшей кровью, которая почти срослась с остальными шерстинками. Вымывать всё это дело языком было достаточно муторно, болезненно и изматывающе, но в конце концов оправдало затраченное время. Теперь «укороченный» хвост выглядел почти прилично: будто у художника именно на этом хвосте закончилась тушь, а новой нет денег прикупить. Отросшие шерстинки прикрывали аккуратно срезанную кость, поэтому кроме фантомной боли хвост, вернее «бывший» хвост, проблем не доставлял. Ещё через несколько дней, когда ноги достаточно окрепли и размялись, лис вышел осмотреть свои владения на следующую сотню лет. Сожжённый храм оказался на удивление большим и просторным, правда, всего с одной комнатой, в которой и находилась расколотая статуя. Изогнутая крыша оставила после себя небольшой чёрный деревянный кусок в дальней части от «просторного» входа и переплетение хрустящих балок, готовых в любой момент проломиться под собственным весом. Сохранилось немного: подобие большого квадратного в пол окна, лестница перед сгоревшим входов, кусочки боковых стен. Но большего всего сохранилась дальняя часть святилища: толстая деревянная стена за статуей почти не была затронута огнём, пол под изображением божества был на проверку крепок и почти нов. Вот только самой статуе повезло намного меньше: от некогда величественного божества не осталось даже головы, только часть тела, разбитая на двое, да табличка с размытыми китайскими иероглифами*, над которыми красовался лук, протянутый на ладонях низверженного бога. Надпись гласила: «Лук, изгоняющий зло, будет дарован лишь благочестивому». Ха! Какая наглая ирония, настоящий плевок судьбы в душу израненного лиса! Он тут, значит, помирает от рук всеми любимого Бога Войны, а его ещё и изгонять собираются на замкнутой территории. Мори не сдержал показушный, полный булькающего негодования, фырк. И отвернулся от красивого резного изделия. Вся территория была обнесена косым, поваленным забором. И несмотря на то, что местами ограда вообще отсутствовала, выйти лис всё равно не мог: на самой крепкой деревяшке с обратной от храма стороны была вбита бумага, представлявшая из себя запирающий демонов талисман. Судя по почерку и печатям, сделана с особым усердием каждым приложившим руку. Мори на это недовольно опустил одно ухо и поджал губы. Ветер, свободно продувающий почти всю область храма, донёс до чувствительного носа аромат свежих фруктов. Принюхавшись по ветру, Мори вспомнил его любимое угощенье — персики! Обойдя храм, лис обнаружил раскидистое молодое персиковое дерево, выросшее на самой границе закрытой территории. Стеснительное растение спряталось за единственной уцелевшей стеной храма, поэтому с лицевой стороны его почти невозможно заметить. И какое счастье, что именно сейчас дерево плодоносило невероятно пахнущими плодами. Элис, прятавшаяся за спиной дяди всё это время (и когда она стала такой тихой?), начала громко требовать сорвать ей пару персиков, висящих так высоко для малышки. Мори с помощью прочных когтей за пару мгновений сорвал самые крупные и сочные из них и спустился вниз. Протянув любимице самый спелый из сорванных, Огай лучезарно улыбнулся. Хотя бы они не помрут тут с голоду. Девочка долго крутила в руках сладость, пока лис с особым наслаждением поедал остальные. В итоге она скривилась, смотря на его почти что мурчащую от удовольствия морду. Мори повернулся к ней, облизываясь: — ..? — Выглядит мерзко. Огай поднял брови, поспешно утираясь тёмно-фиолетовым рукавом. Но несмотря на все его старания, Элис бросила ему в руку угощенье и с надменным видом ушла куда подальше: отчего же отвратительная у Огая морда, когда он сыт и доволен! Так он ещё осмелился сбить ей аппетит своим премерзким радостным чавканьем! Мори же сильно расстраиваться не стал. Его племянница всегда относилась к нему с толикой презрения. Все дети так себя ведут, правда же?.. Сейчас, в жаркий полдень, Огай подыскивал спасение от изнурительной жары. Его режим сна сбился. Ночью он никак не мог улечься на жёстких досках так, чтобы не болела спина и культя, поэтому Элис выгоняла его на улицу, и он спал на ступеньках. Днём же его настигала убийственная жара, и уже от духоты лис никак не мог уснуть. Но теперь, кажется, проблема решена. Молодое дерево имело толстые прочные ветви и широкую тень, поэтому Мори, не медля ни секундой дольше, решил подремать именно там. Следующие несколько месяцев до наступления заморозков лис мучился от безделья. Кроме персиков и ещё пары кустов с кислыми ягодами жимолости, которая начала плодоносить в конце октября, больше нечем было заняться. Конечно, Мори привык много работать, поэтому навёл порядок в разбитом храме в меру возможностей, но… тут и так ничем особо не помочь. Элис же, в свою очередь, отлично проводила время наедине с собой, изредка разговаривая с дядей. Обычно она садилась на уцелевшей части веранды, окольцовывающей храм, и болтала ногами. Болтала девочка или сама с собой, или с каким-нибудь листочком, будто бы нарочно избегая генко и его компании. Конечно, когда Огай просыпался от кошмаров с загнанным дыханием и обнажёнными клыками, она долго гладила его по спине, ожидая, пока уставший, будто внезапно постаревший лис снова уляжется на самодельную постель из жёстких ветвей кустарника. Первые холода принесли первые проблемы. Продуваемый всеми ветрами храм гонял холодный воздух по бесконечной карусели, не давая ёкаям согреться. А хлипкая одежда Мори совсем не помогала. В отличие от многослойного кимоно племянницы, его одежда представляла из себя нижний и верхний халат, оба из которых были порваны в самых разных местах, мешая драгоценному теплу задерживаться в теле. С первым снегом, выпавшим в начале декабря (Мори попытался вести свой календарь на пепелище храма), лис впал в подобие спячки. Он тяжело засыпал, кутаясь в распушенные хвосты, и почти не просыпался, раз в пару дней перекусывая противными ягодами. К середине зимы он, обняв племянницу и прижав уши и колени к голове, заснул долгим сном. Солнце, не дававшее тепла, будто бы продляло бесконечный холод и сырость, создавало бледную тень над храмом. Так и провёл свою первую зиму генко. Свернувшись в калачик между статуей и стеной, он упорно и глубоко дышал, не давая себе даже во сне сорваться на кашель. С трудом, но он смог пережить холода. С наступлением оттепели Элис долго на него ворчала, что он не давал ей продохнуть всю зиму. Но Огай по глазам видел, что она искренне благодарна ему. Так и прошли долгие, скучные восемь лет. Одиночество снедало лиса сильнее всякой боли, случайно вызванной иногда чешущимся обрубком. Он чуть было грешным делом не подумал просить богов послать ему кого-нибудь, с кем можно было бы хоть немного поговорить. Раньше он никогда не ощущал столь сильной потребности в интересном собеседнике. Поначалу Мори развлекал себя воспроизведением в памяти всех прочитанных им книг, затем фантазиями о театральных постановках и музыкальных фестивалях, где Чуя обязательно напивался в хлам. Уже на второй год Огай так часто представлял Дазая своей правой рукой, что позабыл, как выглядит пёс, с которым ушёл его преемник. На пятый год он откровенно разговаривал сам с собой, и почему-то всё чаще в его «мечтах» появлялись алкоголь и непотребные развлечения. Смеясь с не услышанных им в реальности анекдотов, он отторгал от себя племянницу, которая стала принципиально избегать его, обжившись на другой стороне храма. Седьмой год был одним из труднейших. Персик, названный Мори Аяко, заболел и плодоносил больными, быстро сгнивающими и чуть ли не горькими фруктами. Теряясь в чувстве голода, холода, острого одиночества и ещё ряда не осознаваемых им чувств, Огай терял самого себя. Мечты стали казаться такими реальными, такими сбывшимися, что он почти перестал просыпаться. Элис едва удалось его растолкать к концу декабря, чтоб дядя совсем не загнулся от аномальной худобы. Возможно, судьба решила смиловаться над лисом, который от скуки проделал несколько узорчатых дырявых картин в заборе собственными когтями. Над демоном, который за неимением бритвы, острыми лезвиями чёрных когтей брил отросшую бороду под вопли его маленькой спутницы. «Ринтаро, ты не добрил! Что это за отвратительная щетина?!», — кричала девочка. А Мори на это лишь устало улыбался, трепля её по голове. Настало очередное лето. Июнь, согласно самодельному календарю Огая, стал в разы жарче и изнурительнее, чем когда-либо на памяти демона. Дожди будто бы позабыли свою единственную функцию, и поэтому Мори вынужден был корчиться от засухи в горле уже почти неделю, в бессилье распластавшись на неровном деревянном полу. Острые колени стали под стать его когтям, неприлично отросшим почти до четырёх дюймов*, а про длинные волосы, скрывающие разлёты бледных лопаток, и вовсе говорить не стоит. Выползая буквально на руках к его любимой Аяко, Мори выдохся, устроившись в корнях дерева. Стоило ему задремать в прохладной тени, как на голову упал сочный персик, кем-то надкусанный и оттого особенно мягкий, оставив после себя мякоть и сок на чёрной макушке. Лис несколько раз медленно моргнул, дотянувшись до персика. Еда сама пришла к нему в руки, отчего ж не съесть! Огай было потянул сочащийся сладостным нектаром фрукт ко рту, как получил палкой по голове! Разведённые уши встопорщились, а сам лис зашипел. С высокой ветки до него донеслось: — Эй, демон, это мой персик, не трожь! Генко закинул голову и увидел мальца лет девяти, трясущимися руками сжимающего ствол дерева и длинный сук. Мальчик был настроен весьма воинственно и смотрел на Мори высокомерно и холодно, что сильно контрастировало с дрожащими коленками. Огай опустил голову и долго гипнотизировал надкусанный персик, к которому приклеились несколько зелёных травинок. За это время ребёнок успел осторожно спуститься с дерева, мёртвой хваткой вцепившись в импровизированное оружие, и поглазеть на лиса. Малыш успел обойти его со всех сторон, пока тот замер словно статуя, и даже потыкать палкой. Сучок упирался Мори в плечо, потом постепенно переполз на щёку. Тычки были поначалу агрессивные и грубые, пока не стали любопытными, осторожными. Ребёнок хотел было тыкнуть палкой лису в глаз, но Огай перехватил сучок левой рукой. Ставшие дикими фиолетово-вишнёвые глаза метнулись в сторону человеческого дитя. Они несколько мгновений смотрели друг на друга. Мори предпринял попытку протянуть ребёнку персик, но тот, увидев, как демон шевелиться, забежал за стену храма и стал наблюдать за ним с серьёзными глазами цвета стали. Лис попытался встать и пойти следом, но неловко завалился на бок с громким стоном. Персик выкатился из правой руки, а сил даже на поднятие головы уже не осталось. Ты можешь быть кем угодно: человеком, демонов, даже богом — но ты будешь зависим от еды. Конечно, у каждого существа свой рацион, такой же неповторимый, как форма носа у людей. И ёкаи наиболее чувствительны не только к еде, но и уровню магических сил. Сейчас, когда Мори потерял огромную часть своей силы, он вспомнил ещё одну демоническую особенность: всякий ёкай, каким бы сильным или слабым он ни был, с каждым выдохом выпускает немного магических сил и с каждом вздохом набирает из воздуха чуточку меньше. Это сделано для облегчения давления на физическое тело. Вы думали, что магия ничего не весит? Ошибаетесь! Она словно вторая шкура, ещё один организм, имеющий особенное кровообращение. Кицунэ в очень редких случаях (редкий — значит одна лисица раз в тысячелетие) могут получать новый хвост, продвигаясь в иерархии силы. В основном они рождаются с уже выделенным им запасом магии. И если из полного сосуда отлили редкого вина, его почти что невозможно восполнить. С каждым выдохом Огай терял толику своих и без того урезанных сил, а те, что приходили к нему, не могли восполнить пустоту. Поэтому лис так старательно контролировал дыхание: медленнее дышишь, меньше потеряешь. Сейчас он пожалел, что вообще пошевелился. Дыхание сбилось, заставляя глотать жизненно важных воздух, будто бы до этого он не дышал вообще. Голова закружилась. Рассеянная картинка перед глазами оставляла ощущение покачивания на волнах, приносящее только голодную тошноту. Вот же ж беда: только привык к новым магическим силам, как кончились физические! Спустя несколько секунд послышался топот маленьких ножек. «Э-элис?», — простонал лис, едва шевеля потрескавшимися губами, пуская новую струйку крови. Подул ветер, и Мори рефлекторно дёрнул пальцами руки, обнаружив на ладони сочный персик. Сквозь мельтешащий туман слепящего солнца виднелась удаляющаяся маленькая фигурка. *** Тот персик сослужил лису добрую службу: утолив первичную жажду, он смог набраться сил, чтобы забраться на дерево и всласть наесться вкусными плодами. Недолго его Аяко осталось — истекал её срок. Кора стала хрупкой, крошащийся, ветви припали к земле под собственной тяжестью, а вкуснейших персиков с каждым годом цвело всё меньше. Но Мори не дурак, подготовился. Два года назад он посадил около двадцати семян по всей территории, и вдоль забора уже возвышались окрепшие молодые деревца. Когда Аяко отойдёт в рай всех персиковых деревьев, другие смогут подарить ему первый урожай. Не все, конечно. Уже четыре деревца погибло в течение последних двух зим. Если хотя бы половина переживёт грядущие холода, Огай обеспечит себя хорошим пропитанием на следующий десяток лет. Лис, сидя на самой высокой ветке, крутил меж пальцев тёмный локон волос и думал, почудилось ли ему чужое присутствие? Элис крутила головой и заявляла со всей серьёзностью, что никаких человеческих детишек тут не пробегало. Надув губы, она объявила дядюшке вечный бойкот, сочтя его в конец ненормальным. Мори на это устал реагировать даже вдохами-ахами, поэтому просто дремал, возвращаясь к любимому занятию — созерцанию нереального. Уже на следующий день Мори проснулся от непонятного шуршания — кто-то в корнях его обожаемого персика собирал осыпавшиеся за ночь фрукты. Лис приоткрыл один глаз, подперев впалую щёку худой рукой. Увидев дитя, он поднял бровь: — Мальчик. Тот поднял голову, и Мори смог наконец-то хорошо его рассмотреть. У ребёнка были странные волосы, вьющиеся и цвета стали, такие же металлические большие глаза с на удивление серьёзным взглядом воина, худощавое телосложение. Простые одежды мальчика говорили о его небогатом происхождении: грязно-коричневое кимоно выше колен было всё в пыли и швах. — Здравствуйте, демон-лис! — Мори на это поднял уже обе брови. Точнее, они сами подскочили. — Как тебя зовут, дитё? — Я не могу называть своё имя демону, — настороженно кивнул малыш. — Почему? — Я ещё слабый, поэтому не смогу себя защитить, когда вы будете пожирать мою душу. — Ха! — генко подавился возмущением. — Кто тебе такое сказал, малыш? — Господин монах говорил, — ребёнок продолжил неторопливо собирать фрукты с земли. — А как ты сюда попал? — нахмурились чёрные брови. — Я видел девочку, она показала мне персиковое дерево и попросила сорвать ей несколько фруктов. Но потом куда-то пропала. Мори спрыгнул с ветки, мягко опустившись в зелёную траву. Ребёнок резко развернулся к нему лицом, нахмурил серебряные брови, но не спешил нападать. Лис присел на корточки и стал помогать человеческому дитю. Зацепляя когтистой лапой округлые розовые персики, он складывал их себе на колени, иногда дёргая ухом. Мальчик не сводил с демона серьёзного взгляда, медленно продолжил заниматься собирательством. — Мне оно не нужно, — тихо проговорил Мори. — Что? — Твоё имя, — лис поднял глаза. — Если бы я захотел съесть тебя, то уже давно бы это сделал. Пацанёнок напрягся, Мори не обратил на это внимания. Ёкай натужно выдохнул, прижав уши к голове, — ох уж эти суеверные людишки. Они какое-то время молча собирали персики. Седовласый мальчик сложил свои находки в плетёную корзину, поднял её и направился к ограде. Мори остался сидеть, прикрыв глаза от палящего солнца. — Я приду ещё, — буркнул малыш, обернувшись. Лисьи уши встрепенусь, а глаза Огая распахнулись: у него будет собеседник! Семь хвостов задребезжали в нетерпении. *** Но словно в наказание за грубость полились дожди на тёмную шёлковую шерсть. Мерзкие холодные капли мочили и без того вздутые доски, заставляя кутаться в скудные одеяния с упорством голодного младенца, сосущего грудь матери. Продолжались они вплоть до сентября. Настроение Огая упало ниже поваленных балок храма: опять приходилось питаться одними кислыми ягодами. Каждой ягодой он давился, насилу протискивая дальше в горло. — Фе! — кашлял лис после последней ягоды. Казалось, чёрные уши приросли к макушке, так сильно он был недоволен. Единственное, что иногда поднимало ему настроение, — это мысли о мальчике. «Девочка, говоришь?», — задумался лис. Элис где-то пряталась, и как бы Мори не звал её, она не показывалась. В конце концов он решил дать ей свободу действий и пространства, дети же. Фукути клятвенно заверял его, что ни один ёкай не сможет обнаружить заточённого лиса. Какая ирония, что это удалось деревенскому мальчишке! «Выкуси, чёртов бог», — смеялся про себя Огай. Недели разлуки заставляли его снова и снова прокручивать в памяти образ. «Интересно, почему у него волосы серебряные?». — Господин лис, а почему вы не напали на меня? — задал ему вопрос мальчик, вернувшись. Мори тогда изо всех лисьих сил контролировал лицевые мышцы, грозившиеся пришить ему на лицо широчайшую улыбку. — Не все ёкаи едят людей, чтоб ты знал, — деланно-высокомерно пояснил генко. — И вы один из них? Мори не ответил. Чтобы мальчик чувствовал себя в безопасности, Огай забрался на ветки старушки Аяко, свесив хвосты вниз. Он был рад поговорить, впервые за многие годы, но отчего-то настроение его неизменно падало вниз в процессе. Мальчик оказался любопытным и спрашивал несуразные и даже неприличные вещи с таким серьёзным лицом, будто зачитывает молитву на могиле. Опустив глаза на собеседника, лис встретился с упрямым, чистым как озёрная вода, взглядом. Мальчик ждал ответа, и неважно каким он будет. Мори тяжело выдохнул, поднимая узкую бровь. — Были времена, когда и я ел людей, — деревенский пацанёнок нахмурился. Мори запнулся и поспешил добавить. — Это н-нужно делать всем демонам, если они хотят вырасти большими и сильными! Более того, вы, люди, тоже едите мясо. Без него вы не сможете работать в поле как полагается. Серебряноволосый ребёнок смотрел на смущённого лиса со смешно растопыренными ушами и надутыми щеками. И улыбнулся, тихонько засмеявшись. Огай тут же распахнул глаза. Возмущение заполнило его нутро, он быстро спрыгнул с дерева и широкими шагами подбежал к сидящему на энгаве* ребёнку, наклонившись к его лицу: — Что смешного, молодой человек? — Ваше лицо, — без улыбки ответил тот. Подумав, добавил, — и уши. Можно потрогать? Мори был в откровенном ступоре. Отвернув лицо, он проморгался, подёргал ушами, будто пытаясь без рук пригладить вздыбившуюся шерсть. Мальчик же, не дождавшись сиюминутного ответа, вцепился руками в оба чёрных уха. Поначалу он схватился так крепко, что Огай замер не дыша. Мыльные воспоминания того дня поднимались со дна его памяти. Что ни говори, а мальчик был чутким. Он начал кончиками пальцев гладить самые кончики ушей, аккуратно приглаживая шерсть по волоску. Болезненные фрагменты памяти канули в Лету так же быстро, как падающий с горы в грозовую ночь тенгу. Потом пришло осознание — это так чертовски приятно. Колени Огая подогнулись, он бухнулся на них с задушенным стоном. Лицо его уткнулось в мальчишескую грудь, руки распластались за детским телом, а хвосты вскинулись, став похожими на чёрные колонны. И замерли они: Мори, устыженный собственной реакцией, и мальчик, будто бы случайно нашедший чёрный оникс* в шкатулке с дешёвыми украшениями. Огай боялся поднять глаза. И что он мог поделать с этим?! Он больше двух сотен лет не позволял никому притрагиваться к себе! Мальчик тоже был ошарашен. Неужели лисы такие чувствительные, подумалось ему. И пока демон не очнулся, паренёк решился впервые поддаться любопытству — и ещё раз пощекотал кончики тёплых ушей. Лис, не отошедший от предыдущих действий, выгнулся дугой в спине, прижимаясь увлажнившимся носом к мальчишескому упругому животу. Уши его задёргались, уходя от непривычных ощущений, Мори стал тереться носом о простые хлопковые одежды, изворачиваясь. Дыхание его стало тяжелым и загнанным, но ни стона не доносилось — лис сжал челюсти. Хвосты ходили из стороны в сторону, а когти поддевали деревянные заносы. Не выдержав пытки, Огай резко отстранился, упав на спину. Прижимая уши к голове руками, он сердито прожигал мальчика взглядом. — Как кошка, — кивнул сам себе малыш. Лис, сидящий на траве, весь зажатый, явно не оценил замечание. Только Мори собирался тявкнуть на пацана, проучить его, как услышал: — Фукудзава Юкичи, — мальчик встал и вежливо поклонился. — Приятно познакомиться! И по решительному взгляду Мори понял, что просто так ему теперь не отделаться. Вздохнув, он распрямился в спине, вставая: — Мори Огай. *** Дни проходили незаметно. Конечно, Огай никогда в жизни не признается себе, что живёт от встречи к встрече. Скука и одиночество уплывали по воздуху, будто семена одуванчиков, когда прибегал Юкичи. Выяснилось, что ближайшая деревня лежит за холмом и рекой. Почти четыре часа пути преодолевал мальчик каждый раз, когда приходил повидаться с лисом. Персик отцвёл, и Фукудзава стал приносить ёкаю небольшие рисовые лепёшки, бережно завёрнутые в красивую нетронутую временем ткань. Теперь он приходил каждую неделю по субботам, когда детей отпускали отдохнуть от учёбы и работ в поле. Юкичи был немногословен, Мори сам заполнял их время своими речами. И хотя демон не говорил ничего конкретного, обходя истории о себе стороной, мальчик многое узнал, постепенно начал сам делиться с лисом переживаниями прошедшего дня. Так Мори узнал, что маленький Юкичи ходит в буддийский храм по воскресеньям на заработки, почти каждый день тайно занимается в додзё* (учитель даймё* разглядел в нём потенциал и вызвался самолично обучить ребёнка). Фукудзава выглядел серьёзным и невпечатлительным, поэтому Огай сделал своей целью дарить этому ребёнку улыбку. В процессе пострадали все его хвосты, кроме обрубка, который тот тщательно скрывал даже от самого себя, волосы, которые лис поклялся остричь чуть ли не под корень, и когти, ставшие точильней для камушков и палочек. Игры с мальчиком выматывали ёкая, но усталость та была приятная и желанная. Ради этого стоило сутки не спать. В отсутствие мальчика Мори спал днём, ухаживал за подрастающими персиками и неустанно искал свою племянницу, куда-то запропастившуюся. В размеренности и счастье пролетели дни до нового года. Мори не любил шумные людские праздники, но Чуя и Дазай разбавляли его недовольство сакэ и сомнительными шутками, а Коё каждый год шила ему новые одеяния. И как с такими подчинёнными не устать? После заточения Огай ещё сильнее невзлюбил празднества. Несколько раз в году люди запускали шумные фейерверки, что нагоняло небывалую тоску по дому и … семье. Да, у него была большая любящая семья, а теперь нет ничего. Даже один хвост забрал самый настоящий Дьявол, нагло притворяющийся богом. Снег заставлял его кутаться в распушившиеся хвосты, кровавым пятном выделявшиеся на белой крупе. Луна была равнодушна и холодна. Но не ребёнок, примостившийся у него под боком. Юкичи пришёл на закате, вручил неровно вырезанную из дерева фигурку лисы и гордо заявил, что проведёт с лисом всю ночь до рассвета. Хотя у Мори не было бутылки сакэ, он не жалел, ведь теперь в горячительном напитке не было нужды. Они долго разговаривали, пока не утомились. Мальчик, укутанный в тёплое чёрное кимоно с вышитыми на нём серебряными журавлями, прижимался к горячему лису. Огай укутывал его всеми своими хвостами, игнорируя собственные замёрзшие босые ноги. Ребёнок устал, прижался к его боку и сладко уснул, не сменив сурового выражения на лице. Генко поднял глаза не безоблачное ночное небо. Возможно, с этого года что-то в его жизни изменится. Позади послышались лёгкие неторопливые шаги. Мори обернулся. Элис, демонстративно надувшая щёки, уверенно присела рядом. Буркнула: «С новым годом, Ринтаро», — и была такова. Огай помиловался на неё с минуту, и прижал к другому боку. Даваясь диву, он подумал: «Два ребёнка, и оба упрямцы. Вот же ж повезло!». Да, действительно. Ему наконец-то повезло. *** Юкичи, как и положено мальчикам в его возрасте, начал расти и мужать. С каждым месяцем он становился чуточку выше. Огай на это хмыкал, демонстративно отворачивая голову. Следующим летом мальчик хвастался успехами во владении мечом. Пока только бамбуковым, конечно. Благодаря усердным тренировкам Фукудзаву приметили и служители храма, и начальник стражи. Его ждало успешное будущее. Но вся серьёзность предстоящих свершений улетучивалась, стоило Огаю по глупости заснуть на умирающей Аяко, свесив хвосты вниз. Мальчик, заставая лиса спящим на ветке, сначала долго любовался, а после подкрадывался, прыгал и дёргал за хвосты. Мори падал с шипением и криками, и тогда начиналась их «любимая» игра — догонялки. Фукудзава был вынослив, а заспанный лис зачастую спотыкался на ровном месте, каждый раз падая ребёнку в ноги. Но Юкичи не злорадствовал. Наоборот, подавал руку, помогая подняться. А потом позволял опрокинуть себя на траву, поддаваясь неумелой щекотке ёкая. Они смеялись, и обоим это нравилось. Но по осени им приходилось расставаться. Мальчик стал достаточно сильным, чтобы помогать взрослым при сборе урожая. В следующий новый год Юкичи принёс Огаю настоящий тёплый татами и пару одеял. Лис перестал мёрзнуть в снежные зимы. В тот же год Мори пытался выведать день рождение мальчика, но Фукудзава отнекивался, утверждая, что подарки ему ни к чему. Весной лис стал помогать в обучении мальчику. Юкичи решил сконцентрироваться на работе в поле, храме и тренировках в додзё, поэтому перестал посещать занятия, которые вёл очень странный учитель с тростью (он пугал мальчика отчасти, потому лис был предпочтительнее). Когда Огай узнал об этом, то отчитал одиннадцатилетнего ребёнка словно пятилетку, приказав принести любую книгу, чернила, кисть и лист бумаги. Юкичи старался не разочаровывать доброго к нему ёкая, но иногда нарочно забывал учебные принадлежности, чтобы полюбоваться на недовольно надутые щёки. Уже в мае, когда мальчик старательно выводил иероглифы под чуткими наставлениями Огая, он, завершив первое стихотворение, поднял глаза на демона и сказал: — Спасибо, Мори-сенсей! Лис тогда замер недвижимо. Юкичи напрягся, сведя брови вместе: не понравился почерк? Но Мори на это только помотал головой, смущённо прошептав: «Давно меня так не называли». Фукудзава улыбнулся. Этот чёрный лис был с ним искренен и честен, не то что деревенские дети. Те, посчитав мальчика занудой, зареклись с ним не играть. Да и на игры уже не было времени. Отец тяжело заболел, поэтому Фукудзава взял большинство обязанностей на себя. Летом, седьмого числа седьмого месяца, мальчик сидел с лисом на ступенях разрушенного храма. Настроение было какое-то странное, и он решился: — Мой отец заболел, — Мори навострил уши. — Поэтому осенью у меня будет больше дел, чем обычно. — Тебе тяжело? — лис сел в пол-оборота. — Нет, — Юкичи краем глаза заглянул в вишнёвые глаза напротив. — Не совсем. Я не родной сын в семье, и мои приёмные братья этим иногда пользуются. Сваливают свою работу на меня, — пояснил он. — Ненавидишь их за это? — Понимаю их. Но я достаточно сильный, чтобы справиться со всем. Ведь Мори-сенсей научил меня, — серьёзно заявил Юкичи. Лис уже попривык к такому обращению, но в глубине души всё равно был польщён. — Не мне это говорить, но всё будет хорошо, — Огай вздохнул. — Ты действительно сильный. Один из сильнейших, — улыбнулся Мори, дёрнув носом. Юкичи отвернулся. Отчего-то щёки были горячие и онемевшие. Демон часто хвалил его, но гораздо чаще бил по рукам и макушке принесённой им же бамбуковой линейкой. И тогда мальчик решил, что станет достаточно сильным, чтобы защитить его. Фукудзава вовсе не был романтиком, и каждое его обещание, коих было дано немного, обязательно было сдержано. И хотя он видел, как ёкай с печалью смотрит на его успехи в боевом искусстве, понял, что никого ближе этого странного кицунэ у него попросту нет. Юкичи не был до конца уверен, но чувствовал, что они семья. — Кстати, Мори-сан. — М? — Лис наклонил голову. Солнце всегда его утомляло сильнее всяких игр, поэтому сон постепенно захватывал демоническую душу. — Почему вы не можете покинуть это место? Тёмные глаза приоткрылись, а блаженная нега сменилась телесным напряжением. — Скажи, Юкичи-кун, ты веришь, что все боги хорошие? Мальчик порывался сказать «да», но остановил себя. Обнаружив, что он никогда не сомневался в прописной истине, Фукудзава смутился сообщить об этом ёкаю. — Так и думал, — вздохнул лис. — Вам, людям, свойственно верить во что-то. В кого-то, кто якобы защищает вас. Не спорю, многие божки делают свои дела исправно. Но не все такие, — Мори встретился со стальными глазами. — Как не все демоны убивают людей, так и не все боги способны на милостыню. Фукудзава нахмурился. Все в деревне и даже господин почитали богов, а храмовники беспрестанно возносили молитвы. Юкичи не имел предрассудков, поэтому спустя некоторое время согласился с демоном. Доказательство лисьих слов сидит сейчас рядом с ним, непосильно уставшее от долгих ребяческих бесед и удушающей жары. — Я понял вас, Мори-сенсей. Огай кивнул, не повернувшись. Вспоминать не хотелось, но уже редкая боль в пояснице иногда набатом била по ушам, шепча в чёрное ухо — он рядом, и он смотрит. Фукудзава решил уйти. Тихонько попрощавшись с уснувшим лисом, он пообещал вернуться зимой. Тем же вечером, дождавшись, пока домашние уснут, он навестил умирающего отца. Мужчина, некогда бывший в самом расцвете сил, сейчас лежал бескровным трупом, изредка дыша. — Отец, — позвал мальчик. Старик поднял тяжёлые веки. — Скажи, в чём сила? — отец на это одобрительно прищурился. Юкичи был единственным, кто мог оправдать его надежды в полной мере. — Мальчик мой, сила нужна лишь тому, кто хочет защищать, — прокашлявшись, он обхватил руку сына. — Сынок, тебе есть кого защищать? Не раздумывая ни мгновения, Юкичи твёрдо кивнул: — Да. — Береги этого человека ценой своей жизни, — улыбнулся отец. Глаза его погасли, ослабевшая рука упала на деревянный пол. Мальчик не плакал. Он пообещал, и теперь у него есть цель. Сжав руку отца напоследок, Юкичи вышел из комнаты. Пора за работу. *** Матушка, разбитая смертью мужа, была какое-то время почти не способна к какой-либо деятельности. И когда пришло время Нового года, она настояла на семейном сборе. Юкичи, почти полгода без продыху работавший на полях, расстроился, что не сможет провести праздник с лисом. В его голове всплыл голос ёкая: «Не забывай о семье. Вы, люди, смертны, ваш век скоротечен». Мальчик, почти ставший юношей, решил воспользоваться такой возможностью. Мори было совсем чуточку одиноко. Кутаясь в плотное одеяло, он мысленно поздравлял Фукудзаву, на что Элис кривилась мерзкой улюлюкающей улыбочкой. — Дорогая, что ты о нём думаешь? — из-под одеяла спросил Огай. — О мальчонке том, Ринтаро? — она крутила в волосах завитый локон. — Ну, он упорный, старательный, терпеливый, серьёзный, симпатичный даже, — увидев, как дядюшка поднял бровь, она, смущённая, поспешила добавить. — Но он просто человек, а значит глупый! И вообще, он дурак, слишком активный и всё такое! — Хм-м, — протянул генко бодрым голосом. Элис смерила его ненавидящим взглядом и ушла на улицу. На другой стороне храма зацвело четыре новых дерева взамен усохшей Аяко, они в этом году дадут свой первый урожай. В грядущем году Фукудзава станет юношей, ему подарят первый меч, потому что, Огай был уверен, Юкичи выиграл бой-проверку, обещанный ему на конец ноября. Дети так быстро растут… Когда они впервые встретились, мальчонка был ему едва ли по пояс. Сейчас же макушка его почти упиралась в лисий подбородок, когда они обнимались под персиком. Вспоминая неловкие объятия, Мори закрыл пылающее лицо ладонями. В тот летний день чудесный ребёнок впервые красиво написал своё первое предложение, которое гласило: «Гибкую иву ветер не сломает». Тогда он заявил, что повесит этот листок над кроватью. Вскочил и зажал лиса в своих объятиях, рассыпаясь на благодарности. Мори, как и всегда, впрочем, был смущён, но позволил мальчишке некоторое время стоят так. Расходиться, конечно, было ещё более неловко, но Юкичи словно не знал такого слова, поэтому, став совершенно серьёзным, поклялся донести пергамент в целости и сохранности. И ушёл. Огай тогда подумал, что ненароком станет седым, как Хироцу в свои шестьсот с лишним лет. Утопая в приятных воспоминаниях, лис уснул. Юкичи пришёл только третьего февраля. И не один, а в компании с метлой, топором и молотком. За прошедшие месяцы он стал ещё более … фигуристым что ли. Мышцы обвивали некогда тощее тело, серебряные волосы отросли. Лёгкая полуулыбка озаряла его лицо: — Здравствуйте, Мори-сан. Сегодня Сэцубун*, я уберусь у вас. Огай, сидящий на крыльце, с вытаращенными глазами наблюдал, как мальчонка начал мести пол. Завидев дёрнувшегося лиса, тот строго-настрого наказал ему сидеть на месте и отдыхать. Жесткий голос, разучившийся слышать встречные слова, был непререкаем. Мори согласился, устроившись в корнях одного из выросших персиковых деревьев. Аяко стала прибежищем червяком и жучков, прогнившая. Демон наблюдал за монотонной молчаливой работой. Отсутствие тени от кроны раскидистого дерева вгоняло его в сон. Огай, следя за равномерными движениями метлы, уснул, привалившись к стволу персика. Юкичи, наблюдавший за ёкаем краем глаза, на это только усмехнулся. Зовёт его упрямцем, а сам тот ещё баран толстолобый! В храме Фукудзава много узнал о духах, демонах, методах защиты. Монахи косо на него смотрели, когда он спросил, можно ли защитить демона. Тогда Юкичи пришлось взять двойной объём заданий, затаившись на некоторое время. Главный священник был добрым и внимательным, поэтому перед новым годом подозвал к себе и прошептал в тайне от других: — Уж не знаю зачем тебе защищать демона, но ты такой человек, Юкичи-кун, который не делает глупостей. Я покажу тебе книги и свитки. Читать же умеешь? — мальчик кивнул. Мори-сан его всему обучил. И хотя сложные буддийские писания ему были малопонятны, книги священника оказались простыми, содержащими много тонкостей. Дойдя до раздела кицунэ, Юкичи вчитался. Оказалось, самое слабое место демонов-лис есть их сильнейшее оружие — хвосты. Клыки и когти можно обломать, хотя и сложно, но хвосты — дар природы. Строчка за строчкой, и Фукудзава одновременно начал лучше понимать природу учителя и друга, но в то же время запутывался всё сильнее. Существа, в чьих жилах течёт коварство, обман, ненависть, могут даровать благословение лучшее нежели сами боги! «Если не можете убить лисицу, договоритесь с ней», — гласила книга. Вот уж точно. Когда мальчик научился читать, стал просить у деревенского учителя книги. Постепенно перейдя от сказок и легенд к военному делу и истории, Юкичи стал конкурентоспособным в дебатах с Огаем. Монополия знаний перестала быть в их дуэте таковой. И хотя Фукудзава ещё ни разу не выиграл спор, чувствовал нутром, как иногда Мори в панике вспоминал всё, что знал о людях, подбирая нужных аргумент. Мальчик был уверен, что если его учитель проиграет, то примет поражение с честью. И сейчас этот коварный и жестокий лис, как гласила книжка, мирно посапывал, уронив голову на плечо. Единственное, о чём Фукудзава жалел, это о невозможности приходить ночью. Он живёт слишком далеко, чтобы успевать вернуться к рассвету, вдоволь насладившись компанией ёкая. Когда с пылью и грязью было покончено, мальчик взялся за пол. Местами доски настолько сильно взбучились, что их торчащие занозы стали похожи на ножи. Новых досок у него не было, зато он мог выровнять старые. К закату пол, ещё сохранившийся местами, стал почти ровным. Юкичи, довольный своей работой, перекусил рисовыми лепёшками. Огай сам никогда не просил еды, но мальчик никогда не понимал, чем тот питается пока персик не зацветёт. Отдышавшись, он подошёл к спящему лису, который почти полностью съехал на траву. Постучал по плечу: — Мори-сан, я закончил. Генко разлепил глаза. Увидев знакомую макушку, он улыбнулся, с зевком потянувшись. Хвосты в блаженстве полоснули мальчика по боку, щекоча. — Мори-сан, я пока оставлю у вас топор. Приду на следующей неделе и вырублю сгнившее дерево. — Хорошо. Останешься ненадолго? — Да, у меня к вам дело есть. Мори на это смешно наклонил голову, поведя ушами в разные стороны. Юкичи провёл его до веранды, усадив на более ровный пол. — Помните, как вы грозились остричь волосы? — вдруг начал мальчик. — Да? Ну значит говорил, — приложив руку к подбородку, лис кивнул. Опустив глаза на собственные волосы, он обнаружил, что они разложились за ним шлейфом. — У вас там насекомые завелись. Давайте я вас подстригу. Огай на такое дерзкое заявление поперхнулся воздухом. Да, он не умел ухаживать за длинными волосами, но только потому, что всю жизнь носил короткие! Да этот малец вообще не знает слова стыд! Юкичи сходил за кинжалом. Красивые ножны были сделаны мастером, что сразу бросилось в глаза лису. Несколько секунд размышлений, и он воздержался от глупого вопроса. Его авторитет и без того упал, так ещё и раскошеливаться на несуразные вопросы он не намерен! — В храме монахи подарили, — пояснил Фукудзава, бережно собирая волосы вместе. — Это и так очевидно, хмпф! — Как знаете. Фукудзава напоминал Мори его самого. В какой-то момент, пока его волосы тяжёлыми копнами оседали на пол храма, поймал себя на мысли, что сейчас он словно стал Элис, а его юный друг — им. Хмыкнув себе под нос, Огай понял, что ведёт себя как ребёнок, когда этот человек рядом. И куда делись его хвалёный опыт, мудрость и самообладание? Испарились, как Элис перед каждым визитом Фукудзавы. Не прошло и получаса, как вернулась привычная длина волос — кончики на уровне подбородка. Мори встал, потянувшись. Обернулся и обмер. У него было столько волос?! Приглядевшись, он с отвращением обнаружил там несколько десятков мерзких жучков, паучков и всякой другой нечисти. Вот кого действительно надо изгонять, так это этих тварей, а не бедных лисов да морских дьяволов. Убравшись, они стали прощаться. — Мори-сан, возможно, я приду только летом. Или ближе к концу весны. — Работаешь, трудяга? — ухмыльнулся демон. — Да, — серьёзно кивнул мальчик. — Скоро мне вручат настоящий меч. Господин причислит меня к сословию самураев. — Что ж, поздравляю, мой юный друг! Уж не убить ли ты меня задумал? — провокационные вопросы были фишкой Мори, но Фукудзава никогда не понимал шуток. — Нет. Вздохнув, Огай поспешил выпроводить его прочь. Пока солнце не зашло, он должен успеть пересечь холм, а там почти по прямой (по описаниям мальчика). — Увидимся, Юкичи, — улыбнулся демон. Будущий самурай кивнул. *** Следующая встреча произошла, как и говорил Юкичи, летом. Аж в июле месяце. Фукудзава поднимался к храму с прямой спиной, ярким взглядом и невероятной гордостью. Сегодня он отпросился, ведь стал достаточно самостоятельным, чтобы решать за себя. Соседские дети ему завидовали, но он работал достаточно долго и упорно, чтобы заслужить доверие. Мори сидел на углу храма, наблюдая за голым персиковым деревом. Все остальные уже зацвели и радовали его первыми плодами, а эта старушка мерно покачивалась на ветру, скрипя хрупкими ветками. Обернувшись на звон железа, лис распахнул глаза, навострив уши. Перед ним стоял больше не мальчик, нет. Самый настоящий юноша, только готовящийся войти в свою полную мощь расцветающей молодости. Новые одеяния с широкими чёрными штанами и тёмно-зелёным хаори идеально подчёркивали его новый статус — принадлежность к высшему сословию. Одарённый не по годам мальчик упорными тренировками закалял свои навыки и тело в бою, побеждая старшин и командиров. Истинный самурай. — И как вас нынче величать, Фукудзава-доно? Юкичи тоже встал, как вкопанный. Зарделся немного, но не отвёл взгляд. — Как пожелаете, Мори-сенсей. Лис улыбнулся. Мальчик совсем скоро будет выше него, но пока всё ещё не поравнялся с ним, смотря снизу-вверх. Демон лукаво посмотрел и слегка развёл руки в стороны, приглашая. Фукудзава подошёл и осторожно обнял ёкая, стараясь не задеть на вид хрупкую фигуру тяжёлым мечом. Мори, вспомнив какой сегодня день, поспешил отстраниться. Юкичи вопросительно на него посмотрел, но вдруг сам озарился пониманием. Сегодня Танабата*. Преодолев неловкость, они разговорились. Юноша по бесконечным длиннющим монологам Огая понял, как сильно тот скучал по нему. Если какое-то время назад он ещё сомневался, то теперь мог сказать с абсолютной уверенностью — они семья. Перед Новым годом у Огая проснулась какая-то паника. Он пытался забыть, но никак не мог. Слова, сказанные ему тогда жестоким богом, снова и снова всплывали в голове. Юкичи будет тринадцать лет, а значит следующий год принесёт крайне нежелательный визит Фукути. Мори долго раздумывал о том, как будет обороняться. Сначала в голову пришла идея позвать Фукудзаву, но в его же голове эта самая идеи была разорвана на мелкие потроха и сожжена лисьим огнём. Что ещё остается? Засада? Но лис не знал, в какой день и в какое время явятся по его душу. Будет ли он один, а может приведёт войско? Юноша, сидящий рядом, был непривычно угрюм. Он никогда не видел настолько обеспокоенного чем-то лиса. Но ни под каким предлогом демон не решался рассказать причину своих переживаний. Чтобы отвлечь учителя от не очень хороших мыслей, юный самурай выпалил: — Десятое января. — А? — лис обернулся на него. — Вы давно хотели узнать, когда у меня день рождения. Так вот, десятого января. — О, — лис наклонил голову. Паника отступила, возвращая его в реалии морозных дней. — Семнадцатое февраля — мой день рождения. — У вас есть день рождения? — На самом деле нет. Ни один демон, даже кицунэ, не знают даты рождения. Но нам могут их назначить те, кто нас нашли. Демон, который нашёл и вырастил меня, сказал, что это было семнадцатое февраля. — Вот оно как, — кивнул юноша. Разговоры смолкли. Снега почти не было, но тяжёлые тучи заволокли небо. Светом служили запущенные людьми салюты. *** Весна и осень стали периодами одиночества в жизни Мори. И если весной они могли хотя бы иногда видеться, то осенью об этом можно было и не мечтать. Даже в свободное время Юкичи приходил уставший. Такой молодой, а уже самурай! И несмотря на то, что к вылазкам и походам его не приписывали, на его плечи легли многие другие обязанности. Приходя в марте к Огаю, мальчик мог выдержать лишь час с лишним разговоров, а потом без сил заваливался на расстеленный заранее футон. Мори с теплотой вспоминал их поздравления друг другу. Он подарил Юкичи ветку боярышника, наказав сделать целебный чай дома, а Фукудзава принёс учителю подушку, что было необычайно редким явлением. И Огай гладил мальчика по серебряным волосам, наслаждаясь тишиной чудесного мгновения. Чем больше времени проходило, тем беспокойнее становился Мори. Больше всего он переживал, что бог заявится к нему, когда юный самурай будет рядом. Представляя сцену смерти подопечного, Мори сильно вздрагивал, но успокоившись, принимался точить когти и клыки. В этот раз он так просто свой хвост не отдаст. В мае им удалось посидеть вместе за чашечкой чая. Юкичи принёс чашки и чайник, а Мори заварил ароматный чай с листьями персика и добытой его подопечным мятой. Тогда же на закате они посадили вишню подальше от всех деревьев. Вокруг храма почти не было никакой интересной растительности, кроме различных кустов и нецветковых растений. Поэтому Мори с ностальгией вспоминал проведённые по молодости вечера под сакурой. В июне стена дождей разделила демона и человека. Непроходимые дороги стали ещё более опасными, затопленные бесконечными дождями, размытая земля превратилась в болото грязи, почти не успевающей просыхать. Весь месяц лис провел под едва уцелевшей крышей храма, питаясь ненавистными кустарниковыми ягодами. Юкичи пришёл к нему второго июля, объявив, что уходит в свой первый военный поход. Звучало это, конечно, грандиозно, но на деле это были грабёжные кампании на соседние территории, почти всегда обходившиеся малой кровью. Мори распереживался, и Фукудзава подарил ему талисман. Это была простая дощечка, на который выжжена надпись: «Дорога домой в моём сердце». Такой же под сердцем держал сам Юкичи. Прощались они долго. В этот раз Мори, со стыдом и залитой краской лицом, сам напросился к нему в объятия, внутренне отрицая сей факт. Его друг ушёл, а на смену теплоте и уюту пришла постоянная тревога, из-за которой лис не мог ни спать, ни есть. Ощущение чего-то зловещего не покидало его. На шестое июля ему вообще почудилась человеческая тень. Тогда он осторожно, бесшумно проверил каждый куст и каждую ветку, хотя понимал, что при всём желании здесь негде прятаться. Единственный, для кого это посильная задача, — племянница Элис, опять не показывающаяся на глаза. Уснув на футоне в полной усталости, демон совершенно не был готов к тому, что произойдёт на следующий день. Огай поднялся с первыми лучами солнца, совершенно не выспавшийся и заранее изнеможённый. Хвосты, непривычно дёрганные, мотыляющиеся из стороны в сторону, лишь нагоняли ощущение опасности, приправленное болью потревоженной раненой конечности. До полудня всё было спокойно и тихо. Даже слишком тихо. Через силу отнимая тело от стены, Мори прислушался: ни звука. Ни птиц, ни ветра — ничего. Ёкай поднялся на ноги не торопясь, опираясь на дерево веранды, стараясь не делать резких движений. Обойдя всю территорию ещё раз, он прижал уши к голове: «Вот же ж, сам себе напридумывал!». Вернувшись в храм, он остановился у разбитой статуи. Набрав полную грудь воздуха, Мори уже собирался выдохнуть, как к горлу приставили острую сталь божественного клинка: — Ну здравствуй, лисица, — улыбнулся Бог Войны. Мори отпрыгнул назад, в полёте развернувшись на сто восемьдесят градусов. На шее остался сочащийся кровью тонкий порез. Демон зашипел, навострив хвосты и уши, растопырил когти и разинул пасть с острыми длинными клыками. — Хо-о? Сражаться удумал? — Фукути поправил праздничные одеяния. Он знал, какой сегодня день, и вырядился соответствующе. — Ты как никто другой должен понимать, насколько это плохая идея. — Не тебе мне указывать, лже-божок! — Мори сохранял дыхание глубоким и размеренным, старался таким образом сохранить остатки спокойствия, поглощаемые гневом и страхом. Фукути нахмурился. Обычно его не трогали подобные заявления, но чуйка твердила ему, что это не просто слова. — А кому? Тому человеку что ль? — небрежное движение головы сбило несколько волосков уложенной причёски. Огай напрягся ещё сильнее. Конечно, он не мог не знать про Юкичи, ведь этого козла поставили надзирателем. Лис пригнулся, готовый прыгнуть в атаку. Он не потерпит угроз в сторону дорогого ему человека. Видя настрой жертвы, Фукути улыбнулся, пряча клинок в ножны: — Развлеки меня, демон. Мори ринулся в атаку. Бог стоял недвижим, но в последнюю секунду отклонил атаку простым движением руки, выбивая ёкая из храма в сторону небольшого сада. Мори пробил собой хлипкие деревянные стены, больно ударившись о твёрдые стволы персиков. Не поднимаясь, он нырнул под храм, вылетая на противоположной стороне меньше, чем через секунду. Ветер, созданный быстрым маневром, повернул голову бога в нужном направлении. Огай, наконец встав на две ноги, клацнул зубами, утробно зарычав. — Фу-фу, настоящий зверь, посмотрите на него, — Фукути поднял перед собой изысканные ножны. — Нападай. И снова рывок. Огай не настолько твердолоб, поэтому резко остановился перед лицом врага, тормозя когтями по деревянному полу, и полоснул обрубленными, но все ещё ноготками. Правда, по воздуху. Бог Войны оказался за его спиной. Весело хмыкнув, он тычком скрытого в оправе лезвия отправил его в полёт в сторону лестницы. Когда Мори приземлился, он очень чётко услышал треск рёбер. И без того неустойчивые стены храма окончательно повалились, оставляя после себя сложенный карточный домик с единственным уцелевшим местом — статуей. Кровь со лба застилала глаза, и Огай отфыркивался от неё, неистово дёргая носом. Фукути внимательно наблюдал за этой картиной, делая в голове пометки. Он и сам был бы рад знать причину своего непомерного интереса к этому демону. «Наверное, — подумал мужчина, — виноват Достоевский со своими описаниями. Вот же ж крыса!» Мори тяжело поднялся. И снова напал. И снова. И опять… И каждый раз проклятый божок протирал им пыль! Если бы он только знал, когда этот мерзкий старик придёт, он бы как следует подготовился! «Нет, не время жалеть себя», — пригрозил Огай, поднимаясь на локтях. — Хо-хо, — выкручивая ус, посмеялся Фукути. — Ничего не напоминает? В прошлый раз ты также остался в коленно-локтевой, ха-ха-аха-ха! — его пробило на смех. — Да уж, кха, — вобрал в себя воздух лис. — Твой удел — это, хе-кхапф, третьесортные пошлые шуточки. Когда демон выровнялся, Ооти подлетел к нему, сжимая тонкую шею в руке. Наклонился и прямо в обнажённые клыки прошептал, задевая белую кожу усами: — Они могут перестать быть шутками, лисица. Бог усилил хватку, немного приподнимая руку и подтаскивая демона к себе. Прогибаясь в спине, он пытался отстраниться от пугающего мужчины, но силы были, очевидно, не равны. Постепенно воздух начал заканчиваться, и стоило Мори расслабить челюсть в попытках сделать вдох, Фукути сжал второй рукой его подбородок, разводя клыки пошире. В этот раз бог не обращал внимания на когти, обдирающие кожу, на попытки лиса ударить ногами в его причинные места. Он смотрел только на лицо. Когда у Огая закатились глаза, он резко выпустил демона. Тот мешком рухнул на примятую траву, хватаясь за горло. Ооти присел рядом, поглаживая его по спине. Одна рука пошла выше, пока не зацепилась за прижатое к голове чёрное ухо. Бог вцепился в него, прижимая голову лиса к земле, и положил ножны на извивающееся тело. Два килограмма превратились в двести, давя на треснутые кости грудины в тысячу раз сильнее. Огай сипел и кряхтел, пытаясь одной рукой зацепить катану, чтобы продохнуть хоть немного, а другой убрать руку от головы. Фукути посмотрел на него ещё несколько секунд и отпустил бедную лисью головушку. Мори побоялся бы пошевелить пульсирующим ухом, но перед ним стояла проблемка посерьёзнее — он задыхался. Меч придавил его боком, что затрудняло и без того сложный сейчас процесс дыхания, а ослабевшие руки не могли управиться с чем-то настолько тяжёлым, что и гора покажется пушинкой. — Дерево твой парень-то срубил, а топор забыл. Эх, растяпа, — бубнил тем временем бог. Затупленный инструмент лежал под обломками обвалившейся крыши. Мори сам затупил его, не умея обращаться с ним. Взвесив в руке зазубренный топор, «демон» во плоти отломил ещё несколько кусочков, делая инструмент непригодным к дальнейшему использованию. Топор стал похож на пилу, острую в своих неровностях и смертоносном потенциале. Мори слышал лишь то, как падали металлические осколки на деревянный пол, и недоумевал, зачем этот придурок взял топор. — Знаешь, демон, я посмотрел на твои хвосты. Один из них неплохо зажил, надо будет убрать сей недостаток. Демоны — существа уродливые, поэтому должны такими оставаться. Огай поднял взгляд на бога-психопата. Хаори-химо* был украшен чем-то пушистым и иссиня-чёрным. Да это же декоративный шарик, сделанный из его хвоста! Мори моментально пришёл в ярость, брыкаясь с удвоенной силой: этот психованный не сделает из него подушку! Фукути на эти потуги только вздохнул, осуждающе покачав головой. Лисьи хвосты длинные, шелковистые, и остаток прошлого бог отдал Дос-куну, приметившему новый воротник. Мужчина не стал растягивать момент, наслаждаясь страданиями лиса. Но почему-то очень старательно и долго выбирал, какой же хвост он сейчас отрубит. Выбор пал на один из самых крайних. И если нынешний обрубок прятался в середине копны, то этот ждала иная участь. Ооти одной ногой придавил ноги ёкая, наступив на обе щиколотки разом, и покрепче схватился за основание хвоста. В этот раз он намерен оттяпать побольше: — Ну что, лисица, готова, мерзавка? — Ублюдок! Только посме- — и тяпнул бог топором хвост. Из-за зазубрин и неровностей не получилось сделать надрез ровным с первого раза. Словно тяпкой он из раза в раз рубил, пока наконец практически не оторвал его, очищая топор от забившихся меж лезвий шерстинок. Выныривая из сладкого омута, Фукути услышал крики беспомощного существа и увидел заляпанную кровью одежду. Его белые носки, упрятанные в высокие сапоги, слава богу, остались нетронутыми. Мори не был уверен, что слышит себя. Что-то драло глотку, раздирало голову и руки в кровь, где-то вдалеке трещали кости. Всё, что он мог с уверенностью почувствовать, был отток магических сил. Демон чувствовал, как с каждой каплей крови из него вытекает отмеренный природой срок. Чёрная пелена перед глазами отбросила его в самое начало, к его рождению, когда первым, что увидел новоро́жденный дух, было тёмное ночное небо, скрытое за чёрным ветками сосен. Воспоминания поплыли, как чувство реальности. Огай был готов окунуться в совсем не беззаботный мир детства, но его вытащили за шкирку на поверхность, затыкая рот грубой рукой. Несколько пощёчин заставили пазл мира частично сложится воедино, и уши со слипшейся от крови шерстью начали распознавать глубокий голос: — ...тов демон. Эй! ..! А ну хватит орать! — часть звуков утонула в пульсации кровотока. И через пару секунд Мори был способен распознать, что голос его садится от беспрерывного крика. Вой утих, оставив першение в разодранном горле, а на смену ещё не ощущаемой боли пришла одна единственная мысль: «Убить!». Как не в себе демон полоснул когтями, не замечая потускневшим глазом, что чёрные лезвия нашли свою цель. Правая щека бога заимела три кровавые полосы, отметины лисьей силы, так стремительно покидающей бледное тело. Мори, словно оголтелый зверь, начал кидаться на мужчину, хаотично вскидывая когти, пытаясь укусить, разорвать, растерзать ублюдка. Тот успевал лишь выставить ножны одной рукой, неловко спотыкаясь в узком кимоно. Когда лис в очередной раз напрыгнул на бога, сорвав часть одеяний, загнанным зверем он пытался отдышаться, припав к земле подле чужих ног. Только в этот момент величайший воевода своего времени смог уличить момент для контрудара: вложив всю божественную мощь, он ударил кулаком в грудь демона. Отброшенный неистовой силой, ёкай сшиб собой все балки у крыльца и, не сбавляя скорости, пролетел бы дальше хлипкой ограды, если не божественный талисман: магический барьер, окружавший лисью тюрьму, принёс демону лишь ещё большую боль, пронизанный священной молнией. Генко упал бездыханным телом в пепел травы. Фукути простоял несколько секунд, замерший. Пытаясь насилу убрать страх со своего лица, он силой воли и упорством воина возвращал своему телу подвижность. От храма теперь осталось чуть меньше половины, кусочек крыши, валявшийся на уцелевшем полу, и неизменная расколотая статуя с луком, прятавшая за собой незастеленный футон да скомканные одеяла. Остальная часть храма, снесённая поверженным демоном, была сожжена, коснувшись барьера. Даже пепла не осталось. Вывороченная земля дышала свежестью подземных вод, деревья продолжали истуканами наблюдать за сценой брани и смертоубийства. А недвижимый лис более не предпринимал попыток подняться вновь. Ооти подошёл к нему, впервые за сотни лет осторожный и готовый к внезапной атаке. Пахло палёной шерстью, сожжёнными волосами, кровью и копчёной плотью. Присев к демону, Фукути поднёс руку к кровоточащему носу. Лишь закрыв израненное тело своим, ограждая от поднявшегося ветра, он смог уловить дыхание. Редкое, запинающееся о собственные лёгкие, но всё ещё дарующее жизнь. Голову бога пронзила шокирующая мысль. Если бы лис сражался с ним в полном здравии и без ограничений, величайший Бог Войны был бы раздавлен. Да нет, быть того не может! Что-то внутри него кричало о незримом превосходстве демона, но Фукути сам был не лыком шит. Он оглянулся на храм: статуя по-прежнему твёрдым нерушимым стержнем стояла в его глубине. Когда мандраж утих, Фукути по-новому взглянул на заточённого здесь ёкая. У непобедимого бога появился достойный противник. Теперь он посчитал своим долгом подарить лису достойную (лишь по его субъективному мнению) смерть. Но для того чтобы достойно умереть, нужно не умереть до этого. А чёрный, уже шестихвостый лис явно не разделял этой же позиции: всё было против него, кровопотеря, ушибы, ссадины и переломы, божественная кара. Ооти решил действовать быстро. Не должен же его достойный враг умереть у него на руках от заклятья каких-то семерых божков, верно? Скинув пропитанное кровью верхнее одеяние, он разорвал его на лоскуты, первым делом туго забинтовав рваный обрубок с немного торчащей костью. На грубость и спешку богу не ответили, лишь ветер изо всех сил пытался заглушить беснующиеся мысли в его голове, нагоняя грозовые тучи. Не суждено в этом году встретиться Орихимэ с её возлюбленным. А вот кому суждено вскоре встретиться, так это Фукути и Богу Домашнего Очага, у которого Бог Войны планировал взять пару уроков по оказанию экстренной медицинской помощи умирающему демону. К наступлению темноты Ооти забинтовал все кровоточащие раны, оставив самое сложное — переломы — на десерт. С первого взгляда бывалый вояка понял, что хлопот лис не оберётся: раздробленные лодыжки, раскрошенные рёбра и выбитая челюсть будут долго возвращаться к подобию исходного состояния, ведь у чёрного лиса больше нет сил на полное восстановление. Фукути ждали весёлые деньки, которые для Огая стали кратким мигом безмятежного забвения. *** Фукудзава переживал. Конечно, нервы были привычным делом любого новичка в каком бы то ни было деле, но сегодня всё было по-другому: руки отчего-то било мелкой дрожью, заставляя ещё не освоенный клинок ходить металлической рябью, погода хмурилась, хотя предпосылок для этого не было (бабки переживали), и именно в этот день он забыл в доме господина талисман. Он не верил в удачу как божественное благословение, но прекрасно понимал, что череда несчастливых случайностей — это ненормально. Фукудзава любил кошек, ведь они были чудесными созданиями, всегда шагающими за ним по пятам. И сегодня рядом с ним не было ни одной. Сам по себе военный поход не оказал на Юкичи должного впечатления. Грабя чужую территорию, самураи не задумывались о муках простого люда, которому предстояло каждый раз заново отстраивать свои поселения, а потом ещё год голодать без риса из-за потоптанных посевов. Фукудзава всё это знал и лично пережил, поэтому внутренне принял ещё одно важное решение: дослужиться до высокого ранга и прекратить бессмысленные поборы. Новичкам, как Юкичи, не позволяли сильно вмешиваться в сражения, но даже так юный самурай лично зарезал больше шести человек, прорвавшихся в задние ряды строя. Фукудзава задавался вопросом: для чего все эти воины? — и, обнаружив полный провал знаний в этой теме (так как Мори-сенсей по неведомой причине избегал каких-либо вопросов о территории и ресурсах), решил лично разобраться с деревенским учителем. Неделя сражений и грабежей подошла к концу. Всё это время Фукудзава не прерываясь повторял заученные слова на талисмане, мечтая о дороге, которую он знал наизусть. И все деревенские, и господин, и вояки-товарищи не были ему столь близки, как странный демон-лис, соизволивший не съесть любопытного мальчика. Дома его ждёт важный человек, ведь сущность по праву рождения не может определить твоей души. В этом же Юкичи убеждался, молчаливо снося бесчинства сынов «чести и гордости», высшей целью которых было, как оказалось, высокое социальное положение, земля и деньги. На энтузиазме череды побед их воевода решил двинуться дальше, в сторону центра острова, где лежала разграбленная всеми, кому не лень, столица. Это продляло и без того затратную захватническую экспансию ещё на неделю, а то и больше. И это без учёта обратного пути! Фукудзава был раздосадован. С особой хмуростью и тщательно подавляемой злостью он мечом прокладывал себе путь вперёд, глупо рассудив, что это ускорит течение времени. Когда же, в середине августа, уставшие воины соизволили вернуться домой, Юкичи даже не стал выслушивать многочисленные похвалы и обещания наград, а сразу сорвался в путь, когда-то казавшийся таким изнурительным и долгим. Когда самурай только начинал тренироваться, четырёхчасовая дорога изматывала его сильнее всяких тренировок, но, в отличие от тех же учений, награда превосходила все его ожидания. Юкичи сквозь боль, пот и кровь шёл к разбитому храму, чтобы увидеть его улыбку. Отчего-то такой простой жест, на который способен каждый, значил для юноши уже тогда так много, что всякие денежные вознаграждения казались ему лишь побочным эффектом физических страданий. Только физических, потому душа его — парила. Фукудзава думал об их причудливых взаимоотношениях. Всё в чёрном лисе вызывало у него живой интерес, желание узнать, но не настойчиво, как это делают взбалмошные девицы, а мягко, оберегающе, будто тебе доверили охранять самую дорогую реликвию всех богов. И хотя Юкичи смущался таких сравнений в своих мыслях, но смотрел здраво. Мори-сан был неравнодушен к нему — очевидно, он не будет против сближения (но насколько близкого, для Фукудзавы — загадка). Каждое воспоминание он хранил, пролистывал, как самый изысканный роман. Юкичи не считал себя глупцом или простачком, ведь хоть одна, но извилина у него была; но ощущение какой-то недосказанности не уходило, лис что-то старательно скрывал, почти никогда не доверяя ему свою спину. Даже засыпал всегда только лицом к нему, чтобы ненароком подглядывать за человеком. И юноша собирался выяснить, что гложет его учителя. Мысли гнали его вперёд с удвоенной силой. Где-то он вычитал, что подобное состояние называется «словно на парусах любви». Фукудзава не был готов признать, что влюблён, ведь что есть любовь? Безграничная верность не сколько из уважения, сколько из осознания — другой даже в подстилки не годится; любовь — это нечто возвышенное, алтарь, который в обмен на бесценную жертву даёт безграничное счастье. Единственное, что вызывало сомнения, это само сравнение. Если любовь — это своего рода божественный дар, то что произойдёт с подарком Небес, когда бог умрёт? Юкичи был убеждён, что боги — это выдающиеся люди, которые, возможно, живут несколько дольше их земных собратьев, обладают особыми способностями, но — не более. Они так же смертны, как всё в мире. Смерть не обойти стороной. Смерть есть любовь мира к его созданиям в высшей ипостаси. Мысли путали его, ведь Фукудзава до сих пор не понял, что значит любить. А потому сомневался, не торопясь с решением. «Когда-нибудь я всё пойму, и тогда он обязательно узнает о моём решении первым!», — решил самурай. Ещё одно пока не выполненное обещание, ожидающее своей очереди. Но было у него предчувствие — именно его он выполнит первым. И вот наконец-то показался кривой заборчик на холме. Юкичи почти бегом добежал до места, с каждым шагом его брови сводились всё ниже, а рука всё крепче обхватывала чёрные ножны. — Какого чёрта?! — вырвалось у него. Половина храма была снесена будто бы большим булыжником, доски раскиданы в противоположной от сада стороне, крыша повалена, а на уцелевшей половине лежит Мори. Его голова покоиться на чужих коленях, а незнакомый мужчина одной рукой перебирает смоляные волосы, другой треплет безвольное ухо. — Господин, вы кто будете? — почти скороговоркой проговорил Фукудзава, заботясь лишь об одном — расстоянии между незнакомцем и демоном. Мужчина медленно повернул голову в его сторону, скрывая, к слову безуспешно, добродушную улыбку. — О, вот ты где! Ты ведь самурай, верно? — Да. Что вам на… — не успел задать свой вопрос Фукузава. — Не беспокойся, малец. Я просто проходил мимо, увидел разрушенный храм. Этот демон был ранен, я всего лишь помог ему немного, — хмыкнул себе в усы мужчина с длинными бороздами свежих шрамов на правой щеке. На последних словах Юкичи уже был рядом с Мори, продолжающим мирно спать на боку. Его изорванные фиолетовые одежды сменились чистым белым дзюбаном* с рукавами до локтя и длинным низом, едва достающим до забинтованных щиколоток. Одеяния были до ужаса полупрозрачными, почти не скрывали бледной, сравнимой с тоном одежд, кожи и множества новых бинтов, местами заимевших красные пятнышки. — Что с ним случилось? — Фукудзава в панике бухнулся на колени, звякнув оружием. — Не знаю, — промямлил незнакомец. — Я уже нашёл его таким. Он в какой-то момент проснулся, пробормотал что-то вроде имени. Кажется, — он почесал затягивающиеся шрамы, — Юкиси или как-то так. — Юкичи. — М? — Юкичи. Это моё имя, — юный самурай смело поднял глаза. — О как. Моё — Оти*, — Фукудзава на это скупо кивнул. Он продолжал следить за движениями незнакомца: тот, будто бы не ощутив никакого стеснения, не отрывался от замысловатых поглаживаний. Мужчина наконец-то соизволил заметить испепеляющих взгляд стальных глаз и рассмеялся: — А, это? — он поднял руки ладонями вверх. — Всё просто. Он же лис, верно. А они, как кошки, — погладишь за ушком, успокаиваются. Если пощупаешь, обнаружишь небольшую впадинку за ухом — слабое место всех кошек, — на это Фукудзава скрипнул зубами. — Я просто решил попробовать почесать его, когда он метался во сне, и сработало! Поэтому немного боязно отнимать руки, знаешь ли. Незнакомец показался Юкичи до боли странным. Любой другой человек испугался бы демона да добил бедолагу. А этот помог, ухаживал, даже тискал! Но все эти подозрения растворились в единственном переживании — генко был ранен, а значит, здесь был кто-то ещё. Фукути, прикинувшись смертным, изучал мальчишку: совсем ещё зелёный. Но бог нашёл это интересным стечением обстоятельств. Когда лис поправится, он явится сюда ещё раз в смертном обличии, дабы сразиться с мальцом на мечах. Он знал, что демон его не выдаст, если, конечно, хочет сохранить мальчишке жизнь. Улыбнувшись в усы, он бережно переложил черноволосую лисью голову на мягкий, кем-то вычищенный футон. — Ну что ж, молодой человек, приятно было познакомиться, — встав, Ооти отряхнулся. — Вижу, ты хорошо знаком с этим демоном, поэтому моя помощь на этом заканчивается. Если случится встретиться, буду рад сразиться. — Вы владеете мечом? — не отрывая взгляда от Мори, спросил юноша. «Я его создал», — мысленно посмеялся Фукути. — Да, немного. Вижу, ты будешь достойным соперником. Развернувшись, лже-смертный бросил короткое: «До встречи!» – и исчез из поля зрения самурая. Когда подозрительный мужчина скрылся за холмом, Фукудзава смог спокойно выдохнуть. Осторожные попытки разбудить генко не принесли результатов: тот продолжал устало спать. Тогда юноша занялся осмотром ран, осторожно разматывая хлопковый пояс. Рёбра были туго перебинтованы, да так, что лису едва удавалось вдохнуть. Лодыжки, на ощупь получившие наибольший урон, не закреплены дощечками, одна из них свободно свисает с другой ноги под страшным углом. На лице оказалось множество ссадин, края которых будто обгорели. Всё случившиеся — странно. И это ещё мягко сказано! Фукудзава перебинтовал грудь лиса и сломанные лодыжки, в душе паникуя: раны были ненормальны, будто могли быть нанесены только другим существом. Но Юкичи знал из рассказов Мори, что настоящее чудо — это само по себе нахождение мальчика в храме. Огай диву давался этому факту, будто до конца не веря в реальность происходящего. Юноша решил дождаться пробуждения демона, занявшись восстановлением храма. В ход пошёл изуродованный топор, который он сбегал обточить в кузню, молоток и все навыки плотничества и готовки, которыми Фукудзава обзавёлся ещё при жизни отца. За чуть больше недели Юкичи расчистил землю от разбросанных досок, починил маленький кусочек пола, выравнивая его по горизонтали, насобирал персиков и заготовил из них сладостей. Мори за всё это время даже не пошевелился. Но на последний день августа глаза лиса открылись. Потеря хвоста забирает уйму сил, но в этот раз бессилие не отняло у него полгода на болезненный сон. Огай перевернул голову, промаргиваясь. На веранде рядом сидел смутный в его расплывающемся взгляде юноша, читавший сборник в красивой синей обложке. Когда Мори попробовал перевернуть остальное тело, из его уст вырвался сухой стон, на что молодой человек сразу же обернулся и подскочил, словно к роженице, чтобы взять на руки новорождённое дитя. — Мори-сан, вы как?! — его под голову с трепещущей осторожностью обхватили ещё детские руки, приподнимая и помогая немного перевернуться. Красные глаза лиса долго привыкали к солнечному свету. Юноша успел напоить его персиковым соком, разбавленным росой, устроить под голову и поясницу подушку и одеяло, обеспечивая комфорт онемевшей шее и спине. — Ю-юкичи?.. — выдохнул лис слабо. — Да, Мори-сан, это я. Лис слепо потянулся к родному запаху, активно (по сравнению с общим вялым состоянием) дёргая носом. Мальчик наклонился ближе, давая уткнуться себе в шею. Одну руку лис со стоном закинул на чужое плечо, подогнув ноги. — Мори-сан, вы в порядке? На вопрос уже никто не отреагировал. Ёкай дремал на его руках, свернувшись вокруг него калачиком. Хвосты разложились веером позади, обнажая два забинтованных обрубка, нашедших покой на прохладном дереве храма. Уже через минуту спина у мальчика затекла до боли. Он снова уложил учителя, сам укладываясь под лисьим тёплым боком. Фукудзава переживал за состояние демона, но был рад, что смог послужить опорой ослабшему существу. Взгляд его похолодел. Кто-то забрал у Мори два хвоста. Кто-то приходил сюда уже два раза, оба раза принося страдание и боль заключённому в этом проклятом месте ёкаю. «Неужели в прошлый раз ему было так же плохо?!», — осознал мальчик. Решение его укрепилось. Фукудзава намеревался стать самой устойчивой опорой, чтобы Огай не боялся опереться на него, чтобы не боялся упасть, зная — его поймают. Уткнувшийся в его грудь демон в такт его мыслям глубокого вздохнул. *** Мори быстро пришёл в себя благодаря поддержке Фукудзавы. Когда мальчик увидел блондинку, появившуюся будто из неоткуда, он был шокирован. Девочка гордо представилась племянницей старого оболтуса, на что Мори подавился чаем. Элис, обычно неразговорчивая с Огаем, нашла много общих тем с самураем, отнимая у Мори единственного адекватного собеседника. Юкичи тоже просиял. У него будто появилась младшая сестрёнка, пускай непоседливая и иногда сильно уж настойчивая, она, тем не менее, разбавляла неловкое молчание своими бесконечными жалобами и капризами. До ноября Мори был постоянно уставшим, но старательно скрывал свой позор. Фукудзава не стал бередить ещё не зажившие раны. Мальчик не подавал виду, что знает о каждом ранении учителя, а Мори просто игнорировал свои проблемы, как и полагается ленивым кицунэ. Новый год они провели втроём: Элис перестала скрываться в кронах персиковых деревьев, Юкичи принёс фирменные сладости деревни, а Огай был просто безумно счастлив. Хотя и без последствий не обошлось: лис стал дольше и глубже спать. Поэтому Фукудзава смог смело уходить на два-три дня, зная, что еду он заготовил, а Огай всё ещё сопит в футон. Заколку, подаренную ему на Новый год, ёкай не выпускал из рук, прижимая вещицу к сердцу каждый раз, когда думал, что юноша не видит этого. Ханамусуби*, представляющее собой переплетение красных верёвок в виде цветка, было закреплено петелькой вокруг левого уха лиса, путаясь в чёрных локонах, и теперь смешно болталось при любом движении головы. И пускай в украшении не было ни одного камушка, Мори бережно надевал его каждый раз, когда ветер приносил ему запах Юкичи. Мори же на четырнадцатый день рождения Фукудзавы подарил ему холщовый мешочек с вышитой на нём лисьей мордой. Туда мальчик поместил талисман и повесил на шею, чтоб впредь не забыть где-нибудь. Элис, наблюдая за приторными улыбочками, строила гримасу отвращения и презрения, скрывалась в кустах шиповника со словами: «Сейчас стошнит от мёда!». И только когда юноша уходил весной неизменно на четыре дня, Огай позволял себе раствориться в слабости и боли. Сидеть стало почти невозможно, а любое движение во время сна вызывало судороги, порождающие бесконечный круг молчаливой агонии. Мори стал осторожен в движениях, контролировал каждый мах хвостов, стараясь не шевелиться, отчего стал всё больше походить на каменную статую. Лёгкие полупрозрачные одежды вызвали дискомфорт, но Фукудзава быстро решил эту проблему, выпросив у начальства новое кимоно в количестве трёх штук. Его продвижение по службе шло семимильными шагами, потому что организм юного самурая словно пробудился ото сна: Юкичи стал намного выше, и к первому месяцу лета почти перегнал Огая в росте, мышцы стали более эластичными, придавали ему мужественную форму. На пятнадцатый год Фукудзава смотрел на Мори сверху вниз, пускай разница составляла не более пяти сантиметров. Огай сим фактором был огорчён и даже взбешён, бунтуя без причины. И хотя лис бесконечно дулся, надувая щёки подобно жабе, красная заколка неизменно висела под чёрным ухом. Единственное, что омрачало их семейное счастье, — это состояние ёкая. Уже второй год летом погода давила жарой, будто стараясь выжать всю влагу с грешной земли. И если прошлый год лис кое-как пережил, бесконечно обмахиваясь подаренным чёрным веером с серебряными вкраплениями и прячась в раскинувшихся кронах его маленького сада, то в этом году дела обстояли гораздо хуже. Мори начал падать в обмороки. Магические силы во сне не восстанавливались, а постоянные тупые боли в пояснице мешали быстро перебежать в тень, заставая его на одном месте и заставляя согнуться в три погибели, поглаживая спину. Первый раз это случилось в начале марта, когда холодный ветер выгнал дрожащего ёкая на солнце. Провалявшись под лучами тепла полдня, Мори попытался подняться, но перед глазами заплясали фиолетовые и синие огоньки. На звук падения прибежал Фукудзава. Тогда юноша сильно запаниковал, но под строгим голосом Элис перенёс лиса на руках в тень и бил по щекам, пока те не раскраснелись. И чем жарче становилось, тем хуже чувствовал себя Огай. Даже если он прятался под крышей или в тени персиков, густая духота мешала нормально дышать. В апреле Огай едва не задохнулся. Отчего-то плотные сейчас одежды оказались будто пришитыми к нему, а болящие рёбра дали о себе знать. Задыхаясь, он рухнул с ветки, упав прямо на одну из культей, что окончательно выбило лисий дух из тела. Проснулся Огай только через неделю, обнаружив подле себя тазик с водой. Юкичи не оказалось рядом. Элис сообщила, что он недавно ушёл и обещал вернуться через два дня. Никто из них не знал, что делать. Мори пугала его беспомощность. Впервые за шестнадцать лет он прокусил одеяло и закричал. Гнев его был разрушителен: в мыслях он уже сотни раз казнил ублюдка, сотворившего это с ним. Лисьи узкие глаза горели чёрным пламенем, а окрепшие на эмоциях руки разорвали бедную ткань, выбивая из неё пух. Огай долго метался беснующимся зверем, пока силы вновь не иссякли. Зашивая одеяло, он пытался вернуть себе единственное, что всю его жизнь было его главным преимуществом, — логику. Гнев сменился тихой ненавистью, разум его наконец прояснился. Элис встретила его потемневший взгляд идеально ровной спиной и горделиво вздёрнутым подбородком. У них появился план. Когда Фукудзава вернулся, лис долго уверял его в своём стабильном состоянии. И действительно, до конца лета Огай позабыл о свойстве своего организма отключаться в любой момент. Осенью они посадили сакуру, пообещав на 18-летие Юкичи отпить под ней сакэ. Мори начал чаще интересоваться службой парня, отчего Фукудзава недобро на него смотрел. — Всё хорошо, Мори-сан. Скоро мне обещали выдать небольшой участок земли. — Станешь семё*? — лис опустил одно ухо, выражая крайнюю степень любопытства. — Да. Я попросил этот кусочек земли. — Этот? — Угу, — Фукудзава стал держать руки в рукавах тёмно-зелёного кимоно. Черты его лица заострились, но ещё оставляли за собой отпечаток счастливого детства. — Не пожалеешь? — через какое-то время спросил демон, отвернув голову. — Никогда, — парень поймал красную плетёную заколку. Наклонился ближе под взгляд деланно-испуганных глаз Огая. — Ч-что.? — вжав голову в плечи, спросил лис. Он тут планировал вызнать информацию, а его так нагло прерывают! — Всё-таки носите, — улыбнулся самурай, поцеловав узелок, лежавший прямо под левым ухом. Губы Мори сжались, щёки немного надулись, а лицо пошло хаотичными красными пятнами. Разведённые уши нетерпеливо вздрагивали. Юкичи наконец-то отстранился, удовлетворённо хмыкнув. И только Огай выдохнул, прогоняя волнение, как его резко прижали к крепкой груди. Юноша повёл носом по лисьей макушке, вдыхая запах персика, и прошептал: — Я никогда вас не покину, Мори-сан. Огай немного завозился, но в итоге, что уже стало их маленькой смущающей традицией, зарылся носом в самурайские одежды, расслабляясь. Если бы он был оборотнем-кошкой, то с удовольствием бы замурчал. Но Фукудзаве не нужно было такого явного подтверждения, он уже всё знал, и оттого крепче прижимал к себе, улыбаясь. *** В следующий Новый год Юкичи не смог быть с ними, разбираясь с земельными вопросами. Начальство не устраивало его нахождение на отшибе вдали от всех, и они всеми силами старались промять упрямца под себя, ставя различные компроматы. Мори оставил это решение на Фукудзаву, посоветовав раньше времени не выбиваться из людского общества. Ему скоро шестнадцать, а выглядеть он стал красивее всякого человека, которого знал Огай. «Наверняка на него вешаются толпами глупые девицы», — негодовал лис, рассержено размахивая хвостами. Дерево сакуры стало объектом ухаживаний его племянницы. Половину воды, приносимой самураем, она отдавала деревьям, отчего те будто бы взбодрились. Мори она игнорировать перестала, но и на контакт не шла, отмазываясь излюбленной фразой: «С нытиками и слабаками не вожусь». Лис на это пожимал плечами, внутренне подавляя волну отвращения к себе. И действительно, когда это он стал размазнёй? Где-то в глубине сознания скреблась мысль о том, что немногие ёкаи доживают до его возраста, и ещё меньшее количество выжило бы после потери важного органа, контролирующего ток магических сил. А тем более двух! Но этот мерзкий писк был задушен железобетонным фактом — Мори не смог защитить себя от бога, вознамерившегося сделать из него серию пушистых украшений. Ничего, он ещё отыграется. Безголовая статуя невидимой презрительной улыбкой щерилась в спину. В новогоднюю ночь, кутаясь в тёплое фиолетовое кимоно, расшитое серебряными бабочками и горами, он разгонял ногами снег. Юкичи восстановил ещё часть храма и подделал крышу, теперь в храме есть полноценное окно в виде красивого проёма, и даже раздвижные дверцы! Пускай без рисовой бумаги, но деревянное зодчество изысками не блещет. Огай хотел бы помолиться за благополучие человека, но разучился доверять богам. Когда лисий нос покраснел, он, уже на рассвете, вернулся в храм, деликатно прикрыв дверь. И ничего страшного, что одной стены в храме до сих пор нет, зато появилась хоть какая-то защита от ветра. У статуи он обнаружил деревянную коробку, завёрнутую в дорогую шёлковую ткань с рисунками сакуры. Взяться ей было неоткуда, потому Мори сразу понял, кому принадлежит сей бестактный жест. Чёртов Ооти Фукути. Мори хотел сначала даже выкинуть деревянный коробок, но любопытство, свойственное его племяннице, взыграло в нём. Он, состроив максимально презрительную гримасу и опустив уши, брезгливыми движениями одной руки развернул подарок. На идеальном коробке из тёмно-красного дерева лежала записка понятно-от-кого, которую Огай выбросил не читая. А в самой упаковке оказалось невероятной красоты украшение. Гребешок-канзаши* с сияющими розовыми цветами, лианами струящийся, пах весной. Цветы будто были настоящими, обложенными божественными чарами вечного цветения. Брови Огая взлетели вверх. Он хотел разбить украшение и сжечь потом на солнце, но букет нежных цветов напомнил ему Коё. Её образ так ярко предстал перед его взором, что лис спешно бережными движениями упаковал гребешок обратно. Потянулся к записке, прибившейся порывом ветра к статуе, он зачитал: «С Новым годом, лисица! Ты, наверное, задаёшься вопросом, как же я посмел подарить тебе нечто прекрасное. Угадал, да? Знай, я даже ревную. Мне самому неведомы причины, если ты спросишь меня, но действия Юкичи-куна меня искренне задевают. Ведь ты — моя собственность. Не переживай, я не трону его, однако спешу предупредить. И лучше тебе внемлить моему предупреждению, ибо на кону ЕГО жизнь. При следующей нашей встрече ты обязан надеть эту чудесную заколочку. В прошлую нашу встречу ты оставил мне памятный подарок своими дьявольскими коготками, поэтому я тоже решил тебе кое-что подарить. Не переживай, всё равно ты мне больше не соперник, силёнок не хватит, ха! И последнее поздравление с Новым годом, мой дорогой ёкай: Условия наших встреч изменились. С нетерпением жду следующего свидания, твой любимый Бог Фукути». Огай в ярости разорвал бумажку с гадким посланием, закопав обрывки в самом дальнем углу его клетки под открытым небом. Мышцы лица напряглись в гипсовую маску, а на шее выступила вена. Насилия ему мало, так теперь и шантаж в дело приплёл?! «Ни стыда ни совести», — заключил лис. Когда ждать нежелательного визита? Что он имел в виду под «условия изменились»? То есть, до этого вообще были какие-то условия?! Единственное, в чём чёртов божок оказался прав, — Огай ему больше не соперник. По крайней мере, по физической силе. Пришло время точить когти логики и просчёта. Фукудзава навестил его семнадцатого февраля. Пришёл весь разодетый, при параде и с подарком. Мори залюбовался юношей: высокий, в парадном кимоно тёмно-серого цвета с узорами цветов, светлячков и лесов; волосы его немного отрасли, покрывая уши и постепенно затачивающиеся скулы. Уверенной походкой его может-быть-уже-не-совсем-друг подошёл к демону, протягивая коробочку, обвёрнутую в недорогую фиолетовую ткань. — Это мне? — лис покрутил в руках подарок. — С днём рождения, — улыбнулся Юкичи. Огай нетерпеливо развернул упаковку, заглядывая внутрь. В чувствительный лисий нос врезались запахи пряностей с различными начинками ягод и фруктов. Мори инстинктивно облизнулся, а Фукудзава покачал головой, мол, совсем как кот перед сметаной. Но ёкай не спешил запихивать в себя сладости. Наоборот, он встал и пошёл заваривать чай на небольшом чайничке. За статуей Огай хранил высушенные персиковые листья и плоды, делая замечательную заварку. — У меня как всегда нет для тебя подарка, — пробормотал лис. Юкичи промолчал, хотя его рот немного приоткрылся в порыве ответить. Прожевав тихое: «Не нужно», он погрузился в раздумья. Только когда Мори поставил перед ним дымящуюся чашечку чая, юноша поднял глаза на демона: — Если хотите сделать мне подарок, то у вас есть такая возможность. — М? — Давайте так: я оставлю за собой право загадать вам одно желание на каждый мой день рождения, а вы его исполните. — Звучит логично, — лис кивнул. — Не хочешь сейчас загадать? — Приберегу пока, — Фукудзава немного отвернул голову, но не успел до конца подавить ухмылку. Огай вскинул бровь, в голове перебирая тысячу и один вариант этого «желания». Ели они в тишине. И хотя Мори любил говорить много по делу и не только, сегодня у него было немного другое настроение: хотелось просто сидеть рядом и любоваться на маленький сад в лучах заходящего солнца. Ветер трепал тёмные волосы, щекотал пушистые уши, волнами приглаживал шерсть на хвостах. Когда пришла пора расходится, Огай ляпнул: — Останешься? — и тут же пожалел об этом. Фукудзава замер, развернувшись корпусом к лису: — А у вас есть ещё одно место? Мори быстрым движением головы осмотрел свою хижинку, понимая, что даже если юноша останется, то им придётся ютится на одном футоне. Такой уровень неловкости лис бы просто не пережил. И Юкичи знал это. У самого забора он, не оборачиваясь, бросил: — В следующий раз принесу ещё. А чего именно, оставил гадать Огая. Мори отряхнул кимоно от крошек, наблюдая за удаляющейся фигурой. В свете заходящей луны серебряный облик самурая нарисовал в его воображении два волчьих уха и один серебряный хвост. *** Когда Юкичи уходил, Мори начинал заниматься воплощением своего плана. Персики разрослись уже почти на всю территорию, и окрепшая сакура догоняла соратников. Персиков стало так много, что в самом дальнем углу его тюрьмы можно было спокойно играть в прятки: настолько плотно росли деревья. «Хочешь повеселиться, божок, я тебе устрою лучшее представление!», — решил лис, обтачивая когти у самых корней некоторых деревьев. Элис стала больше времени проводить с дядей, будто бы наконец-то соскучившись по нему за все прошедшие годы. А с помощью принесённого самураем ножа делала поделки из срубленных веток. Теперь Огаю приходилось играть Принцессу Неверландии в несколько раз чаще, отпивая дождевой воды из миниатюрной посуды. За лето Фукудзава вытянулся ещё сильнее, стал на голову выше Мори. Его длинная шея требовала к себе внимания — кхем-кхем! — и Огай попросил юношу принести ему пряжу. На Новый год Юкичи показался в связанном ему шарфе. Самурай сказал, что землю ему подарят на совершеннолетие, хотя не обмолвился и словом, что «подарок» — это громко сказано. На деле в следующем году его ждала ожесточённая схватка насмерть с заместителем главнокомандующего при феодале. Юкичи, как и все его знакомые, даже не сомневались в победе. Лучший убийца своего поколения не мог проиграть. Неделями, которые Фукудзава не виделся с Мори, он зарабатывал частными заказами на убийство. Он не переживал о том, что сам может погибнуть, или о том, что мир для него перестанет сиять красками. Единственное, что его беспокоило — это запах крови. Вместо того, чтобы сразу бежать в храм на холме, самурай проводил несколько дней в поселении, отмокая и принимая заранее заказанную одежду. Фукудзава понял, что, кроме Огая, никто не способен всколыхнуть в нём что-либо. Матушка, сошедшая с ума от горя, лишь настойчиво пихала в его одежду кривой талисман, но не разговаривала с ним. Братья и соседи боялись и игнорировали, а те немногие девицы, осмелившиеся предложить ему тело, бежали в страхе только завидев стальной взгляд. Шла молва, и Юкичи ей не препятствовал. Серебряный Волк. Вот как его прозвали немногие очевидцы, заметившие по случайности его серебряные волосы во тьме ночи. Жестокие расправы он чинил только по приказу заказчика, но всегда мысленно отдавал дань уважения погибшим. Если убиваешь кого-то, будь готов быть убитым сам. Поэтому, если у него оставалось время, Фукудзава зачитывал простенькую молитву над холодевшим трупом. Нет такой души, недостойной покоя. Его боялись феодал и вся свита. Боялись, что он придёт за ними в поисках власти и денег, но Юкичи был заинтересован в мирном сосуществовании с одним интересным существом, и ничего более. И потому зачастую шли на уступки. Будучи одиночкой в людском обществе, он чувствовал себя как никогда особенным в мирке, где заперт демон. На семнадцатый год жизни Юкичи понял, что впервые влюбился. *** Огай скрупулёзно учился вырезать фигурки из дерева. За два года он уже в совершенстве постиг мастерство деревянного гончара, под страхом смерти вырезал новый «фарфоровый» сервиз, даже куколку, у которой вместо глаз жуткие провалы, но Элис не жаловалась, довольно хмыкнув и пообещав запрятать самодельную дубинку из сухих веток подальше. На семнадцатый день рождения Фукудзава сказал, что оставляет за собой право ещё одного желания. Огай должен был ему уже два и боялся, что хитрый мальчик планирует накопить минимум с десяток таких желаний, а в старости отыграться на бедном ёкае. На восемнадцатый Новый год Юкичи подарил ему ещё одно кимоно, сказав, что скоро у Огая будет целая коллекция и выбор на каждый день. Мори смущался, а Элис визжала, что её дядя не заслужил такой роскоши. Фукудзава успокоил девочку заколкой, двумя куклами и новым красным кимоно с пушистым воротом. — Не балуй её, привыкнет, — вздохнул лис. — Не вижу в этом ничего плохого, — парировал юноша. — Тем более, больше всех её балуете именно вы, Мори-сан. Огай на это возмутился, шипя, и задрал подбородок. Элис, увидев эту сцену, показушно отвернулась. И точно так же задрала голову. Юкичи на это тихонько рассмеялся, потрепав обоих членов своей семьи по макушкам. — В этом году зацветёт сакура. — М-гм, — выдохнул Фукудзава. Оставалось лишь ждать весны. Когда Фукудзава пришёл к ним на свой день рождения, солнце ещё даже не планировало покрыть холодным светом замёрзшую землю. Мори позвал его внутрь, где уже год покоились два футона: один, на котором разбросаны игрушки и миниатюрная посуда, и второй, нетронутый и всегда аккуратно застеленный. Огай подозвал юношу к себе и достал из-за пазухи простенький коробок, местами сколотый дрожащей рукой. — С днём рождения, господин Серебряный Волк. Юкичи замер. В мыслях пронеслись сотни вопросов, а страх раскрыть тайну набатом ударил по дрожащему сердцу. — П-почему именно Серебряный Волк? — Фукудзава не рискнул поднять взгляд. — Когда-то ты пришёл ко мне в серебряном кимоно. И, честно сказать, — Мори почесал разведённые в смущении уши, — тогда мне показалось, что ты очень похож на волка. Напряжённые плечи так резко опустились, что Мори испугался мелькнувшего движения. Юкичи с улыбкой распаковал подарок и обнаружил там фигурку большого пушистого волка. И пускай все очертания были грубы и местами совсем неаккуратны, морда зверя была полна деталей: косое ухо, напряженная челюсть, целеустремлённый взгляд. — Нравится?.. — Очень, — выдохнул Юкичи в лисью макушку. Объятия были крепкими, как никогда раньше. Фукудзава старался избегать контакта с демоном с тех самых пор, как осознал, что не сможет больше сдерживать себя, но сейчас это ощущалось таким нужным. При наихудшем раскладе это будет их последняя встреча. Огаю нравились их обнимашки, и он даже успел соскучиться по их прощальному ритуалу. И хотя он был не против постоять так подольше, сердце подсказывало, что пора разойтись. Мори видел, что Юкичи скрывает от него нечто важное, но не стал расспрашивать. Пока стальные глаза сияли рядом с ним подобно луне, лис не решался лезть в чужую душу. Ему бы свою зашить для начала. Уходя, юноша впервые попросил: — Пожелай мне удачи. А лис в очередной раз ответил: — Удачи, Фукудзава-доно. *** Бой был жестоким, полный криков поддержки и проклятий. С кровью, со звериным рычанием и обещанием отомстить. Противник испустил дух, лишённый обеих рук. Разрезанные листы металла, некогда служившие доспехом, жалобно скрипели, обрызганные кровью владельца. Толпа взревела, а наставник додзё улыбнулся. Теперь Фукудзава относится к знати, и это никто не имеет права оспорить. Парадные одежды были готовы через две недели, а бумага с подписью самого сёгуна лежала у самого сердца, бережно обёрнутая и скрытая от посторонних глаз. Выиграв поединок, Фукудзава на всю страну объявил о своём новом статусе — он наёмник-одиночка. Имея собственную землю без крестьян и армии, он открыл набор предложений. И некоторые были этому очень рады. Слава о нём пронеслась по земле со скоростью ветра. Отныне о Серебряном Волке знали все. Юкичи шёл в свои официальные владения без спешки, смакуя каждый шаг. Все формальности и волнения заняли у него почти полтора месяца. Скоро должна зацвести сакура. За три года у него накопилось три желания, и этой весной Фукудзава собирался разгуляться на полную, ощутив всю силу юности. Мори бросился к нему в объятия, едва самурай переступил порог. — Я-я так переживал, чтоб ты знал! Никак не мог хотя бы весточку отправить, ты, мелкий! — Фукудзава смиренно принимал удары по голове, не дрогнув. — Извините, Мори-сан. Больше такого не повторится. — Конечно, не повториться! Хрен я тебя отпущу теперь куда, понял?! — Ринтаро, заткнись, — Элис выплыла из-за угла храма подобно призраку. — Что ты разревелся, как жена ревнивая! Мерзость! — Но Элис-чан, будто ты сама не переживала! — Мори развернулся к племяннице всем корпусом, коленями оставшись напротив сидящего в позе лотоса семё. — Заткнись, Ринтаро! Пока я тебя не придушила! — девочка бросилась на ли́са с кулаками, и они начали играть в догонялки. Пробегая мимо самурая, Огай старался и его по макушке стукнуть, но Юкичи лениво уворачивался, наслаждаясь ветром с закрытыми глазами. Когда силы ёкая иссякли, он тяжело приземлился на незаправленный футон, поддерживаемый Фукудзавой за локоть. — Чтоб тебя, Юкичи, — задыхаясь, лис злобно посмотрел на юношу. — Извините, Мори-сан. Теперь я никуда не исчезну, — он потрепал Мори по голове. Уложив демона, самурай скинул верхние одеяния, отложил катану и приземлился на соседний футон, придвигаясь ближе. Мори продолжал недовольно дёргать ухом, постепенно выравнивая дыхание. Юкичи смотрел на него, понимая, что обязательно исполнит задуманное. Протянув руки, он обнял лиса со спины, носом уткнувшись меж растрёпанных ушей. Мори полежал с закрытыми глазами, наслаждаясь знакомым запахом. Через несколько минут он открыл глаза, поудобнее устраивая хвосты: — Я скучал. — Я тоже, — шепнули в лисье ухо. Огай положил свои руки поверх человеческих, расслабляясь. И каков нахал! Пользуется преимуществом в росте, зажал в своих клешнях бедного демона! Мори извернулся, поворачиваясь лицом к юноше. Юкичи уткнул лиса в свою грудь, подавляя всякие разговоры в зачатке. Одна рука поглаживала за ушами, вторая нежно водила по спине. Мори нежился, вцепившись когтями в подарочные одеяния, невольно клацая зубами время от времени. — Простите, Мори-сан, — прозвучало в полнейшей тишине. — Прощаю, — из последних сил прошептал лис, погружаясь в сладкую дрёму. *** В конце апреля, когда молодая сакура распустилась во всей красе, явив миру красивейшую из возможных картин, Фукудзава спустился в город. Вернулся домой после полудня, застав Огая, прихорашивающегося перед Элис, выступавшей у него вместо зеркала. Сегодня было жарко, поэтому план лиса одеться в самое красивое кимоно провалился. Пришлось обойтись однотонным фиолетовым нижним одеянием. Хотя Элис тоже внесла свою лепту: от нечего делать она научилась расшивать на ткани красивейшие узоры из серебряных нитей, и теперь почти вся одежда Огая блистала различными сюжетами: от бабочек до рек и ёкаев. В этот раз она надела на него тёмно-фиолетовое кимоно, расшитое огромными бутонами, между которыми плясали маленькие лисы. Заколола передние пряди назад, красиво повесила плетёную заколку Фукудзавы. И хотя несколько непослушный прядей всё же выбились из причёски, девочка осталась довольна и скрылась в лесу, где кроме звука ветра не слышно ничего. Ей бы хотелось добавить косметики, как на куклах, но дядюшка на такое никогда не согласится. Наверное. Фукудзава подошёл к веранде, пряча за спиной мешочек. Подал руку смущённому лису, который нервно теребил выбившиеся пряди. Огай, выгнув спину, подрагивающей рукой принял предложение, мягко опустившись на траву. Юноша проводил его под цветущую сакуру, в корнях которой разложен плед и расставлены чашки. Усадив лиса, Юкичи достал заветный мешочек, раскрывая тайну его содержимого. — Сакэ?! — Мори поднял на него шокированный взгляд лиловых глаз. — Да. Если вы думали, что я не пью, то вы меня недооцениваете. — Что ж, тогда разливайте, Фукудзава-доно, — лис облокотился на ствол молодой вишни. — Как прикажете, Мори-сенсей, — ухмыльнулся юноша. Они стукнулись чарками, наслаждаясь прохладным рисовым вином в тени вишни. Ветер был освежающим, ласкал деревья тихо, боясь побеспокоить демона и человека. Когда Мори, чутка захмелев, привалился к вовремя подставленному плечу, Фукудзава спросил: — Мори-сан, вы любили когда-то? — лис лениво приоткрыл глаза, растягивая губы в лёгкой улыбке. — Даже если любил, то уже не помню. — Хотели бы вы полюбить ещё раз? — …Боюсь, уже, — улыбнулся лис, заглядывая в розовые в свете закатного солнца глаза. Юкичи приподнял лицо демона, поглаживая пальцами скулы. Наклонившись к самому носу ёкая, юноша улыбнулся: — Я люблю вас. И поцеловал его. Огай зажмурился, брови его взметнулись, а уши, расплавленные чувством, прижались к голове. Хвосты легонько встрепенулись, но опустились, убаюканные счастьем. Нежное касание губ было щемящим до боли, слёзы, до этого хранившиеся в глубине души, проступили в уголках глаз. Юкичи медленно отстранился, большими пальцами стирая сладкие следы умиления. Мокрые ресницы слиплись, а и без того сверкающие глаза засияли изнутри. — Почему вы плачете, Мори-сан? Не дав лису ответить, Юкичи поцеловал ёкая в нос, заставив уши вздрогнуть. Мягко прижав лисью голову к своему плечу, он уверенно заявил: — Теперь я буду рядом. Всегда. Мори кивнул, шмыгнув мокрым носом, всеми силами вжимаясь в крепкое тело. В обнимку они просидели до рассвета. Первое время возлюбленные никак не могли отлипнуть друг от друга, на что Элис так сильно закатывала глаза, что однажды упала с ветки. На это никто не обратил внимания. Она ругалась и гневалась, истыкала ножом некоторые деревья почти насквозь. «Ну как можно целыми днями обниматься и целоваться, что за кошмар!», — выла она на луну. И только когда Фукудзава вознамерился спуститься в город за угощением, она приложила тройные усилия, выпроваживая самурая за порог. Ей было физически больно смотреть на глупо лыбящегося дядюшку, который взглядом сверлил стену, витая в облаках. «Если любовь такая, то я предпочту помереть в одиночестве, чем выглядеть так!». Из состояния плавленого сыра Огай вышел только к концу мая, когда тело, видимо, устало всё время лежать в объятиях и требовало активных действий. Фукудзава предложил Мори организовать клумбу с цветами, на что тот слепо кивнул, а сам занялся храмом, приводя в порядок половину здания. Когда голубки ложились в обнимку — как и всегда! — Элис брала самый толстый и колючий сук, который могла найти, и начинала тыкать в Огая, пока тот не проснётся. Стоило лису завозиться, Фукудзава, даже не вставая, перекладывал его через себя, меняя их местами. Потом слепо нашаривал палку и ломал её надвое, не напрягая руку. В итоге дров у них было запасено на всю зиму, а то и больше. И так бы продолжалось ещё очень долго, если бы ещё одно более мерзкое существо не вспомнило о нём, бедном, уже шестихвостом, лисе в середине июня. Ооти снова нарядился в смертного и будто бы случайно заглянул в храм, заимевший ровный пол и новую крышу, покрывавшую половину площади пола. Он вежливо постучался в кривой забор мечом, незаметно поправляя невидимый запирающий талисман поровнее: — Тук-тук, хозейва́ дома? Фукудзава выглянул первым. — Да. Здравствуйте, кто вы и что вам надо? — заправив руки в рукава зелёного кимоно, Юкичи выпрямил спину. — О, это вы, Фукудзава-доно! Помните меня? — Фукути помахал катаной. Юкичи нахмурился, но эта странная, с оттенком мерзости улыбочка, обрамлённая седыми усами, сама напомнила ему имя гостя. — А, это вы, Оти-сан. Какими судьбами? — Да вот прошёл мимо, мне в соседний город, поставки принимать. Можно войти? — лже-смертный сделал шаг вперёд. — Конечно, проходите, — Фукудзава отошёл в сторону, пропуская неожиданного гостя. — Как там ёкай, в порядке? — самурай кивнул. — Хорошо, тогда пойду поздороваюсь. Юкичи пошёл вслед за гостем. Ещё с прошлой встречи он сомневался в искренности намерений бродячего торговца, поэтому внимательно следил за ним, бесшумно следуя по пятам. — Господин лис, как вы? — широко улыбнулся божок, подойдя сзади склонившегося над деревянной фигуркой Мори. Заслышав ненавистный голос, Огай замер, выронив нож из рук. Первой мыслью, прочитанной Фукути в широких от страха глазах, было: «Где же та заколка?». На это жестокий Бог Войны ещё шире ухмыльнулся, сложив руки друг на друга. Мори на дрожащих ногах поднялся, стараясь унять стук сердца, заглушивший всё остальное. Отрезвило его появление Фукудзавы за спиной нежеланного гостя. — Хорошо, господин, не волнуйтесь, — сглотнув слюну, выдавил из себя лис. — Знаете, Фукудзава-доно, — развернувшись к самураю, начал Ооти, — о вас идёт широкая молва. Недавно я бывал в Фукуоке, и даже там о вас говорят, и говорят трепетно, боязно. По слухам, вы можете убить сотню человек без брони не поранившись. — Фукудзава выгнул бровь, мол, людям только байки травить. — Уж не знаю, правда ли это или нет, но хотел бы сам проверить. Не откажите в чести, сразитесь со мной! — «Оти» хлопнул себя по груди. — Откажусь, — не раздумывая, бросил Юкичи. — Но почему? Будьте уверены, я сильнее, чем вы думаете, — он шутливо поднял руки над головой. — Давайте, пока господин Лис заваривает нам чай, вы сразитесь со мной? Не насмерть, не волнуйтесь. Фукудзава хотел отказаться, особенно увидев панику в глазах Огая, но Фукути опередил его ответ: — Иначе я просто не уйду, господин самурай! Уверен, что потревожил ваш покой, поэтому предлагаю сделку, — бог ослепительно улыбнулся, разворачиваясь так, чтобы видеть обоих хозяев храма. — У меня наладились поставки, поэтому каждое лето я буду проходить мимо вас. У меня с собой куча украшений и разных бытовых надобностей. Отдам вам что угодно в обмен на один-единственный бой. Идёт? Огай молчал. За гладкой речью скрыта прямая угроза: если они откажутся, неизвестно как дальше сложится их судьба. С другой стороны, согласившись, они смогут выяснить примерные силы противника, его метод сражения и даже слабости. Огай выдохнул, отпуская напряжение. Выпрямив спину в горделивой осанке, он сказал: — Мы согласны. — Оба мужчины повернулись к нему. — Но с одним условием: в битве никто не должен пострадать. Фукути хитро прищурился: — Но как же так, господин Лис? Если это битва, то без крови не обойтись. — Мори-сан прав, — влез Фукудзава. — Сражаться можно до потери равновесия или оружия. Ооти тихо хмыкнул, но остался доволен условиями сделки. «Посмотрите на этого демона, так трясётся за человека, что готов на что угодно! Слабак», — покрутив усы, подытожил бог. — Мори-сан, — обратился бог к лису, смакуя имя. Мори еле сдержался, чтобы не сморщиться в омерзении, — заварите, пожалуйста, чай. Огай ушёл разжигать костёр, Фукудзава убирал инструменты, а Фукути присоединился к лису. Перехватив тонкое запястье, взявшее кружку, Ооти наклонился к ёкаю и с шипением прошептал: — Ай, лисица, ай — молодец! Не сплоховал. Неужели так соскучился по мне, что не хочешь отпускать? Вот и хорошо! Буду каждый год навещать тебя седьмого июля. И будь добр, пожалуйста, — бог легонько прикусил тёмное ухо, — не забудь надеть мой подарок в следующий раз. Мори не отреагировал, лишь силой вырвал руку из крепкой хватки, скрыв покраснения длинным рукавом. Бог больно похлопал его по макушке, поднялся и направился на улицу. Солнце припекало, оттого Фукути остался под навесом тени, медленно разминая плечи. Его небольшой походный мешочек с безделушками ждал своей очереди у забора. Покрутив головой в разные стороны, он осмотрелся. Вон там, у их сладкого спального гнёздышка красуется коллекция резных игрушек разной степени паршивости. В другом углу скромно покоится катана, метёлка и соломенные башмаки-сандалии. Открытые двери-ставни с двух сторон гоняют ветер, занося внутрь запах свежей листвы и ещё не распустившихся почек особо сонных кустарников и деревьев. Эх, красота! — Как будет проходить поединок? — сзади тенью возник Фукудзава, молодой, но уже не ребёнок. Щетина ещё не тронула его точёное лицо без единого шрама, только едва заметные деревянные опилки не отлипали от немного впалых щёк. — Полагаю, господин самурай не желает обнажать клинки, — Ооти хрустнул пальцами. — Верно. Но деревянных или бамбуковых у меня на замену нет. — Они не понадобятся. — Юкичи скосил на него стальные глаза. — Предлагаю воспользоваться ножнами. — Идёт. Только замотаем рукояти для надёжности, господин торговец. Ишь какой предусмотрительный, поглядите на него! «Переживает, что вытащу клинок вопреки запрету?», — хмыкнул бог, но послушно обмотал рукоять и начало ножен грязной тряпицей. А у Фукудзавы в руках была почище. Ай проказник, ай лисица! Мори облокотился на стену, скрестив руки на груди во враждебном жесте. И не отводил полного ненависти взгляда. «Обнаглел», — едва не слетело с божественных губ. Ничего, Фукути сейчас поставит сосунка на место, и дело с концом. Противники вышли под палящее солнце, отмеряя равные шаги от сакуры, обоюдно выбранной ориентиром. Мори умостился на веранде, занимая наблюдательный пост судьи. Когти, спрятанные в рукавах простого кимоно, пульсировали и царапали бледную кожу. Самурай и «торговец» развернулись друг к другу, поднимая мечи перед собой. — Командуйте, господин Лис, — мурлыкнул Оти. Чёрное бархатное ухо нервно дёрнулось, но голос остался твёрд подобно стали в их руках. — … На счёт три. Раз. Два. Три! Соперники бросились друг на друга, подняв под стопами ветер и клуб пыли. И секунды не прошло, как лязгнули расписные ножны. Фукути не собирался сдерживаться, по крайней мере эмоционально. Коварная улыбочка располосовала до этого мирное лицо. Руки бога напряглись, силясь сдвинуть ножны к концу другого клинка. Упёртые, как два горных козла, они склоняли туловища, втаптывались для устойчивости в мягкую зелень травы, напрягали руки и не только. Лицо Фукудзавы осталось беспристрастным. Они отпрыгнули друг от друга, и «Оти» не сдержался: — Неплохо-неплохо, молодой господин. У вас сильные руки, — выделяя последние слова, он посмотрел на лиса. Тот бы оценил шутку, если бы самолично едва не сдерживался изо всех сил. Не успел ещё лжеторговец повернуть головы, как уже пришлось вновь отскакивать на два шага назад, прогибаясь под размеренно-быстрый темп ударов. Будто бы не отойдя от ремонтных работ, Юкичи стремился буквально забить противника в землю подобно гвоздю. Фукути не слыл мужланом во всех смыслах этого слова — стиль боя его был гибок и напорист, быстр и расторопен. Как к замку подбирают ключ, так он выбирает тактику боя, основываясь на предпочтениях врага. Извернувшись на пятке, он полоснул человека по животу. Не будь лезвие запечатано, Юкичи был бы мёртв. Опомнившись, молодой самурай остановился, переводя тело и мысли на новый лад. «Один-ноль», — одними губами прошептал бог. Мори сжал предплечья в рукавах. В этот раз Юкичи не стал спешить. Обходя друг друга по кругу, они не отводили глаза. Ооти улыбался, чувствуя явное преимущество. Его походка и поза расслаблены, а меч в ножнах, расписанных золотом на европейский манер, закинут на плечо. Через несколько кругов они остановились, оказавшись на противоположной стороне от изначальной расстановки. Фукудзава снова бросился вперёд. Фукути выставил меч наискосок, готовясь блокировать прямой удар, но ощутил целых три молниеносных удара в плечо, неприкрытый правый бок и левое колено. Чёрные ножны перед ним описали спиралевидную линию, избегая прямых траекторий. Изворачивая кисть, Фукудзава вернул катану в позицию для прямого удара. Выпад. Удар. Блок. Даже от запечатанных клинков воздух хлестал их лица прутьями, рассечённый стремительными движениями. В этот раз, когда они снова отпрыгнули друг от друга, Юкичи едва улыбнулся: — Три один, господин торговец. — Хо-о-о… Фукути облизнулся, заправляя выпавшую из причёски седую прядь. Встряхнув плечами, он похрустел шеей и первый бросился вперёд. Виражи, описанные его телом вокруг меча, оставляли едва заметный глазом след. Но Фукудзава был более гибким, движения его более отточенными и жёсткими, оттого в силе удара у самурая было преимущество. Тени, сталкивающиеся друг с другом подобно двум бушующим течениям, были разными: Фукути был подобен листу, изворотливый и непредсказуемый, Фукудзава уподобился молнии, огибающей скалу, — острые скользящие удары перемешивались с топорными сильными, заставляя «лист» трепетать на ветру. Ооти умело защищал спину и торс, прогибаясь под положение рук, оттого его удары могли быть короткими и многочисленными. Юкичи же бил размашисто, но менял темп атаки, заставляя блоки оппонента быть спешными и непрочными. И вдруг они оба замахнулись, заводя обеими руками катаны себе за спину. Бах! — мечи треснули, замерев в пространстве. Миг, и оба орудия улетают далеко друг от друга в разные стороны. Противники тяжело дышали, сверля друг друга глазами. Мори, до этого внимательно следивший за движениями Бога Войны, шумно втянул воздух. Пахло невысказанным: «Мы равны?!». Спустя долгую минуту ёкай тихо проронил, опуская задумчивый взгляд себе под ноги: — Полагаю, на этом поединок окончен. Пойду подам чай. Лис бесшумно удалился, а человек и бог, статуями застывшие, пришли в движение. Склонили головы в знак уважения и разошлись подбирать выпавшее оружие и разорвавшиеся тряпки. Когда Фукути присел перед своей катаной, то остолбенел. На божественных ножнах трещина! Он воевал сотни лет, и ни богу, ни человеку, ни демону не удавалось даже поцарапать драгоценный футляр его гильотины. И вот те на! Ай, лисица, ай, проказник! Подобрал такого хорошего воина. Ооти прицокнул, поднимаясь. Остановившись перед храмом, он посмотрел на самурая: — А вы сильны, господин самурай. — Юкичи развернулся: — Полагаю, вы тоже не простой торговец. — Зовите меня Оти, — он протянул руку, вставая на веранду. — Фукудзава Юкичи. Они пожали друг другу руки. Теперь их представление считалось официальным — один воин признал силу другого. Бог отказался от предложенного чая с ароматом лепестков вишни. Откланялся, сказав, что вернётся в следующем году и обязательно захватит подарки для господина самурая и его жены. Увернувшись от запущенного в него ножа, Фукути не прощаясь ушёл. Мори выдохнул. — Почему вы так занервничали? — в конце их милой беседы спросил Юкичи. — … Да так. Ничего. Ничего, просто он мне напомнил одного знакомого, — лис запил вставший в горле ком горячей водой. — … Юкичи промолчал, продолжая сверлить ёкая взглядом. Ему не нравились недомолвки, но он посчитал это расплатой за им же неупомянутый поединок за звание семё. Тайны ни к чему хорошему не приводят. *** Божок, как и обещал, наведывался к ним каждый год. И каждый чёртов год Огай вынужден был надевать проклятую заколку. Он едва выкрутился, когда пришлось придумывать оправдания! Благо Элис была рядом с ним, сказала, что это торговец оставил, когда «ухаживал» за бесчувственным демоном. На вопрос зачем ему надевать эту заколку, Мори ответил: — Сегодня, вообще-то, Танабата, и я хочу выглядеть подобающе. Фукудзава тупил где-то минуту, а потом вспомнил о том самом дне, когда девушки вели себя особенно смело в его присутствии, пытаясь ухватить за всё, что можно и нельзя. Конечно, потом он поцеловал лиса, и уже далеко не так целомудренно, как в первый раз. Прервал их угадайте кто? Фукути с удовольствием рассматривал вспухшие губы и плохо скрываемый румянец, так быстро сошедший в его присутствии. Он привёз партию бамбуковых мечей, уже не опасаясь за свой клинок. На этот раз и все последующие он не отказался от чая. За три года он подарил им дорогой чайный сервиз, сделанный по последним веяниям столичной моды, красивый расписной зонтик, пару розовых кимоно (Мори едва не разорвал их на куски, но Фукудзава настоял, что дарёное лучше позже как-нибудь использовать, если совсем не пригодится) и гору бесполезного хлама, которую Огай не успевал отправлять Юкичи продавать в город. Каждый раз они сходились яростно, и каждый раз была ничья. Сначала лис переживал, что больно открыто рассматривает Бога Войны, но тот был так завлечён боем, что никогда не замечал откровенно анализирующего взгляда. Мори готовился. Мори ждал. Мори запоминал. Как у них уже повелось, Фукудзава с середины осени до конца зимы уходил на заработки, не гнушаясь ни убийств, ни слежки, ни простых работ. Оттого каждую весну они накидывались друг на друга, подобно хищникам. Элис разучилась их перебивать, особенно когда Юкичи постепенно начал распускать руки под одежды её дядюшки. Огай долго ждал. Зимовать стало проще, да и в боге он был уверен: тот его не тронет раньше лета. И лис намеренно каждый год закапывал подарки, которые теперь уже не удосуживался даже открыть, в небольшой лесной чаще. Кладбище подарков скрывало ещё много сюрпризов, ожидающих своего часа. В двадцать второй год жизни Фукудзава подошёл к нему и с самым серьёзным выражением лица заявил: — Я хочу провести с тобой ночь. — … Так разве мы не ночуем вместе уже уйму лет? — неуверенно спросил генко, прижав одно ухо. — Не так, по-другому. — М? Тогда Элис не выдержала и заверещала ему в ухо самые непристойные вещи, которые доводилось слышать Огаю из её детских уст: «Да он тебя ****уть хочет, тупица!». Мори повернулся на Фукудзаву с самым потерянным лицом на свете, а тот зажал его в своих крепких, уже совсем мужских объятиях и нежно прошептал на ухо: — Сегодняшняя ночь будет особенной, я обещаю. Огай слепо кивнул и вернулся к нарезанию фигурок. В этом деле он стал мастером, поэтому многие вещи делал на автомате. Так в тот вечер Юкичи пришлось вылить чай, в котором вместе с корнем сакуры плавала деревянная стружка. Элис скрылась в кронах деревьев, крикнув напоследок: «Понежнее с ним, а то совсем посыплется!». Фукудзава сурово кивнул и принялся вершить задуманное. Огай наконец-то обстановку понял и пошёл переодеваться, а Юкичи расставил купленные им свечи с невероятным букетом цветочных ароматов и зажёг их. Когда лис появился в проёме, луна мягко оплетала тёплый свет маленьких огоньков равнодушным блёклым сиянием. Как и раньше (впрочем, как и всегда) он был прекрасен: полупрозрачные шёлковые одеяния, неуместно белые, расшитые у ног бурными речными потоками и журавлями, распущенные смоляные волосы, отросшие до плеч. Подаренную заколку он решил не надевать, чтоб оставить её как символ чистой, непохотливой любви. Когда Юкичи отмер, смаргивая покрытое дымкой видение, он подошёл к лису, обхватывая его тонкие запястья мозолистыми руками. И повёл за собой, уводя дальше от всевидящей луны. Мори оказался на удивление сведущ в этих делах. Да, смущался и хохлил шёрстку, но направлял сильные руки в нужные места, будто допуская до святилища тела и души, ранее лишь приоткрытого для него. Свечи дрогнули. Померкли звёзды. Безликая статуя наблюдала без укора или участия, позволяя накрыть себя отброшенными одеялами. Огай не позволил ему ускориться. Томно дышал, но глаз не сводил. Смотрел восхищённо, но с толикой возрастного превосходства, как старший товарищ на новичка. Смотрел, наблюдал, запоминал и — — и стонал. Негромко, но так крышесносно, что Фукудзава едва ли не рычал, пытаясь преступить неписанные этим голосом законы. Впервые Юкичи хотелось быть буйным, непреклонным, непослушным, но вкрадчивый шёпот из раза в раз приказывал не торопиться. И он каждый раз слепо подчинялся. Ароматы масла, букетов фруктов и вишни забивали нос, отягощали грудь. Воздуху не протолкнуться. Лис водил пальцами по его губам, царапал точёные скулы и сам скулил, растворяясь в поцелуях. Боль отрезвляла, плавала на краешке заплывшего от слёз взора, металась по его кровотоку, как метались хвосты, путаясь с обрубками в клубок удовольствия. Их неугомонные сердца стучали в унисон. Остывая вместе с воском в предрассветный час, Юкичи гладил непослушную шерсть хвостов, разминал наверняка ноющую поясницу и сдувал одуванчики пыли с замерших в истоме век. С новым днём в их жизни началась новая глава. *** Пределу возмущения Элис не было предела, когда её по нескольку раз за неделю просили «пойти поиграть с господином деревцем и госпожой палочкой». Чёрт бы побрал этого Ринтаро. Ей что, ещё и уши зажимать?! Хотя надо отдать им должное. Элис ожидала услышать пошлые звуки, а слышала смех. И это пугало. Видимо, старость её дядюшки стала до смешного бесячей, раз они не могли нормально па-па-па. Элис славилась своей благочестивостью, по крайней мере внешней, но не смогла сдержать любопытства, особенно когда — неужели! — из домика не доносилось ничего громкого. Когда она, крадучись, заслышала истомлённые звуки, лишь ускорила шаг, заглянула в тонюсенькую щель и… Откатилась на траву кувырком, закрывая глаза и градом тараторя: «Стыд, срам, позор, кошмар!». Как развидеть дядюшку, горделиво восседающего на своем муже, распушившего все шесть хвостов, нарочито сексуально облизывающего, эм… Неважно. Сра-мо-та! И ничего более, фу! С тех пор она обходила их двоих по широкой дуге, каждый раз прижимаясь к забору. И больше подарков из их мерзких ручонок не брала. Не хватало ещё свою честь запятнать, которая, в отличие от некоторых, у неё нетронутая ни единой недостойной мыслью. В сентябре она лезла на деревья, подобно кошкам, и скулила, моля уже Юкичи свалить куда-нибудь. Да хоть на работу, хоть на войну, плевать! А знаете, что самое отвратительное во всей ситуации? Что после их первого раза эти товарищи будто открыли в себе второе дыхание, принимаясь за всякие дела с удвоенным усердием. О, а эти наивные лепетания! «Дорогой, поможешь мне достать во-он ту приправу?», «Конечно, дорогой, всё для тебя», «О, это так мило! Я люблю тебя, дай поцелую!», «Мфа-мня-чмок-чмяк» (и ещё сотня более отвратительных звуков). Когда в октябре Фукудзава скрылся с их глаз, естественно — естественно! — поцеловав не совсем прилично лиса напоследок, девочка была готова заделать самодельный фейерверк и плясать дни напролёт. Но занялась примеркой платьев и дегустацией сладостей, коими изобиловала их скромная лачужка. В этот новый год не обошлось без неприятных сюрпризов от не менее неприятной личности. Вместе с падающим снегом на крыльцо почти полностью реставрированного храма приземлилось письмо в простой обёртке. Огай резкими движениями раскрыл его и вчитался. Лицо его оставалось равнодушным, несмотря на дёргающиеся кончики хвостов. — Что там? — спросила девочка. — Божок удумал в поэты податься, — он безжалостно отбросил смятый лист. — Любовная поэма. Лис почесал бровь, а племянница раскрыла бумагу и вчиталась: «Любовь моя, дарю тебе лучей весенних Но́чи, которые от года в год короче. Луна окрасит сединой твои лета́, Заря рази́тся громом на восходе дня. Мне не дано узреть твои оча́, Ведь слепы тёмных туч могильные холма. Про встречу ско́ру вспоминай ночами, Ведь в час печальный бронз теней Заку́порит, обременённые мечтами, Пога́шенные воском ублажа́ний Лета́ досрочные твои. Дрожи и помни, Что за тварь упрячется в ночи». Смяв бумагу ещё сильнее, она вздёрнула светлые брови: — Это что? Лис пожал плечами. Нервно отбросил волосы, сталью произнеся: — Старость мне пророчит, чёрт. — Ты и так старый, Ринтаро. — А вот это было грубо! Ты разбила мне сердце, Элис-чан! — он притворно схватился за сердце. — Если бы оно у тебя было, — девочка отвернулась. — Что делать собираешься? Сверкнули кровавой вишней лисьи глаза: — Точить когти. *** Юкичи работал наёмником, следователем, охранником, даже моделью для исторического сюжета какого-то попсового художника. Кривые дорожки вели ручей его мирной жизни к неизведанному, но чему-то безопасному, пока резкий поворот судьбы не столкнул его с большими скалами. — Фукудзава-доно, наслышан о вас. — Здравствуйте, — самурай поклонился. Даймё центральных и южных регионов собрались на этом вечере. И каждый из них слышал о Серебряном Волке, гении своего времени. Пока большинству требовались тяжелые доспехи, чтобы выжить в бою, ему нужна была только заточенная до идеала катана. И хотя за лёгкой одеждой прятались многочисленные шрамы разной длины, глубины и корявости, ни одному не удалось задеть его достаточно сильно. Говорят, слава идёт впереди дороги всей. А это значит, что в глазах собравшихся в душной комнате аристократов он — непобедимый, идеальный в своей жестокости воин, не принадлежащий ещё никому. Кошельки и сокровищницы были у его ног, кто-то даже предлагал своих дочерей и сыновей, дабы заполучить ценный трофей. И лишь один особо ушлый даймё не захотел его к себе в копилку. Толстый, порядком постаревший Танеда-сан схлопнул веер шумно, обрывая бессмысленный лепет «коллег». Один из советников императора, ответственный за охрану царских границ. — Нужна ваша помощь, Фукудзава-доно. — В чём, господин Танеда? — Отойдём. Они удалились с пышного в своей бесполезности вечера. В имении аристократа было хорошо: дорогая заграничная мебель, сотня слуг только внутри роскошного дома, богатая кухня и многое другое, Фукудзавой давно позабытое. — Грядёт война, Юкичи-сан. — Почему вы так решили? — Это итог, к которому мы придём скорее, чем думаем. Ты видел тех даймё? — он отпил чай, поправив очки на толстом носу. — Их не заботит ничего, кроме своих земель. Всё больше междоусобиц начинается, всё больше землевладельцев прибегают к наращиванию армии. Повисла тяжёлая пауза. Многим мелким переворотам способствовал Юкичи лично. — Несколько крупных семей готовы объединиться ради общей цели. Он посмотрел на самурая, доставая из-за пазухи неизвестный свёрток. — Мы хотим объединить Японию. Тогда Фукудзава не ответил, но обещал подумать. Танеда-сан сказал, что у него есть четыре года подумать, больше страна не выдержит. Всё это время он откладывал гложущий его вопрос на потом, выбивая его из головы ритмичными движениями тел. Мори не спрашивал. Он не говорил. Ему уже двадцать семь. Время летит быстрее, чем ему хотелось бы. Вокруг некогда развороченного храма раскинулся самый настоящий сад, только камней не было. Хлипкий забор так и не поменяли. Смотря на генко, мирно попивающего сакэ, кутающегося в его хаори, Юкичи вспомнил. Он поклялся защитить свою семью. Пришло время выполнить клятву. *** — Я ухожу. — Чевось? Фукудзава вернулся весной. Всё было хорошо. Но потом он стал чаще уходить в город «на заработки», принося с собой надёжно свёрнутые и упакованные свитки дорогой бумаги. Мори не спрашивал, увлечённый их вечерами. А потом, в конце августа, Юкичи подходит к нему с походным мешочком и выдаёт: — Я ухожу. Всё, что вырвалось из лисьего рта, было глупое: — Чевось? — В этот раз надолго. Меня пригласили в военный поход. Человек, которому я не смог отказать. — Надолго… Это насколько? — Пять лет. Но это грубые расчёты. Сказали готовиться к восьми-десяти. Огай проглотил плотную слюну, хрипло выдавив: — И ты согласился? — Да, — Фукудзава присел перед ним на одно колено, взял его руки в свои, растёр холодные ладони и повторил более уверенно: — От этого зависит и твоя безопасность. -.? — чёрное ухо вопросительно дёрнулось. — Назревает война. Земли даймё, где мы живём, грозят распасться. Хаос по всей стране, феодалы и самураи в панике. Я иду в объединительный поход, чтоб хотя бы этот кусок обезопасить. — Не боишься? — Нет, — седовласый самурай покачал головой. — Пожалею, если не пойду. Будет в сто раз хуже, если сюда заявятся войска. Ты же прекрасно понимаешь, что даже я не справлюсь с целой армией. Поэтому надо идти. Мори медленно вытянул руки из некрепкой хватки, вздохнул, подёргал мокрым носом. Потом молча удалился, быстро шлёпая босыми ногами по ухоженному дереву полу. Вернулся, присел, вытянул из фиолетовых рукавов три маленькие деревянные фигурки. — Посмотри на них и хорошенько запомни: если встретишь кого-то похожего на них, покажи ему это. И скажи, где я. Фукудзава нахмурился, рассматривая маленькие произведения искусства: извивающегося дракона со странной шляпой и миской сакэ, лиса в красивом кимоно с яблоком в руках, обмотанных бинтами, и невероятно красивую девушку с волосами в пучке со сложенным зонтом. — Они поймут? Не было нужды спрашивать, кто все эти ёкаи. Было важно то, что они будут делать, если узнают об Огае. — Должны. — Руки лиса нервно забегали по одежде. В голове колоколом кричала задушенная мысль, посеянная лже-богом: «Они мертвы!». Огай не верил. — Они должны. — Понял. Прощались долго, засиживаясь в объятиях до рассвета. Мори в его руках никак не мог согреться, хотя на улице было знойно. Не хотелось думать, что он может не вернуться, может больше никогда не увидеть всей красоты, подарившей ему смысл жизни много лет назад. Он и сам не хотел разжимать объятий. Но твёрдо отстранился, отчего-то представив родное тело, хладным сгустком распятое на уже их земле чужими клинками. Нельзя допустить того, о чём сердце так боится. Нельзя позволить красочному миру рассыпаться по его вине. И он ушёл, подгоняемый ветром в лопатки. Слёз не было. Мори боялся, но верил. Это стократ красноречивей слов. Это стократ важнее его собственной жизни. Пора волку выйти на охоту. *** — Чего приуныла, лисица? Из дрёмы его вытянул голос с противными интонациями. Уже год он один, без вестей с фронта. Единственной весточкой для него были крики, иногда раздававшиеся из-за холмов и горизонта. Огай бы с радостью продлил одиночество, по которому совсем немножко соскучился. Шита белыми нитками та чёртова поэма. Как божий день ясна скрытая за красивыми строчками угроза. Огай на это вздыхает. Длительная конфронтация удручает, забирает и без того крохотные силы. «Когда-нибудь я тебя убью», — рычит генко, сползая с удобной ветки. И хотя Мори со злорадным удовольствием позлил бы бога, надев красную заколку Юкичи, но передумал. Не хочется потерять одну из самых ценных вещей в его паршивой жизни. Божок обнаружился на веранде. Подставив лицо ветру и полуденному солнцу, он полулежал, опираясь на удивительный меч. Улыбаясь в усы, он спокойно сказал: — Когда я открою глаза, на тебе должен быть мой подарок. Мори бесшумно скользнул в дом, даже кончиками острых лисьих когтей не задевая гладкую древесину. Достал из тайника в полу дорогую коробочку, открыл и бережно взял побрякушку. Красивая до нельзя, она сжигала его гордость, которая и без того скромно пряталась в закромах лисьей души. Подцепив самые длинные пряди, он заколол благоухающую сакурой заколку. Шумно открылись двери с выцветшей рисовой бумагой. Сзади топот тяжелых ног в белых носках остановился, прядей коснулась рука: — Знал бы ты, как прекрасен сейчас. — К чему это? Перекатывая в пальцах чёрные тонкие волосы, Фукути почти мягко попросил: — Расскажи о том, как он тебя брал. Вот же ж урод. — Пойду заварю чай. Ему помешали, обхватив за талию стальным захватом. Чужой нос уткнулся в макушку, принюхиваясь к вечно свежим цветам. Лис незамедлительно когтями вцепился в грубые руки, раздирая морщинистую кожу в кровь. Ооти проигнорировал, теснее прижимая к себе. — Ты что себе позволяешь? — зашипел демон, повернув голову. Хвосты упёрлись в плотные мышцы, поясница тут же молнией стрельнула. Нос уткнулся ему в щёку. Он встретил чужой взгляд вспышкой злости, на что Бог Войны оскалился: — Беру тебя. И подмял под себя, в забытьи шепча: «Мой, мой! Наконец-то!». Уткнул одной рукой головой в пол, другой вдавливал спину, ухватив за хвосты. — Арх! Будь проклят! Ногу свело. Зубы впились в нежное ухо. Огай взвыл. Дезориентированный болью, он пытался локтем ударить чужую нахальную рожу, но руку заломили и прижали к изгибающейся спине. Лис дёрнулся вверх, левой рукой ухватившись за седые волосы, царапая изуродованное им же лицо. Снова удар по голове. Челюсть противно клацнула, встретившись с полом. Одежды давно разорваны. Вот уж нет! Он не позволит! Генко извернулся, оказываясь лицом к врагу всего лисьего рода, начал пинаться когтистыми ногами, удерживаемый за локти. Взвыл, словно дикий зверь, разинув широкую клыкастую пасть. Руки снова завели крест-накрест, за кисти прижимая к ключицам. Божок ухмылялся, падла паскудная, представ перед ним в тёмном кимоно, распахнутом на груди. — Ты ещё попляши мне тут, лисица! Огай стукнулся затылком о пол, разбивая подаренный аксессуар в дребезги. В захвате он, повернув кисти, наточенными лезвиями ногтей впивался в руку. Даже потянулся её укусить как следует, но резким движением его несколько раз подряд ударили головой об пол. Остатки золота, теперь острыми осколками впивавшиеся в затылок, вызвали кровотечение, смочившее волосы. Отдышка после короткого поединка была единственным звуком, нарушавшим мёртвую тишину. Огай поднял глаза. Фукути был в бешенстве. Божок смотрел сквозь него, на разбитые чувства завядшей сакуры. Медленно перевёл взгляд на лиса, померкшим взором вычленяя ненавидящие глаза цвета кровавой вишни. — Тц. Ц-ц-ц, — прицокнул он. — Нехорошо получилось, лисица, нехорошо. — С шумом размяв шею, хрустнув челюстью и натянувшейся кожей, он басом спросил, жутко выпучив глаза: — Как возмещать будешь? Не уж то натурой? — Пошёл… к чёрту! — кровавый плевок приземлился на незащищённую одеждой широкую грудь. Седые брови не торопясь поднялись, голова, будто застывший механизм, повернулась оглядеть «казус». Кстати почувствовалась и единственная свободная лисья нога, упиравшаяся ему изо всех сил в бедро. Молчаливый божий взор опустился ниже: распахнутые изорванные им же одежды едва прикрывали укромное местечко, оголив бледное тело. Глаза пошли выше по телу, пока не вернулись, насладившись видом, к глазам. Улыбка вновь растянулась на страшном лице: — Да будет воля твоя. Проследив взглядом за табуном мурашек, Фукути левой рукой изо всех сил сжал хлипкие ручонки, дождавшись непогашенного вскрика. Правой же он медленно провёл только ему известную дорожку от соска до пупка, извилистую и неровную. Миг, и божьи одежды спали, оголяя такой же шрам. Кривой, глубокий и до жути уродливый. Когда лисий взгляд поднялся к его отметине, Ооти почти пропел: — Подарить тебе такой же? Тело в его хватке испуганно дёрнулось, только надорванное правое ухо осталось напряжённым. — Ну-ну, не надо бояться, — он наклонился к плоскому животу. — Не надо, ведь уже поздно. Ты разбудил меня. Огай даже не понял, отчего он взвыл, изгибаясь. То ли от впившихся в ногу пальцев, то ли от чёртового укуса в бок. Руки по инерции тоже дёрнулись, а не надо было. Треск кожи и костей заставил его замереть, выгнутого в пояснице, будто бы предоставляющего себя на съеденье. Чёрная голова вскинулась, а в ответ лишь улыбка с окровавленными усами. Этот урод прокусил его кожу! Отпечатки зубов пульсировали нервными окончаниями. Рука, сжимавшая до посинения его ногу, поднялась выше вслед за седой головой. Шершавые, до омерзения противные пальцы, впились в его ягодицу, одновременно с зубами, кровавыми клещами схватившие сосок. — А-а-а! Казалось, спина его так гнуться не умеет. Весь вес был на тощих лопатках, пока остальное тело предоставлено на растерзание монстру. Он забил ногами, глухо стуча коленками по крепким мышцам боков и спины. Фукути волной навис над ним, всё теснее прижимался голым торсом. На мгновенье хватка на запястьях ослабла. Но только для того, чтобы с трёхкратной силой сомкнуться вокруг них вновь, заведя дальше, открывая прекрасный вид на теперь беззащитное тело. Слюна и кровь капали на лисью грудь из приоткрытых в зловещей ухмылке божественных губ. Наконец Ооти разогнулся, скалой восставая перед ним. Красуется. И любуется. Мори загнанно дышал, будто намеревался холодным воздухом июля выветрить всеобъемлющую боль. Грудь, бок, локти, кисти, шея, поясница, но больше всего — нога и ягодица. Синяя от пережатого кровотока конечность онемела, напряжённые до предела нервы пытались выбраться из цепких пальцев. Голова болит. Дыхание стало глухим. Коротким. Хрипящим. Фукути отпустил лисий зад, обхватив приоткрытую челюсть и развернув на себя. Жёстко встряхнув тёмноволосую голову, он приподнял лиса, больно отрывая от земли: — Перейдём к десерту, Мори-сенсей. Зрачки Огая сузились, а уши прижались. Обнажённые зубы, и злобное шипение донеслось. Хвосты его распушились и стали хлестать чёртового дьявола плетьми. Фукути снова ударил его голову об пол и тут же ухватил мечущиеся хвосты под корень, заставляя ёкая гортанно взвыть с запрокинутой головой. Освободив один палец из захвата, бог с силой надавил в точку чуть выше роста хвостов, вызывая судорогу по всему телу. И только когда где-то в позвоночнике что-то хрустнуло от неестественно выгнутого положения, он отпустил, позволяя вздрагивающему телу опуститься на прохладный пол. Фукути отпустил руки и принялся, так сказать, за вишенку на торте. Одеяния давно спали. Перебирающими движениями божок добрался до входа, не отвлекаясь на вскинутую макушку. Мори попытался приподняться на локтях, но плечи прошило болью, а запястья очень, очень громко хрустнули. Демон с криком повалился обратно, зажмурившись до разноцветных мушек. Ооти подтянул чужие колени, широко заводя их. Ему хотелось запомнить момент, когда вместе с его пальцами, вторгающимися на чужую территорию, лис капитулирует. Когда вражеская столица повержена, армия сдаётся. Бог круговым движением огладил сфинктер, расправляя белую кожу. И направил первый палец в лоно. Это похоже на игру, как в детстве. Когда ты лезешь рукой в дупло, тесное и тёмное, чтобы узнать, что хранит в себе тысячелетний дуб. А внутри вязкая, липкая, щекотная на ощупь смола. О да, это похоже. Два пальца проникали дальше в мышцы. Мягкие, немного вязкие и интересные, они напоминали тягучую смолу. Или распотрошённую утку, или кальмара, помытого и очищенного. Звуки померкли. Он не слышал ни стонов боли, ни проклятий. Погрузился в свой маленький воображаемый мир. Будто на месте пальцев и чужих анальных мышц он смотрел на потрошение кита, самолично доставая из него тяжёлый желудок. Пальцы проникли до упора. Он согнул их в фалангах, попробовал подвигать. Туговато. Медленными скользящими движениями туда проник и третий, а сразу за ним и четвёртый. Тесно. Жарко. Даже душно! Фукути медленно провернул ладонь, не забывая змеиными движениями раздвигать упругие стенки. Ещё немного поиграв со своим воображением, Ооти с влажным причмокивающим звуком вынул руку, наблюдая, как рвано, подобно лисьему дыханию, мышцы пытаются сжаться обратно, зашторить вход в самое укромное место мистического храма. Полюбовавшись волнующимися движениями, божок, наконец, отошёл. Отбросив одеяния, он притянул лисьи бёдра ближе, выгодно пристраиваясь. Наклонился к бледному от мук лицу и улыбнулся, глядя прямо в глаза: — Приятного аппетита мне. Когтистые руки вцепились ему в плечи, потому что сквозь плотно прижатые тела не смогли пролезть дальше, остановить богохульное деяние. Ногтевые пластины на полдюйма вошли в плечевые мышцы, но Фукути на это только хмыкнул. Рука его скользнула к растянутому входу, направляя член, а сам он наклонил голову как для поцелуя. Не давая времени сообразить, он резко впился в дрожащие губы, чтобы поймать его — первый стон. Один малюсенький вздох, как перед падением в пустоту, и — — и он вошёл. Лис тут же вскинулся, врезаясь саднящей грудью в чужую. О, Фукути не собирался торопиться. По крайней мере пока. Почти плавно, разбивая сопротивление сжатых, влажных, дышащих стенок, он проникал глубже. Внутрь. В самую суть. На каждое его движение приходился стон, глубокий и гортанный, короткий и звонкий. И каждый раз — молящий остановиться. Когда он замер, войдя до конца, давая напряжённому животу насладиться положением, нос его поймал прохладную влагу. Бог медленно, смакуя чужое дыхание, отстранился. Его любимый лис плакал. Грудью он пытался отстраниться, напрягая и без того сведённый болью живот. Разинув рот в жалких попытках нормально, без рези и ломоты в теле вздохнуть, но — тщетно. Голова его каталась по полу, пачкая кровью отделанный самураем пол. Фукути не двигался, замер тигром, выжидающим пробегающую лань. А ёкай под ним никак не мог извернуться поудобнее, ведь было блядски больно абсолютно везде. Когда колыхающаяся словно на ветру грудь начала более спокойно опадать, Ооти слизнул подвысохшие слёзные дорожки, пачкая бледное лицо кровью с усов. Губы, брови и даже веки Огая были покрыты его же кровью. Фукути почти нежно вытащил ослабшие руки, повисшие на когтях, из своих плеч, уложил так, чтобы в каждой своей сжимать чужую и при этом быть ровно над лисьим лицом. Бледные плечи от такой позиции ещё сильнее заломило, отчего ёкай дёрнулся, вызывая новый круг страданий. Взяв упор на руки, божок расправил плечи. Вспомнил, кто он есть, и разогнался. Вся боль приходилась на поясницу, понял потом Огай. Зрение его уловило лишь размазанную туманом улыбку. Всё остальное было там, внизу. Мори даже не понял, в какой момент стал чувствовать, как бурно кровь бежит по венам. Ощущение, будто сквозь весь кожный барьер кровь стремилась вылиться наружу, но не могла. Он почти почувствовал, как первая капля скатывается на пол, как сужается пространство до одной единственной точки — месте роста хвостов. Потом — темнота. Смутно ощущение чего-то противно тёплого во рту, желчного на вкус. Когда на долю секунды к нему вернулось зрение, среагировавшее на блик закатного солнца, он понял, что впился клыками в чужое плечо. А чьё оно? Огай не знал. Мир снова поплыл зернистыми волнами, возвращая в какой-то точке на теле. Она была далеко, но одновременно ближе всех. И только от неё Мори мог почувствовать тепло. В маленький мир вторгся хрустящий звук. Ветка упала? Он не знал, да и не хотел пытаться разузнать. Ощущение бурного горячего потока напомнило ему пейзаж, увиденный в детстве. Тогда он убегал от кого-то, слышал чей-то зов. И звук воды. Бурная, неостановимая, непокорная вела его. Глазами он видел белую речную пену и кольца воды, буграми топящие друг друга. Он с кем-то говорил. У его собеседника золотые пышные волосы, на свету сливающиеся с блеском речного потока. И голос. Ласковый, но просящий. Твёрдый, но пронизанный осторожностью и подозрением. Кто это? Вдруг на аккуратном личике без чётких очертаний проступила улыбка. И не та, присущая девушкам-травницам, а другая. Жестокая, кровожадная. Розовые губы обросли седыми усами, а голубая река покрылась кровавой плёнкой. Огай услышал звук натяжения бумаги. И — бум! — что-то лопнуло. Девичье лицо обросло сединой и шрамами, а ласковый голос певички огрубел, стал похож на стук молота о наковальню. Звон металла приобрёл очертанья. Чем внятней становились звуки, тем туманнее — картинка. На собственных губах появилась ощущение чужих пальцев. Покрытых чем-то вязким, но уже засохшим. Усы заимели нос и шрамы на щеке, потом проступили глаза, обретая цвет. И лишь затем звук — -.ца! Лис! Очнись, чёрт бы тебя побрал! — и, наконец, картинка восприятия сложилась в единый пазл. Мори моргнул. Затем ещё раз, потом ещё. И резко втянул воздух. О как. Он до этого не дышал. Опять. Но закашлялся: во рту кровь. Его голову повернули набок, позволяя прокашляться и надышаться. Вместе с ощущением реальности оформилось ещё одно ощущение. Боль. Его голову снова развернули, и Огай услышал слова божка удивительно отчётливо, будто собственную мысль: — Не убежишь, хитрюга. Я тебе не дам, падла! Огай хотел ответить. Хотел послать его куда-нибудь похуже, чем к чёрту, но подавился воздухом. Поясница! Безмолвный крик о помощи так и не вырвался из него, задавленный болью. Скрипящими руками он вцепился в удерживающие его руки, сжал их. А эта сука, как назло, двинулся. Огай заорал, закатывая влажные глаза. — Дыши, лисица… Дыши! У нас ещё вся ночь впереди. Мори поднял на него плывущий вопрошающий взгляд. — О, разве ты не помнишь? Мы же договорились, — божок прицокнул, будто разъяснял ребёнку простую истину в тысячный раз. — Ты должен оставаться в сознании до рассвета, иначе я цапну ещё один пушистый воротничок. Сейчас я цапну твой поганый нос, подумал бы Огай, если бы ещё мог думать. Скользнул взором на улицу: небо ещё светлое. Солнце село буквально пару минут назад. Ты совсем из ума выжил, старик? Мори бы ему всё высказал. Но понял, что тщетно. Этот чёрт пришёл выжать из него всё. У него нет шанса. — Ну-ну, не сдавайся! Хотя бы попытайся, — его лицо снова оказалось непозволительно близко, — ради своего му-жень-ка. И Огай правда старался. У него даже почти получилось, с учётом того, что кончали в него много и часто, не выходя, так сказать, на перекур. Саднило — это преуменьшение. Тысячекратное. Когда «божий столп» наконец покинул его изнурённое тело, его наглым образом перевернули на живот. И снова вставили. В этот раз особо резко, намеренно болезненно, мучая и без того ноющее лоно. Голос давно сел. При каждом толчке безвольное тело билось о собственную голову, выгибая шею ритмично и больно. Он пытался дышать и не потерять сознание. Ноздри забиты запахом густой крови и вонью семени. Омерзительно. Небо даже почти посветлело, когда старый хер решил поразвлечься. Он шлепнул его. И не абы куда, а прямо в ту самую точку. Расположенная выше хвостов, она представляла по случайности прикрытый кожей голый нерв. Огай вскинулся, дугой выгибаясь на локтях. Стрельнуло одновременно везде. Под звуки салютов в своей голове он потерял связь с реальностью. *** Маленькая девочка любила за ним наблюдать. Похожая на таинственного незнакомца, она смотрела, как тот живёт и питается, как спасается от зноя и что делает по ночам. А незнакомец будто и не видел её, не замечал. Она почти обиделась, но передумала, нащупывая в который раз пушистые ушки на голове. Совсем маленькие. Как и шесть хвостиков, похожих на елочные ветки в темноте. Девочка долго наблюдала за незнакомцем в заброшенном храме. Изредка рядом проходили люди, но те, словно уподобляясь незнакомцу, не замечали разрушенного святилища. Она долго бродила кругами. Бродила-бродила, как однажды увидела другую девочку. С золотыми волосами и голубыми глазами, незнакомка была старше её и постоянно появлялась и исчезала. Куда же она прячется? Девочка не знала. Наблюдая за незнакомцем, она пережила три зимы и четыре лета. Она видела усталость в его движениях, слышала его никем другим не слышимый шёпот, молящий о чьей-то безопасности и спасении. Слышала и слёзы, и проклятья, и безразличие. И всё это — в его глазах. Когда однажды незнакомец наконец-то посмотрел ей прямо в глаза, она, честно говоря, испугалась, хотя и ждала этого очень-очень долго. Всего лишь одна секунда, но её затопило одиночество и тоска, тисками сжавшие родного незнакомца. Набравшись смелости, девочка отправилась на своих маленьких ножках в поисках кого-то, кто мог бы помочь её дорогому незнакомцу. И тогда она увидела мальчика. Седовласого, сердитого и отстранённого. Немного больного, как после долгой горячки, но от этого не менее решительно настроенного. Кроме него, её не видел никто, хотя она стояла посреди игрового поля. Девочка поманила мальчика, но он не пошёл за ней. Ошиблась, плакала она тогда. Прошло ещё три зимы, она пришла ещё раз. Мальчик видел её, пока никто другой этого сделать не мог. Девочка пыталась других заставить увидеть себя: прыгала перед ними, тянула за рукава и роняла посуду, но люди только пугались и убегали в ближайший храм. Поэтому она вернулась к тому мальчику. Он не изменился. Суровый, холодный, чужой среди людей. В этот раз он за ней пошёл. Она долго вела его, выбирая самые безопасные тропы, обходя хищников и духов, овраги и плотные леса. Мальчик перебежал по хлипкому мостику и уставился на неё. Она махнула тёмными хвостами и поманила дальше. Они молчали всю дорогу. Не то чтобы она не хотела говорить. Просто не могла. Наконец они забрались на последний холм. Девочка махнула рукой и топнула ножкой, указывая на позабытый небом храм, а потом сжала в руках невидимый шарик, надкусив его. Мальчик побежал туда. Она затаила дыхание… Он прошёл! Он увидел и смог пройти! Она была рада, счастлива за печального незнакомца. Мальчик начал таскать персики не спросив. Незнакомца не было. Девочка переживала: куда он делся? Где же он? И когда она хотела сама побежать туда, незнакомец увидел мальчика. Всё в ней встрепенулось: она будто застала рождение чего-то великого и необычайного, чего-то редкого и непостижимого, словно … да, словно история. Ещё несколько зим она смотрела на незнакомца и мальчика. Мальчик рос, а незнакомец расцветал, подобно персиковому дереву: медленно, но неописуемо красиво. И тут девочка опечалилась. Ей тоже хотелось стать частью этой истории, познакомиться с незнакомцем и гордо прокричать ему в лицо: «Это я его привела! Я! Вы видели?». А потом броситься в недосягаемые объятия. Но время шло. Мальчик перестал её видеть, а незнакомец больше не замечал. И тогда она решила. Девочка отправилась прочь, подметая хвостами усеянную листьями землю. Девочка решила стать частью истории во что бы то ни стало. Девочку звали Акико. *** — Ай-яй-яй, лисица! Почти продержался! — набатом били колокола. Мори разлепил глаза. Точнее, один. Второй не смог пробиться через плёнку засохшей крови и слюны, и бог знает чего ещё. Тело ощущалось … никак? Вата, пеной лежащая на морских облаках. Что-то далёкое, фантомное, без определённых ассоциаций. Единственное, что лис понял, это его положение в пространстве — он лежал на боку. Солнце ещё не успело полностью оторваться от границы горизонта. Воздух был морозным, но для его лёгких самое то. Фукути что-то говорил на фоне, монотонными движениями вытирая его левую руку, безвольно зажатую меж двух пальцев. Движения, которыми обычно стирают вот-вот похеренное платье, жёстко растирали бледную кожу, будто заставляя кровь вспомнить направление бега. Когда с одной стороной было покончено, Ооти перевернул его на другой бок, предусмотрительно приподняв поясницу. Огай ненадолго задремал под нарочито тихий голос. Правой половины лица коснулась прохладная мокрая тряпка. Божок не церемонился, безжалостно оттирая уже приросшие к коже жидкости. Но Огаю плевать. Огай хочет пить, спать и желательно умереть. Прохладная ткань скользнула к шее, и лис блаженно простонал (хотя это скорее было похоже на удовлетворённый выдох). О да, как же у него горит шея. И плечи. И поясница. И голова… Фукути избегал нескольких мест, елозя не там, где прям надо. Мори хотел было гаркнуть на него, но не смог сформировать нужный набор звуков. Бубнёж на фоне перекрылся тонким писком в ушах. Глаза под веками дёрнулись. — Лисица, слушай сюда, — его снова позвали, настойчиво и громко. — Сейчас я тебя посажу, и ты должен удержаться, чтобы я смог вправить тебе плечи. Удержаться?.. В его желейном состоянии? Стоп. Вправить что? В этот раз оба глаза немного приоткрылись, как раз для того чтобы закрыться в попытках подавить тошноту от резкой смены плоскости. Фукути поднял его безвольное тело в полный рост, чтобы усадить на ляжки. Так, он рассудил, будет менее болезненно для поясницы. Бог медленно опускал его, но ноги разъезжались словно на льду. Кое-как ему удалось усадить ёкая, но тот даже головы не мог ровно удержать. Ровная позиция держалась только засчёт его, Фукути, рук. Бог вздохнул, немного наклоняя к себе безвольную мышечную вату, чтобы запрокинутая голова припала к его груди, а не к острым лопаткам. Он уткнул лиса себе в правое плечо. Хрупкое тело, расплываясь, прогнулось, и ёкай снова издал глухой болезненный стон, хриплым комом застрявший в горле. Нужно торопиться. Ооти взял упор в вывихнутое плечо, немного подвигал костлявую руку и одним молниеносным движением вправил. Он ожидал криков или какого-нибудь вздоха, но демон молчал. Видимо, ещё не дошло. Проделав то же самое с другим плечом, бог уложил Огая на живот. Веки его иногда вздрагивали в безуспешных попытках распахнуться, но больше никакой реакции не было. Фукути закурил трубку. Грудь его ещё не была скрыта одеждой, открывая шрамы миру. Прошло два часа. Отложив выкуренную трубку, он оглянулся на лиса: тот ни жив ни мёртв. Ещё бледнее, с желтоватой от солнца кожей, изнеможённым лицом и невероятно красивыми контурами. Немного угловатый, но с плавными переходами. Местами даже виднелись хорошие мышцы. Фукути хмыкнул. Его уже ждут, и ждут с подарками. Бог вылил таз грязной воды на демона. Тот тут же всполошился, широко открыв глаза и пытаясь подняться. Ооти мягко придавил его к полу: — Лежи, лежи, лисица. Ты достаточно отдохнул. -. чего… те. кха! . бе? — голос сиплый, как у спасённого утопающего. — Пора уплачивать долг, как и было оговорено. До рассвета, ты, дружок, — он весело хмыкнул, — не дотянул. С тебя хвостик. Фукути поднялся за клинком. Когда он опустился на колено с обнажённой сталью и стал перебирать из разложенных будто на прилавке хвостов, Мори когтём зацепил его одеяния. Ооти посмотрел на него. Сил на слова не было, но взгляд говорил за него. Фукути выдохнул почти с сожалением: — Знаю-знаю, надо было дать тебе оклематься. Но ты не волнуйся, — он похлопал его по макушке, — я больше никуда не уйду. Вернусь и буду с тобой каждый день. Тощая рука стукнулась о деревянный пол. Взмах — и ещё один хвост отделился. Краем уха лис уловил уходящие прочь шаги. Перемотанный его же разорванной одеждой обрубок трупом упал между ягодиц. Самый короткий из своих братьев. Самая безболезненная потеря. *** Демонам не нравилась война среди людей. Они были созданы, чтоб докучать этим существам, играть с ним, ругаться и судиться за сворованный ими же ночью рис, а не прятаться от стали клинков в кронах деревьях. Хироцу очень хотел закурить. Очень. Но нельзя. Война начиналась плавно, но, набрав скорость, сносила всё на своём пути. Деревни разрушены, города рушатся, а столица грозится быть сожжённой. И кем? Демон хмыкнул. Будучи куко, лисицей воздуха, он сливался с утренним туманом или дымом костра. Припрягли его, старого, на разведку. Нет, чтоб молодняк послать. Солдатский лагерь разбит на подступах к порту. Вот что за напасть: только они отстроятся, так на них снова кто-то лезет, и обязательно с огнём! Ну что за неугомонный люд. Лис спрыгнул с ветки, бесшумно приземлившись на влажную от недавнего дождя землю. Укрылся в тени подлеска, побежал к пещере. Рядом караулила Коё. Даже в условиях войны женщина не изменяла себе — всё такая же шикарная, в роскошной одежде и с дорогими украшениями в заплетённых волосах. Люди зовут таких богинями. — Хироцу-сан, ну как там? — Тихо, — он принял из её нежных рук излюбленную трубку и прошёл внутрь их убежища, пригнувшись. — Они всё ближе, — шёпотом заметила Озаки. — И не только это, — демон затянулся. — Благодаря какому-то чиновнику нас не трогают, но я не думаю, что надолго. — лис растопырил седые с проблесками чёрного уши. — Война будет долгой и кровопролитной. Нам лучше приготовиться. Разогнувшись в глубине пещеры, Рюро осмотрел молодняк: юные демоны всех мастей глядели на него дико, но с азартом грядущей битвы; разномастные, но объединённые идеей выживания. Хироцу поклялся защищать этот городишко, когда… Сам себя оборвал. Небольшое озеро с подводным ходом в пролив пошло кругами. Демон вскинулся. Из воды медленно, грузно вышел ёкай, покрытый сверкающей от воды чешуёй. Чуя выпрямился, пряча длинный хвост в человеческом обличье. Он принял одежды и обожаемую шляпу, не удосужившись как следует запахнуться. Все расселись на камнях, а юный морской дракон встал рядом с лисом. Под выдыхаемые струи дыма, Чуя заговорил: — Я слышал, что священники пройдутся по нашим землям с проповедью. Коё пораженно застыла, прикрыв красным рукавом рот. Подобранные ими недавно демонята злостно зашипели, кто-то даже выплюнул: «Убьём их, и дело с концом!». — С чего они всполошились? — прохрипел старый лис. — В порту шептались, что боги выбрали преемника. — Ха! В который раз уже? — демон в крестьянской одежде и странных очках заголосил. — В этот раз наверняка. — Откуда такая уверенность? — спросила ицумадэ. — Я видел Золотую Печать, — ёкай прикрыл глаза шляпой. Их дела плохи, — вот что означала гробовая тишина. Если люди по-быстрому не разберутся, боги вмешаются. А это означает войну куда более серьёзную и разрушительную, нежели ту, в которой нужно просто махать мечом. — Сколько они нам дали? — раздалось из глубины тёмной пещеры. Эхо, оттолкнувшись от воды, разнесло тихий вопрос по каждому углу их небольшого убежища. Чуя отобрал у Хироцу трубку и затянулся. Вернув отобранное, он снял шляпу, поникнув: — Двадцать лет. Вот и всё. Приговор приведён в действие. Через двадцать лет, когда на землю будет послан божественный наследник, буддисты со своими Золотыми Печатями и талисманами вместе с божками разных сил и умений пустятся по их демоническим следам, чтоб стереть их с лица земли. Как и всех причастных к войне. Боги собрались уничтожить почти всё человечество, захватив и демонов в убийственное танго. *** Фукути ступил на мягкую траву. Та скоро совсем потеряет насыщенный цвет, превратившись в серое полотно, смиренно ожидающее холодов. Аналогия сама по себе возникла несмываемым образом: такой же посеревший от жизни лис, поникший и затравленный неисцеляемыми ранами, удручённый бесконечной неволей и ненавистной ему компанией. Фукути почти надеялся снова сыграть с демоном в их любимую игру «Кто кого сильнее заденет», в которой, естественно, выигрывал всегда он. Но лис с тех пор никак не хотел просыпаться. Лежал безвольной тушей, даже от холода не дрожал. Ооти наблюдал только непроизвольные мурашки от прохладного вечернего ветра, но больше — ничего. Ни случайного дёргания, ни резкого, сведённого судорогой движения, ни слышимого выдоха. Ни-че-го. Вот уже месяц бог самолично ухаживает за невольником судьбы: купает его, стирает одежду (хотя это оставил на слуг-небожителей) и по капле заливает в податливое горло чистейшую горную воду. Ради любопытства Фукути разок приоткрыл запахнутое веко. И даже вздрогнул с непривычки. Зрачок был столь широким, что, казалось, не реагировал на свет, видя только беспросветную, всепоглощающую темноту. Позже, от нечего делать и совсем немного от зависти, он укладывал демона к себе на колени, прижимая хрупкое тело к своей широкой груди. Раньше, до той ночи, ёкай пах персиками, свежей травой и вишнёвым чаем (не считая запах человека, конечно). Но сейчас от него не ощущалось совершенно ничего, даже едва слышного запаха пота. Будто труп на руках качал, ей богу. Играя с безвольным телом, будто с куклой, Ооти иногда укладывал лисьи руки вокруг худого лица в разные позы, представляя, как демон их поднимал бы, чтоб снова подраться или, может, ради чего-то другого… Фукути — Бог Войны между прочим! — купил ему новую, куда более пышную и роскошную заколку. Да такую, что высшие богини пантеона слезами обливались, моля его продать им сие чудесное украшение. Заколка казалась слишком массивной на фоне маленькой лисьей головы, грозила сломать слабую тонкую шейку под непосильным весом истинной красоты. И стала пылиться заколка в прекрасной шкатулке долгие-долгие месяцы. Почти год Фукути выхаживал лиса, ожидая, когда тот, наконец, соизволит прийти в себя. И зимой в одеяло кутал, и по весне кормил персиком, и даже прикупил ему много-много красивой одежды. А ведь у него, между прочим, и своих дел полно! Наследничка кто, по-вашему, воспитывать должен? В конце июня лис приоткрыл глаза. С трудом, непосильным для любого крестьянина или каменщика, с натугой и искренним нежеланием продолжать мучиться. Ооти уже почти начал свою тираду, как веки, за год поросшие тонкой сеткой морщин, захлопнулись почти с грохотом, ощущаемым в пределах постаревшего лица. Фукути стукнул по полу кулаком. Вот и что теперь делать?! — взывал он к себе же. «Ждать», — лисьим голосом хихикнули в его голове. Полноценно лис пришёл в себя в середине октября. Долго молчал, прервав радостное «Фукудзава!», а потом и вовсе стал игнорировать. Не вздрагивал от случайных и не очень касаний, но терпеть их дольше нескольких секунд не мог. Не шипел, не угрожал, не рыдал. Молчал, печальным взором окидывая голую сакуру, почти отжившую свой век чудесного цветения. Уши будто приросли к голове. На звуки лис реагировал вяло и неохотно, медленно поворачивая голову. Ходить сам не мог, но пытался ползти на разодранных в первый же день локтях. Ссадины затягивались почти неделю. Хотя раньше их следы исчезали уже через час. Рот демон раскрывал только чтобы принять пищу из чужих рук или глотнуть воды. Слабые руки сделались совсем немощными, неспособными и чашу удержать без чужой помощи. Казалось, он экономил даже на воздухе, стараясь лишний раз не вдохнуть слишком быстро или глубоко. Скованный собственным телом, душой он был где-то вне досягаемости. Не сдержавшись, Фукути схватил его разок за подбородок, чтоб развернуть лисью морду на себя. Огай поднял на него лиловые глаза неспешно, будто едва нашёл нужное направление. Ооти не вздрогнул, но опешил. Так смотрели на него те, у кого он отнимал жизнь по их просьбе. Сдавшиеся, отчаявшиеся настолько, что душа их, словно птица, стремилась покинуть бренное тело. Фукути одёрнул руку. Мори повалился на пол, не пожелав встать самостоятельно. Бог запустил руку в седые волосы, усевшись рядом с поломанной куклой, некогда жившей миром вокруг. Вздохнул глубоко и со смыслом, нехотя признавая: — Да, перестарался я. Не буду больше. Он уложил лиса поудобнее, зная, что тот слушает его, инстинктивно пугаясь низкого голоса. Натянул одеяло по самую макушку и устроился рядом, закуривая: — От тебя ничего просить не буду, не ребёнок же. Но совет дам. В мире сейчас чёрте что творится, и твой муженёк в гуще событий. Я не буду брать у тебя хвосты, я не буду забирать его жизнь, если ты соизволишь прекратить строить из себя неженку-девицу, впервые повидавшую жизнь, — едкий дым окутал внутренности храма. — Мы оба знаем, что ты не такой. Иначе бы он тебя не выбрал. О ком именно говорил божок Мори понимать не хотел. Засыпая под тёплым одеялом, он надеялся пережить этот кошмар. Но про себя хмыкнул: «Почти вся моя жизнь и есть один большой кошмар». Убивший бога, он потерял прощение Небес. Убивший больше, чем кто-либо, он остался жив. В голове возник родной образ, с почему-то размытыми чертами лица. Он должен забыть о свете, чтобы в последний раз совершить высший, страшнейший грех. Он должен ещё раз убить бога. Дряблый огонь, чёрный, как его душа, всепоглощающий, как его стремления, необъяснимый, как его желание жить, всколыхнулся в его душе ещё раз. Последняя попытка разжечь пламя ненависти и мести. Огай не намерен умирать. *** В новый год Мори, кажется, впервые понял Элис. Он позволил себя одевать, вертеть, как куклу, чтобы «покупатель» смог разглядеть его как следует, любуясь новым кимоно. Оно было дорогим. Толстая ткань, хорошо удерживающая тепло, плотно прилегала к телу, а следующие слои были лёгкими и узорчатыми. Скреплялось всё это широким — чёрт бы его побрал! — женским поясом и толстым белым меховым воротничком, обмотанным вокруг его шеи словно шарф. Огай не хотел даже думать о том, кому принадлежит лоснистая шерсть на его плечах. Одним словом — кошмар во плоти. Фукути же тоже принарядился: впихнул себя в самурайские доспехи молодости. Пф, будто на парад собрался! Плясал вокруг лиса петрушкой, мол, вот печеньки, завари чай с травами, которые я купил специально для тебя и бла-бла-бла. Огай стоически его игнорировал, пытаясь держать спокойное лицо как можно дольше. Он даже поддержал разговор, выслушивая про бесконечные доблестные походы такого неповторимого и прекрасного Бога Войны! Всё, что угодно, лишь бы не лез к нему. И такие танцы с бубном продолжались до лета на каждом, даже самом незначительном празднике. А летом божок засуетился. Начал бегать по делам всё чаще, но возвращался будто назло более бодрым, чем уходил. И катил к нему свои сто килограммовые шары. Мори это бесило, причём сильно. Но все его протесты разбивались об один-единственный аргумент: — Не дашь, цапну ещё хвостик. Будто нерадивый ребёнок, который никак не может наесться любимой конфетой, божок приставал к нему и днём, и ночью, и в дождь, и в грозы. Видимо, пытался успеть, пока организм позволяет. Даже боги не идеальны, как оказалось. Мори не был простачком или дурачком. И уж точно не собирался чувствовать себя продажной девицей в услужении зажравшегося чиновника. Каждый раз он царапал и кусал его, щупал (прости господи) везде, чтобы выяснить реакцию тела. У каждого есть слабое место. И лис планировал его найти. Пускай таким путём, но другого выхода у него не было. Порой Огаю удавалось умерить сексуальную энергию божественного ублюдка, но, когда тот становился серьёзным и начинал шантажировать, ёкай вынужден был подчиниться. Да и после каждого такого забега Мори долго отходил. Спину ломило всё чаще. Неизменно он первые два с половиной дня после ночного рандеву ползал на одних локтях, потому что всё ниже пояса немело и переставало быть ощущаемым. А Ооти хихикал, забивая табак, купленный за баснословные деньги у иностранных торговцев, в такую же дорогущую трубку с нефритовыми вставками. Разок он попытался помочь генко, когда тот упрямо полз до своей постели, чтобы отдохнуть, но тогда едва успел вытянуть руку из лисьей пасти. Огай подарил ему ещё несколько живописных шрамов по всему телу. Каждый из них был разной степени уродливости: широкие и волнистые, узкие, но глубокие, короткие, но с рваными концами. О, отдельное удовольствие ему доставляло лицезреть карту из лунок, оставшихся после лисьих челюстей, на широких плечах. Смотрелось омерзительно. А Фукути, наоборот, гордился. Шипел, заматывая очередной шрам бинтами, которые давно стали частью интерьера, смеялся и приговаривал: «Ай да лисица, ай строптивая!». Огай был уверен, что не просто так тот их коллекционирует. Когда-нибудь на нём отыграются. Но не то чтобы он собирался допустить это. Бесконечные два года тянулись непозволительно долго. Пожары войны горели всё ближе, но, когда уже казалось, что храмовый сад загорится, огонь отступал вместе со сгорающими в нём людьми. Фукути в такие моменты махал ему рукой, паря на извивающемся духе над котлом с живыми людьми. И улыбался. У Огая дёргался глаз. Как-то раз он даже на него наорал: — Ты что творишь, идиот?! — Ну-ну, чего ты? — божок примирительно поднял руки. — Ты понимаешь, что делаешь?! Эти неупокоенные души сожрут меня заживо! Ты хоть знаешь, сколько их там?! Ооти схватил его за запястья, с силой разводя руки в стороны. Наклонился к лицу и заговорщически улыбнулся: — Конечно, дорогая, знаю я. За этот барьер они не сунутся. Никогда. Мори вырвал руки и ускакал в сад, где по обыкновению прятался от агонических криков сгорающих заживо людей. Хлипкий заборчик, наполовину поредевший с начала его тут заточения, был попросту не способен удерживать купол, напитанный божественной энергией, слишком долго. Он стоял тридцать два года, и лис сомневался, что тот продержится ещё хотя бы половину этого срока. К зиме война переместилась ближе к центру страны. Воевать за столицу начнут, рассказывал ему Фукути, жуя мятные печенья. А потом накинулся на него, говоря, что хочет подзарядиться перед намечающимся карательным походом. В этот раз Фукути выдохся быстро, даже на второй круг не пошёл. Мори лежал, как можно больше расстояния оставив между ними, и бесцельно смотрел по сторонам. Поясница болит. Это чувство за последнее время вытеснило все другие, иногда полностью отключая мыслительные процессы. Ему приходилось быть не просто аккуратнее в своих передвижениях, а стать осторожным. Теперь каждое движение следовало только за тщательно обдуманной необходимостью. Огай похудел. Стал почти скелетом, как ни стремился божок выкормить его в хрюкающую свинью с милыми лисьими ушками. Восстановление после каждой травмы, случайного удара или слишком долгого и «страстного» секса (коим называть этот процесс настоящее кощунство) шло в десятки, если не сотни раз, дольше. Голова набухала, как и лёгкие, перекрывая доступ к холодному кислороду с горьковатым привкусом. В такие моменты организм явственно твердил ему: «Друг, я на пределе». Огай отмахивался. В лунном свете блеснула металлическая пряжка стальной коробочки. Она лежала в складках серо-зелёного кимоно Фукути и привлекала к себе внимание, хотя, наверное, не должна была. Мори зашуршал одеялом, приподнимаясь на раскрасневшиеся незаживающие локти. Сорок (если не меньше) килограмм собственного веса ощущались тяжелее, чем когда-либо. Дыхание вмиг стало грузным и шумным. Но лис чувствовал — в той коробке что-то важное. Настолько, что божок не мог оставить это на Небесах и вынужден был притащить сюда. Надеялся, что он не заметит. Ага, щас! Огай толкал себя одними подушечками пальцев, чтобы не скрипеть хрупкими когтями о раскуроченное дерево пола. Ооти видел длиннющие борозды, но даже не предложил заменить испорченную древесину. Лелеял их так же, как собственные шрамы, оставленные лисьими иглами. Мори полз медленно, с трудом перенося вес с одной руки на другую. Худые плечи неровными огрызками выступали на истощённом торсе, грозились снова сломаться. Плевать. Главное — увидеть то, что от него так старались скрыть. Ноги наконец-то были вытащены из-под одеяла, под которым укрывался Фукути. И почему этот идиот так далеко убирает свою одежду?! Натужно кряхтя, он зацепился когтями в доску, выкорченную им же самим в прошлом году. Подтянулся, волоча мёртвые хвосты по полу. Перекинул тело черед «рубеж». Потянулся к халату, в котором спрятана заветная тайна, но — — но его дёрнули за левую щиколотку, моментально оттягивая назад. Столько усилий — и всё впустую! Фукути подмял его под себя, по-собачьи выгнувшись в спине. Хвосты упёрлись в жёсткий пресс, а волоски по всему тело встали дыбом от вкрадчивой речи: — И куда это мы суём свой любопытный лисий нос? — накачанные руки крепко охватили его поперёк груди. Дышать сразу стало тяжелее. — Ни… никуда, — Мори вцепился в чужие предплечья, упираясь лбом в мягкий футон. — Ну и хорошо, что никуда, — Ооти положил свой подборок меж разведённых чёрный ушей. — Иначе бы мне пришлось оторвать к чертям любопытный лисий носик. А мы же не хотим лишиться такой красоты, не так ли? — он понизил голос, скрючиваясь вместе с лисом. -.Н-нет! Когда Мори начал задыхаться, его выпустили, тут же укладывая под потным боком. Бог приобнял его, накрыв обоих одеялом, отрезая все пути к отступлению. — Лежи-лежи, лисица, — сказал он ёкаю, который пытался поудобнее извернуться. — Нечего по ночам бродить. Спи. Когда Огай проснулся, никакой коробочки он не увидел. В частности, потому, что и бога не было рядом. Он осмотрелся: обычно Фукути оставлял ему стакан воды рядом, прекрасно зная, что лис не сможет самостоятельно этого сделать ещё некоторое время. Искомое нашлось на середине храма, где прошлой ночью скомканной кучей валялись божьи шмотки. И записочка, написанная крупными буквами, чтоб лис легко разобрал написанное: «Любишь ползать — ползи». Пошёл к дьяволу, Фукути. «Посмотрел бы я на тебя, — пыхтел Огай, — если бы тебя каждую неделю так оприходовали!». На небольшое расстояние в полтора метра ушло почти два часа, согласно скромным подсчётам Мори. Из-за крайне неудобной позы тело ломило, каждой движение отдавалось тупой болью, приглушённой ощущением мурашек внутри самих мышц. Залпом заглотив воду чуть ли не вместе с глиняной посудинкой, лис раскинулся на полу, задремал под восходящим летнем солнцем. Проснулся снова уже после полудня. Вытолкнул себя на веранду, облокотившись на раздвижную дверь, служащую в жару окном. Перед глазами сад, сегодня на удивление не тронутый ужасами затяжной войны. Даже птичьи голоса завывали в раскидистых деревьях, заливистые и неприятно звонкие для чувствительного слуха. Прохожий бы вздохнул, мол, красота какая. Огаю же каждое чириканье подобно набату столичных часов, отмеряющих его срок. Сила кицунэ зависит от количества хвостов. Но куда большую важность имеет тот факт, что в каждом хвосте замер жизненный срок. Оттого старик Хироцу такой радостный подтрунивал над шестихвостым Дазаем. У самого-то семь! Жить и жить, как говорится. В хвосте лисьем сила, энергия, жизнь. Порой даже память. За прошедшие два года с головой у Мори сделалось совсем худо: по ночам приходили нестерпимые мигрени, а днём царила разрушительная пустота. Он забыл что-то очень важное. Мори Огай забыл того, ради кого хотел жить. Раньше Ооти всячески ущемлял его с помощью имени, звучание которого сейчас уже лис вспомнить не мог. Белым шумом накрылись воспоминания о тех разговорах. Со временем это имя перестало всплывать в случайных беседах, а потом и вовсе было похоронено в зыбучих песках ненадёжности его воспоминаний. От этого осознания у него порой начинался кратковременный мандраж. Всё бы ничего, если это всего лишь чьё-то имя, но чем больше времени проходило, тем меньше он мог вспомнить. Размылись в памяти лица родных демонов, остались только скупые очертания и едва узнаваемые силуэты. Какие-то обрывки вставали перед его глазами. Например, недавно он смотрел на полыхающий закат, а перед глазами встала красная пелена, в голове назойливой мухой вертелся изысканный красный зонтик. Огай знал, был почти готов поклясться, что этот зонтик принадлежит кому-то знакомому. Особе, которая любит яркие дорогие вещи, цветастые наряды и всегда красиво заплетённые волосы. На языке завертелось имя, когда из носа хлынула кровь. Вместе с падением с ветки Мори понял, что вспоминать больно. И, пожалуй, бесплодно. От разрозненных фрагментов нет никакого толку, только сосущее под ложечкой чувство неправильного. В следующий раз, когда Огай задумался, в этот раз засмотревшись на выдыхаемый Фукути дым, и почти потерял связь с реальностью, божок его вернул на землю. А сделал он это почти «ласково». Втрахивал его в деревянную стену, кусал за шею и рычал совсем по-звериному, когда грозился отпустить его, чтоб лис как следует стукнулся поясницей об пол. — Я что, зря тебя на руках держу, а, лисица?! — говорил он, сжимая со всей своей мощью и грубостью тощие ягодицы разведённых ног. Вытирая его бренное тело на закате, после знойного дня, Фукути вдруг едва ли не запищал, что-то щупая за левым ухом. Он настойчиво тряс его за снова вывихнутое плечо, пока лис, наконец, не поймал его обеспокоенный взгляд с полным осмыслением действительности. — А ты погляди, седина! Огай увидеть этого не мог, как бы не пытался божок показать ему платиновую прядку. Тонкая, словно след кометы, она серебряной нитью украшала вороные волосы. Огай срать на это хотел. Пока не всплыли позабытые строчки: «Луна окрасит сединой твои лета…». Дальше вспоминать не хотелось. По крайней мере оттого, что разболелась голова. В том воспоминании рядом с ним кто-то сидел, они даже перебросились ничего не значащими фразами. Но кто?.. Кто был с ним всё это время? *** Фукудзава грузно сел на поваленное дерево. Воины так размахались мечами, что в какой-то момент просто вырубили пару метров леса. Дерево под ним скрипнуло, а под тяжёлыми подошвами противно хлюпнула чья-то голова. Ну, или её остатки. Он уже почти девять лет в пылу сражений. И что он получил?! Погибших товарищей, сожжённые дотла города и сотни тысяч убитых, невинных и тех, чьи руки потерялись в океане крови. Юкичи чувствовал скорбь. Для войны он уже не годен, ведь давным-давно он отвоевал свой кусочек счастья в смертельной схватке. Он не знал, боги ли, демоны плетут полотно судьбы, но проклинал всех разом. Только волна сопротивления схлынет, и он уже соберётся домой, как откуда ни возьмись появляется доселе неизвестный клан с целым войском наёмников, которые упрямо прутся против объединённого фронта. И каждый раз так, чтоб отрезать ему путь домой. Чтобы приходилось пробиваться с боем, а потом сломя голову мчаться на другой конец страны подавлять неистребимое сопротивление. Сейчас, когда даже ребёнок может прятать под сердцем нож, на дорогу уходили месяцы, чтобы обойти горячие точки и не попасться на крючок «оазиса безопасности». Фукудзава очень хотел бы быть глупым, самонадеянным юнцом, ничего не смыслящем в жизни. Очень хотел бы не иметь груза сотен смертей за плечами, не нести бремя сожалений о невыполненных планах. Он очень хотел бы не знать, что война не закончиться, пока кому-то она выгодна. Женщины рожают маленьких самураев, деньги платятся даймё и ушлым собственникам, старики идут на войну. Кажется, такое называется ад. Война — это оплот всего бесчеловечного. Всего того, от чего его так скрупулёзно отучал Мори-сенсей. Фукудзава бы с удовольствием вступился за любого, даже самого крошечного демона, потому что теперь знал наверняка — демоны всяко человечнее людей. Но ёкаи попрятались по норам, стремясь избежать ненасытного пламени жадности людской. Юкичи бережно хранил отданные ему на сохранность фигурки: те уже пропитались едким дымом и окрасились в алый цвет крови, став похожими на дешёвые драгоценности. Сейчас они находились в центре страны. Два острова было им подконтрольно, но на севере всё ещё набиралось сил последнее сопротивление. Ещё немного — и войне конец. Ещё немного — и девять лет одиночества подойдут к концу. Фукудзава стыдился того, что успел позабыть любимый голос. Но образ лиса так отчётливо вырезан на подкорке памяти, что, обладай он хоть мало-мальски пригодными навыками, смог бы по памяти, до мельчайших деталей, вылепить его идеальную статую. Мужчина хмыкнул. Он родился седым, помеченным нечистой силой, и только сейчас седина стала ему к лицу, впору подходя по возрасту. Отросшие волосы прикрывали шрамы на шее. Одни из немногих почти смертельных, оставивших след и едва не оборвавших его тоненькую ниточку жизни. Его подозвал командир. Юкичи дослужился до самого доверенного из возможных званий. Сейчас он мог бы быть генералом, управлять своим войском, помочь ускорить процесс завершения войны. Но чем ты выше, тем большему количеству людей ты мешаешь. Он не хотел из-за этого переживать, поэтому остался в рядах простых самураев. Надо встретить провизию. Вниз по пологому склону пряталась широкая река, которую не раз пытались отвоевать. Кровавой данью они откупились, чтоб удержать будущий порт. Смотритель сказал ему, что до прибытия лодок ещё несколько часов. Фукудзава по обыкновению завернул в близлежащую рощу. Он не курил, но именно сейчас ему попалась в руки подаренная благодарными чиновниками трубка с мешочком свежего табака в придачу. Не успел он забить табак, как услышал шорох. На соседнем дереве, вальяжно разложившись, курил седой демон-лис. На глазу у него был европейский монокль, а в руках дешёвый мундштук. Фукудзава отвернулся, не желая привлекать к себе внимания. — Славный сегодня денёк, не так ли? — хриплый от дыма голос разнёсся над рощей. — Да, действительно, — рефлекторно ответил самурай. Они оба вскинулись и стали глядеть друг на друга круглыми от удивления глазами. Юкичи испугался, что демон начнёт удирать (ведь только сейчас вспомнил про фигурки!), но тот быстро пришёл в себя. Легко спрыгнул и умостился рядом. Протянул руку и с зажатой во рту трубкой сказал: — Давайте помогу забить табак. — Спасибо, — Фукудзава вложил в старческую руку, спрятанную за светлую перчатку, дорогую трубку. — Хороший табак, — оценил незнакомец. — Я не курю. — Что же тогда столь дорогой продукт делает у вас, господин? — Подарили. Я не смог отказаться. — Позволите закурить? — спросил ёкай, уже упрятав собственную трубку в закрома одеяний. — Извольте, господин. Старик очень медленно и долго вдыхал, смаковал тяжесть дыма, пока блаженно не выпустил полупрозрачное белое кольцо. Они не смотрели друг на друга. Фукудзава достал три крошечные фигурки, в местах уже обколотые, и стал крутить их в руках. Десять минут они сидели рядом, на сухой земле, провонявшей кровью и трупами. Десять минут в лесу была тишина. — Что у вас в руках, молодой господин? — Юкичи скосил глаза в сторону демона. — Мне отдал их дорогой мне человек. Сказал, если встречу кого-то похожего, нужно с ним поговорить и напомнить кое о чём. Лис с седой шерстью промолчал. Не стал просить рассмотреть поближе, но уже крайне любопытно следил за руками в шрамах и мозолях. Помедлил, а потом осторожно, будто прощупывая, произнёс: — Какая превосходная работа! Их делал мастер своего дела. — … Потом всё же не смог умерить любопытства и попросил: — Разрешите посмотреть? Юкичи со вздохом вложил в чужую руку все три фигурки. Этот ёкай напомнил ему Мори-сенсея. Тот тоже, как ни пытался, никак не мог держать любознательность в узде. Везде совал свой нос, когда думал, что Юкичи не видит: будь то пакеты со сладостями и маленькими безделушками или письма государственной важности, требующие крайне бережного обращения. Когда Фукудзава укорил его в этом, генко с самой невинной на свете мордашкой парировал: «Кицуне не могу умерить своё любопытство. Это основа нашей природы. Хочешь, зови это особенностью вида». И сейчас, наблюдая за чужим лицом, полным крайней заинтересованности, он испытал щемящее чувство ностальгии. Лис, тем временем, аккуратно разложил фигурки на одной из ладоней и нахмурился: — Если я скажу вам, что знаю тех, кто изображён на этих статуэтках, как вы поступите? Юкичи резко развернулся на него, таращась: — Попрошу вас, господин, устроить нам встречу, — почти протараторил Фукудзава. — Перед тем, как я это сделаю, — демон вернул фигурки самураю, — скажите, пожалуйста, как зовут дорогого вам человека? А после паузы добавил: — И точно ли он человек? *** У Огая зудели когти. Мир на его глазах рушился: тело едва отзывалось, память перемешивала вымысел и действительность, а гнетущее жажда крови застилала глаза. Он обточил несколько толстый деревянных стволов, будто сдирал с них шкуру. За последние месяцы он сделался бешеным, подобно голодному бродячему псу, стал кидаться на Фукути, как только тот заявлялся на порог его храма. Они даже чуть не подрались, но у лиса не вовремя истощились немногочисленные запасы энергии. Мори засыпал и просыпался с зудящей в подкорке мыслью: «Убить бога, убить бога, убить бога, убитьбога убитьбога….». И теперь каждый его выдох сопровождался утробным горловым рычанием. Теряя самообладание, он стал иногда передвигаться на четвереньках, мечась из угла в угол. А потом сворачивался калачиком в самом тёмном углу, чтобы дождаться прихода Бога и попытаться снова его убить. Фукути скидывал его устало и резко, не воспринимая всерьёз заточенные похлеще всякой катаны когти и клыки. Шикал на ёкая, и тот пускался в бегство в свой излюбленный сад. А всё началось с того, что он принёс новую катану в чёрных ножнах похвастаться. Огай на неё долго смотрел, а затем его будто заклинило: он набросился на него, Бога Войны! И хотя такие припадки были непродолжительными, с каждым месяцем они учащались. И как не вовремя, перед самой Церемонией Возрождения! Летом сорокового года заточения лиса Фукути осточертело. Поначалу он должен был выпрашивать у других богов право присмотра за преступником, потом право монополии на этот разваливающийся храм, а теперь ещё должен был просить их ужесточить наказание?! Вот уж дудки. Основной подписью и силой, которыми питалась запирающая демона печать, принадлежала его руке. Ооти собирался самолично казнить упыря. Бог ударил кулаком по прогнившим доскам. За ещё восемь лет храм превратился в то, чем был изначально — в развалины. Крыша снова обвалилась, выкорченные доски некогда ровного пола загнулись и почернели от влаги дождей и снегов, раздвижные двери с рисовой бумагой были выломаны в порыве их драки, и так можно ещё очень долго продолжать. Даже деревья загнулись и иссохлись, почва стала грубой и буквально каменной. Словно эта земля, породнившись с ёкаем, решила последовать за ним. «Вот уж дудки, — скалился бог, — я напоследок отыграюсь на тебе, лисица!». Фукути вылетел из храма, прихватив катану, оставленную возле безголовой статуи безликого божества с луком. На улице по нему ударил штормовой ветер, бросая острые капли холодного дождя прямо в лицо. Он не стал причёсывать усы или приглаживать растрепавшиеся волосы, зато ворвался в рощицу, снося собой почти что срубленные лисьими когтями стволы. Огай зарычал на него из темноты сада. А вместе с резким визгом на него обрушились все ближайшие деревья, грозя погрести под собой. Ооти отпрыгнул назад, к дому. Из мрака на него не моргая глазели две малиново-фиолетовые полоски. Бог похрустел шеей и поднял отвалившийся от земляного кома камешек. Взвесил его, покрутил в ладонях, напитывая своей силой, и подбросил. Вжух! — и камешек полетел в лес, разрывным воздушным потоком разбрасывая завалы и уничтожая препятствия. Лис выкатился с другой стороны, весь взъерошенный и напуганный внезапной атакой. И стоял он, низко припав к земле и опираясь на тощие руки, загнанно дышал и скалился, силясь выдавить из себя угрожающий рык. Они смотрели друг на друга, злобные и настроенные на убийство. И только Ооти улыбался. — Я с тобой напоследок развлекусь, лисица. Ой как наиграюсь, — бог расправил маскулинные плечи и задрал подбородок. — Ты за всё мне ответишь, паршивец. Огай кинулся на него первым, не щадя тела, стремясь превзойти противника в скорости. Лис закружился вокруг божка в бешеном вихре, пытаясь запрыгнуть со спины, но тот каждый раз в последнюю секунду поворачивался к нему лицом и мощной пощёчиной отшвыривал к хлипкому забору. И когда ёкай уже не смог моментально подняться, Фукути предстал перед ним во всей красе: пугающе сосредоточенный, с глазами, сулящими одну лишь смерть и ужас, напряжёнными руками, грубо сжимающими орудие казни. Ооти вздёрнул Мори за шею, сдавливая гортань. Полюбовался его потугами оторвать руку и вздохнуть, развернулся к дому и снова отбросил от себя. Птица, падающая с неба из-за повреждённого крыла, летела бы в сотню раз медленнее, чем это сделал Огай. Он собой снёс стену, накренив едва держащийся храм в бок. И хватал-хватал-хватал ртом воздух, не веря толком, что ещё может дышать. Фукути же медленно подошёл, по пути отпинывая особо крупные доски, вышвыривая ошмётки одежд и одеял. Ступив на неровный пол, он заправил волосы назад одной рукой, отложил катану, поставив её вертикально к чудом уцелевшей статуе и выдал: — Готов, лисица? Мори хотел сказать нет. Мори хотел послать его к чёртовой матери всего небесного пантеона. Хотел, но испугался. Конечно, он был в сознании. Наоборот, он воспользовался головными болями и общей слабостью, чтоб сойти за умалишённого. Конечно, когда выныривал из всепоглощающей пучины отчаяния. Он надеялся, что пока божок будет выбираться из-под обвала, который лис стругал годами, сможет перерезать чёртовому небожителю глотку. Огай никогда не воевал напрямую. Всегда искал способы сделать это через других, а то и вовсе без кровопролития. Ему казалось, что он излучает достаточно угрожающую ауру, чтоб всякая шушера не смела скалить на него клыки. Но он никогда не сталкивался с истинной силой лицом к лицу. Давящая аура, которая силками сжимала кости, лёгкие, которая заставляла тебя сжаться в маленький комочек и молить о пощаде. Сила, которая сейчас шла прямо на него, — она ужасала. Мори пытался заставить себя зарычать, но из горла вырвался жалкий задушенный хрип. Пытался пошевелиться, чтобы дать отпор. Фукути покачал головой, мол, даже не пытайся, дорогуша. Его схватили за волосы, оглушительно больно и непозволительно жестоко. Отбросили к статуе, которая рубленным деревом врезалась в спину. И резкими движениями поставили раком, уткнув мордой в пыльный мокрый пол. Фукути раз сильно схватил его за воротник простенького фиолетового кимоно, что оно, треща швами чёрных ниток, разорвалось, громко скрипя и визжа в агонии. — Прекрати! Нога в чёрном сапоге со стальной подошвой приземлилась рядом с его левой рукой. Встав на одно колено, Ооти пристроился сзади, заломив лису руки за спиной: — Поздно ты спохватился, мотылёк, поздно. Трепыхайся сколько влезет, тебе всё равно уже ничего не поможет! Гром прогремел над их головами, забрав в своей оглушающей безмолвности лисий крик и божий смех. Дождь заглушил плач и писклявый крик о помощи, прерванный большой рукой, укутанной в тонкую перчатку. Ветер растворил в себе скулёж раненного зверя и победный клич обезумевшего от счастья воина. Замерев в нём, Фукути подобрался: — Ты думаешь, это всё, собака?! Он выхватил изогнуты клинок, совсем новый, без единой царапины. Разжав посиневшие руки, Фукути потянул на себя один из четырёх целых хвостов, заставляя ёкая самому податься назад с — ух боже! — таким томным криком. Катана в левой руке прислонилась к хвосту, примериваясь. Бог отмерил почти 8 дюймов и — — и не спеша начал пилить, с наслаждением слушая и буквально ощущая, как разъезжаются тонкие мышцы, почти не оказывая сопротивления, как поскрипывает кость, хрустом надламывающаяся с каждым неаккуратным движением. Наконец он отделил его, укладывая кровавой стороной к самому лисьему носу, вздёрнутому на подёрнутом в ужасе лице. Кровь полилась между ягодиц, смешиваясь с дождевой водой. Ух, гладенько! — хихикал божок, оглаживая синюшную ягодицу. Огай несколько раз отключался. Голова болела так сильно и так долго, что кроме звенящего писка лис перестал что-либо различать. Он чувствовал, как внутри его организм к чему-то готовится, запасает утекающую красными каплями жизнь для последнего рывка, пока не понятно какого. Мори инстинктивно вздёрнулся, полностью встав на изломанные руки, когда Фукути, отпилив ещё один хвост почти полностью, принялся его отрывать. Огай с пугающей отстранённостью ощутил, как его тело покидает к о с т ь. Рухнул изломанными ветками на такой же изломанный пол, задыхаясь от рвущейся через горло крови. У него осталось два хвоста. Мир перестал быть цветным уже давно, но сейчас всё окрасилось в монотонно-красный, нестерпимо яркий кровавый цвет. Она была везде: во рту, в ушах, в горле, в носу, на полу, на статуе рядом, на его теле, на заднице, внутри него. И когда в мёртвой тишине картинка поплыла чёрными волнами, до странного чётко ощутился на коже холодный прибрежный ветер. *** Они бежали без отдыха. Не смотрели под ноги, не пытались обойти деревья, просто снося их на пути. Они мчались спасать его. И хотя они бежали на пределе сил, никто не решался обогнать человека, ведущего их за собой. Казалось, его ноги перестали касаться земли, когда он сбросил тяжёлые доспехи, — так быстро тот бежал. Они молчали, запыхавшиеся, но перед глазами стоял родной образ. Они бежали, чтобы спасти Мори Огая. Пока Фукудзава перебегал по полуразрушенному мосту, ёкаи перепрыгнули сразу на другой берег разлившейся реки, которая тридцать лет назад едва ли тянула на крупный ручеёк. Они все смотрели вперёд, игнорируя ветки и листья, швыряемые в них разыгравшейся бурей. Когда показался тот самый холм, Фукудзава рванул ещё быстрее, силясь обогнать время. Интуиция и самая настоящая паника толкали его в спину, трубя о том, что он опаздывает. Куда и зачем — спрашивать не было смысла. Взбегая по раздолбанным каменным ступеням, он завидел развалившийся храм. И как он мог за десять лет стать таким? Демоны за его спиной недоумевали. Для них они мчались в пустоту — талисман не позволял ничего увидеть. Фукудзава узнал о всяких талисманах, заклинаниях и прочей ерунде неделю назад, когда сорвался домой, наплевав на угрозы смертной казни от начальства. Тогда ему в красках расписали предназначение жёлтых ветхих листочков, подписанных кровью божества, молодые демоны плевались ядом во всех существующих богов, и Юкичи впервые был полностью с ними солидарен. На ходу крикнув: «Не останавливайтесь!», он забежал внутрь, срывая потрёпанную жёлтую бумажку, расписанную семью богами. И замер, поражённый. Огай, такой костлявый и такой измотанный, валялся в чужих ногах. Ёкаи резко затормозили, будто молнией ужаленные, на пороге ветхого жилища. Дазай дёрнул опалённым золотым огнём ухом, тупо уставившись перед собой, Чуя стряхнул пепел горелой щеки нервным взмахом руки. Фукути тоже замер, почти дорезав седьмой хвост, мокрой лентой зажатый у него в руке. Божок не понял, откуда взялся такой сильный поток ветра, но уже меньше, чем через мгновенье, лис оказался зажат в чужих объятиях. Ооти отряхнул прилипшую чёрную шерсть и поднялся в полный рост, заправляясь. На него смотрели шесть пар свирепых глаз. Юкичи опустил взгляд. До этого лицо лисье лицо было скрыто волосами, но теперь — — теперь оно явилось миру изуродованное, как и всё остальное тело. Местами поросла жёсткая чёрная шерсть, одна из ног стала огромной лисьей лапой, запястье правой руки удлинилось, обрастая мышцами, чуждыми человеку. Дождь размыл одежды и кожу, столь мятую, что спутать можно с разорванной мокрой бумажкой. Лицо Огая стало наполовину лисьим. Нос вытянулся, почернев на кончике, челюсть деформировалась, одной стороной стремясь принять лисью форму, другой — сохранить человечью. Седые усы колыхались на ветру сушёными камышами. И два хвоста разметались по полу мокрыми тряпками. Один целый, другой — почти полностью срезанный. Дазай дёрнул ухом, не отрывая взгляда от Мори. Пугающе медленно он развернул шею, продолжая наблюдать ужасающую картину. Встал ровно, опустив руки. Перевёл глаза на существо напротив. От него исходило божественное сияние, но он не был святым. О нет, не богом. Дьяволом. — Чуя. Рыжий ёкай тоже распрямился, оторвав дрожащую руку от чёрной макушки. Он встал справа от человека, делая шаг вперёд. Челюсть свело от впившихся друг в друга клыков, бас прокатился по напряжённому горлу: — М? — Не останавливай меня, — почти по слогам произнёс Дазай, с трудом подавляя рык. Из-под синей юкаты высвободились ещё три хвоста. Никто не заметил. — Не сдерживайся, — прошипел Чуя, скидывая влажную шляпу. Сзади угрожающие зарычали. Шерсть Хироцу топорщилась, навострённая, несмотря на то что ещё недавно она прилипала, мокрая, к телу. Старик прижал уши, обнажил клыки и, встряхнув руки, растопырил длиннющие полупрозрачные когти. — А вот и гости дорогие, — пропел божок. — Только опоздали вы чутка. Свою лисицу я вам не отдам, — Фукути поправил армейские брюки и тяжёлый ремень своей европейской формы. На него лишь зарычали, не сводя бешеных глаз, сияющих жаждой убийства в темноте бури. — Боже-боже, все в него. Ох, зря он это ляпнул. Чуя и Дазай одновременно сорвались с места. Послышался лязг железа, а за ним заднюю стену вырвало порывом ветра мощных ударов. Только статуя уцелела, не шелохнувшись. Завязался бой, заглушаемый хлопками ветра и брызгами кружащихся в хаосе морозных капель, прерываемый рыками, смешками и проклятьями. Ветер завыл вместе с их душами, оголяя сталь клинков их убеждений и опаляя россыпью кровавых ошибок искажённые бешенством лица. Хироцу тоже хотел сорваться. Не время себя беречь! Но за руку его схватили и потянули назад ломающей кости хваткой костлявой чёрной руки. Он обернулся: Коё раздувала ноздри, рёв будоражил стенки её гортани, чёрные перья на лице, выпрыгнув, распушились подобно воробьиным. В раз погрубевшим голосом она прогремела: — Нужна помощь, — и кивнула себе за спину. Акико, молодая бурая лисица с горящими на концах шерстинок огоньками алого цвета, пыталась выдрать из человечьих рук умирающего ёкая. Если ему быстро не помочь, душа его навсегда исчезнет! Хироцу кивнул. Он опустился перед растерянным самураем, безумным взглядом обшаривающего все ранения генко. — Господин Фукудзава, — тот не отозвался и не поднял глаз. — Фукудзава-доно. Господин самурай. Не выдержав, он одновременно с Коё закричал человеку в лицо: — Юкичи! Тот, очнувшись, вперился в лицо старой лисицы с самым что ни на есть настоящим ужасом. Рюро зажал в руке резные маленькие фигурки и потряс их между ними: — Мори-сан дал вам задание найти нас. И привести сюда. Вы справились. Мы здесь. Но мы не сможем помочь ему, если вы будете мешать! — речь кицуне была сбивчивой, топо́рной, пришлось несколько раз повторять одно и то же, перекрикивая взбесившуюся природу. Наконец человек кивнул с полной осознанностью в глазах. Выпустил из душащих тисков невесомое тело, позволяя передать его лисице-лекарю. Стальные глаза какое-то время бродили по остаткам бывшего дома. Этот хлипкий храм служил ему кровом почти двадцать пять лет! И сейчас в конец прогнившие доски чернеют от сжирающего пламени случайных молний, рыхлые, словно земля под ногами, стены утопают в вязкой грязи, воспоминания тлеют на кончиках холодеющих пальцев. Дазай приземлился в кипу ещё чудом уцелевших деревяшек — куски крыши и вздувшегося пола. Один из посеревших от влаги хвостов защемило чем-то. Лис опустил взгляд, намеревался выдрать конечность из цепких лап гниющего жилища, но застыл. Юкичи проследил за белым лисом. В голове его звучали раскуроченные злым божеством свадебные колокола. Под досками валялись расколотые фигурки. Много, почти два десятка детальных, величиной с невысокую вазу или крошечных, с полпальца, малышек. Фигурки его семьи. Пошарив по холодной траве, Дазай поднял одну из них. Видимо, она была центральной частью композиции. Головы уже та лишилась, но ёкай всё равно узнал изображённых на ней существ. Это был он сам, сидевший на корточках перед милашкой Элис, протянув руки к её мудрёной причёске, позади уцелел кусочек бумажного зонта, ещё половина тела в кимоно со знакомым орнаментом, принадлежавшим покинувшему их барсуку, и ещё много разрозненных кусочков некогда цельной картины его большой семьи валялись, раздавленные, на траве под тяжёлым деревянным гробом. Дальше всех лежала фигурка Огая — отрубленная на половину улыбающегося лица, обнимающего непослушных ёкаев, давно ставших ему детьми. Тяжёлый ком встал поперёк горла. Карие глаза нашли стальные. Впервые Дазай разделил с человеком одну и ту же мысль. Лис медленно поднялся. Самурай тоже. Чуя был отброшен к ним мощным ударом. Пыхтя от злости и разъедающего лёгкие гнева, Накахара вскочил на ноги, сжимая кулаки в чёрных перчатках. — Чуя. Он обернулся на пугающий голос. Дазай на него не смотрел, и впервые Чуя был этому рад. — Я первый его убью. Не просьба, не желание. Факт. И вместе с опустившейся на землю молнией воздух разрезал чистый клинок. Ещё не успели лисьи глаза отойти от света молнии, как Фукудзава, скрестив клинки, пытался дожать свою катану до чужого горла. — О. о-хо, друг мой, — пыхтя начал бог, — едва смог… заметить, как вы вынимаете катану. Их руки дрожали от напряжения. Фукути впервые на своей героической памяти прогнулся в спине, чтобы избежать отсечения головы. Фукудзава не сводил с него глаз, таких же холодных и острых, как меч в его руках. Шёпот был громогласным: — Ты труп. Ооти хмыкнул в усы. Нашёл лис себе-таки защитничка-то! Приложив вторую руку, бог протолкнул собственную катану к краю другой, выскальзывая из объятий смерти. Сильным прыжком от отскочил в сторону, но не успели его ноги коснуться земли, как в левый бок впились четыре глубоких тонких лезвия. Белая вспышка рядом имела лисьи клыки. Ударом наотмашь он отбросил очередного противника, выравниваясь. Кровь нисколько не смущала его, только подбешивали сверлящие его со всех сторон демонические глаза. Наконец-то достойная партия! Очередной (в этот раз девятихвостый!) кицунэ, ёкай непонятного происхождения с подавляющей аурой, сравнимой с его собственной, и человек, потерявший человеческую личину. Бог лениво скользнул взглядом за их спины. Там над его лисицей клубком шерсти и паники вились трое других демонов, о чём-то прерывисто и агрессивно споря. — Надо резать! — Нет, не надо! Ты не видишь, что с ним сделал этот ублюдок?! — Если мы этого не сделаем, я не смогу его залечить! Акико с пеной у рта пыталась доказать наставнице, что седьмой хвост босса просто необходимо удалить. Стараниями дрянного бога клинок разделил кость, оттого хвост тощей тряпкой мокрой шерсти висел на обрывке кожного покрова, ничем не прикреплённый. Восстановиться тот уже не сможет, так как духовные силы ёкая покинули его вместе с разделённой на части конечностью. Хироцу угрюмо молчал, потряхивал ушами, чтобы сбить скопившуюся влагу на их кончиках. Молчал, пока не заметил, как ногу их босса, превратившуюся в лисью лапу, сводит судорогой. Девушки заметили это тоже, поэтому Йосано доселе незнакомым им голосом утвердила: — Сейчас нам предстоит влить в него всю энергию, чтобы уберечь от болезненной предсмертной трансформации и поддерживать его тело в одном обличие. Но если мы не удалим, — она сглотнула, — уже бесполезный кусок плоти, то часть энергии уйдёт на его восстановление. Мы будем бороться за каждую клеточку! И именно поэтому нет смысла пытаться воскресить мёртвую ткань. Старик принял это. Не дожидаясь, пока дамы снова подерутся, он бережно приподнял правой рукой обвисший мокрый хвост за месте среза. Сделал глубокий вздох и с мысленным: «Простите, Мори-сан!» — отсёк половину, сразу же отбросив уже бесполезную конечность прочь. Огай бледнел всё больше. За те минуты, что они здесь находятся, он едва ли не перегнал в серости шерсть Дазая, яростно орудующего клыками и когтями. Кровь тонкими струйками растекалась по дождевым провалам в полу, сливалась с мрачным небом, полным грозовых тяжёлых туч. Акико снова заговорила, в этот раз куда более неуверенно, прерываясь, чтобы закусить дрожащую губу: — А теперь… Теперь, теперь нам надо решить! В какой форме мы его поддержим?! Е-если это будет человечья, то мне… мне придётся сначала остановить кровь. Но если лисья форма, э-это будет легче. Но тогда!.. Тогда мы можем не успеть заметить, если он… он перестанет дышать. Коё вопросительно вздёрнула тёмную бровь, частично покрывшуюся оперением. Хироцу встрял прежде этого: — Это действительно так. Лисья форма — последняя стадия умирающего кицунэ. Йосано-сан права, что в человеческой легче проследить, дышит ли босс. Но проблема в том, что у него самого нет ресурсов поддерживать это обличье. — Тогда выбираем лисье. Не вижу проблем, — Озаки дёргано поправила намоченную прядь. — Но чтобы он принял это обличье, мы должны позволить ему истечь кровью, — выдохнул старик, бережно поправляя западающую черноволосую голову в руках их доктора. — Ч-что?! — Когда демон умирает, он принимает истинное обличье. Но если его смерть не естественна, это превращение становится очень болезненным. Обычно для перевоплощения мы, кицунэ, используем врождённую магию. Но когда магии не осталось, тело начинает меняться с помощью своих ресурсов, задействуя кости, мышечные ткани, даже кожу. Хироцу говорил это ровно, но быстро, поворотом головы следя за разгоревшимся сражением. — Поэтому он не до конца обернулся! — воскликнула рыжеволосая демоница. — Это ещё не всё, — встряла Акико. — Чтобы нынешний процесс трансформации завершился, мы должны позволить ему умереть. Ну, п-почти! Мы должны влить в него энергию, когда он перестанет дышать. Сразу же! И-иначе он… Иначе он взаправду умрёт. Коё тоже перестала дышать. Её рука замерла, зарытая в смоляных грязных волосах. С новым ударом молнии послышался хруст выгибаемого колена другой ноги. Тело Огая изламывало само себя в бесконечных переломах и судорогах, чтобы вернуться в исходное состояние. — Нам не должны помешать. Одна упущенная секунда — и он умрёт, — Хироцу начал дрожать под пронизывающим дождём, но продолжал прижимать подскакивающую руку, которая то и дело стучала по полу, сгорая в одной ей испытываемой агонией. Коё повернула голову в сторону боя. Вернув себе прежнюю собранность, она подвела итоги: — Тогда сделаем это, даже ценой наших жизней. Втроём они пытались придумать, как оттащить Мори прочь от взбесившихся противников, но те маневрировали кругами вокруг развалившегося храма, не давая медлительным из-за из ноши демонам убежать. Даже используя всю силу своих кулаков Чуя не мог оттеснить бога. Тот, нарочно принимая удар на себя, будто бы со стократной силой возвращал долг. То же происходило и с Дазаем, которого мотыляло из стороны в сторону, словно плюшевую игрушку. Дистанцию сохранял только Фукудзава, резкими поворотами кружась вокруг Фукути, блокируя и атакуя согласно складывающемуся темпу битвы. Фукути всё больше распалялся, делая удары размашистее и сильнее. На его руках были перчатки, в которых были зажаты едва ощутимые камушки. В руках бога даже волосок мог стать копьём, не говоря о всяких камнях, листиках и тем более железе. Радостная улыбка не покидала его лица. Если Фукудзава-доно был почти что ровней ему в фехтовании, то теперь нашёлся достойный противник для рукопашного боя. Силы в Чуе было хоть отбавляй. Дазай смеялся, что в голове пусто из-за кулаков, но Накахара вовсе не слыл глупцом. Он выжидал и анализировал. У бьякко окончательно поехала крыша, и тот начал просто кромсать всех на своём пути, злобно шипя и угрожающе разевая пасть, растопырив девять широких хвостов. Когда Чую в очередной раз отбрасывали, он поднимался чуть медленнее, чем диктовала ситуация. И всё для того чтобы увидеть, как божок раз за разом избегает их атак. Чуя ой как не хотел козырять своей силой, поэтому на всю использовал мозг. И вот он начал наблюдать, оставшись в стороне. Присев на корточки, он притаился, оставаясь недвижимым подобно скале. Бог делает шаг назад по полукругу, отклоняется в спине, выбрасывает свободную руку строго вперёд — и вот уже Дазай летит прочь, лишь оцарапав крепкие мышцы. Параллельно он придвигает левую с мечом поближе к туловищу, чтобы усилить напор на прижавшегося к нему самурая. Снова шаг по полукругу — и уже Фукудзава вынужден защищаться от круговых режущих ударов. Самое страшное в этих ударах, думал Чуя, это не их траектория, а ужасающая сила, с которой те вдавливают тебя в податливую землю. Из-за дождя вокруг них одна слякоть. Ноги в грязи так и разъезжаются, заставляя отвлечься, чтобы найти потерянную мигом назад опору. А божок за этими потугами смотрит и смеётся, отбрасывая тебя прочь. Человеческое тело не такое прочное, как демоническое и тем более божественное. Фукудзава это знал и понимал. Вмятины на грудной клетке знатно подпортят его фактуру. Но какой зверь заботится о ранах перед последним прыжком на поверженную дичь? Дазай снова ринулся вперёд с когтями наперевес. У девятихвостых силы в разы больше. Каждый хвост не просто означал громадную разницу в силе — он создавал пропасть в социальном статусе и способностях. Осаму коротко посмеялся. Божок был слишком туп для него, ни в какое сравнение с крысой Достоевским — расчётливым засранцем, спалившим их город, которого он так и не смог поймать, лишь надкусить мерзкий розовый хвост. Каждая их атака, каждый удар или царапина не были случайными. Когда неделю назад самурай описал им человека «удивительного владения мечом», как он выразился, все остальные, кроме Акико, сразу вспомнили это гнусавое лицо. Тогда Фукути Ооти с ними не сражался, но одного взгляда хватило, чтобы выдолбить его образ в их памяти. Всего несколько фраз, которые Бог Войны тогда обронил, были очень схожи с теми, которые им пересказал Юкичи. Они знали, и они готовились. Они пришли за божьей головой. «На каждого найдётся яд», — так любит говорить их обожаемая Коё-сан. И хотя сама она обладает способностями куда более разрушительными, чем все лисы вместе взятые, своим главным достоинством она считает свою кровь. Кровь ицумадэ ядовита для всех, кроме них самих. Жравшие людей сотнями, убивающие их тысячами, они всеядны и оттого в них скапливается всякая хворь, блуждающая по земле. Коё — природный враг бога. Божества, как принято считать (каждый из них теперь с этим в корне не согласен), рождаются из благодетели, которую они несут людям и которая этими же людьми превозноситься. А само существование ицумадэ исходит от обратного. Птицы-химеры с человеческим лицом — это облик гибели, болезни и ужаса людского. Рождённые из пепла сожжённых сотен тысяч тел, они питаются смертями. И не какого-то жалкого нищего! Такие, как Коё, редкость, потому что они рождаются только в местах массовой гибели людей, и в течение жизни продолжают чинить смертоубийства и насилие одним своим существованием. То, что боги созданы предотвращать, она провоцирует лишь тем, что дышит. Дазай знатно искупал свои когти в её крови, тщательно закупоренной в баночку. Одна капля моментально убьёт человека. Десять — повалят даже священника на грани вознесения. А сотни — уничтожат любое божество. Это был очень проработанный план, разложенный на мельчайшие детали. Они учли всё. Почти всё. Единственное, что выбилось из дазаевских расчётов, было состояние генко. Ключевой элемент, давший сбой, однако он не пошатнул его уверенности в плане. Дазай внял его учителю, только завидев фигурки в человеческих руках. Они не были случайностью — но отчаянной попыткой, финальным рискованным ходом. Эти фигурки — приказ. И для Дазая этот приказ значил куда больше. Готовый предать босса из-за «шелудивого», как выразился Чуя, пса, он скитался по миру, лишь иногда косвенно и очень незаметно помогая отстраивать родные стены. Даже если люди виновны — дома, в которых они живут, тут ни при чём. Он совершенно случайно гулял подле войск, слушая слухи и воруя вино, когда зоркий глаз выцепил родную трубку Хироцу-сана. А затем — — затем он увидел фигурки. Тут же спустился, выхватил, повертел. Поцарапанные, излишне детализированные для своего размера, но при этом высеченные в спешке и при ночном свете — настолько непоследовательными казались надрезы. В складках одежды лис углядел числа. На дазаевской фигурке — двойку, у Коё на зонте — единицу, а на бутылке сакэ в руках шляпника — тройку. Это было послание специально для него, и Осаму внял ему. Особенно после слов человека, пропахшего Мори-саном до самых костей. Так родился их план, который они воплотят. Как ни как — это приказ. Чуя бил куда придётся, но проверял все слабые точки обычного человеческого тела. Фукудзава отвлекал внимание и подрезал сухожилия (божок же у нас крепкий орешек. Пф, всего-то что-то там порезали, подумаешь!) А Дазай планомерно, порез за порезом, вливал в этого простачка яд. И пускай их уже потрепали, сейчас боль не имела значения. Фукути, намереваясь снова обогнуть рыжеволосого демона по дуге, нелепо замер. Левый бок жалобно заныл, плодя неловкость движений и заторможенность. Чуя сам отпрыгнул наблюдать за представлением. Накахара махнул рукой в сторону белого лиса, мол, твоя очередь объяснять. — И как вам мои коготочки, господин бог? — Дазай подвигал пальцами, стряхивая с них влагу. Подушечки пальцев разъело вредоносным ядом. — Остры. — он выпрямился, вбив меч в землю. Нашёл карие глаза и торжествующе огласил: — Но не такие острые, как у твоего учителя. И погоди, кто он там тебе? Вы вообще кто друг другу? У бьякко дёрнулся глаз. Сглотнул, заправляя руки в промокшие и липкие рукава. Фукути начал медленно расстёгивать френч*. Распахнув зелёные одеяния, он явил ёкаям покрытую шрамами грудь. — Меня много раз пытались отравить, лисёнок, даже мой лис пытался, — он обратился к Дазаю, продолжая стягивать прилипающий пиджак, — но ни разу не вышло. Как думаешь, почему? Сбросив верхнее одеяние, он поднял клинок на уровень глаз. Вокруг него появилась удушающая чёрная аура, постепенно окрасившаяся в ядовито-золотой цвет. Божественное сияние. — Потому что я единственный демон, ставший божеством. Не успели они и глазом моргнуть, как всем троим пришлось вцепиться кто чем может в напирающее лезвие вражеского меча. Земля под ними проминалась, ноги уходили всё глубже под слой вязкой грязи, затягивающей их подобно зыбучим пескам. — А-а-а! — заорал Чуя, вложив всю свою мощь в руки. Дазай тяжело затоптался на месте, клацая зубами и жмурясь от тяжести. Фукути хмыкнул, взял упор на ведущую ногу и — — и просто втоптал их в землю! Яркое сияние ослепило их, заставляя души дрожать от первобытного ужаса. Им явился Бог. Всемогущий, недосягаемый, неуязвимый. Он горделиво возвышался над ними, закручивая усы, пока земля, его земля, принимала их всё глубже, утаскивала под толщу воды и непроходимой грязи. Дазай пытался вырваться, но другие тоже барахтались, боясь задохнуться, и это лишь ещё сильнее погребало их. Краем зрения лис уловил, что Фукути отвернулся. О, нет. Повернул голову. Глаза его сверкнули дьявольским огоньком, как у жадного ребёнка, в руки которому попало дорогое фамильное украшение. Седые шерстинки на хребте встали дыбом. Хироцу резко обернулся. Он впервые почувствовал себя беспомощным перед монстром, который стоял в сорока метрах от них. Ооти не двигался, но казалось, будто сама земля дрожала в такт его вздымающейся груди, поднимая пар из самых недр. Рюро развернулся обратно, шепча севшим голосом: — Быстро, быстро, уносите его! Бегом! Фукути сделал только шаг, но этого оказалось достаточно, чтобы оказаться за спиной старого лиса с уже занесённым мечом. Коё не успела даже пошевелить губами. Огромная тень шорохом опустилась на них. Бум! Она моргнула. Ей на лицо упала капля в разы тяжелее ледяной дождевой. Даже не глядя на неё, она поняла: грязь. Над ними стоял Чуя, одной рукой держащий светящийся золотом клинок. Ещё миг, и подле них мягко приземлился Дазай, сбросив на пол потяжелевшую ткань шёлковых перчаток. — Едва успел стащить их с него, — беззаботно пожаловался лис. У Хироцу сердце зашлось в бешеном ритме и так же внезапно остановилось. С силой повернув окаменевшую шею, он воззрился на их маленького героя. Чуя не просто так носил перчатки, даже будучи водным ёкаем. Не просто так ненавидел Дазая. Не просто так он был сильнейшим из них. Красное свечение расползлось по грязной мокрой коже, делаясь огненным маяком чёрного дня. Рука, сжимающая меч, медленно поросла тёмной зеленовато-синей чешуёй, аккуратные ногти сделались кривыми и чёрными. Чуя раскрыл рот, и из него донёсся рык. Их отбросило почти к самому лесу у подножья, который находится за вышедшей за берега рекой. Хлипкий мостик смело вместе с ними мощным потоком ветра, превратившимся в ураган разворота гигантских крыльев. Драконьих крыльев. Чуя обернулся огромным водным драконом. Худой и маневренный, он извивался клубком, красуясь блестящей от воды зелёно-синей чешуёй, переходящей в красные шипы на его спине. Рыжая грива круглым ореолом опаляла его длинную массивную морду. Высотой он был выше сосны, и это в сложенном состоянии! Приземление далось им нелегко. За малым не придавили Огая: Дазай за секунду до взрыва оттолкнул Коё и подлез к нему под бок, чтобы смягчить посадку. Хироцу и Коё повстречались с деревьями, которые тут же вырвало с корнем, Акико же всеми силами защищала голову босса от падения на любые поверхности, оцарапав бока до мяса по дороге. Дазай аккуратно переложил безвольное тело в руки доктора, встал и бросил, убегая: — Позаботьтесь о нём! Чуя в форме дракона вился клубком, лишь спустя долгую минуту вытянув шею над стоящим внизу человеком. Яростно распахнул крылья, бросив в бога целый водопад капель. Фукути откашлялся, поправил свисающие пряди и присвистнул: — О-хо-хо! Ну и номер! Ему пришлось задирать голову, чтобы почувствовать вонь рычащей пасти. Дракон смотрел на него чёрными узкими щёлочками, будто бы что-то для себя отмечая, а затем ринулся вниз, за головой, — к богу. Фукути привычно хотел заблокировать атаку мечом, но его буквально вбили в землю, наполовину заглотив в красную разинутую пасть. Дазай в это время оббежал их по самому краю холма, заглянул в яму, надеясь не обнаружить там остывающий труп. Осторожно опустил голову, навострив белые уши с подпаленной шерстью, лис окликнул: — Эй, человек! Ты там живой? Темнота провала ответила ему тишиной. Осаму уже хотел было лезть, жалуясь на немощность человеческого рода, как заметил, что она пуста. Дазай вскинул голову и огляделся: кроме бушевавшего Чуи и едва справляющегося с ним божка он не видел никого на холме. Накахара взвился штопором вверх, расправив над деревьями свои чешуйчатые крылья, чтобы через секунду парения камнем рухнуть вниз, вспахав носом рыхлую землю. Фукути взял упор на обе ноги, выставив меч лезвием от себя, призвал всю свою божественную защиту. Но всё равно был сметён красно-синим потоком. Земля под его ногами была словно разрезана — дракон оттеснил его в сильнейшей оборонительной позиции до самого сада и следующего за ним леса. Ооти напряг всё тело, силясь остановить ужасающей силы инерцию. Когда ему это удалось, он оказался по грудь в земле, а позади него образовалась грязевая гора с утонувшими в ней поломанными деревьями отцветших августовских сакур. Дракон не моргая палил в него влажными глазами, ноздри раздувались, одаривая его душным тёплым ветром. — А ты крепкий малый, — кряхтя, заметил Ооти. Драконьей чешуе божественный клинок был нипочём. Наконец, Чуя немного отодвинулся, поднимая большую голову, и снова ударился в землю, выставляя шипастый лоб вперёд. Фукути едва не задохнулся от посыпавшейся на него грязи. Ухмыльнулся в обвисшие усы и перехватил клинок одной рукой. Демон явно хотел им пообедать, но божье мясцо не самое аппетитное — он проверял. Стоило дракону снова распахнуть челюсти в попытке заглотить человека целиком, как Ооти прыгнул прям навстречу гибели, рассекая сталью мягкую щёку. Дракон взвыл, тут же подаваясь назад и изгибаясь мостом. Кровь окропила линию вплоть до повалившейся в порыве ветра статуи. Бог выпрыгнул, встряхнув затёкшими плечами. Чуя рядом с ним упал и завертелся ужом, зарывая морду в хлюпающую грязь, хвостом сметая тонкие стволы вековых деревьев. Фукути взмахнул мечом, рубящим ударом оставляя царапины на прочной чешуе под сердцем, и пошёл прочь, игнорируя ёкая в разы больше его. Он уже почти дошёл до раздвоенной молнией статуи, как чистые инстинкты в последний момент заставили обернуться, глупо вскидывая голую ладонь. В мягкую ткань мышц тут же впился ледяной клинок самурая. — Вот так номер, Фукудзава-доно! У меня даже шея хрустнула. Юкичи смотрел на него, продавливая сталь глубже. Его белые носки давно стали чёрными, но срать он хотел на все эти традиции и предрассудки в данный момент. — Не пущу, — низко проревел самурай. Фукути только раскрыл рот для колкого ответа, как они вынуждены были отпрыгнуть друг от друга, чтобы избежать участи быть придавленными змеиным хвостом с красным кончиком. Борозда, оставшаяся между ними после демонического хлыста, будто бы обозначила пропасть, разделявшую бога и человека. Фукудзава захотел за неё заступить, но драконий хвост снова и снова мельтешил перед его глазами. Чуя волнами вился над землёй. Распоротая щека, из которой вываливался длинный раздвоенный язык, не переставала отвлекать его от оглушительного инстинкта, орущего ему в голове: «Убей их всех! УБЕЙ ИХ ВСЕХ!!!». Снова и снова вбиваясь в землю, он, наконец, притупил боль. Перевернулся на живот, вставая на маленькие лапки, развернул длинную шею и рванул, вспарывая под собой комья грязи, на запах крови. Низкой тенью он пролетел мимо застывшего человека, снова разинув пасть. Рык, волнующий и без того ходуном ходящую землю, вырвался из его горла. Узкие щёлочки зрачков заметили яркий блеск занесённой катаны, он резко поменял курс, выворачивая шею, чтобы избежать отсечённой головы. Со скрежетом и искрами клинок прошёлся вдоль всего его тела, словно на точильном станке. Сразу за хвостом, пользуясь своим положением, выскользнул Фукудзава. Снова в шею! — чёрт побрал бы лиса с его привычками и прихвостнями! Не убирая правую руку с мечом, Фукути остановил чужую катану голой рукой, дёргая её вниз при первом же касании. Фукудзава улетел ему за спину без оружия, а дракон ушёл в очередную спираль, поднимаясь над полем боя. Дазай подлетел к нему с левого бока с когтями наготове. — Арх! — остановило его чужое колено, невесть откуда взявшееся под его рёбрами. С огромной силой он был отброшен назад. Фукути сплюнул кровавую слюну и небрежно выбросил оружие человека. — Вот чёрт, — он поднёс руку к губам, — губу прикусил. Юкичи тяжело поднялся, невольно хватаясь за ноющую правую сторону. Все его ранения в рукопашном бою приходились на правую часть грудной клетки, туда же пришёлся и божественный удар позолоченного аурой кулака. Оглянулся. Бог стоял в центре их маленького апокалипсиса, словно отлитая благороднейшим из металлов статуя воина; покрытый шрамами по всему телу — и не один не был их рук делом, кроме четырех узких полосок от когтей на левом боку да пары покрасневших ссадин на руках и лице. Дракон над ними надрывно хрипел, капая кровью из открытой раны. Белый лис развёл уши в стороны и яростно рыл когтями землю. Они проигрывали почти всухую. — Ну всё, шутки кончились, — шепнул Дазай. — Теперь я разозлился! Звериный рык раздался над холмом. Бинты разорвались, выпуская наружу пушистые белые волоски. Красивое синее кимоно с рисунками океана треском ниток распалось на куски. Им явился огромный девятихвостый лис. Он был ниже дракона, но в холке обгонял Юкичи почти в полтора раза. Белая шерсть с раскрытыми по-павлиньему хвостами была расписана тёмно-коричневыми округлыми узорами, а на лбу тёмная шерсть описывала овал с острыми краями: похоже на третий глаз. Карие глаза окрасились медовым цветом. Земля провалилась под демоном, пачкая белоснежную шерсть в землянистой грязи. Фукути от души посмеялся, хватаясь за кровоточащий бок: — Ну, лисица, ну и детишек ты воспитал! Описав полукруг, левая рука с клинком на перевес указала ровно на дазаевскую морду. — Нападайте, сосунки. Дракон и лис сорвались с места одновременно, утягивая бога в смертоносный танец. Скорость атак и движений была столь велика, что Юкичи мог видеть лишь разноцветный следы, остававшиеся после них: то красные всполохи, то золотые; вон белые ленты закружат вокруг дракона, используя его как подспорье для высокого прыжка, вон снова искры полетят от встречи божественного орудия с чешуёй или клыками. Порывы ветра бросали самураю в лицо бесконечные потоки воды, а ветра отбрасывали всё дальше. В какой-то момент его едва не сдуло! Зато родная катана снова оказалась под боком — за неё он-то и уцепился. Земля ковром ходила под тремя демонами. То, что год назад было ровнее всяких досок в королевском дворце, сейчас буграми вставало на дыбы или проваливалась в пучину водоворота грязи, а прекрасные в любое время года пейзажи растворились во тьме бушующих туч. Самого Юкичи едва не придавило громадным куском земли. Он поспешил прочь, но снова и снова оказывался в эпицентре шторма. Противники наконец-то отпрыгнули друг от друга, тяжело дыша. Белая шерсть рассечена глубокими царапинами по вздымающимся бокам, куски драконьей чешуи кольями вбиты в землю, и всего лишь несколько седых волосков украшает изувеченную землю. Фукути развернулся к ним спиной, взбираясь на размякающую глыбу. Глазами он что-то отыскал и спрыгнул туда, не оборачиваясь на хриплые рычащие звуки позади него. Медленно вышагивая в почти погребённой деревянной статуе, он начал: — Вы молодцы, молодцы. Развлекли старика, детишки, — он вырвал широкий лук из чужой хватки. — Вот только до папаши вам ещё далеко. Меч в его руках засиял. Молния ударила ровно в Ооти! Но стоило свету рассеяться, как вместо стали клинка показалась длинная стрела, тонко сверкающая вырезанными на её древке заклятьями. Бог медленно заправил её, взвешивая новое оружие в руках. Оттянув тетиву до предела, он медленно развернулся в сторону реки, где притаились ёкаи, защищавшие его лиса. — Он единственный, кто заподозрил неладное. Ещё бы чуть-чуть, и раскусил бы меня. Догадливый, падла! – большой палец левой руки приставил к губам, закрывая правый глаз. — А за это пора бы умереть. Никто из них не успел рвануть к богу, выпустившему сияющую, словно солнце в непроглядной туманной темноте, стрелу. Чуя, среагировавший быстрее всех, смог коснуться чужой руки. Но было уже поздно. Не хватило буквально миллиметра. Стрела поразила свою цель, озарив чёрный горизонт золотой вспышкой. *** — Они заняли его на какое-то время, но нам главное не проморгать момент, — Хироцу уже оклемался после падения, оказавшись подле истекающего кровью чёрного кицунэ. Мгновение назад битва приняла совсем уж ужасающий размах: Дазай принял истинную форму. И хотя сей факт должен был вызвать как минимум возмущение, сейчас он просто был принят, как данность. Спросят потом. Небольшой ровный холм превратился в распустившийся цветок грязи и каменных глыб застывшей земли. Храм был погребён, утерян безвозвратно, и теперь они почти ничего не могли видеть, кроме молнии, всё чаще рассекающей небо. Свист ветра заглушал даже их собственные голоса, так что приходилось срывать связки, выкрикивая одну и ту же фразу едва ли не по десятку раз. Небольшая фигурка взобралась на один из кусков земли. Она светилась золотым. Хироцу не жаловался на зрение, но никак не мог разглядеть ничего за вспышкой жёлтого света. Блеснул металлический наконечник стрелы. Они опять оказались беспомощны перед божественной силой. *** Стрела замерла, дрожащая, в полуметре от лица Огая. То миг назад приняло человеческий облик, готовясь к последнему этапу болезненного превращения, и отдавало снежной бледностью. Тяжелый веки открылись, преодолевая слои крови и гноя. Вишнёвые глаза улыбнулись морщинами, когда Мори услышал: — Эй, Ринтаро, ты совсем сдурел?! Элис парила перед ним, невидимым барьером сдерживая всю божественную мощь одной рукой. Её белокурые волосы волнами распались по спине, а обожаемое им красное кимоно сменилось скромной тёмно-синей юкатой. — Э-эл… ис… Хрип собственного голоса взбудоражил качающийся на волнах бессознательного мозг. Девочка громко хмыкнула и показательно отвернулась. Её глаза потемнели. Она сжала кулак, и оружие богов раскрошилось в пыль, тут же унесённое потоком мокрого ветра. Она чувствовала, как на неё глазеют все участники нежелательного рандеву. Элис отбросила прядь с правого плеча и снова повернула голову к Огаю: — Эй, Ринтаро. Лис тяжело моргнул, фокусируясь на её размытом образе. — Отдай приказ. Дрожащие синие губы нерешительно открылись, но девочка могильным голосом спросила: — Что мне сделать с ним? Что я должна сделать с Фукути Ооти? Мори наконец-то осознанно заглянул в её голубые глаза. Из последних сил просипел: — Убей. Девочка кивнула. Огай устало закрыл глаза, когда она сорвалась с места. Фукути не понял, как он оказался придавлен куском земли, на котором долю секунды назад стоял. И только когда он, используя все свои физические возможности, сбросил с себя земляную тюрьму, его мозг донёс до него обжигающую боль в левой скуле. Он ощупал её осторожно, боясь потревожить, казалось, хрупкую сейчас кость. Его челюсть оказалась сдвинута вправо до предела. С щелчком он вставил её обратно, шокировано поднимая глаза. В небе над ним парила фигурка маленькой девочки с такой подавляющей аурой, что Ооти рефлекторно сглотнул. Она опустилась на землю, не моргая смотря на него. — Дазай. Упавший лис приподнялся, вставая на шатающиеся четыре лапы. — Позаботься о Чуе. Дракон, до этого застывший распластанным изваянием, неловко пошевелился, силясь подорваться и снова вступить в бой. Бьякко дёрнул ухом в знак согласия, не сводя непонимающего взгляда с девичьей фигурки племянницы Огая. Когда Элис снова сконцентрировалась на своей жертве, Фукути осознал. Перед ним стоял Бог. Нечто, созданное самой природой, по случайности наделённое личностью людьми. Что-то настолько могущественное, что тело отказывалось подчиняться. Облизнув пересохшие губы, он всё-таки спросил: — Кто ты? Дождь замер. Капли остановились, зависнув в воздухе. Ветер замер, обрушивая на развороченный холм оглушающую тишину. — Твоя смерть, ублюдок. Природа, внимая девичьей неслышимой дудочке, начала смертоносный танец: вода закрутилась вокруг него, проникая через нос и рот в лёгкие, ветер поднял его над землёй, закупоривая в удушающей тюрьме. Фукути барахтался в водяном шаре, задыхаясь. Лука поблизости не было, а его излюбленный клинок оказался стёртым в прах лёгким движением. Элис подняла руку, словно визуально взвешивая шарик. Оскалилась — и сжала кулак. Молния обрушилась на запертое божество. Само пространство потерялось в треске разряжённого воздуха и неслышимого крика. Пытка длилась не дольше нескольких секунд, но, стоило Элис разжать руку, божок рухнул недвижимым телом на сгоревшие доски под ним. Она легко спрыгнула рядом, присев на корточки. Подняла безвольную голову, потрясла её, разминая кулачок. Естественным движением кисти Фукути оказался отброшен подле Мори, слепо крутящего глазами под закрытыми веками. А дальше начался ад. Элис носилась из стороны в стороны вслед за мешком мяса и костей, которым стал Ооти. Кровь его хлыстала повсюду, забрызгивая её местами надорванное одеяние. Наигравшись, она сдавила его шею. — Ринтаро, проснись. Огай снова тяжело открыл глаза. Почти всё его лицо покрылось чёрной шерстью — он был близок к краю. Бог Войны в её тоненьких ручках лежал изломанным бесцветным суком: все его конечности были вывернуты наизнанку, а по всему телу виднелись вмятины. — Не закрывай глаза. — она посмотрела на лиса. — Смотри. Элис сильнее накренила мужскую шею, выворачивая её. Молния поразила его меж глаз. С криком они испарились. Девочка поднялась, поднимая за собой, очевидно, невесомое тело. Она посмотрела на самурая, который мгновенье назад оказался рядом с ней. — Ты совершил величайший из грехов, лживый бог, — могильным тоном начала Элис. — Никто не способен стать божеством по своей воле. Ты как был безглавым богом, так и останешься. Фукути начал поднимать руку, но та тут же повалилась изломанной веткой на окровавленную траву. Следом упала отрубленная самурайским мечом голова. Пеплом разлетелась храмовая статуя. Элис посмотрела на Огая. Тот улыбался. — Ещё свидимся, тупой Ринтаро, — она смахнула рукой локон с плеч, оставляя на нём след чужой крови. И прозрачным ветерком рассеялась. Стоило ей исчезнуть, как дождь обрушился на землю с удвоенной силой, вырвавшись из оков божества. Огай перестал дышать. *** Дазай в целом любил природу, но сейчас дождь он просто возненавидел. Из-за внезапной вспышки гнева он превратился резко, оставшись нагишом под промозглым ливнем. Так ему ещё и пришлось такого же Чую тащить на своей спине, который благополучно отрубился, вернувшись (между прочим, с его помощью!) в человеческое обличье. Лис прошлёпал мимо отрубленной, обезображенной девичьими ручками головы с пугающими провалами пустых глазниц к паникующим ёкаям. Сбросив рыжеволосую ношу, Дазай принял поданное ему Фукудзавой верхнее кимоно. Замотавшись, он спросил: — Ну как он? Мори огромной чёрной лисицей лежал в их руках. Бок его медленно вздымался, поддаваясь темпу чужой энергии. Хироцу и Коё вливали в него всю свою магию равномерными потоками, следя за тем, чтоб босс не уменьшился до размеров обычной лисы и не умер. — Слава морю, жив, — выдохнула Акико, утирая пот, смешавшийся с ледяными каплями дождя. — Теперь нужно решить, как мы их понесём, — Хироцу грузно вздохнул: сильно вымотался. Благодаря своим силам старик создал плотную дымовую завесу над бессознательным телом Мори, защищающую его от сырости дождя и порывов студёного ветра. — Я понесу Мори-сана, — Дазай развёл промокшие уши, выдыхая пар. — Нет. Все обернулись на человека. Фукудзава каменной статуей стоял возле Огая, не сводя с него тоскливых глаз. — Я его понесу. — А чего это т- — Дазай! — Коё прервала хамоватого наследника. — Ты будешь вливать в него магию, когда мы все выдохнемся. Ты же у нас особенный, девятихвостый проказник! — Дазай стыдливо отвернулся. — А пока понеси Чую. Осаму скривился. Делать нечего, все они устали. Свою цель они выполнили — спасли Мори. Теперь главное не дать этой тонкой ниточке еле теплящейся жизни ускользнуть в равнодушные объятия смерти. Подойдя к голому морскому ёкаю, который в ус не дул, Дазай брезгливо поинтересовался: — Мне что, его голышом нести?! Коё забыла уже, каково это находится рядом с Дазаем постоянно. Это было изматывающе. Она скинула своё верхнее кимоно, уже мокрое насквозь, и протянула белому лису. Тот быстро обмотал Накахару, завернув его в рулет из ткани, и закинул на плечо. Фукудзава в это время бережно поднял лиса, размером с человека, на руки, устроил его морду на правом плече и кивнул, мол, ведите. Акико и Хироцу шли впереди, Коё следовала за человеком, положив руку на чёрную морду, чтобы продолжить вливать в него свои силы, а Дазай плёлся позади, иногда устало дрыгая плечами. Какое-то время сохранялась тишина, но вместе со стихающим дождем плодились и разговоры. По мнению Озаки, Дазай звучал обиженно и как-то странно сверлил спину Фукудзавы-доно. Тот внимания не обращал и в разговорах не участвовал. Хироцу поглядывал на него через плечо и улыбался едва заметно: всё-таки любит. Самурай свободной рукой приглаживал жёсткую шерсть, потерявшую шёлковый блеск, шептал в лисье ухо успокаивающие нежности и в целом излучал ауры заботы. Дазай скалился и громко фыркал, но никаких попыток препятствовать этому не предпринимал. Шли они долго, часто останавливаясь, чтобы сменить «доноров» для Мори и отдохнуть. Чуя очнулся только на четвёртый день пути, сразу став самым шумным членом их маленького отряда. Пришлось раскошелиться на пару новых юкат для обалдуев, дабы утихомирить их споры и заткнуть рот Дазая, изобилующего похабными шуточками про женское кимоно. — Так всё же, что это было? — спросил Чуя, немного осипший и заспанный, одевавший новое красное одеяние. — Ты про что? Про своё уродское превращение? – Накахара зарычал на Дазая, но прервался, услышав несколько изнемождённых вздохов. — Думаю, — закурил Хироцу, только недавно убравший туманную завесу, — мы убили демона, очень хорошо маскирующегося под бога. — Да, он сам в этом признался, — почесал репу Чуя. — Но как он смог стать богом? Вопрос их бурого доктора повис в воздухе, взгляды сами собой обратились к Мори. Божок сказал, что их босс смог разгадать его тайну, потому должен был поплатиться. Что он такого узнал? — Ах да, чего мы ждём? — Дазай ковырял в ухе, отвернув голову, дабы спрятать пугающий всё живое взгляд карих глаз. — Мы? Ты хочешь вернуться, Дазай-кун? — Коё подстрекала его, потому что знала ответ. Видела, как тот вертелся все эти дни вокруг старшего лиса, как боялся ночами прикоснуться к едва вздымающейся груди, словно коснуться — значило нарушить хрупкое равновесие, поселившееся в израненном теле, как сверлил взглядом завистника-собственника единственного среди них человека. — Должен проследить, — ишь какой, заложил руки, надул щёки! — Значит, Даз… — бедняжку Акико всегда трудно услышать, когда эти двое спорят. — Под ногами не мешайся, предатель. Дазай на это только хмыкнул, по привычке запрятав три хвоста под юбку, смешно сморщил нос. — Так чего мы ждём? — Помощника, — ответил Юкичи. Все головы повернулись к нему. Как только Чуя очнулся, а позади осталось два города, самурай сказал, что знает быстрый способ добраться куда угодно, но для этого им нужно попасть в ближайший порт. И вот, спустя неделю изматывающего пути они на месте, стоят на ночном причале, глупо вертя головами в ожидании корабля о неизвестных парусах. Небольшая лодочка фунэ с одной единственной каютой показалась за изгибом воды. На носу её возвышался лысый мужчина в сером кимоно с золотым поясом и веером. Причалило судно, и на берег ступил таинственный гость, тут же широко улыбнувшийся Фукудзаве. Тот выдавил слабую улыбку, продолжая прижимать к груди едва тёплого ёкая. — Добрый день, Фукудзава-доно. — Здравствуйте, Танеда-доно, — на вопросительные взгляды самурай начал: — Позвольте вас представить, это… — Не знал, что вы водитесь с портовыми демонами, Фукудзава-доно. Все тут же напряглись. Нервы у них у всех были ни к чёрту, оттого Акико сразу зашипела с клыками на перевес, Коё взялась за ручку зонтика, а остальные встали между незнакомцем и Мори-саном. Кроме Дазая. — Боже-боже, а вы всё такой же, Танеда-сан. — Здравствуй, Дазай-кун. Решил вернуться? — Не то чтобы я уходил, — он заправил руки в рукава, — в отличие от вашего помощника. И тебе здравствуй, Анго-кун. Из тени лодки вышел барсук-оборотень, дёргано виляя толстым полосатым хвостом и поправляя новенькие круглые очки. — Привет, Дазай. — А-анго?! — Чуя завопил так, что из камышей повылетали разбуженные змеи, скрываясь на морском дне. — Чуя-кун, дав- — Потом поговорите, — грубо оборвал Танеда. — У нас будет много времени, но не у всех его столько же, не так ли? — сложенный веер указал за их спины, где едва опустилась в дыхании чёрная лисья холка. — Грузитесь, подвезём вас. *** — Вон оно как, — Хироцу дымил без пауз, снова и снова доставая из-за пазухи мешочки с крепким табаком. Светало, и утренние блики били в глаза подобно стрелам. Ночью, уложив Огая на мягкую циновку, они рассказали о своём происшествии, на что Танеда едва не заорал: — Чего?! Заключение на столько лет?! — обмахиваясь веером яростно, он запричитал: — Не слышал я чего-то от богов, чтоб они обозлились на ёкаев за их вмешательство. Брехня! — Других богов? — у Фукудзавы ночь открытий только началась. — Да. Позвольте представиться. Только Дазай-кун, Анго-кун и Мори-сенсей знают меня тем, кто я есть, остальным я представляюсь как купец из столицы, — он коротко засмеялся. — Но на самом деле я являюсь Богом Торговли центрального региона страны. — Богом?! — Да, и не надо так кричать, уши болят, — утихомирил их Танеда. — Когда-то очень-очень давно Мори-сенсей едва не убил мелкого портового бога, а я был там проездом, пришлось разбираться. По закону я должен был казнить нарушителя немедля, но, когда прибыл на место, обнаружил, что он обрабатывает его раны и мило с ним беседует за чашечкой чая! Представьте моё удивление — ёкай, да лечит им же едва не убитого бога! — струя дыма смешалась с ночным речным туманом. — Так я и познакомился с вашим Мори-сенсеем. Оказалось, он спас этого бога от разбушевавшегося предыдущего главаря. Но тот милый божок уже отжил своё, население совсем перестало в него верить. Когда мы спровадили его в последний путь, Мори-сенсей попросил меня замолвить о нём словечко. Он поклялся, что будет грамотно управлять этой территорией, что сделает всё на благо порта. Когда я спросил его, что он будет делать, если появится новый бог, он сказал, — Танеда тепло улыбнулся, — что построит ему храм. Они с Фукудзавой распили бутылочку сакэ, успокаивая нервишки. Анго тихо управлял лодкой, поглядывая на луну, всегда благоволящую портовым демонам. — Конечно, без ссор не обошлось, но в итоге мы заключили взаимовыгодную сделку. Я от имени богов не трогаю их и не лезу в дела порта, а Мори-сенсей отдаёт мне 50% дохода и защищает всё местное население до тех пор, пока там не родится новый бог. После недолгого молчания Дазай задал давно интересующий демонов вопрос: — Как этот демон стал богом? Танеда затянулся с новой силой, выразительно посмотрел на Анго, и тот начал: — Мы узнали, что среди богов появился демон. Но каким-то образом ни одна проверка не дала результата. И да, Дазай-кун, мы перепробовали всё из доступного нам. Потому-то предположили, что раз лживый бог — это демон, то и прятаться он будет среди них. Так мы начали глобальную операцию. Меня послали к вам, чтобы проверить всех вас и тех, с кем вы взаимодействуете. Дазай хмыкнул, Хироцу отвернулся, а Коё с Чуей синхронно скривили губы. — Когда я всё проверил и уже хотел было уходить, он сам явился в город. Я тоже сначала не понял толком ничего, и когда доложил начальству, те развели руками, мол, не давали такого приказа, значит личные счёты, — Анго поправил очки. — У нас ушли годы, чтобы выяснить, что некоторые божества пренебрегли своим долгом и купились на ложь крыс, уговаривающих их присоединиться к объединительному походу в честь нового Небесного Императора. Этот лжебог планировал посадить на главный небесный пост своего, тем самым заполучив безграничную власть. — И как же он прокололся? — лениво спросил Дазай, водя когтями по серебряной водной глади. — Мори-сан помог, — все вскинулись, навострив уши. — Танеда-сенсей начал пристально за ним следить, потому что тот слишком часто спускался в мир людей для бога войны, хотя война в его регионе только назревала. И тогда мы выяснили… — он сглотнул, — что он носит малолетнему Императору некие подарки. Танеда-сенсей тоже приносил дары в Императорский Дворец, потому поинтересовался подарками Фукути-до… Фукути. — Да. Этот хлыщ всегда носил с собой красивую, даже по моим меркам дорогую подарочную коробку, да ещё и стильным воротником обзавёлся. И когда он открыл мне её… — Бог Торговли замолчал, красноречиво посмотрев на спящего Огая. — … Там был его хвост, — докончил Фукудзава хриплым голосом. Теперь ёкаи внемли ему. — Я познакомился с Мори ещё будучи ребёнком. В детстве часто играл с его хвостами. С годами он становился слабее, а хвостов становилось всё меньше. Это было трудно не заметить. Но он пытался скрыть это от меня, и я долго не придавал этому значения, пока к нам… Пока к нам не начал наведываться этот демон. Даже когда я хотел вмешаться, он умолял меня дать ему самому с этим разобраться, боялся, что я умру, — Юкичи посмотрел на лиса и прошептал себе под нос: — Ну и дурак. — А что насчёт Элис-чан? — спросил Чуя, заслужив одобрительный кивок от Дазая, которому тут же прилетело по макушке. — А вот тут, боюсь, — Танеда снова пыхнул, — нам придётся дождаться Мори-сенсея. Занялся рассвет, и Хироцу в стылой тишине обронил: — Вон оно как. Тихие разговоры прерывались периодическим сопением «доноров» Огая, попеременно сменяющих друг друга. Тот мог лишь несколько часов держаться самостоятельно, но потом снова ему требовались сторонние вливания энергии. К вечеру они прибыли в порт. И хотя обычно такой путь занял бы ещё недели две, лодка была необычная. С богом на борту она рассекала пространство, становясь незримой для людей, преодолевая огромные расстояния за короткие сроки. «Дорогой транспорт, прошу заметить», — зудел Танеда. Теперь им предстояло самое сложное — поставить их босса на ноги. Танеда и Анго поселились на окраинах, готовые помочь следить за городом, пока остальные будут заняты лечением. Занося Огая в новую резиденцию портовых демонов — трёхэтажную пагоду — Фукудзава тут и там слышал приказы демонов. Генко начал постепенно принимать человеческий вид. Открылось миру полюбившееся ему лицо, испещрённое ссадинами, порезами, синяками, поросшее щетиной, вернулись кисти рук и отдельные участки груди и ног. Они бережно опустили лиса на деревянный пол, Фукудзава придерживал его голову, намного наклонив её в бок по приказу доктора Йосано. — Дазай-кун, мне нужна будет твоя помощь, — белый лис навострил острые уши. — Сейчас ты должен планомерно вливать в него всю энергию, которая у тебя есть. Тонким, но непрерывным потоком, всё время, пока я буду делать операцию. Когда лис кивнул, а все приготовления были завершены, она приказала всем, кроме человека и Дазая покинуть комнату, но не уходить далеко, если что-то срочно понадобиться. Сумерки сменились ночью, зажглись свечи, Йосано закатала рукава. Влитая энергия возвращала Мори человеческий облик, оголяя все его ужасные ранения и травмы. Акико облизнула пересохшие губы. — Я обработала все видимые раны. Но остались переломы и то, что не может быть заметно невооружённым глазом. Внутренние повреждения. Стоило последним словам сорваться с её губ, как всем тут же вспомнилась ужасающая картина, представшая перед ними в том храме. Чёртов дьявол со своим поганым членом внутри Мори, рубящий седьмой хвост умирающего лиса.Изломанные худые ноги цвета тающего снега палками лежали друг на друге. По-хорошему, все ёкаи могли остаться, но Огай бы не вынес такого позора. Человека она не могла выгнать, потому что тот был бы единственным ориентиром внезапно очнувшегося кицунэ, а силы Дазая ей нужны были для предстоящей операции. Выгнанным оставалось лишь за дверью ловить невидимое дыхание. Она осторожно развела бледные ноги шире, наконец-то осматривая повреждения во всём их извращённом цвету. Стёрла водой запёкшуюся кровь и ещё кучу других жидкостей, стараясь не задеть воспалённые чувствительные стенки. Взявшись за лечение, она изредка охала: «Боже, тут гнойная рана!» или «Какой кошмар!». Мужчины вынуждены были отвернуться. Фукудзава смотрел на безучастное лицо Огая, а Дазай исследовал забинтованные руки и вены под ними. — Сейчас прошу всех быть аккуратнее. Я берусь за самую проблемную часть. Синхронный выдох, смешавшийся со свистящим ветром туманных сумерек, померк в предрассветном часу. «Самые серьёзные травмы всегда прячутся глубоко внутри», — сказала Йосано, очевидно подразумевая и психологическое воздействие полувекового заточения. Кожа облепила тощий человеческий скелет так сильно, что стоило опустить глаза ниже грудной клетки, можно было едва ли не в деталях лицезреть все врачебные действия молодой лисицы изнутри. И когда последний этап был близок, а солнце нагло заглянуло в распахнутое настежь окно второго этажа, Мори распахнул глаза. Очумевшие от боли глаза закатились, глотка захрипела, а спина едва не выгнулась в мостик. Благо, Дазай был быстрым. — Не давайте ему шевелиться, иначе я сделаю только хуже! Юкичи прижал генко за плечи, Осаму придавил его по пояс, хвостами задавив ножки-палочки. Судороги захватили слабое тело, а разум панически метался по комнате так быстро, что глаза не успевали собраться в кучу. — Мори, Мори, это я! Послушай, всё в порядке! Эй, Огай! — Фукудзава безуспешно пытался до него достучаться, пока Йосано старалась максимально бережно и быстро вытащить свою руку. Голова его мотылялась, будто держалась не на шее, а на ниточке, которая вот-вот порвётся. Когда Акико отпрыгнула, метнувшись за успокоительной травой, Дазай оттолкнул самурая, схватив лицо Огая в свои когтистые лапы. — Мори-сан, очнитесь! Мы убили его! Хаотичный взгляд замер. Зрачки плясали фейерверком, то сужаясь до лисьих щёлочек, то округляясь до размеров Луны. Челюсть, до предела разинутая в крике, клацнула вместе с выдохом облегчения: — Д-да… зай? — Да, это я, Мори-сан. — Ха.ха-ха, — тихий нервный смех уходил на повышенные тона, пока совсем не стих, затерявшись в обмякнувшем теле и закатившихся глазах цвета вина. Этот эмоциональный взрыв был последним, что они смогли наблюдать. Операция завершилась удачно, но Йосано ещё множество раз меняла повязки, мазала мазью заживающие раны, зашивала разрывы. Ещё неделю после операции они поддерживали уровень энергии их пациента, попутно заставляя упрямого Фукудзаву ложиться спать, как бы тот не отнекивался. Потом Огай лежал недвижимым в человеческом облике уже без их помощи. Так начался их очень тяжёлый год. Дазай иронично прозвал его Годом Безмолвия, когда даже если Мори открывал глаза, не успевали они моргнуть, как он снова засыпал на долгие месяцы. Заботились о нём, однако, исправно. Фукудзава не отходил от него ни на шаг первый месяц, будто не решаясь отдать величайшую драгоценность не в докторские руки. И отчего-то только Дазай пенился по этому поводу, в наглую заняв комнату на третьем этаже, соседнюю от той, куда перевезли Мори. Зимой пришлось тяжко, но тут подоспел Танеда и его партия тёплых футонов. От нечего делать Дазай занялся вырезанием фигурок из дерева, так сильно ему хотелось восстановить прекрасную картину, созданную тем, кого он когда-то был готов назвать отцом. Пострадало приличное количество деревьев, которые исправно высаживала Коё каждую весну целых сорок лет, чтобы не потерять счёт их главной потере. Не сказать, что он преуспел (хотя, зачем врать, кроме как чтобы подразнить Чую), но его собственная комната обжилась неумелыми деревянными полотнами их размеренной жизни. Март подарил им первое чудо. Открыв глаза, Огай сразу же не упал в беспамятство, а смог целую минуту оставаться с ними, даже глотнуть недоверчиво цветочно-травяного чая Акико, сваренного по рецепту Коё. Следующий сюрприз ждал их уже через неделю. В этот раз их маленькое чудо продлилось почти две минуты, но в тот же миг выяснилось, что с хвостами ушла не только сила, но и память. И так потихоньку, со скоростью улитки (спасибо, Дазай-кун) Мори начал возвращаться в мир живых, восстанавливая тело, дух, воспоминания. Хотя каждый такой «визит» требовал уйму сил, Огай справлялся, как и всегда. К июлю период его бодрствования составлял почти полдня. Без малого 6 часов. И большую часть этого времени он ел, болтал и нежился, откинувшись на надёжную спину повеселевшего самурая или тёплый бок лиса-Дазая, укрывавшего его своими девятью хвостами от прохладного, тогда ещё весеннего, ветерка. Двигаться сам Мори почти не мог, хотя очень бы понадобились ему его ноги, чтобы избежать бесконечных расспросов про годы заключения, его чувств к Юкичи или о происхождении Элис. В конце сентября, когда золото огней окрасило лес багряной кистью приближающейся осени, Дазай заявился в комнату Мори, где они с Фукудзавой по привычке проводили время в дали от остальных, и заявил, что они идут на прогулку. — Чего-чего? — глупо хлопал чёрный лис глазами, пока Юкичи, поцеловав его в висок, подхватил его на руки и понёс прочь, к осенней теплоте заходящего дня. Они прошли под выращенной Коё аллеей красивейших в его жизни клёнов, Юкичи очень мило покрутил его, словно в танце, а Дазай, впервые засунув свои острые шуточки себе же в зад, одобряюще смеялся. Лес петлял, запутывая лисьи следы в ворохе листьев, и вскоре вывел их на холмистую поляну над портом. Огай не сразу увидел, куда они пришли, потому что Юкичи вздумалось зацеловать его глаза, как оказалось, на виду у всех. Ветер разнёс улюлюканье десятка демонов и даже хмык одного бога, которые разложились под деревьями на уютных покрывалах с едой и напитками. А в точке, откуда открывается самый роскошный вид, расстилался оранжевый гамак. Юкичи бережно уложил его туда, аккуратно свесив единственный хвост, а Дазай вежливо подал ему чашу сакэ. — И что всё это значит? — Мори-сенсей, мы очень много пропустили, — начала Акико. — Да, Мори, мы пропустили десятки твоих дней рождения, — поддакнула Коё. — Мори-сан, мы хотели бы извиниться перед вами, — встал Чуя. За ним поднялись остальные. — За что? — За то, что так долго не могли вас найти. Простите нас! — хором прокричали его подчинённые, давно ставшие семьёй. Огай улыбнулся. Они подняли чарки и залпом выпили. Не успел он откусить от сладющего персика кусочек, как слово взял Танеда. — То, что с тобой произошло, Мори-сенсей, это отчасти вина Небесной Канцелярии. Оказалось, опасная группировка демонов давно планировала захватить Небеса, но пока нам удалось приостановить их действия. И в этом нам помог ты, хотя и заплатил за это большую цену. — Ну что ты, если отделался только я, то и пускай, — отмахнулся лис. — Думай, как знаешь, но мы хотим сделать тебе подарок. Анго-кун, — он махнул рукой. Из-за спины его вышел нервный в присутствии его бывшего работодателя ёкай, нёсший впереди себя покрытую чёрным золотом коробочку. Огай легко открыл её. Внутри лежала чёрная бумага, расписанная серебряными нитями Богини-Ткачихи. Его брови взлетели. Он развернул хрустящий свисток, вчитываясь в аккуратные иероглифы. На немой вопрос Танеда ответил с присущим ему смешком: — Да, это то, о чёт ты думаешь, друг мой. Императорское Дозволение. Документ, официально закрепляющий этот город за тобой и твоими последователями, — выдохнув дым, Бог Торговли посмеялся. — В какой-то степени ты теперь тоже бог. — Что ж, благодарю, — всё ещё ошалелый, он вернул свиток на место. Анго передал его Дазаю, светящемуся довольством как медный таз. — Ну, давайте праздновать! — заголосил Дазай. И вечеринка началась. Огай смотрел на вечереющий городской пейзаж и на море, отпускающее солнечных зайчиков на кроны оранжево-красных деревьев. В тот вечер они много пили, ели и смеялись, шутили и даже пели. Мори не хотел себе признаться в том, что боится. Казалось, моргнёшь — и перед тобой снова те мерзкие усы и обнаглевшие руки, липкие, как измазанный в грязи мёд. Но за ухом его трепал Юкичи, в этот раз подаривший тёплой летней ночью самодельный талисман-заколку. А потом он его долго-долго целовал, пока лиса опять не сморило. Как же хотелось продолжить! Ах, если бы только у него остался хотя бы ещё один хвост! — Вот и луна показалась, — подметил Бог Торговли. На небо неспешной походкой взбирался тоненький месяц. Огай снова начал засыпать. Чашку у него вежливо изъяли, а сбоку, на земле, умостилась чья-то наглая морда с торчащими белыми ушами. И эта морда имела дерзость ластиться под его руку, тереться носом о шершавую от порезов и шрамов ладонь. Огай зарылся в каштановые волосы слабеющей рукой. Покачиваясь на волнах благодати, от услышал тихое: — Прости меня, папа. Рука потрепала мокрую от слёз щёку. — Дурной ты сынишка, Осаму. Слеза застыла в лунных лучах, добавив на небе ещё одну кристально чистую звезду. *** Подобные прогулки стали обязательными, на этом настояла Йосано. И постепенно они становились пешими. В октябре они с Фукудзавой ползли (нет, Осаму, шли) по аллее. Свернули на излюбленную теперь поляну. Только вот в этот раз в его гамаке сидел незваный гость. Он сидел с прямой спиной, голова покрыта модной шляпой. Они подошли ближе, застывая позади человека. — Нацумэ-сенсей?! — Нацумэ-сенсей?! И тут же они воззрились друг на друга. — Откуда вы, Фукудзава-доно, знаете Нацумэ-сенсея? — Огай дёрнул на себя руку, которой держался за самурая. — У меня к вам, Мори-сенсей, такой же вопрос. — Ну-ну, полно вам, полно. Сейчас я сам всё объясню, страдальцы вы мои. Оказалось, что великий ёкай большую часть времени проводил в мире людей, работая деревенским учителем и отыскивая среди них «бриллианты непревзойдённой редкости», как он выразился. В спорах и вопросах пролетели почти два часа. «Судьба?» — хотел спросить Огай. Но Нацумэ-сенсей его опередил. — Да, знаю, всё это кажется странным и подозрительным, но Юкичи-кун без моей помощи нашёл тебя, хотя я хотел его направить к тебе, как только бы сам узнал, где тебя держат. Мори многозначительно хмыкнул. — И чтобы извиниться за такое глупое недоразумение, я приготовил вам двоим подарок. Особенный подарок, — он потопал тростью. — У меня есть связи там, наверху, и я знаю, как сильно вы любите друг друга, Дазай мне все уши прожужжал, так что я помогу вам. Мори не очень следил за ходом мысли учителя, смущённый потоком информации, накрывшей его. Ох, какую взбучку он устроит этому паршивцу Дазаю! — Но прежде… Юкичи-кун, ответь мне на один вопрос, — тот серьёзно кивнул. — Хотел бы ты провести с Огаем всю свою жизнь? Без паузы самурай ответил: — Я уже поклялся в этом. И пока Мори заплывал краской, Нацумэ подскочил с насиженного места, развернулся к ним лицом и, прокашлявшись, торжественно заявил: — Тогда я объявляю вас мужем и жено… Кхем, по привычке сказал, прошу прощения! — он выправился. — Объявляю вас мужем и мужем и официально закрепляю ваши отношения! Огай и Юкичи пялились на него с одинаково глупыми лицами, в то время как из-за их спины последовали оглушительные овации. Развернувшись, они застали всех при параде: даже Чуя приоделся. Так вот чего Коё перед выходом заставила его одеться покрасивше, да ещё и цветок за ухо прицепила! — Вашего согласия я не спрашиваю, голубки, — продолжил легендарный ёкай, — а просто подарю вам от себя кое-что. Юкичи-кун, человеческая жизнь коротка, но жизнь демона дольше, намного дольше. Огай-кун человеком стать уже не сможет, так что… Мори поперхнулся при виде дорогого кубка, явно имеющего особое предназначение: — Что вы.?! Фукудзава выхватил кубок и залпом влил в себя, замерев в ожидании. — Что это было, Нацумэ-сенсей?! — Мори начал тормошить человека, но тот статуей стоял недвижимой. — Моя кровь, — с видом знатока, отвечающего на очевиднейший из вопросов, протараторил демон. Фукудзава пошатнулся, придерживаемый уже с двух сторон. — Посмотрим, сынок, какой ёкай из тебя выйдет. И началась агония. Фукудзава упал на землю, заскрёб по ней ногтями, изогнулся на полную луну, зависшую ровно над ним, и завыл волчьим лаем. Засветилось его тело голубым светом, разорвалось зелёное кимоно, и в один миг он превратился в оками. Приземлившись на четыре упругие лапы, он явил им серебристого демона-волка, высотой в половину сосны (Дазай цыкнул, теперь он не самый высокий в демонической форме — и Чуя не в счёт!). Красные узоры огибали мощную морду, закручивались на крепких плечах и огибали пушистый хвост. Зверь удивлённо моргнул, подёргал ушами (будто в первый раз, ей богу!), затем наклонил морду. И ткнулся ей в Огая. Тот едва успел обхватить массивные челюсти руками, как зверь подбросил его с тихим огаевским «Ах!» в воздух, ловя пушистым горбом. Фукудзава в обличии Серебряного Волка счастливо мотылял хвостом, кружась на месте, а после и вовсе рухнул на землю, давая лису аккуратно скользнуть на прохладную землю. — Нацумэ-сенсей, но как же он обратно-то.? — в бок ткнулся любопытный мокрый нос, сбивая. — Это же моя кровь, а не чья-то ещё. Также, как и ты, а как иначе? — подмигнул старик. — Ну что ж, молодожёны, на этом попрощаюсь! Юкичи-кун, — оками поднял голову, отрываясь от вылизывания обожаемого, — в этот раз сбереги его. Фукудзава кивнул, с совершенно равнодушной миной возращаясь к прерванному занятию. Мир пестрил едкими и странными запахами, самый сладкий из которых стоял прямо перед ним и игриво вилял хвостом (на самом деле Мори до сих пор плохо им двигал, поэтому сейчас просто убегал от волчьих слюней.) Его подчинённые, смеясь и даже плача от счастья, принялись расстилать угощения и выпивку. Огая в итоге усадили на его место — гамак — и он начал откровенно ныть об испорченной кое-кем причёске, ведь топорщащиеся волосы никак не хотели ложится обратно. А потом, спрашивается, в кого Дазай такой? И когда смех уже поутих, а неугомонный волк улёгся в его ногах, согревая от холодного морского бриза, Дазай спросил: — Так всё-таки, Мори-сан, расскажите нам об Элис. Огай устало вздохнул. Этот день высосал из него все силы, и его снова клонило в сон. Усталости немощного теперь организма он не мог сопротивляться, потому, несмотря на всё моральное сопротивление, погрузился в дрёму. Дазай разочарованно вздохнул. Как вдруг генко засветился синим светов, и из него медленно, будто пузырями, что-то выходило, отделяясь от души. Когда свет рассеялся, перед ними предстала Элис в своём обычном красном кимоно, только в завитых волосах красовался огромный цветок, точно такой же, который выдала Огаю сегодня Коё. — Ты хотел со мной поговорить, Дазай-кун? — девочка беззаботно мотыляла ногами, усевшись на ветку ближайшего дерева, и накручивала светлый локон на палец. — Э-элис-тян?! — хором прокричали ёкаи. — Ну да. — А к-как ты.? — Чуя нелепо пытался проморгаться. Вот ведь алкаш! — Ну, я же бог как-никак. — Чего-о?! — Да тише вы, Ринтаро разбудите, — она высокомерно цыкнула. — Элис-тян, дорогая, может ты нам объяснишь наконец? — спросила Коё, стараясь распрямить пальцами изломанные в удивлении брови. — М-м, хорошо. С чего бы начать? — она приложила пальчик к губам. — Думаю, с начала? Ну, в общем, я не племянница Ринтаро, более того, я вообще ему никто. Заявление застыло вместе с ветром, застрявшим в деревьях. — Когда-то очень давно… — она вздохнула, переставая ребячится, — я была Богом Воды в одной маленькой деревушке. А, как известно, само существование бога опирается на веру людей. Ну и, конечно же, люди в моей деревне начали умирать, а новые — варвары, не знавшие обо мне — хлынули на их место. В общем, я умирала, — она отвернулась к городу. — Но тут пришёл этот ёкай. Ринтаро… Он, на самом деле, намного сильнее любого демона или божества. Дазай вскинул брови, нахмурившись. О нет, тут он не согласен. Оспаривать авторитет Мори-сана — это одно дело, но сила среди кицунэ объективна: больше хвостов — больше сила. — Его сила сильно отличается от любой, которую я встречала. Как вы знаете, а если не знаете, я сейчас расскажу, сила ёкая — это сила неудовлетворения души. Когда-то демоны были людьми, но по счастливой, или не очень, — она пожала плечами, — случайности, они становятся демонами. Умирая, человек о чём-то, да сожалеет. Чем сильнее это сожаление и чем дольше душа остаётся неупокоенной, тем больше будет сила новоро́жденного ёкая. Она смерила взглядом поникших сосунков Огая, помяла губы, но продолжила: — Обычно душе нужен год, чтобы переродиться в демона, если не отпеть её. Для сравнения, чтобы стать двухвостым лисом, нужно двадцать лет. Чтобы девятихвостым — сотня, — она вздохнула, когда Дазай дёрнулся. — Я видела душу Ринтаро ещё до того, как он переродился лисом. Каким-то образом он оставался вблизи моей деревни, но я не могла дотянуться до него, чтобы упокоить. И так прошло почти сто пятьдесят лет. Сто пятьдесят?! Она жестом руки остановила все расспросы и продолжила говорить: — Сожаление было так сильно, что душа его очень долго не могла забыть свою человеческую жизнь. Но когда воспоминания наконец-то смылись, он уродился восьмихвостым чёрным кицунэ. Я тоже сначала удивилась, когда потом встретила его, но в момент его рождения мне было не до него. Моя деревня, чуть больше века процветавшая, гибла на моих глазах, а мои силы стремительно таяли. Я не могла им помочь. Мне оставалось медленно умирать и смотреть, как все мои посевы и даже храм топчут те уроды! — она выдохом сдула прядь с лица. — И когда я почти высохла тем ручейком, которым родилась, увидела Ринтаро. Она посмотрела на него с такой лаской и заботой, что даже у Коё защемило сердце. Фукудзава лизнул лисью щёку. — Его сила, она особенная. Он управляет душами. — Душами?! — вырвалось у Чуи и Дазая одновременно. — Да. Тогда он ещё не знал своей силы и с бухты-барахты предложил мне спасение. Я брезговала, но он заявил, что хочет спасать, а не убивать. И я поверила ему. Когда он коснулся меня… Наши души будто связала невидимая нить, — она сжала кулак. — Я стала частью его души. Элис спрыгнула и нагло доела последний кусочек рыбки. — Я уже и не помню, как меня звали и почему мне молились. Но и уйти от него я уже не могла, поэтому стала его защищать. -…А были ли ещё подобные тебе? — вставил Хироцу, когда молчание затянулось. — Нет. Я же бог, потому он больше не мог никого также вместить в своё «хранилище», как он сам говорит. — А что значит Мори-сан управляет душами? — Дазай пошевелил всеми хвостами. — То и значит. Он так сильно о чём-то сожалел, что это стало его силой. Одна из особенностей его магии — возвращение душ в тела. — Мори может оживлять людей?! — Коё поперхнулась сакэ, тушь в уголках глаз потекла. — Нет, но он может возвращать души тем, кто ещё не умер. Как во время сильной болезни, например. И среди вас есть те, кто жив благодаря этой способности. — Кто?! — Йосано и Юкичи. Названные воззрились друг на друга в недоумении. — Я всё могу наблюдать изнутри, но при этом являюсь отдельной личностью, богом, если уточнять. Его сила действует на огромные расстояния, даже когда Ринтаро не использует её намеренно. Вы оба умирали. В разное время, конечно, и по разным причинам, но душе Юкичи он помог вернуться в тело до смерти, а душе Йосано — найти безопасное место, где бы её не поглотили другие ёкаи. Грубо говоря, благодаря Ринтаро ты, Йосано, — она подняла глаза на лисицу, отрываясь от сладостей, — сумела родиться. Когда шок перестал так давить на мозг, Дазай задал следующий вопрос, более важный (по его скромному мнению): — Ты сказала, что могла всё видеть, так? Так почему ты не помогла ему, Элис-чан? Она хмыкнула и демонстративно сложила руки на груди, надув щёки. — Думаешь, я не хотела? Он приказал сидеть тихо. Даже когда ему отрубали хвосты или делали вещи похуже, я не могла покинуть хранилище без разрешения. А потом я не могла помочь, потому что перенос меня из его души в материальный мир требует очень, очень много сил, которых у него не было. Я же бог, так что даже поддерживать меня в любом из миров — затратно, — она победно хмыкнула, презрительно подняв брови. — Потому я и сказала, что Ринтаро сильнее любого из демонов или богов. Даже один его хвост стоит больше половины твоих, Дазай-кун. И это если не брать в расчёт его ударную мощь, — закончила она с улыбкой. Когда Дазай подавился возмущениями, она снова продолжила серьёзным тоном: — Он не сразу понял, что перед ним демон. Но когда тот упырь стал наведываться чаще, Ринтаро его раскусил. Он почувствовал остатки нескольких сотен тысяч душ в его ауре. Бог — это, как я сказала, не самостоятельная единица, бог зависит от числа верующих. Грубо говоря, бог — это маленькие кусочки душ верующих, слепленных в одно примерно одной молитвой. Потому сожрать бога — почти смертельно для любого ёкая. Сжирая одну душу, вы смакуете и тщательно перевариваете все её мысли и желания. Но сжирая бога сталкиваешься с десятками тысяч кусочков различных душ. Подумав, Чуя выдал: — Но если его должно было разорвать от такого количества мыслей и тому подобной хрени, то как он выжил? — Я не знаю. Тут уже вопросы не ко мне. — Возможно дело в его способности, — начал Осаму, развалившись на тканях. — Он мог усилить что угодно в сотню раз. Значит, чисто теоретически, мог усилить и свою душу или тело в сотню раз, чтобы выдержать напор. А потом, уже сожрав одного бога и получив часть сияния, проделать тоже самое несколько раз не составило труда. — Наверно. Плевать, он всё равно мёртв. — И то верно. Она глубоко вздохнула. Элис тоскливо посмотрела на небо, потом на Огая и выдала: — Сейчас у него нет сил поддерживать меня в этом мире долго. И скорее всего уже никогда не будет. Так что теперь мы с вами будет видеться редко. Но! — она вскочила на ноги и погрозила каждому из них пальцем, — я всё вижу. Если кто-то из вас, Дазай, обидит Ринтаро, я вас просто разорву на куски, даже пикнуть не успеете. Все синхронно кивнули. — То-то же. Ну что ж, прощаюсь. Она вприпрыжку подбежала к Огаю, подле ног которого ровно сидел волком Юкичи. Элис наклонилась и заговорщически прошептала ему в серое ухо, зная, что он слушал их разговор: — Но так уж и быть, иногда я буду закрывать глаза на ваши шалости. Юкичи не успел повернуться, шокированный, как она белым облаком вошла в Огая, сливаясь с его душой. Проводив луну к горизонту, приняли решение идти домой. *** Мори проснулся в знакомых объятиях ближе к обеду. Юкичи, уже как-то по-волчьи сопя, прижимал его к себе, уткнувшись носом в макушку. Огай завертелся, укладываясь, но чуткий сон вояки легко нарушить. — Проснулся? — прохрипел новоиспечённый … муж? Оками? — Да, — так же хрипло раздалось в ответ. Фукудзава довольно рыкнул. — Элис нам всё вчера рассказала. — Я знаю, — Мори положил голову на плечо перевернувшегося на спину мужчины. — Откуда? — Я приказал. — … Всё-таки Дазай прав, — вздохнул Юкичи. — Прав в чём? — Что ты — воплощение лисьего коварства. Огай засмеялся. Юкичи поддержал. — Знаешь, а ведь у нас вчера была свадьба. А нас не предупредили. — Более того, вы лишили меня брачной ночи, Мори-сенсей. Фукудзава завис над ним с довольным оскалом. Наклонился к зажмурившемуся лису и клюкнул того в губы. Мори распахнул глаза, отмирая. — Этого вполне хватит, — этот наглый пёс облизнулся! — Хотя нет, нужно ещё кое-что. Фукудзава наклонился к чёрному ухо, пошевелив своими серебристыми. Огай сглотнул, на выдохе ахнув: «Что?». — Твой смех. — А? Этот гад! Нет, подлец! Преступник! Юкичи начал его щекотать! Знал же, что ненавидит щекотку, так всё равно полез! Лучше бы чего другого попросил! — А. А-ха-ах! Ах! Ха-а-ха-ха, х-хватит! — и Юкичи остановился. Огай смаргивал набежавшие слёзы удивлённо, щерясь недоверчиво. — Я никогда не сделаю того, что ты мне не разрешишь. Клянусь. Мори покраснел, а его верный волк снова улёгся рядом, поцеловав в нос. — Н-ну тогда, думаю… — Огай уселся на него сверху, уперевшись руками в крепкую грудь. — Тогда можно. Фукудзава обнял его, притягивая обратно, заглянул в счастливые вишнёвые глаза. — Я люблю тебя, Огай. — А я тебя обожаю, Юкичи. *** Ночь снова передавала свои права рассвету, забирая с собой самые памятные моменты двух навеки связанных душ. Юкичи лежал и думал, как хорошо, что он повстречал того лиса почти сорок лет назад. Повернулся к Мори, прильнувшему к нему во сне. Прекраснейшая из картин сама собой нитями судьбы вьётся у него в сердце. Лисье бледное лицо приобретает в объятиях Фукудзавы некую светлость и выразительность, расслабляя и без того вялые мышцы, наделяя весь его изнеможённый вид довольством и искоркой счастья. Дазай смеялся над ним, говорил, что существует редчайшая из болезней, от которой нет лекарства. Когда Юкичи хмурился, девятихвостый хитро улыбался, жал руку и горячо кричал: «Поздравляю! Вы заболели лисьим недугом!». А теперь и сам Юкичи смеётся, потому что знает, что его болезнь — обоюдная.