Трагедия

      Трагедии приедались ко мне постепенно, но неизбежно: первое задание, второе, третье... Они разворачивали для меня пергамент жизни все больше – непривлекательный, неправильный и несправедливый. Тот, что обязан вызывать отвращение. Тот, к которому я все же привык, как солдаты к присутствию многочисленных смертей под боком. Как тот самый обыкновенный подлец из массы людей, по словам бессовестного Раскольникова. Последний также четко видел трагедию всей жизни, как и я, правда, избранным мне все же себя считать не приходилось. Так было бы легче. В конце концов, моя трагедия была до убого банальна, хотя, конечно, от этого было не менее больно. По-прежнему не по себе.       Я видел треснутые и рассыпающиеся жизни, принимая непосредственно участие в паре трещин, что иногда были началом раскола, а иногда скорее играли роль последнего желания. Трудно смотреть и больно использовать свои руки для... этого. Даже когда привыкаешь. Даже когда глаза замылились и отказываются анализировать, сердце по-прежнему видит все в ярчайших тонах. Наверное, поэтому Раскольников все же не выдержал, как не выдержал я.       Поломанные судьбы могли иметь традиционную концовку классицизма: одно время, место и одна смерть. Иногда все же наступало перерождение, где поломанные крылья сначала заливали гипсом, а после сковывали железом. Чтоб как Конрад Байрона всех ненавидеть.       Бывало даже падение на дно, что описывал в своей пьесе Максим Горький и в котором виновата то ли человеческая слабость, то ли государственное устройство. Но самый редкий тип трагедий – расцветающие, где даже после всей испытанной боли и сухой мрачности мира люди, как цветы после зимы, все равно распускали свои лепестки на встречу солнцу. Да, не в том ярком цвете, не в такой решимости у них все же получалось подняться в высь.       Возможно, когда-нибудь он будет принадлежать к этому последнему виду, поднявшись выше, чем обычный цветок. Вспорхнет выше, пересекая море подобно бабочкам монархам, чей путь лежит через мили пересекающихся путей... Нет, не так. Я верю в это и поддержу его.       Однако пока. Сейчас. В данный момент он открывает мне новый вид трагедии, а точнее тот самый оттенок, который я никогда не наблюдал, но который был высказан словами одним из персонажей Оскара Уайльда: «За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия». Ведь он не разбит, не зажат своей трагедией. Он ею не скован. Сон Шион впитывает свою трагедию, не дает ей исчезнуть в горечи своего поражения, подпитывая себя и создавая что-то, что доступно лишь горстке песчинок с огромного пляжа. То немногое, что могут увидеть поистине сильные люди.       Его танец – мольба и призыв; одиночество и желания; плавность и резкость; легкость и терзания. Каждое движение стоп – решимость, каждый взмах руки – недостижимая мечта, а взгляд глаз – горечь по сновидению Алисы. Он так уникален, что в танце не одинок! Его тоска – его партнер.       Вот только даже самые прекрасные моменты кончаются, возвращая к трагедии жизни, как то самое пробуждение Алисы из чудодейственного сна в обыденную реальность ее окружения. А ведь мы всегда беззащитны, стоит нам вернуться из мира Морфея. Нас так легко заставить расплакаться в этот отрезок отпущенного нам времени. Вот и он совершенно безобиден и беззащитен в своем тоскливом одиночестве перед трагическими волнами, что в любой момент могут сбить его с ног. Как же так получилось, что Шион еще не упал? Возможно, это слишком самонадеянно и мне вообще не свойственно, – я никогда не относил себя к избранной касте - но все же мне кажется, этот наивный парень ждал меня. Держался как мог, ожидая.       Я упустил когда-то в своей обыденной трагедии мои собственные мечты, оставив себе только желания. Последние потом тоже стали растворяться, исчезать под давление вины и серого образа жизни. Оставались только борьба с одиночеством и страх перед сверкающей вдалеке надеждой. Хотелось в какое-то время обратиться в нигилизм, подобно Базарову Тургенева. Однако стоило вспомнить его судьбу, как тут же пропадало всякое желание. К тому же, человеку, обожающему гуманитарные науки и к ним предрасположенному, довольно сложно перестать опираться на чувства.       Так что причины моей подписи на еще одном сковывающем меня документе довольно сложно объяснить. Даже мне. Может, как раз потому, что я не принадлежал к типу романтического героя и не мог представить себя победителем в борьбе один против множества? А может, потому что хотелось тепла, которого не найти в одиночестве.       Но не просто в надежде на расцветающую трагедию. Не просто из жалости перед этим беззащитным созданием. Похоже, это я тот, кому нужна помощь. Я нуждался открытом пути, но сил с трудом хватило на первый шаг, хотя прежнее существование мне было невыносимо. Все равно, что раскаленное железо коже. Сон Шион же – это тот самый ветер перемен, что возвестил о прибытии Гамлета. Осталось только понять, какой финал ждет совместный акт этих трагедий. Сумароков или же Шекспир? - Эй, сборщик долгов, сколько еще будешь сидеть? Пора уходить домой, - ветер моих перемен смотрел спокойно и, если честно, холодных порывов севера я от него не чувствовал. Скорее легкий свежий бриз. - Да. Иду.