Тони сам не знает, по какой причине предлагает Стиву остаться жить в Башне на какое-то время. Не то чтобы это для него нормально — предоставлять крышу над головой незнакомцам, особенно тем, с которыми несколько дней назад он собачился и препирался посреди авианосца и от которых у него время от времени сводило зубы. Не то чтобы Роджерс был полнейшим мудаком. Конечно, Тони было бы гораздо легче, если бы он мог так сказать, однако это не так, всё дело в чёртовом отце. Всё дело в том, что Тони не такой идеальный, как Стив, никогда не был, и от этого в сторону Стива даже смотреть не хочется. Однако предложение с языка всё-таки срывается. В конце концов, капитан даже не умеет пользоваться телефоном, вряд ли он сможет взломать Джарвиса и пробраться в главную базу данных, так что внутренней угрозы, проживая в Башне, он представлять не будет. Старк, как бы втайне ни уважал Ника Фьюри, ой как сомневался, что тот смог предоставить Роджерсу должный приём и проживание.
И он был абсолютно прав насчёт первого.
Стивом, его подвигом и вторым пришествием восхищался каждый первый. Когда он оживает и проходит тест на дурака в тех ужасных декорациях посреди Нью-Йорка, его возвращают на базу Щита и показывают сотрудникам и всяким важным шишкам из правительства, как чёртову обезьянку в клетке. Но он не возмущается. Он уже много лет себя ей ощущал, не впервой. У него берут анализы, проводят тесты, и через неделю дают документы, страховку, психолога из штаба Щита и разрешение выбрать себе абсолютно любое жилище в пределах Штатов. За счёт государства, конечно же. Роджерс растерянно говорит, что подумает над этим, пару раз приходит к психологу, который абсолютно не вызывает доверия, и после этого случаются Мстители.
Во время их невероятной миссии Стив вообще ничего не понимает. Боги, пришельцы, нанотехнологии, непонятные слова и шутки. У Стива рвётся шаблон, ориентация во времени и пространстве. Только что он был бесславным художником из Бруклина, которого избивали в каждом переулке, а теперь в честь него устанавливают памятники и создают музеи, в которые по школьной программе водят детей. Вот Пегги обещает научить его танцевать со слезами на глазах, что так хорошо слышно по её голосу, и вот он видит её девяностолетней, замужней, уже отжившей своё. Её дети старше него на несколько лет. Как и сын Говарда Старка, когда-то молодого энтузиаста, одержимого технологиями, всегда готового лезть в передряги и выручать капитана, дополнять его стратегического гения своим технологическим. Теперь Роджерс встречает Тони, его сына, и тот непозволительно привлекателен, умён и харизматичен, но при этом ведёт себя, как типичный мешок с деньгами. Такие продолжали блестеть своим состоянием, в то время как тысячи безработных мужчин, включая Стива и Баки, во время Великой депрессии выходили на голодные марши и бастовали, за что в них стреляла полиция и охранная служба, убивая десятки самых неудачливых. По этой причине у Стива слегка предвзятое отношение к богатым от рождения людям, и Тони своим поведением не спешит опровергать стереотипы.
Несмотря на это, капитан чувствует в старковском непринуждённом нарциссизме какую-то фальшь. Ему не даёт покоя то, как мужчина выбешивает всех в своём стиле, отшучивается, действует на нервы преувеличенно высокомерными замашками, активно жестикулирует руками и умудряется таким образом на глазах у кучки спецагентов установить жучок на компьютер, чтобы взломать систему, используя лишь свой образ. То, как Старк, один из немногих, относится к Брюсу как к добродушному и образованному учёному, а не к непосредственно бутылке, в которой спрятан Джин. А ещё капитана слегка освежает встреча с человеком, который не спешит тараторить про честь его встретить, про неповторимый подвиг и вклад в культуру нации, а безобидно шутит про пилатес и капитана-сосульку. Роджерс не может не признать себе, что отдалённо чувствует в животе тех самых небезызвестных бабочек, когда стоит так близко к мужчине, смотрит прямо в его коньячные глаза в упор и чувствует тепло тела совсем близко. Вот только они не очень приятные, вопреки мифам, потому что сердце неприятно падает, когда позже его называют «вряд ли здесь нужным», «зря размороженным», «лабораторным экспериментом». Когда на повышенных тонах гавкают: «Мы не солдаты!», и Роджерсу слышится в этом осуждение. Старк словно напоминает ему, что мир не собирается ждать застрявших на войне бойцов — мир просто переедет их на Т-34 и не обернётся. Стив сжимает челюсть и нервно сглатывает, не замечая, как взгляд Тони при этом виновато смягчается.
Ещё бабочки в это время абсолютно некстати, потому что у Старка обнаруживаются абсолютно стивовые замашки соваться под каждую занесённую руку и шнырять на сверхскорости от одной опасности к другой. Роджерс старается не выделять риск жизни Тони от других сокомандников, но проваливается с треском. Ему всё-таки не всё равно. И если поначалу получалось оправдываться перед внутренним голосом, теперь точно не выйдет выгородить похолодевшее сердце при виде падающей из закрывающегося портала фигуры. Стив так чертовски счастлив, когда Тони открывает глаза и несёт какой-то бред в своём стиле, к которому капитан уже готов привыкнуть, с которым согласен мириться, лишь бы этот человек не лежал угрожающе бездыханным на холодном бетоне какой-то нью-йоркской улицы. Стив принимает несуразное шуточное предложение сходить после битвы поесть шаверму в дешёвой забегаловке, и на душе чуть легче, чем обычно.
Принять предложение делить со Старком верхние этажи в одном большом уродливом высотном здании сложнее. В суперсолдатском уме тут же пролетают все аргументы против: он не хочет навязываться, мешать и лезть под ноги двум учёным, не хочет быть третьим колесом, не хочет ненароком оскорбить одноглазого босса, который предложил ему абсолютно любое место в Америке, боится, что Тони спрашивает только из приличия и на самом деле ожидает отрицательного ответа. Однако ободряющая полуулыбка-полуухмылка и дружеская ладонь на плече говорят ему об обратном. Стив соглашается до того, как отдаёт себе в этом отчёт. Сидя на заднем сиденье навороченного спортивного кабриолета, наслаждаясь развевающим волосы ветром и непринуждённой болтовнёй Брюса и Тони спереди, Роджерс понимает вдруг, почему ему так сложно было найти себе жильё — что бы он ни выбрал, особняк в Лос-Анджелесе или же однушку в Бруклине, он везде был бы одинок.
***
Тони привык считать себя одиночкой, с трудом подпускающим к себе посторонних людей. Поэтому для него оказывается неожиданностью, насколько быстро он привыкает к их супергеройскому трио, проживающему в верхних этажах Башни и собирающемуся в полном составе по утрам, когда Старк с Беннером вытаскивают нос из своих исследований и выбираются из лабораторий на кухню, где Роджерс, примчавшийся с утренней пробежки, уже приготовил им кофе, а себе — чай. Они словно соседи по комнате в студенческом общежитии. Не то чтобы миллиардеру когда-нибудь приходилось опускаться до проживания в таковых, но он видел непозволительно много подростковых фильмов для человека, в семнадцать лет окончившего МИТ. У него не было на это оправдания. Как и не было оправдания тому, что ему понадобился минимум месяц, чтобы признаться себе, что Стив Роджерс — обычный человек. Не идол, не персонаж комиксов, не образная фигура, о которой не затыкался Говард.
В Тони столько агрессии. Ещё не заросла рана, которую горе-отец каждый раз обновлял, напоминая ему, каким прекрасным примером для подражания был его военный друг. Старк ожидает, что Стив будет читать нотации, толкать речи и вбрасывать супергеройские реплики время от времени, как в комиксах, что Стив будет тем безупречным представлением человека, по которому пишут статьи о хороших чертах характера и правильных привычках, тем улыбающимся отцом семейства и дружелюбным соседом с постеров об «американской мечте». Он сам не знает, почему ожидает от него поведения биоробота (не производства «Старк Индастриз», конечно же).
Однако его больно ударяет в лицо осознание того, что капитан за пределами миссии — милый, слегка неуклюжий парень с бруклинским акцентом, который хлопает восхитительно длинными пушистыми ресницами, когда не понимает шутку или отсылку, тактично улыбается, делает стратегическую паузу в пару минут и исподтишка записывает её в свой маленький блокнот, чтобы понять позже. Который не позволяет лишнего взгляда или жеста при Наташе, Марии, Пеппер и искренне не понимает, как можно их дискредитировать просто потому, что они женщины. Который носится по парку в пять утра, как заведённая игрушечная машинка или кот, увидевший огурец, а после этого несколько минут дышит, как радостный золотистый ретривер, принёсший хозяину палку, с таким же довольным выражением лица, не хватает только замахать хвостом. Которого в кухне Тони видит уже вымытым и переодетым, с потемневшими от влаги волосами, прилипшими ко лбу и завивающимися у шеи, и румянцем на высоких скулах, переворачивающим внутренности Старка с ног на голову. Который так сконцентрировано смотрит «Стар Трек», будто это план операции «Оверлорд»*, и время от времени уточняет, что из этого фантастика, а что — реальность. Который доверчиво заглядывает Тони в глаза, когда впитывает его рассказы, и искренне смеётся над глупыми шутками. Который рассказывает армейские истории, если выдаётся спокойный вечер, когда они втроём сидят и непринуждённо потягивают коньяк, не действующий на состояние Роджерса. У капитана этих самых историй полным-полно. Почти в каждой из них присутствуют Воющие Коммандос, Пегги или Баки, при имени которого его глаза тоскливо поблёскивают, а губы дёргаются и складываются в горькую улыбку. Тони напоминает себе, что для Стива Барнс умер за пару недель до разморозки, меньше полугода назад. Его плечи так по-человечески ссутуливаются, и в выражении лица читается сплошная вина, не только за Джеймса, но и за каждого, кого он не смог, не успел спасти, отчего Старку становится ещё паршивее, ведь всего несколько недель назад он совершенно не признавал, что Стив — ветеран Второй мировой войны и сирота времён Великой депрессии. Тони нужно было самоутвердиться, отыграться за нанесённую ему детскую травму, но не хватило рассудительности понять, что капитан — не тот человек, который этого заслуживает.
Теперь же Тони так всепоглощающе стыдно. Его гложет изнутри гадкий червь в сердце, когда он подмечает резкую реакцию на малейший звук или движение в периферическом зрении, сбивающееся дыхание, тоскливо опущенные трепещущие ресницы, сжатые кулаки, отстранённый куда-то в пустоту взгляд. Вот
это он посмел оскорбить. Конечно, Стив тогда тоже был хорош и давал фору в перепалках, удовлетворяя изголодавшегося по достойным соперникам Старка, но он не побоялся признать чужой поступок, а не проявлять тупую гордость.
Стиву вообще легко даются слова. Он старается быть вежливым и тактичным и при этом в основном говорит то, что на самом деле думает. Тони ценит искренность. Ему приходит навязчивая мысль, что Стиву, наверное, легко будет признаться кому-либо в любви (что-то, чего сам Старк никогда не делал). Ему резко не хочется, чтобы этим кем-либо был не он сам. Он отгоняет от себя вопрос, были ли у парня какие-то неафишированные отношения до или во время войны, отобрала ли у него заморозка любимого человека. Но спрашивать об этом гений находит нетактичным. Как и думать о том, девственник ли этот двадцатисемилетний до чёртиков привлекательный блондин. «Боже, Тони, в отличие от тебя, у него на уме были дела поважнее, неужели это всё, о чём ты можешь думать?». Старк не может в этом винить всецело себя, ведь кто-то же позволил Роджеру выглядеть так неотразимо прелестно и не осознавать собственной красоты, что ещё сильнее притягивало.
Ещё как-то раз Тони вдруг осознаёт, что капитан, наверное, научен опытом говорить всю правду, не держать обид и признаваться в истинных чувствах, ведь каждый из его окружения последние несколько лет в любой момент мог подорваться на мине или попасть под автоматную очередь. От этого становится как-то уныло. А ещё вспоминаются родители. Мать, которой он не успел сказать спасибо, что хотя бы она оставалась с ним рядом, отец, который не очень справлялся со своей ролью и оставил своему сыну множество шрамов на сердце, но всё равно заслужил в нём особое место. Он потерял их, не успев побыть искренним. После их смерти Тони стал ещё более закрытым в себе: долгие годы не сближался с людьми и подпускал к себе только Джарвиса и Стэна, строил образ гения-плейбоя-миллиардера-филантропа, чтобы в случае чего можно было спрятать за маской свою боль, не быть пойманным врасплох, не показать уязвимость. Это срабатывает, когда он поочерёдно теряет и Эдвина, и Обадайю. Удивительно, какие Старк с Роджерсом в сравнении: противоположное влияние потерь на характер и поведение, но одинаковый механизм скрытия боли от окружающих. Капитан для народа подстраивается под образ безупречного легендарного лидера или иногда старомодного наивного ничего не смыслящего дурачка. Однако на Тони это не срабатывает, ведь он
знает, каково это — играть роль.
Миллиардер пристально наблюдает за психологическим состоянием своего столетнего сожителя и просит Джарвиса держать в курсе физиологических показателей. Однако искусственного интеллекта не нужно, чтобы заметить тёмные тени, на постоянной основе залёгшие под небесно голубыми глазами. Также, пытаясь проследить за режимом Роджерса, Тони отмечает, что Стив помимо утреннего чая почти никогда не появляется на кухне и, соответственно, ужасно редко ест. Когда он пытается аккуратно и ненавязчиво спросить, почему еды в холодильнике почти не убывает, капитан оправдывается тем, что суперсолдатам она не особо нужна, во что Старк нисколечки не верит. Стив — не привидение и не скелет, чтобы питаться лишь когда вздумается. Брюс соглашается с его недоверием.
По Джарвисовским подсчётам Роджерс проводит в тренажёрном зале и на возобновившихся миссиях нездоровое количество времени, причём сон как-то не вписывается в расписание. Тони ужасно злится на Щит за то, что они выполнили просьбу капитана и стали давать ему новые миссии уже через месяц после инцидента с Локи. Тони звонит Фьюри и пытается подействовать на нервы в своём стиле, убедить, что такого короткого срока недостаточно для реабилитации, но Ник идёт на поводу у Роджерса с его шилом в одном соблазнительном месте, не способного прожить и дня без спасения кого-нибудь. Директор оправдывает своё решение тем, что у людей, прошедших через войну, повреждена психика — они не способны воспринимать спокойствие и мирную обстановку. Выдирать их из привычного окружения и заваливать пледиками и многомиллиардными удобствами имеет такой же обратный эффект, как резко откормить долго голодавшего человека. Тони не может не заметить разумное зерно в рассуждениях психологов Щита, однако его абсолютно не устраивает то, что привычное окружение для Роджерса — это в одном шаге от смерти, в луже крови, своей, своих друзей и врагов. Он не может поверить, что когда национальный герой просыпается от комы через семьдесят лет после мировой войны, где он в последний месяц потерял лучшего друга, и обнаруживает, что теперь лишился всего, под корень, лучший выход — это надеть на него тряпки, точь-в-точь такие же, как те, что он носил в начале сороковых, и зашвырнуть в одну команду с богом, зелёным монстром в теле учёного и бестактным мудаком, который сначала задевает, а потом долго и мучительно жалеет, и заставлять бороться врукопашную с инопланетянами. Но кто Тони такой, чтобы говорить? Он не профессиональный психолог. За ночь стать специалистом по ядерной физике оказывается гораздо легче, чем по военной психологии, хоть во втором и на разряд меньше непонятных простым смертным терминов. Математические науки легче подчиняются определённой логике, знания складываются в законы и формулы, возможно что-то доказать или опровергнуть чередой расчётов. Однако человеческие чувства бывают так непостоянны, необъяснимы и порой непредсказуемы, в них исключений из правил больше, чем самих правил. Тони, сидя над кипой статей по послевоенной депрессии, проникается уважением к людям, чья профессия — работать с чужими поломанными жизнями, брать на себя такой тип ответственности. Старку страшновато повредить своего соседа-солдата ещё больше, но он считает, что имеет право вносить свою лепту в оборот жизни капитана, потому что даже лучшие психологи не могут знать наверняка, что лучше всего делать в этой ситуации. Роджерс вообще загадка природы. У него супербыстрый от сыворотки ум, эксцентричный характер, старомодные рамки, несвойственные окружающим людям качества, за которые он и стал носителем творения Эрскина, свои глубоко спрятанные тайны, травмы и боль. Его невозможно понять, предугадать, прочитать, каким бы профессионалом ты ни был. Тони ближе всего к подобию представления общей картины внутреннего мира Стива, так как он живёт с ним, наблюдает за ним
, влюблён в него. И он не хочет, чтобы капитана снова нагружали миссиями. Но кто бы его слушал? Остаётся только продолжать нести на себе роль того, кто ознакомит Роджерса с этим миром, поможет адаптироваться, а заодно присматривать за ним.
Занятой своим расследованием, Тони не сразу замечает, что Стив начинает делать то же самое по отношению к нему, пусть и по-своему, не обладая технологиями вроде Джарвиса. Всё началось с кофе по утрам. Потом он стал иногда, когда появлялось свободное время, радовать увлекающихся процессом учёных своей стряпнёй, принесённой прямо в лабораторию, чтобы те перестали подпитываться только перекусами, заныканными по всей Башне, как белкины жёлуди. Роджерс постепенно начинал контролировать режим миллиардера, вдохновляя его спать больше, не забывать принимать таблетки, иногда дышать чем-то кроме машинного масла. Примерно то, что Тони изначально ожидал от национального героя, но только не в командном тоне и не ради собственного перфекционисткого удовлетворения от наведения вселенского порядка. Это была ненавязчивая забота, чем-то похожая на материнскую, но имеющая более нежный оттенок. От неё на душе становилось тепло и уютно. Старк чувствовал себя нужным, любимым. И он чувствовал себя в безопасности, когда, заснув лицом в кипе чертежей, просыпался на диване под пледом. От этих чувств Тони метался между тем, что к нему относятся, как к ребёнку, что просто возмутительно! , нужно срочно остановить Роджерса и больше не подпускать его к себе, и тем, что это так приятно.
К тому же оттолкнуть Стива казалось чем-то кощунственным. А что если эти жесты — показатель чувств? Что если у Тони есть шанс на взаимность? Или же это атрибуты дружбы? Разбираться в человеческих отношениях так чертовски тяжело.
Как и вспоминать о своём пленении в Иране. Старк не помнит, как разговор зашёл на эту тему, но только помнит, что капитан предельно внимательно слушает, и в его взгляде нет этой извечной приторной жалости с интонацией «Ох, бедненький», которая обычно видна в тупых глазах, когда он говорит об этом событии в своей жизни. Стив знает не по наслышке, что такое плен, а не пытается сделать вид, что понимает. От этого Тони как-то быстро раскрывается, а потом так же резко останавливается и погружается в пучину неприятных ощущений в сердце, которое с тех самых пор находится под угрозой и поддерживается благодаря реактору. Роджерс сжимает его плечо и тоже задумывается о чём-то. Он больше не рассказывает военные истории о немецком плене и концлагерях.
Как-то Джарвис показывает своему создателю трансляцию с видеокамер в гостиной и говорит, что Роджерс ни разу не двинулся, даже не дёрнулся за последние часа четыре. Когда Тони аккуратно присаживается перед мужчиной и трогает за предплечье, тот подскакивает, смаргивая влагу с глаз, улыбается, говорит, что задумался, и волнуется, что уже полночь, а Старк не спит. Он ведь не суперсолдат, а обычный человек, ему нужны восемь часов сна в сутки, чтобы быть здоровым, Железному Человеку нельзя себя так переутомлять… Тони беспардонно затыкает его поцелуем. Или, скорее, отчаянным, но чувственным соприкосновением губ, таким резким и неожиданным для обоих, что они скоро отстраняются и хлопают глазами, как свалившиеся с подушки котята.
Второй раз уже больше похож на поцелуй: Тони осторожно наклоняет голову и даёт волю языку, не напирая и не настаивая, чувствуя, как Стив хватается за его плечи и неумело старается отвечать. Он так выразительно краснеет, прямо до ключиц, словно школьница, и это запечатлевается в памяти навсегда. Они не говорят об этом. Ни когда засыпают в обнимку на этом самом диване, не удосужившись переодеться, ни когда просыпаются и расходятся в разные углы Башни.
Вроде бы этот эпизод ничего не меняет. Стив по-прежнему делает им с Беннером кофе и улыбается, возвращается с миссий и смотрит с Тони фильмы, носит им двоим ужин в лаборатории. Просто теперь они проводят больше времени вместе, меньше спорят, а если это и происходит, то без неуверенности, есть ли в этом злоба или нет (Стив всё-таки не забывал те обидные слова и не спешил поверить, что теперь у них со Старком всё идеально). Капитан меньше врёт о своём апатико-адинамическом синдроме**, а миллиардер не шугается его заботы. Старк даёт Роджерсу доступ к Джарвису первого уровня, который за все времена был только у самого создателя, Пеппер и когда-то Обадайи. Даже Брюс, Роуди и Хэппи им не обладают, и Стив не может сдержать счастливую улыбку, когда Джарвис ему раскрывает эту информацию. Старк проклинает ИИ на чём свет стоит, когда узнаёт о таком предательстве, ведь никто за язык не тянул, но светящиеся глаза капитана того стоят. Он так по-щенячьи радуется, что кто-то ему доверяет, что Тони это слегка колет в сердце, и он старается проявлять своё доверие чаще: от покупки еды до миссий по спасению мира.
Касательно последнего, Тони подписывается в добровольцы Фьюри только ради своего голубоглазого чудовища, родившегося без инстинкта самосохранения. Гений шьёт ему новый костюм, более практичный и менее аляповатый. И наступает период их совместной работы вне Мстителей.
С одной стороны, Стив превосходный напарник. Он додумывается до невероятных ходов и уловок, доказывая свой статус лучшего стратега в мире, моментально может переиначить план действий и, вдобавок к этому, кидается шеститонными вертолётами, почти как мячиками для жонглирования, и показывает вершины рукопашного мастерства.
Но из минусов: Тони каждый раз удостоверяется, что история про его первый день в армии и гранату — чистая правда. У Роджерса ужасающие суицидальные наклонности. Он прикрывает собой спасаемых мирных, полицейских, других партнёров, если к ним кто-то удосуживается присоединится, и
в особенности Тони. Тот мог примириться с его заботой и опекой в пределах Башни, пусть это и потребовало месяцев, ведь Тони не привык к такому типу внимания. Он обычно отталкивал Пеппер, Роуди и Хэппи, если те пытались провернуть то, что он позволял делать Роджерсу. Однако Тони просто не мог давать Стиву получать за себя ранения и ожоги, разрешать рисковать жизнью, без нанокостюма, с одним вибраниумным фрисби, которую он имел тенденцию выкидывать в чужие бошки и оставаться незащищённым на страшные секунды. Это было превыше старковских сил. Каждая миссия проходила в ослепительном страхе, что этот сорвиголова в любой момент героически покончит с собой и заберёт с собой тёплые улыбки, глупые армейские шутки, кофе по утрам, сбивчивые поцелуи и ненавязчивую заботу, которая обволакивала приятным коконом. Он дарил её даже Халку. Беннер вообще не любил «зеленеть», так что предпочитал оставаться в лабораториях и работать над их с Тони проектами, но его всё-таки мучили совесть и волнение каждый раз, как он отпускал этих двоих сумасшедших влюблённых придурков, легко убиваемых, несмотря на их супергеройские баффы. Пули выплёвывать они не умели, так что Брюс иногда подгонял Зелёного, который любил сильного юркого блондина в синей форме с большой звездой на груди, который шустро защищал его своей металлической тарелкой и не относился к нему, как к тупому камню, не воспринимающему ни боль, ни человеческую речь. Хоть пункт про боль и был почти правдой, Халку всё равно казались побуждения человечка милыми.
Старка же всё это, напротив, нисколько не умиляло. После миссий он быстро выскакивал из костюма и отчаянно целовал Стива, прижимая к ближайшей стене, зацеловывал его аккуратные пухлые губы, слипшиеся ресницы, гладко выбритый подбородок, всё лицо, грязное от пыли и крови, но оттого не менее прекрасное. Он недовольно бормотал, что Стив ужасно глупый, просто непроходимо тупой, а Роджерс на это виновато опускал голову и обнимал за плечи. В эти моменты, сразу после встряски, выброса адреналина, пережитого за чужую жизнь страха, Стив ему больше всего позволял, и Тони мог немного распустить руки, прижимать за талию или мощные бёдра, вдыхать запах шампуня и запоминать тепло податливого тела и ощущение плавно перекатывающихся при дыхании мышц под ладонями на будущее, когда гений окажется один в душевой кабинке. Между ними не случалось ничего большего, чем поцелуи и объятия. Они никогда не говорили об этих странных отношениях, не пытались прояснить статус, оба чувствовали, что это пока табу. Льющийся из Роджерса поток откровений спотыкался и утихал, когда дело касалось этой интимной связи между ними, и Старк мог это понять. Гомосексуальность не исключали из списка психических заболеваний ещё целых сорок пять лет после того, как Роджерс заледенел. Страшно представить, как к ним относились в неприветливом бандитском Бруклине тридцатых годов. Тони ненавязчиво осведомляет капитана, что этот век гораздо более толерантный. Конечно, мир ещё далек от идеала всеобщего равенства и братства, но их хотя бы не собираются преследовать по закону. Напротив, они даже могут пожениться. Миллиардер старается об этом не задумываться, ведь Стив на самом деле непозволительно правильно смотрелся бы с его кольцом на безымянном пальце, с его фамилией, в его постели. Последнее в древнем мирке Стива, наверное, случалось вообще только после свадьбы. Сексуального образования, хотя бы разнополого, не было от слова совсем. Тони полагал, что в этой блондинистой голове по этому поводу должно быть много ограничений, блоков, запретов, и пока не осмеливался выгонять его за рамки. Когда-нибудь они обязательно дойдут до большей близости, но пока слишком рано. Старк, если быть честным, решил так сам. Роджерс, на удивление, не проявлял признаков паники или экзистенциального кризиса по поводу своей ориентации и не двухзначных отношений с мужчиной, однако говорить о чувствах тоже не спешил. Гений решил, что капитан просто хорошо скрывал свои душевные метания.
Так же, как долго скрывал свой уничтоженный режим сна и расстройства пищевого поведения.
Тони наконец понял, что Роджерс не спал. Вообще. От слова совсем. Он лишь изредка отрубался от измождения и спал до тех пор, пока его не будил очередной кошмар, в котором людей перед его глазами разрывало на мясо, сержант Барнс падал в бесконечную заснеженную пропасть, так и не дотянув до Стива руку, а Тони лежал на грязном бетоне и всё никак не открывал глаза. Узнал Старк об этом, когда Стив, весь день будучи каким-то вялым и безжизненным, на его глазах грохнулся посреди кухни. Миллиардер немного не по-мужски вскрикнул и подбежал к нему, перебирая все самые страшные варианты в уме, но Джарвис успокоил его, сказав, что капитан за всё время пребывания в Башне только так и засыпал. Успокоил так успокоил, что сказать.
— Почему ты мне не сказал? — громким шёпотом возмутился Старк, на всякий случай проверяя пульс на шее.
— Я не знаю, как должны засыпать суперсолдаты, сэр. Его показатели были в норме, так что я не посчитал нужным лишний раз нарушать его личное пространство и беспокоить Вас. У меня всё под контролем.
Тони что-то пробормотал про то, что спонтанно засыпать посреди предложения, падая на пол — ну вот вообще не норма, однако восхвалил асгардских богов за то, что капитан хотя бы не напоролся головой на острый угол или иной предмет, подхватил нелёгкого солдата на руки, еле донёс до ближайшего дивана и уложил.
— Мы ещё поговорим об этом, — угрюмо пробормотал он, целуя Стива в лоб и укрывая пледом.
Роджерс подскочил часов через десять. Тони следил за тем, как тот ворочался и дёргался во сне, но не осмеливался помешать кошмару, ведь, как сознался после долгих уговоров Джарвис, последний раз капитан засыпал недели три назад. Стив растерянно хлопал глазами. Его взгляд был таким растерянным, волосы взъерошенными, как у воробья, на щеке появился след от подушки, которую подложил Старк. Таким гений готов был его видеть каждое утро, просыпаясь рядом в обнимку в одной постели. Но сейчас не до несбыточных мечтаний, им предстоит серьёзный разговор, которых Тони избегал, когда пытались помочь ему, но не давал сбежать, когда ситуацию контролировал он. Возможно, ему было немного стыдно за своё лицемерие, но в своё оправдание — он всё-таки стал говорить о себе больше. Стив так хорошо слушал, никогда не осуждал, не притворствовал и был готов дать Тони то, что ему нужно, что правда помогло бы справиться. Роджерс узнаёт о панических атаках миллиардера, начавшихся после плена и появления в его жизни постоянного стрессового фактора в виде костюма, бесспорно восхитительного, но при этом в общем смысле представляющего собой бомбу замедленного действия, навешивая на своего создателя, его семью, друзей, близких и дорогих людей с миллион мишеней. Капитан понимает чужое нежелание переться к врачу, самостоятельно отрывает подходящий медикаментозный комплекс и вводит его в оборот жизни Тони. Тот недовольно ворчит, называет Стива «мамочкой», отпирается, но не может не признать, что ему постепенно становится легче. Он медленно привыкает принимать таблетки самостоятельно. Поначалу ему стыдно, особенно оттого, что за его лечением наблюдает капитан — стойкий и молодой суперсолдат. Вся ситуация будто бьёт Тони в лицо тем фактом, что он ровно на пятнадцать лет старше парня, в которого по уши влюблён, а это не особо общепринято. Не то чтобы у панических атак есть возрастной ценз, однако общее количество необходимых Тони таблеток увеличивается, и это напоминает об испещрённом морщинами лице матери, чей медикаментозный ящик в последние годы представлял собой ту ещё коллекцию. А ещё напоминает, насколько Тони хрупок в сравнении с машиной, живущей по соседству. На это капитан даёт ему неслабую затрещину и начинает издевательски перечислять все проблемы со здоровьем и методы их лечения, с которыми он жил в тридцатые годы, в промёрзлой квартирке в Бруклине, без лишнего гроша в кармане. Тони прерывает его, пристыженный, что он не подумал об этом перед тем, как говорить (уже становится привычкой), а ещё заинтересованный тем, что Роджерс курил табак. Настаёт очередь того смущаться. В те времена никотин считался панацеей от всех болезней, и Стив курил дешёвые травяные сигареты, как паровоз, чтобы в этом веке выяснить, что всё было напрасно и вредило его слабеньким лёгким ещё больше. Тони беззлобно смеётся и в качестве извинений целует в нос. Он думает, что Стив и правда последний человек, который стал бы насмехаться над ним. Он убеждается в этом, когда последствия пережитых войны и путешествия во времени оказываются тяжелее, чем капитан позволял себе показывать.
— Доброе утро, спящая красавица, — чуть издевательски здоровается Старк. Стив, кажется, начинает понимать ситуацию, бледнеет, опускает голову и поднимается с дивана. Он подходит к кухонным шкафчикам и, игнорируя изучающий взгляд мужчины на своей спине, тихо и угрюмо заваривает себе чай. — Изволишь разъяснить мне пару вещей? Например, как ты вчера грохнулся посреди бела дня?
Капитан тяжело вздыхает, предвидевший этот вопрос и морально к нему не готовый.
— Я суперсолдат, Тони. Мне не особо нужен сон…
— Да? Как и еда? Потому что мне кажется, что и то, и другое — ложь чистой воды.
— Тебе-то откуда знать?
— Возможно, потому, что я умею здраво мыслить или что-то типа того!
Стив обернулся к нему и бросил раздражённый взгляд исподлобья. На его бледных скулах забегали желваки, а от того, как он сжал края столешницы, на руках напряглись рельефные бицепсы, совсем не скрываемые рубашкой, которая обтягивала стальные мышцы, не оставляя места воображению. Капитан выглядел поистине устрашающе, и Старк бы даже испугался такой прямой угрозы, если бы не затравленно ссутуленные плечи и всполошенная им же боль в глазах.
Это ведь капитан, его капитан. Он может рычать, собачиться и разбрызгивать слюной, сколько влезет, но он не причинит вреда, никогда, особенно Тони. Он лишь пытается спрятать правду, а гений слишком упёртый, чтобы так просто это ему позволить. Совесть слегка грызёт, что он как-то грубовато игнорирует чужое личное пространство, но, с другой стороны, он смог начать принимать таблетки, пораньше вылезать из лабораторий, рассказывать кому-то кроме Джарвиса о своих страхах и позволять успокаивающе сжимать свою руку, когда в лёгких резко становится так чертовски мало кислорода, вместе дышать и вслух перечислять, что он видит, слышит, чувствует, чтобы прийти в себя. Капитан тоже потерпит, ради своего же блага.
— Послушай, Стив, я понимаю, что это нелегко. В конце концов, это ты обычно наталкиваешь меня на душеизлияния. Я ведь просто хочу помочь, — говорит он настолько мягко, насколько способен Тони Старк. Мужчина чувствует себя чёртовым Иккингом из «Как приручить дракона», медленно подносящим руку к морде фурии, чьи ссутуленные плечи медленно опадают, грозный излом бровей смягчается, а задеревеневшие пальцы отпускают бедную измятую столешницу и быстро заживают от ранок от впившегося в них дерева. Капитан разваливается кирпичик за кирпичиком, и Иккинг не знает, сожрут ему сейчас руку или растекутся по полу на его кухне в беззвучном плаче. Он склоняется ко второму, пусть стопятидесятикилограммовая туша перед ним с первого взгляда может не производить впечатление человека, о котором так скажешь. Тони бы однако не посчитал его за это слабым, ничуть. Стив такой чертовски сильный, что это иногда поражает, но ничто не лишает его права испытывать человеческие эмоции.
— Я просто… не могу, понимаешь? — выдыхает Стив, смотря на стягивающиеся ранки на ладонях.
— Не можешь чего? Говорить об этом? — Тони подходит ближе, обхватывая холодные руки и поглаживая по костяшкам.
— Нет… Спать. Я не могу избавиться от чувства, что нельзя, что каждая минута на счету и отвлечься, задремать, перестать будить себя — обозначает потерять что-то. Кого-то. Ощущение слипающихся глаз вызывает такую панику, у меня каждый раз сердце вырывается из груди, потому что секунды усталости могут стоить человеческих жизней.
Роджерс захлёбывается в собственных словах, потому что их сложно складывать в предложения, но Тони здесь, рядом, готов его выслушать, и это побуждает пытаться дальше.
— И есть тоже страшно. Стыдно даже. Ведь эта еда также нужна сотням других солдат, а я из них — самый выносливый, я не имею на неё никакого права. В осадах матери едят собственных детей, а я здесь, суперсолдат, любимец государства, буду вдоволь удовлетворять свои потребности? Как низко, — последние слова он буквально выплёвывает, и Тони становится неописуемо больно внутри.
— Стив, послушай…
— Нет, Тони, не надо. Я знаю, что мне нужно пережить это и вести себя нормально, но мне просто так тошно. Я не могу вернуться оттуда. Мне так жаль, — хрипло шепчет он, и Тони подхватывает его, прижимая к своей груди, слушая тихие рыдания. Стив прячет лицо у него в изгибе шеи, потому что ему стыдно. Стыдно плакать, стыдно быть слабым, стыдно быть неспособным догнать этот мир, который так далеко ушёл, пока он спал. Сдаваться — абсолютно не в его стиле, но иногда от ощущения потерянности, ненужности и беспомощности опускаются руки и хочется снова оказаться далеко-далеко, там, где нет интернета, нанотехнологий и «Звёздных войн», где всего один Бог, с которым нельзя выпить асгардского пива и поболтать о странностях этого мира, но где Стив чувствует себя своим, шестерёнкой в механизме, а не жирафом в стаде коров.
Однако чем дольше Роджерс об этом думает, тем больше ему кажется, что это всё — какой-то обман. Как если слово много раз повторять вслух, оно начинает казаться ненастоящим, так и его ностальгия со временем начинает казаться поддельной, романтизированной. В этом времени по толпам бастующих людей не отдают приказы стрелять из ружей, как по бешеным дворнягам, в этом времени существуют движения против сексизма, расизма и гомофобии, в этом веке люди не умирают повально от полиомиелита, ведь медицина идёт вперёд огромными шагами (и Стив имеет честь способствовать этому, подавая по утрам «спасительный» кофе и напоминая о человеческих потребностях, не выключающихся у учёных в настройках браузера). В этом веке столько прекрасного, начиная с анестезии и заканчивая сериалом «Друзья».
А ещё в этом веке есть Тони. Эксцентричный, красочный и хаотичный, напоминающий ураган и избалованную породистую кошку. Он всегда здесь, рядом, готовый в час ночи ответить на самый глупый вопрос, касается ли он того, что Стив не понимает в будущем, или того, что Стив не понимает в целом, ведь с его куцым жизненным опытом, ограничивающимся в большинстве своём войной, ему нужно очень много помощи, которую старший рад предоставить. И сейчас он так правильно держит его в сильных руках, позволяя плакать, задыхаться, хрипеть и подвывать от боли, словно избитое животное. Капитану чертовски больно, потому что внутри всё сломалось и теперь осколки впиваются в рёбра. Но Тони рядом каким-то волшебным образом и своим магнетизмом притупляет эту боль, заставляет отдалённо почувствовать себя дома. Когда у Стива кончаются силы, Старк аккуратно отстраняет его от своего плеча, берёт заплаканное, но всё такое же прекрасное лицо в ладони и медленно целует, неспешно, вдумчиво, мягко, давая прочувствовать поцелуй и те слова, что он пытался им передать. Капитан отвечает, сосредотачивается на том, чтобы не сбиться с ритма их движений, и сам не замечает, как это его успокаивает, как утихает свист в ушах и режущая боль в висках.
— Всё в порядке, Стив, слышишь? Тебя никто не осуждает за то, какой ты есть, за твою боль и твои трудности. Ты имеешь право быть человеком, имеешь право на всё время на свете, которое тебе нужно, чтобы справиться. Я помогу тебе выбраться оттуда. Так же, как ты помогаешь мне выбраться из плена. Мы есть друг у друга, а это — главное, ведь так? Ты нужен мне, Роджерс, и я так хочу помочь тебе.
У Стива в глубине его невозможных океанов блестит облегчение и благодарная радость, и он наклоняется вперёд, чтобы снова поцеловать. Хватается за плечи, опускает руки ниже, проводит кончиками пальцев по груди и бокам, пока Тони сжимает в ладонях его бёдра, большими пальцами в успокаивающем жесте рисуя круги на покрытой тканью коже. Стив удивляет его и абсолютно сбивает с толку, когда начинает стягивать с Тони футболку. Тот даёт это сделать, покорно поднимая руки, и только потом понимает, что вау, они в первый раз избавляются от одежды, что за чёрт?
— Воу-воу, малыш, полегче, не ожидал от тебя такой инициативы.
— Что, сначала сводить тебя на три свидания? — улыбается Стив, аккуратно дотрагиваясь до шрамов вокруг реактора. — Ты не хочешь? — тут же теряет улыбку он, в неуверенности отводя руки.
— Нет-нет, продолжай, — спешит переубедить его Тони, возвращая всё ещё холодную ладонь и кладя её на реактор, накрывая своей и заворожённо смотря на отблески голубого свечения в больших глазах напротив. Они ещё никогда не были так близко, или же он просто не замечал такой красоты под носом. — Я просто не думал, что ты будешь согласен заняться сексом с мужчиной. Всё ждал, когда ты придёшь краснеть до пят и говорить что-то в стиле «Сделаем вид, что ничего не было» и «Это никого не касается». Но ни на второй, ни на десятый раз ты так и не забрыкался, а я так и не осмелился заговорить с тобой обо всём этом, — объяснил Старк, попутно расстёгивая пуговицы на лиловой рубашке.
— Я никогда не смущался того, что я бисексуален. Это официально считалось заболеванием, и я верил, что это просто очередной камень в огород от недолюбливающей меня природы. Врождённых заболеваний нечего стыдиться. А потом в сорок первом году сыворотка излечила меня от дальтонизма, астмы, ревматизма с осложнением на сердце, синусита, гипертонии, и мне всё так же нравились мужчины. Так я в очередной раз убедился, что общество — прогнивший кусок дерьма. Они могут засунуть своё мнение о «нетрадиционной» ориентации куда подальше.
Тони внимательно слушал эти слова, поглаживая обнажившуюся грудь и рёбра, и в его глазах читалось всё большее и большее восхищение. Он так гордился своим мальчиком. Стало сразу странно, что он изначально боялся за кэповское консервативное отношение ко всему этому. Роджерс оказался гораздо мудрее, и от этого на лице расцветала улыбка.
А ещё внутри встрепенулись воспоминания о его молодости, когда подросток Тони в восьмидесятых пугливо пытался разобраться в себе и боялся найти в сердце влечение к своему полу, ведь некоторые злые дети всё ещё использовали слово «гей» как ругательство, а отец, предоставивший ему какое-никакое скудное сексуальное образование, неприятно кривил лицо и неодобрительно складывал губы в узкую полоску при упоминании этой части. Не подобает Тони Старку быть уродом в глазах общества. Однако к совершеннолетию он совершенно забил на детский страх и водил домой парней на ночь на зло Говарду. А теперь его военный друг, тот самый Капитан Америка, с которым Тони «никогда не сможет равняться», говорит ему это, и на душе становится тепло, будто внутри тает пятнадцатилетний он. Выкуси, Говард.
Эти бунтарство и уверенность, читающиеся в спокойном тоне капитана, вызывают у Тони такое твёрдое желание, что аж из глаз искры сыплют. Никто не возбуждает Старка больше, чем этот чёртов человек.
— Ты восхитительный. Ты просто нереальный. Выходи за меня, — выдыхает Старк, ведя губами дорожку из открытых поцелуев по шее и вниз к широкой груди. Капитан мягко смеётся и краснеет, зарываясь пальцами в воронье гнездо из тёмных волос. Он сладко охает, когда губы оказываются на его сосках, и те мгновенно твердеют, оказываясь чертовски чувствительными к ласке.
— Переместимся на кровать? — выдыхает Тони и поддевает пальцами край штанов Роджерса.
— Нет, я хочу прямо здесь, — горячо выдыхает капитан ему на ухо, опирается на руки, на которых от этого завораживающе вздуваются мышцы, и запрыгивает на стол, приглашающе раздвигая ноги. Его действия такие уверенные, создают иллюзию опытности, но яркий румянец выдаёт его девственность с головой.
— Ничего себе. Откуда такая норовистость? Не то чтобы я возражал, — Тони принимает немое приглашение и встаёт между сильных длинных ног. Ему не верится, что ему разрешают коснуться такой святыни: не только суперсолдатского, идеального от макушки до пят тела, сильного, мускулистого, какого даже в модельных журналах не сыщешь, но самого Роджерса, милого героя из Бруклина, которого Старк абсолютно не достоин.
— Мне хочется, чтобы мой первый раз назло был не на кровати, не под одеялом и не ночью при выключенном свете, — выдыхает Стив, когда с него рывком стягивают штаны. Тони смеётся, запрокидывая голову, и Роджерса это гипнотизирует. — Ты красивый, — произносит он свою мысль вслух, и Старк тут же тушуется, отводит взгляд от глаз на голые широкие бёдра, которые сжимает в пальцах. Капитан берёт его лицо в ладони и заставляет смотреть на себя. — Это правда. Ты тоже восхитительный, Тони. Ты мне нравишься, — уверяет его Стив, целуя в нос, и Старк никогда не верил кому-то больше. Может, он и правда не так и плох, раз уж сам Стив Роджерс так считает?
— Ты же вроде говорил, что я ничего не стою, — лукаво замечает он, сбиваясь с дыхания, когда длинные пальцы уверенно расстёгивают на нём ширинку и спускают джинсы. Роджерс и правда не производит впечатление девственника. Тони приходит мысль, что тот не может отпустить свой образ и обязанности капитана даже тут, наедине с ним, и он мягко перекладывает руки Стива к себе на плечи, начиная зацеловывать и оставлять засосы всё ниже и ниже, приближаясь к паху.
— Ты буквально назвал меня «лабораторным экспериментом», и я как-то не жалуюсь, — слегка ворчливо бормочет он, кусая губу и сдерживая рвущийся из груди стон.
— Прости, я на самом деле так не считаю. Ты ведь тоже мне нравишься, Стив, — Тони впервые за это извиняется, и Стив рад это слышать. Он знает, что гений не имел этого в виду, но отрадно слышать официальное подтверждение, от самого Тони Старка, не признающего извинений в словесной форме и взамен заваливающего дорогими подарками, когда можно просто сказать «Прости».
Стон всё-таки срывается с губ, когда мужчина накрывает его пах, медленно двигая рукой, поглаживая твёрдый член через ткань боксёров. За шумом в ушах Стив не слышит, как Тони просит Дубину притащить смазку, но замечает, когда с него стягивают последний предмет одежды, и на коже совсем не остаётся никакой ткани. Он сидит, полностью обнажённый, на кухонном столе, при дневном свете, с раздвинутыми перед другим мужчиной ногами, и поток его самоуверенности резко иссякает. Он словно находится под микроскопом и чувствует себя таким нелепым, будто он снова тощий больной Стиви, от которого девушки воротят нос, а парни ищут возможности унизить. Может быть, кровать, одеяло и выключенный свет — не такая и плохая идея. Но уже поздно вернуться, Тони смотрит на него, видит его целиком, покрывает руками и губами каждый сантиметр кожи, и от него никуда не спрятаться. — Всё хорошо, слышишь? Ты отлично справляешься, малыш. Уверен, что хочешь двигаться дальше? Мы всё ещё можем просто целоваться.
— Уверен, — капитан стягивает нижнее бельё со своего партнёра, неуверенно обхватывает большой возбуждённый член ладонью и старается делать такие же движения, которые обычно удовлетворяют его самого. Получается вроде бы успешно, потому что Тони прижимается к нему ближе и сжимает зубы на плече, приглушая свои стоны. Дубина ставит рядом с ними на столе смазку и шустро ретируется в лаборатории, шурша колёсиками по полу. Стив наблюдает за тем, как Старк берёт бутылку, обмакивает пальцы в вязкую прозрачную консистенцию, другой рукой раздвигая ноги парня перед собой.
— Порядок? — уточняет он ещё раз, водя круги вокруг входа, оставляя прозрачные прохладные следы. Роджерса всего сладко передёргивает от этого ощущения, но ему всё равно страшно. С самолёта без парашюта прыгать и то вызывает у него меньше волнения.
— Да, конечно, — он старается расслабиться, опираясь руками о поверхность стола за собой. Тони хмыкает, подхватывает его под коленом и вводит палец. Стив этого почти не чувствует, и это непривычно. Он забыл, что с последнего раза, как он таким занимался, его болевой порог значительно сместился с точки. Второй палец тоже входит безболезненно, а на третьем он уже сжимается и еле заметно хмурится, кусая внутреннюю сторону щеки. Тони целует его за ухом и старается отвлечь, поглаживая головку члена, зажатого между животами, скорее дразня, чем удовлетворяя. Стив охает и так изящно выгибается, что Старку хочется бросить растяжку и проверить стол на прочность прямо сейчас, однако он запихивает эти инстинкты куда подальше. Он никогда не позволит себе такого с Роджерсом. Это не легкодоступный смазливый мальчик на ночь, который фальшиво стонет только ради того, чтобы посмотреть на Башню Старка изнутри, хотя даже с такими он старается обходиться осторожнее, ведь всё равно люди, как-никак. У него такие раньше каждое утро из спальни выбирались, обоих полов попеременно, в одиночку или в большем количестве, и натыкались на холодный, но прикрытый фальшивой улыбкой приём Пеппер, которая всё мечтала, чтобы её лучший друг образумился, остепенился, нашёл своего человека, позвал её на свадьбу, завёл семью и детишек. Возможно, с самым последним будут проблемы, ведь вряд ли у суперсолдатов образуется матка, однако Поттс всё равно была на седьмом небе от счастья, что у гениального повесы уже почти год никого не было, кроме одного голубоглазого блондинистого недоразумения, так красиво кусающего пухлые губы и насаживающегося уже на четыре его пальца. Тони обычно не брал на себя риск в виде девственников, опасаясь порвать, но в данной ситуации эта опасность ему не грозила, а в груди всё равно предательски щемило от страха, что он что-то сделает не так, испортит Стиву первый раз, будет недостаточно или, наоборот, чересчур нежен или же груб, что Роджерс будет сожалеть об этом и прервёт с ним общение, уехав в закат на своём старомодном мотоцикле, припаркованном под Башней. Капитан замечает его колебания и снова берёт на себя инициативу, будто это он из них двоих американский Дон Жуан, захватывает добротное количество смазки, несколько раз проводит по стволу Тони, большим пальцем дразня головку, и направляет его в себя.
— Давай, — ободряет он, возвращая одну руку на стол, а второй обхватывая Тони за шею. Понимать, что ему не одному голову сносит от происходящей сейчас близости, до чёртиков приятно, и предстоящее уже не так пугает. Он бы не хотел провести свой первый раз ни с кем другим, ведь Старк уже такой родной, со всеми его глупыми шутками, гениальными идеями в четыре утра, привычкой выхлёбывать по литру кофе в день, скрываемой заботой о близких ему людях да и об остальных тоже, пусть и в меньшей степени, недовольном бормотании о том, что Стиву нужно больше присматривать за самим собой, чем за ним. Всё это уже забралось под кожу, и хотелось всегда чувствовать эту слепую радость при виде растрёпанного мужчины с тёмными полосками от сажи на щеке, спускающегося из лабораторий специально ради стивового кофе, благодарно улыбающегося и устало укладывающего голову себе на руки.
Тони не видит в Стиве ни капли сожаления или сомнения, так что подхватывает его за бёдра и толкается внутрь. Там так туго и жарко, что по спине проходит приятная судорога, но он держит себя в руках и не двигается, пока Стив глубоко дышит и скребёт ногтями за его шеей. Ему больно, несмотря на его суперсилу, потому что Тони немаленький, а у Стива совсем нет опыта дальше собственных худых пальцев, что говорить о толстом члене, который, кажется, рвёт его пополам одной головкой.
Старк не бывал снизу, но догадывается, что это не особо цветочно и сказочно. Он снова старается отвлечь Стива, помочь ему привыкнуть, оглаживая горячее тело, касаясь сильных рук, предплечий, вздымающейся груди, впалого живота с кубиками пресса, внутренней стороны бедра, зацеловывая выпирающие ключицы и кусая в выбритую челюсть. Роджерс такой чертовски чувствительный к ласке, причём не только физически — он плавится и оттого, насколько Тони заботится о том, чтобы ему было хорошо, насколько влюблённо притягивает для поцелуя в губы и гладит щёки, по которым совсем недавно текли слёзы. Старк целует его в ресницы и засохшие солёные дорожки и одной рукой сплетает их пальцы. Почему-то именно последний жест заставляет сердце забиться так часто, что капитан полностью отвлекается и даёт проникнуть в себя глубже, начать покачиваться и двигаться. Они набирают темп, и Стив грациозно выгибается, прижимает ближе к себе обхватившими талию ногами, шумно дышит и негромко стонет. Растяжение становится терпимым и даже в какой-то степени приятным, Тони лишь надеется найти простату и отпустить себя, показать парню, что такое настоящее удовольствие. Через пару минут он с этим справляется. Роджерса буквально подбрасывает на столе, он вскрикивает и закатывает глаза, жмурясь от прокатившейся по телу волны. Тони ой как надолго запомнится эта картина. Непозволительно долго.
— Тони, сделай так ещё раз, пожалуйста, — выдыхает Стив. Того и не нужно просить. Он повторяет это снова и снова, под этим углом наконец-то позволяя себе войти до конца, потому что удовольствие от попадания по простате восполняет боль от непривычной наполненности. Пока непривычной. Роджерс под ним издаёт неприлично пошлые для невинной ромашки стоны, и Тони рычит ему в плечо, надавливает рукой на вздымающуюся грудь, заставляя лечь спиной на стол, хватает за бёдра и натягивает на себя, снова возобновляя темп. Капитан двигает ему навстречу бёдрами и закидывает голову назад, безвольно раскрывая рот и выстанывая чужое имя. Ему всё ещё больно, чего он на самом деле и ожидал, мышцы внизу неприятно жжёт, но он испытывает такое дикое возбуждение, какого никогда и представить не мог — от вида раскрепостившегося жадного Тони, от звуков шлепков о собственные бёдра и хлюпанья смазки, от жаркой, тянущей влажности, которую он чувствует внутри себя, от жара чужого тела, полностью взявшего под контроль его собственное. Иногда Стиву так нужно почувствовать себя подконтрольным. Всё это накрывает его с головой, и он скулит и непроизвольно делает круговые движения бёдрами, поджимая пальцы на ногах, потому что ему так нужно
прямо сейчас, и Тони слышит, резко надрачивает ему и надавливает на простату, давая выплеснуться на живот с довольным выдохом. Только после этого, чувствуя конвульсивно сжимающееся кольцо вокруг члена и удовольствие Роджерса под ним, он выплёскивается внутрь и через несколько секунд выходит, чтобы не причинять дискомфорт сверхчувствительному после оргазма суперсолдату. Тот лежит на столе и смотрит в потолок с абсолютно вымотанным, но довольным видом, грудная клетка размеренно поднимается и опускается, на висках блестят капли пота. Старк на ватных ногах опирается на стол по бокам от его талии, чтобы прийти в себя, отдышаться и успокоить звёздочки перед глазами. Роджерс делает усилие, чтобы чуть приподняться и робко поцеловать его в приоткрытые губы, словно после его стонов ещё можно быть робким. Тони улыбается в поцелуй, отрывается первым и отходит, чтобы найти салфетки и вытереть вытекающую из капитана сперму, так и порывающую Старка взять парня ещё раз, но мужчина сам останавливает этот порыв, потому что для первого раза Роджерсу определённо достаточно.
— Знаешь, мы так и не договорили о том, что ты не ешь и не спишь. Думаешь, можешь увильнуть от серьёзного разговора, раздвинув передо мной ноги?
Стив ярко краснеет и чуть сводит ноги вместе, на что Тони извинительно целует его в колено, потому что чёрт, прозвучало грубее, чем в его голове, у него серьёзные проблемы с формулированием своих мыслей в предложения.
— К чему ты клонишь? — капитан садится на столе и грациозно спрыгивает, поднимая свою небрежно разбросанную одежду с пола и выгодно для этого наклоняясь.
— К тому, что нас с тобой ждёт много работы. Мы всё наладим, я тебе обещаю. Я покажу тебе, что ты имеешь право жить.
Благодарно улыбающийся Стив в распахнутой рубашке и с растрёпанными волосами выглядит до неприличия мило, и Старк не может не поцеловать его снова. Он сделает всё, чтобы у его маленького голубоглазого несчастья всё было хорошо.
***
*Операция «Оверлорд», или Нормандская операция — крупнейшая десантная операция в истории; стратегическая операция союзников по высадке войск во Франции (1944 г.).
**Апатико-адинамический синдром — сочетание апатии и адинамии (апатия — симптом, выражающийся в безразличии, безучастности; адинамия — резкий упадок сил, мышечная слабость, сопровождающаяся значительным уменьшением или полным прекращением двигательной активности). Наблюдается при невротических и депрессивных расстройствах, голодании, длительных истощающих болезнях, соматических и неврологических заболеваниях.
