Память сердца

      В этот холодный ветреный день 22 января 2013 года он хотел остаться один.       Джейк вышел из дому, одетый в куртку цвета хаки, черные джинсы и вязаную шапку, натянутую до бровей. Привычно доехал на метро до знакомого дома, не обращая внимания на пристальные любопытствующие взгляды случайных попутчиков. Постоял полминуты, запрокинув голову, вглядываясь в окна, за которыми уже пять лет не было жизни. Пять лет, да…       Он не стал задерживаться и привлекать ненужное внимание. Путь Джейка лежал дальше, в старый, заброшенный дом, полный пыли, призраков и воспоминаний. Когда-то в прошлой жизни один человек снял его на подставное лицо, и после смерти этого человека Джейк переоформил дом на себя. О нем не знал никто, Джейк был уверен. Этот дом оставался заколдованным замком, куда он приезжал всего два раза в год.       Джейк закрыл за собой двери, сбросил на диван куртку и неторопливо поднялся на чердак. Все осталось таким же, как в то далёкое, счастливое время, когда здесь его всегда ждал друг.       Те же циновки на полу, та же ваза на чайном столике, то же небо, сейчас затянутое серыми ватными январскими облаками, заглядывало в проем потолочного окна. Все было прежним и вызывало мучительные воспоминания, комкало сердце в груди, прерывало дыхание, словно бы он только минуту назад услышал голос в трубке, сообщивший, что Хита больше нет.       «Господи, ну почему же мне до сих пор так больно?!»       Джейк помотал головой, стряхивая непрошеные слезы, повернулся к стене, чтобы посмотреть на большое фото, висевшее рядом с картиной, которую написал для него Хит. На картине — мертвое дерево, оплетающее ветвями изменчивое небо, небо, напоминающее цветом глаза Джейка. В них, как всегда виделось Хиту, синева мешалась с зеленью и малахитом листвы, отсвечивая серым и серебряным. А на фото были они сами, счастливые настолько, что даже бездушная камера слепла от излучаемого ими блаженства. Оба в белых рубашках, Хит слегка обнимал его, а он чувствовал плечо друга. Рядом с Хитом ему становилось спокойно и надёжно, оставляла всегдашняя тоска и печаль, он растворялся в нём так, как не растворялся ни в одной своей роли.       Джейк медленно спустился обратно на первый этаж дома, вынул из рюкзака бутылку виски и поднялся обратно. Сегодня он будет пить, будет пить наедине с фотографией друга, снова погружаясь в воспоминания, боль, печаль, невыносимое чувство вины и потери, так и не ставшие менее пронзительными за эти пять лет. ..       … Когда они расстались после нелепой попытки Хита покончить со всеми проблемами разом, Джейк звонил каждый день, пугаясь длинных гудков, когда тот не брал трубку сразу.       Через месяц наступил перерыв в съёмках и Джейк сразу же сказал другу, чтобы тот ждал его вечером. Приехав и взбежав стремглав по ступенькам на чердак, он увидел Хита, лежащего на циновке и курящего косяк. Его глубокие глаза, в цвете которых смешались корица и золото, осенняя листва и мягкая зелень мха, смотрели в окно сквозь плавающий под потолком дым. Джейк, швырнув сумку в угол, с разбегу повалился на него и уткнулся носом в спутанные, вечно казавшиеся нечесаными, волосы. Руки Хита сомкнулись на его спине, он притянул к себе Джейка, обнял крепко-крепко, крепче не бывает, и они долго лежали молча, слушая биения сердец друг друга, испытывая почти непереносимое счастье от осознания своей близости.       Каждый думал о том, почему так не может быть всегда. И никто, ни один из них уже не решался озвучить свои страхи и вопросы, никто не хотел заглядывать в эту бездну, дороги из которой не было. Потом они долго разговаривали, лениво покуривая, передавая друг другу бутылку пива и косяк. Хит говорил о том, что с Мишель не выходит так, как он хотел, они всё больше отдаляются, и даже дочь уже не может сблизить их. Рассказывал о том, что ему предлагают хорошую роль, правда второго плана, но там можно работать и он намерен выжать и из роли и из себя все возможное.       Джейк говорил о своей роли в фильме, со съемок которого приехал, о партнерше, белокурой стерве, но очень деловой и умненькой. Говорил о том, что она клинья к нему подбивает, но он еще думает. Хотя для имиджа это будет неплохо. Хит кивал, смеялся, говорил, что Джейк подлый обманщик и бабник, только прикидывающийся эдаким плюшевым котом. Тот улыбался в ответ, шутливо пинал друга кулаком в бок, но при этом пытливо вглядывался в любимые глаза, пытаясь выловить там ответы на мучительно язвящие душу вопросы.       Больше всего Джейка пугало то, как невозможно его тянуло к Хиту, то, как останавливалось время рядом с этим долговязым, светловолосым клоуном. Пугало бесконечное, неконтролируемое желание принадлежать этому человеку целиком, без остатка, отдать ему свою жизнь, положиться на эту воплощенную силу и нежность. И в то же время им владело страстное желание оберечь Хита от чего-то страшного, неизбежного, обнять, загородить собою от мира и от людей, забрать его навсегда себе…       Джейк думал о том, что чувствует друг, лежа рядом с ним. А Хит чувствовал только бесконечную тоску и усталость от борьбы, которую вел сам с собой весь этот месяц, прошедший после их последнего объяснения до приезда Джейка.       Хит чувствовал, что в его жизни нарушилось какое-то хрупкое равновесие, стекла волшебных очков перестали улавливать и отбрасывать вовне слепящий солнечный свет, согревающий всех окружающих. Теперь только Джейк мог вернуть этот свет.       Они пробыли в своем заколдованном замке почти неделю, и была она самой счастливой в их жизни. Но оба осознали это только долгое время спустя.       Хит после расставания с Мишель окунулся в работу, и не мог уже видеться с Джейком так часто. Остались телефонные звонки, наполненные едкой тоской по теплу и объятиям друга, по его спокойной и преданной близости. Джейк тоже был по уши занят работой, тоже звонил, чтобы хотя бы голосом прикоснуться к человеку, который стал самым важным и самым недосягаемым для него.       Не успев закончить одной работы, Хит взялся за другую. Джейк, увидев его в один из своих коротких приездов, пришел в ужас. Друг угас, глаза его, прекрасные глубокие глаза цвета меда и каштанов стали словно бы меньше, в них больше не помещался весь прекрасный мир, свет ушел и только Джейк видел это. Хит был постоянно возбужден и одновременно подавлен и, держа его в своих объятиях, Джейк ощущал неостановимую дрожь, сотрясающую крепкое тело друга.       Но когда он попытался сказать о том, что нужно бросить работу и отдохнуть, перестать пить таблетки и уехать куда-нибудь далеко, где нет никого и ничего, тот поднял на него обреченные глаза и угрюмо спросил:       — Ты поедешь со мной в это твое далеко, где нет никого и ничего? И Джейк промолчал. А Хит усмехнулся, дернув щекой, и отвернулся к окну, за которым синело равнодушное небо…       …Этот момент Джейк вспоминал все пять лет после смерти друга, вспоминал неизменно с неистовым чувством вины и потери, безнадежности и разрывающей душу тоски. Он приезжал в их дом, где только и мог безоглядно отдаваться мыслям и вспоминать свою любовь. В дом, еще хранящий отголоски их страсти, их ссор и примирений, кратких, как вспышки, встреч.       И неизменно, погружаясь в сон, сломленный и успокоенный алкоголем, Джейк видел перед собой светящееся счастьем и любовью лицо Хита и в тысячный раз спрашивал, ради чего они отказались от себя?       Все причины, такие веские, такие непреодолимые, такие разумные, рассыпались в прах и оказались смехотворным картонным хламом в тот страшный зимний день, когда один из них ушёл навсегда в горние поля вечной охоты, а другой остался в одиночестве, обреченный с пронзительной тоской вечно смотреть вслед своей единственной любви…