Достоин ли я?

      Кажется, чёртовы ремни УПМ сдавили грудную клетку до такой степени, что рёбра вот-вот сломаются. В последнее время Жан стал всё сильнее затягивать их на себе. Он не задумывался почему, ведь они, в связке с адски тяжёлыми мечами, иногда заставляли замлеть от недостатка воздуха или тяжёлой боли в районе живота, а на бёдрах и плечах оставляли чуть ли не кровавые следы. Было больно, но создавалось впечатление, что Жан и не видит этого всего на своём теле вовсе, наверное потому что возвращается в казарму глубокой ночью и валится на койку часто прямо в одежде. А порой просто избегает зеркал. А Марко видел. Марко видит всё. Порой похоже на то, что он читает каждую мысль своего молодого человека, так тихо врывается в сознание и аккуратно просматривает там всё своими проницательными, острыми и чёрными, как смоль, глазами. Он уж слишком мудр и умён для своих лет, все так говорят. Даже при выпуске из кадетского корпуса ему влепили десять из десяти в графе интеллекта. Жану с ним повезло. И он часто вопрошает почему. Почему такой, как Марко, достался такому, как он? Тихо сидит у конюшни, смотрит на пылающие звёзды, что раскинулись на мрачном небе, как рассыпавшиеся бусины на тёмной шёлковой ткани, и спрашивает у колыхающейся листвы: — Я правда заслужил? И вот, в этот раз он сидит на стене Роза, на плечи падает каменная пыль и небольшие куски краски, а ремни уже привычно врезаются в чувствительную кожу сквозь рубашку. Сегодня он дежурит на стене. Где-то за пару сотен метров должна сидеть Нанаби, а ещё дальше Флок. Хоть и расстояние не столь гигантское, но ощущение, будто Жана с головой окунули в вязкое одиночество, связали руки и ноги и оставили гнить под бледной луной. «А в небе, ко всему приучённый, Бессмысленно кривится диск». Где-то внутри дрожит страх, что в один момент, опустив глаза, Жан увидит пятнадцатиметровое изваяние, застывшее в немом животном желании сожрать его, но ночь на удивление тихая, лишь лёгкий ветер колышет русые волосы. Вдруг прямо над ухом раздаются металлический скрип и свист, Жан было успел схватиться за рукоять меча, когда рядом приземлился Марко с таким знакомым писком. Он выглядел немного заспанным, но столь же улыбчивым, как и обычно, на секунду он отворачивает голову, чтобы зевнуть, и вновь смотрит на Кирштайна. — Не устал ещё? Я могу тебя подменить сегодня. Ты хорошо поработал, и я подумал, что тебе стоило бы отдохнуть. — А? О, нет-нет, не нужно. Всё в порядке, — Жан удивлённо оглядывается, будто эти слова могут быть адресованы кому-то ещё. Ничего на самом деле не в порядке. Он не знает, что делать с тем, что каждую секунду в одиночестве волосы хочется рвать на себе. Не знает, когда в последний раз хорошо спал и почему, чёрт возьми, так мучает себя этими ремнями. Марко хмурится и устало вздыхает, садится на одно колено рядом с молодым человеком и смотрит исподлобья. Обдаёт тяжёлым, свинцовым взглядом так, что хочется упасть прямо за стену к титанам, мягко пропускает русые волосы сквозь свои пальцы и мимолётом касается щеки большим пальцем. Несмотря на весь его ум, Ботт совсем не знает, как подступиться к Жану. Он видит, как он изменился за последний месяц, видит каждую болезненную деталь в его внешности и поведении. Марко очень волнует состояние Кирштайна, но кажется, что в их-то ситуации, когда на кону спасения стоит целое человечество, думать о подобном — неприличная трата времени. Марко неторопливо, мерно рассматривает своего молодого человека: от острых скул и нескольких царапин у правого уха к длинной шее и открытых, подозрительно явно вздымающихся белоснежных ключиц. Его смуглые руки правда красиво на них смотрятся — Ботт знает — до широких плечей. Взгляд замирает в районе груди, где пряжка ремня УПМ застёгнута столь туго, что прямо сейчас вылетит, а у верхних рёбер проступила маленькая полоска крови. — У тебя кровь, — Марко касается алого пятнышка и обнаруживает отпечаток на своих пальцах. Значит, кровь свежая. Брюнет бесцеремонно расстёгивает блестящую пряжку на груди юноши и принимается за верхние пуговицы рубашки, но чужие руки торопливо останавливают его. — Эй, М-Марко, всё хорошо, слышишь? Перестань. Это совсем неважно, иди домой, — Жан взволнованно, будто напуганный ребёнок, подвигается ближе к стене и чуть опускает голову. Голос звучит совсем неубедительно. Ботт раздражённо фыркает и освобождается от слегка подрагивающих рук, вновь дёргает оставшиеся пуговицы и оголяет грудь Кирштайна. Некогда чувствительная и нежная кожа сейчас покрыта красными следами от ремней, местами проступает кровь, а прикасаться становится совсем страшно, столь же болезненно это выглядит. Марко испуганно глядит на Жана, колким, молчаливым вопросом дотрагивается до нераненной части торса. — Я… Это… Это вышло случайно, просто на тренировках… — Жан жмурится и замолкает. Чувствует себя провинившимся дитём. Настолько стыдно, что и правда лучше было бы упасть за стену и быть съеденным титаном, только бы не чувствовать этого пронзительного взгляда. — Эй. Я ведь всё понимаю, — Марко мягко поглаживает кожу пальцами и еле ощутимым касанием обдаёт подбородок парня, заставляя взглянуть на себя. — Всё хорошо, — голос тихий, монотонный, почти убаюкивающий, такой нежный, что хочется ощущать его физически. — Если ты хочешь о чём-либо рассказать мне, то я всегда рядом, чтобы выслушать. Знаешь ведь? — Марко говорит почти шёпотом. — Утром мы с тобой пойдём и обработаем всё это, ладно? Только обрати на меня внимание сейчас. Брюнет ласково улыбается, его руки заботливо, с особым трепетом скользят по рёбрам Жана, а после он наклоняется к широкой груди, чтобы оставить невесомый поцелуй на багровых полосах. Он целует эти отметины, не останавливаясь, такими бархатными прикосновениями, покрывая каждую болезненную часть кожи. А у Жана сердце замирает, совсем стучать будто перестаёт. Страшно, непонятно и приятно одновременно. Страшно от того, какую реакцию это вызвало, от того, как волнительно Марко целует его тело. Любовь пугает. Пугает мысль о том, что придётся отплатить сполна за то, чего он недостоин. Но он, чёрт побери, достоин этого. — Со следующего дня УМП я буду на тебе застёгивать.