***
— Нет. Игорь непроницаемо смотрит на него снизу вверх, даже не думая вставать. Будь на его месте кто-то из девушек или парней, Дмитрий не постеснялся бы прикрикнуть, чтобы шёл либо выполнять свою работу, либо на все четыре стороны отсюда. Но Игорь, спокойный до того, что это его спокойствие раздражало, был сам себе авторитет. Более того, на нём здесь всё держалось. — Ты хоть знаешь, кто это? — воздействовать, тем более с помощью таких дешёвых трюков, на Игоря было невозможно, поэтому Дмитрий бьёт на удачу. Игорь смотрит на фото, которое ему показывает Дмитрий, затем на самого Дмитрия и ещё раз на фото. — Артём Дзюба, нападающий Зенита и нашей сборной, — не меняя ни тона, ни выражения лица, отвечает он. Его ничуть не удивляет то, что такому человеку могут понадобится подобные услуги. Игоря и по первости мало, что удивляло, а уж после стольких лет в этом бизнесе поводов для удивления вообще не осталось. — И всё равно нет. — Да твою мать, — не выдерживает Дмитрий. Он, конечно, терпелив, турецкие платья хорошо учили терпению, но Игорь со своими необоснованными закидонами перешёл все границы. Дмитрий не уставал напоминать, что незаменимых в этом бизнесе не бывает, но, казалось, Игорь об этом забыл. — Не трогай мою мать. — Почему, Игорь? — пропуская мимо замечание, сказанное негромким голосом и спокойным, но предупреждающим тоном, продолжает Дмитрий. Он уверен, Игорь упирается только потому, что знает — никто кроме него здесь не справится; потому что Игорь не из тех, кого выбирает клиент — это он выбирает себе клиента. Женщины за него драться готовы, не то что заплатить безумные деньги просто за то, что он придёт с ними под ручку на какое-нибудь мероприятие и несколько часов будет смотреть на клиентку так, как будто любит её больше жизни. А с некоторыми надо ведь не только на мероприятие сходить, но и порадовать, так сказать, своим обществом наедине. Дмитрию всегда было интересно, о чем Игорь думает в эти моменты, но ни разу за всё время их знакомства он так и не набрался смелости спросить. Сурово-непроницаемый взгляд Игоря всегда останавливал от этого, как бы говоря “я тут просто работаю, не лезь мне в душу”. — Болею за другую команду, — улыбается Игорь и спокойно добавляет: — И всё же предпочитаю женщин. К тому же, у меня съёмки в этот день. — О да, в рекламе макарон. Или чего там? — издевательски воскликнул Дмитрий и Игорь поморщился. Это намёк на то, что он теряет хватку или на что? — Ты знаешь, какие это деньги? — снова удар и снова мимо. Глаза Игоря темнеют ещё больше и Дмитрий понимает, что собеседник злится. Игорь знает свою цену и его задевает, когда ему напоминают о ней, но Дмитрий не собирается извиняться. Пятнадцать лет назад надо было думать, тогда бы не пришлось сейчас презрительно кривиться от напоминания о том, что ты, хоть дорогая и элитная, но, в общем-то, шлюха. — Знаю. 3000 евро за вечер по курсу Московской Биржи, — грубо отвечает он, но Дмитрий слышит не сказанное: “Я прекрасно помню, кто я, а ты прекрасно помнишь, почему”. Причины почему, правда, уже не существует и Игорь не знает, что держит его здесь: привычка или равнодушие и безразличие к самому себе. — И вот выбирая между макаронами и вот этим, — Дмитрий трясёт распечатанной фотографией и бросает её на кофейный столик перед Игорем, — ты предпочтёшь макароны? — Просто я знаю, что такое эти закрытые вечеринки, — Игорь берёт фотографию в руки и смотрит всё тем же непроницаемым взглядом, а Дмитрий мысленно скрещивает пальцы: решающий момент с перевесом в сторону согласия Игоря. Момент, когда человек почти согласен, он чувствует безошибочно. — Раз знаешь, должен понимать, что кроме тебя никого отправить не могу, — произносит он тем тоном, каким раньше говорил “последний-размер-остался-берите-я-вам-чуть-чуть-скину”. Игорь откладывает фотографию и поднимает взгляд на Дмитрия. — Олега отправь. У него лицо смазливее, и языком он во всех смыслах работает лучше, и в принципе в основном по мужикам, — Дмитрий знает, что Игорь почему-то — возможно, именно из-за этого его умения непринужденно болтать ни о чем и удачно шутить с поразительной легкостью, — Олега ненавидит и клиента ему ни за что и никогда не уступит. Тем более такого клиента. Дмитрий тяжело вздыхает. Не в его правилах плохо говорить о своих работниках, но — dans la guerre comme à la guerre, — все средства хороши, поэтому он решается и, понижая голос, чтобы создать видимость более доверительной, хотя куда уж более, обстановки говорит: — Олег выглядит дёшево, а тебя можно хоть на приём к английской королеве. Игорь усмехается. Дмитрий знает эту усмешку, очень хорошо знает, и чувствует, что его начинает ощутимо трясти. — Спасибо. Но всё равно нет. Вот позовут в Букингемский дворец, тогда я, может быть, соглашусь. — Какая же ты сука выёбистая! — не выдерживает Дмитрий и срывается на крик. Сорвалось. Сорвалось, блять. А он был уверен, что ещё немного и Игорь согласится. Игорь же даже не дёргается и продолжает молча смотреть на Дмитрия снизу вверх. Выдерживать это уже невозможно, поэтому Дмитрий просто разворачивается и идёт к двери. Олег, так Олег. Тем более, что языком он и правда работает хорошо — в конце концов, в его агентстве непрофессионалов нет, на Игоре свет клином не сошёлся. Хотя с Игорем, конечно, никто не сравнится. Уже распахнув дверь, Дмитрий оборачивается, и, не обращая внимания на молоденьких моделей, которые все ещё трутся возле ресепшена, надеясь что-нибудь да узнать, выкрикивает в почти бессильном отчаянии: — Ну и рекламируй свои макароны! Если не перестанешь так выёбываться, то только их и будешь жрать! Уволю тебя к хуям и хоть на Ленинградке стой, хоть кассиром в Пятёрочку иди! Игорь смеётся и сообщает, что стоять на Ленинградке — не его уровень. Дмитрий огрызается, что конкуренцию на Тверской Игорь не потянет — возраст уже не тот — и захлопывает дверь с такой силой, что вставленное в неё витражное стекло — действительно итальянское, кстати, — жалобно звенит. Бросая гневный взгляд на моделей возле ресепшена, Дмитрий едва удерживается от того, чтобы не разогнать этот праздник жизни и заодно не устроить разнос своей секретарше, которая сквозь пальцы смотрит на эти “тусовки”, и скрывается в своем кабинете. Он уже почти набирает номер Олега, который, хоть у него и отпуск или что-то вроде того ближайшие две недели, ломаться точно не будет и согласится сразу же, как ему звонит секретарша. — Ну что там ещё ? — рявкает Дмитрий. Общаться с клиентами он сейчас не в состоянии, ни в настроении и вообще не имеет желания, о чём и намеревается сообщить девушке. Пусть придумает что-нибудь: что он занят, болен, пьян, умер, уехал на Мальдивы. — Игорь отменил съёмку семнадцатого числа, — коротко сообщает секретарша. — Спасибо, — так же коротко отвечает Дмитрий и вешает трубку. Затем трёт глаза, массирует виски и откидывается на спинку кресла, сидит так несколько секунд и лезет во второй ящик стола, где у него на такие нервные случаи припрятаны бутылка виски и граненый стакан. Вот не может Игорь сразу согласиться, надо сначала всю душу вынуть.***
Игорь стоит посреди небольшой гардеробной в своей красивой “рабочей” квартире в стиле лофт и, напряжённо хмурясь, разглядывает вешалки с одеждой. К своему внешнему виду в рабочее время Игорь относится со всей серьезностью. У него целая коллекция рубашек, галстуков, костюмов и даже платочков для нагрудных карманов на самые разные случаи жизни, начиная от «у моей дочери свадьба в красно-розовых тонах» и заканчивая «понимаете ли, я иду на похороны бывшего мужа и там будет ещё один мой бывший муж и два любовника». Один раз даже был на мероприятии, в приглашении на которое рядом со словом “дресс-код” значилось гордое, отдающее некоторым высокомерием white tie. Для этого ему брали на прокат за какие-то совершенно бешеные деньги прекрасную фрачную тройку. Игорь ещё никогда не выглядел так великолепно, но чувствовал себя совершенно не на своём месте. Его тогдашняя клиентка была лет на семнадцать старше его самого. У неё были худые плечи, открытые вырезом тёмно-лилового шелкового платья, и тонкая шея, на которой очень странно смотрелось старинное жемчужное колье в три ряда. Она молчала почти весь вечер и позволила себе улыбнуться только когда Игорь одержал уверенную победу в слащавой, приторно-ироничной светской беседе над каким-то мужчиной, который был похож на петуха на грани нервного срыва. Но закрытая вечеринка — мероприятие более, чем неформальное, особенно если знать, чем всё обычно заканчивается, а заканчивается всегда одинаково: все под действием алкоголя, которого всегда много, а то и чего-то не совсем легального, расходятся по разным комнатам и углам, и всё превращается в оргию. Игорь ещё один раз оглядывает гардероб и останавливает свой выбор на нейтрально-чёрном костюме не классического кроя и простой чёрной футболке. В чёрном он всегда выглядит хорошо. Впрочем, в чёрном трудно выглядеть плохо. Игорь небрежно бросает вещи на широкую кровать, не снимая с вешалок — хорошо, что всё заранее поглажено, — и идёт в ванную. Времени у него ещё достаточно, но оно всегда куда-то девается в самые неподходящие моменты. На мгновение он замирает перед зеркалом над раковиной и пристально себя разглядывает. Для своих тридцати двух он выглядит очень даже хорошо, но Игорь понимает, что тридцать два для человека его профессии уже достаточно много. Уйти придётся. Лет через пять-шесть, но придётся. Игорь старается не думать о том, что он будет делать после этого, но почему-то именно сегодня у него меланхолическое настроение и мысли сами лезут в голову. Он не знает, что будет делать. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что продавал свое общество. У него нет друзей, семьи, любимой девушки, даже домашнего питомца. Нет, есть, конечно же, куча знакомых, с которыми можно пообщаться без лишнего напряжения, есть родственники, которые поздравят с днём рождения и новым годом. Даже девушка, не очень, правда, любимая, но ради которой он хотел всё это бросить, когда-то была. Девушка, правда, бросила его раньше. Потому что узнала, чем он занимается. Игорь думает, что в его жизни всё , начиная от работы и заканчивая личным, дружеским общением, построено на фальши. Ничего настоящего у него нет вот уже пятнадцать лет. Собственное отражение начинает раздражать и, чтобы не ударить по нему кулаком в приступе самоненависти — такое с ним уже было, лет пять назад, когда в жизни было слишком много беспросветного пиздеца, справиться с которым было невозможно — Игорь включает воду и залезает в ванну. Вода немного успокаивает. Пять лет, в конце концов, очень приличный срок. Он может даже умереть за это время. Игорь некоторое время — наверное, около получаса — бесцельно стоит под душем, а затем, стряхнув это оцепенение, тянется к шкафчику над раковиной и достаёт оттуда флакончик со смазкой. Не выключая воду, он усаживается на дне ванны, подтягивая согнутые в коленях ноги к груди, и выдавливает смазку на пальцы, равнодушно разглядывая руку. Первые несколько раз было страшно делать это самому, но Игорь уже давно воспринимает все эти вещи как обыденную часть серых и тяжёлых рабочих будней. Свои собственные пальцы не ощущаются так же, как чужие. По крайней мере, удовольствия от этого Игорь совершенно точно не испытывает. Ничего неприятного, впрочем, тоже. У каждой профессии своя специфика: кому-то надо волосы в хвост завязывать перед работой и шапочку надевать, а ему иногда приходится делать это. Игорь запрокидывает голову, упирается затылком во влажную плитку и безэмоционально смотрит в потолок. Ему должно быть страшно, что его обыденность — такая, но ему всё равно. Раньше, хотя правильнее сказать когда-то очень и очень давно, он, чтобы не сойти с ума от своей работы, представлял, как будет выглядеть место, в которое он идёт, в каком платье будет женщина, которую он сопровождает, какие ещё люди там будут. Представлял всегда очень подробно. Начиная с того, как он переступает порог и оглядывает помещение, столы под белоснежными скатертями, аккуратно задвинутые одинаковые стулья, других гостей — мужчин в дорогих пиджака, из-под рукавов которых выглядывают манжеты рубашек и массивные часы на толстых браслета, и женщин в красивых платьях с открытыми спинами и с маленькими театральными сумочками, которые ещё мало кто называл клатчами. Потом надоело. Всё выглядело не так красиво. Всё выглядело просто отвратительно. Игорь добавляет второй палец и тяжело выдыхает: растягивать себя далеко не самое приятное занятие, — к тому же последний раз в роли пассива он был достаточно давно — но если не хочется иметь куда более неприятные последствия, приходится терпеть. Клиент с ним возиться не будет, — нет, есть, конечно, любители, но такое обычно оговаривают заранее — а учитывая то, что это за мероприятие, то клиенту, скорее всего, будет не до заботы о физической целости и сохранности какого-то там мужика по вызову. Клиенты вообще редко вспоминали о том, что он тоже человек. Про своего клиента Игорь в первый же день прочитал всё, что хватило сил прочитать, и пришёл к выводу, что рабочий вечер будет не самый легкий. Но, Игорь отстранённо думает об этом, как о чём-то не относящемся к делу, этот хотя бы симпатичный. И спортсмен. Значит, риск подцепить от него какую-нибудь неприятную в плане лечения вещь, минимален. У них ведь регулярные осмотры. Игорь усмехается, потому что у них тоже. Дмитрий очень внимательно следит за здоровьем, и физическим, и психологическим, своего персонала. Претензии от клиентов ему не нужны, безупречной репутацией — если у борделя может быть безупречная репутация — своего заведения Дмитрий дорожит. И Игорь в чем-то его понимает: Дмитрий потратил на «Imago» пятнадцать лет, астрономические суммы денег и немало нервов. Понимает, потому что потратил примерно столько же. Игорь прерывисто вздыхает и немного сползает вниз по влажной стенке, когда вводит третий палец и задевает простату. Приятно, да, но заниматься этим ради удовольствия он бы не стал. Впрочем, Игорю кажется, что работа в принципе лишила его возможности получать удовольствие от секса. Не важно, с кем он — с мужчиной или с женщиной — и в какой роли. Секс для него превратился в какую-то механическую, почти конвейерную работу. Он не знает, у всех ли так, потому что не рискует, и никогда не рисковал, говорить об этом с коллегами. Раньше — потому что был моложе и боялся говорить о таком, боялся показаться морально неустойчивым, слабым, а теперь... Почему-то Игоря не покидает уверенность, что нынешние коллеги его не поймут. Потому что такие вопросы не вяжутся с его образом. Наверное, действительно возраст берёт своё, раз он начинает всё чаще задумываться о таких вещах. Неприятные ощущения полностью пропадают и Игорь осторожно выпрямляется и несколько минут смотрит на воду. Затем смывает с пальцев смазку и встаёт под теплые струи. Он готов простоять так целую вечность, но из комнаты раздается резкий звук таймера, оповещающий о том, что время на подготовку закончилось, и что если он не хочет опоздать на встречу — а Игорь никогда не опаздывает, потому что опоздание есть проявление неуважения к клиенту, — пора идти собираться. Игорь выключает воду и нехотя вылезает из ванны, заворачиваясь в полотенце.***
Машина, к которой он идёт, предсказуемо чёрная. Водитель, которого хорошо видно через лобовое стекло, мрачен и отстранён — другие в таких службах не работают, потому что это даже не элитное такси. Им не полагается думать о том, кого и куда они возят: все подписывают обязательства о неразглашении. Этим обязательством предусмотрена только одна санкция — увольнение. Без выходного пособия и положительных рекомендаций. А попытки предать тайны клиентов огласке чреваты такими проблемами, с которыми никто не поможет справиться. Разглядывать клиента, особенно такого, долго и пристально — профессиональный моветон. Клиенты всегда надеются на анонимность, которая, к слову, у них гарантируется, и очень не любят, когда происходит так называемое “узнавание”, потому что таким людям не пристало пользоваться услугами девушки, а уж тем более мужчины, по вызову. Потому что whore is whore, как говорится. И не важно, что сумма, которую клиент заплатил за вечер с ним, равна сумме годового дохода какого-нибудь менеджера среднего звена, а в трудовой книжке — да, у него она есть, — значится гордое “фотомодель”. Поэтому Игорь оглядывает своего клиента мельком, когда садится на заднее сиденье машины — водитель сразу же трогается с места — и равнодушно сравнивает с фотографиями и видеозаписями, просмотренными накануне: одновременно и похож на себя и нет. Не красавец, но что-то есть. Возможно, не совсем внешнее, скорее внутреннее, но Игорь пока затрудняется дать этому однозначное название. Но ему это, впрочем, и ни к чему — он здесь не для души. — Красивый, — вместо приветствия говорит клиент, как-то совсем неподходяще для ситуации, почти по-детски улыбаясь и разглядывая Игоря без всякого стеснения. Дмитрий, конечно же, высылает клиентам фотографии — таким клиентам уж точно — но Игорь прекрасно знает, что этим фотографиям грош цена. Он видел свои. Там нет ничего от него. — Добрый день, — холодно-спокойно, почти по-деловому, отвечает Игорь. Вежливость, как главная профессиональная черта всех, чья работа так или иначе клиентоориентирована, превыше всего. — Игорь. За комплимент спасибо. Клиент, разумеется, знает его имя — Дмитрий всегда даёт очень полную и подробную характеристику, которая включает в себя рост, вес и даже сведения из медицинской карты, — но представляться все равно необходимо. В ответ на это клиент должен представиться сам — опять же, чтобы избежать “узнавания”, которого никому не хотелось. Клиент медлит. Даже перестаёт улыбаться. Игорь прямым, ничего не выражающим взглядом смотрит в его глаза, превращаясь в NPC, который ждёт от героя фразы, которая запустит следующий скрипт. — Артём, — наконец-то говорит клиент и его губы трогает улыбка. Удивительная улыбка. Тёплая. Игорь отмечает это как-то на автомате, не особо задумываясь. — А в жизни ты лучше, чем на фото. Ничего, что я так сразу на “ты”? Игорь едва не усмехается, но всё же сдерживается. Уважение? Вежливость? К нему? Смешно. — Мы придерживаемся неформального стиля, поэтому любое удобное для тебя обращение. Я не принципиален. Можно даже чужим именем. За три тысячи евро можно почти всё. Артём кивает чему-то своему и снова принимается разглядывать Игоря. Игоря не пугает, что на него смотрят — он модель — нет, его пугает, что во взгляде Артёма нет презрения, похотливого блеска, оценивающего сомнения (а стоит ли он этих денег?) — нет всего того, что он привык видеть в глазах клиентов. Артём просто смотрит. Так, как смотрят на закат, ржаное поле, молнию, которая рассекает небо сотней тонких электрических нитей. Без какого-либо определённого выражения, но как будто любуясь. — А ты чего такой серьёзный? — внезапно говорит Артём и его губы снова трогает эта странная, удивительная улыбка. У Игоря в голове и на языке вертится как минимум пятнадцать вариантов ответа на этот вопрос и он выбирает — почти ожидаемо — самый нейтрально-неудачный: — Я на работе. Артём — внезапно — смеётся и — не менее внезапно — подаётся вперёд и лёгким, невесомым, почти нежным и ласковым движением, теребит Игоря за щёку, как обычно делают с маленькими очень милыми детьми и аргументирует это простым и чистосердечным признанием: — Мне просто захотелось. Игорь в лёгком недоумении. Клиенты, если они, конечно, не постоянные, не проявляют такую раскованность в первые пятнадцать минут знакомства. У некоторых напряжённость ощущается почти физически, потому что давит и сжимает все окружающее пространство. У некоторых она спрятана за показной расслабленностью, фальшивость которой чувствуется так же ярко. Люди его профессии хорошие психологи — больше поневоле, из безысходности — и Игорь чувствует, что здесь нет ни того, ни другого. Игорь не вполне уверен, как ему следует реагировать на такую непосредственность — у них по “регламенту” всего три варианта: подыграть, легко, но убедительно возмутиться и не реагировать никак — и стоит ли ему вообще на это как-либо реагировать, поэтому выбирает самый универсальный вариант — бездействие — и продолжает идти по скрипту. Импровизация в их профессии частенько выходит боком, поэтому у Игоря есть план действий на любой случай. Почти любой. — Договор Дмитрий высылал? — высылал, конечно же. Все эти вопросы необходимы для того, чтобы клиент привык к нему, почувствовал себя спокойно и расслабленно, но Игорь чувствует, что сейчас они нужны для того, чтобы спокойно и расслабленно себя почувствовал он сам. Нет, он совершенно спокоен внешне. Да и внутренне, в общем-то, тоже. Просто что-то во всей этой ситуации ему до дрожи не нравится. И дело здесь не в известности клиента: Игорь научился абстрагироваться от любого внешнего фактора лет в пятнадцать, а Дмитрий почти что дрессировал в каждом своём подчинённом спокойное безразличие к чужой славе. И даже не в характере: за пятнадцать лет Игорь видел столько странных клиентов, что нынешний по сравнению с ними — эталон адекватности. — О том, что я не собираюсь умышленно причинять тебе физический вред, а в случае его причинения обязуюсь возместить тебе расходы на устранение последствий? Да, — кивает Артём, хмурясь, и Игорь думает, что у этого человека лицо ни на секунду не остаётся спокойным. В покер ему либо не играть, либо постоянно выигрывать, если правильно пользоваться этой своей особенностью. Интересно, это естественное, защитная реакция на что-то или просто привычка, от которой трудно избавиться? — Я прочитал. И распечатал, и подписал, и скан выслал. — Хорошо. — Игорь кивает и готовится произнести следующую фразу, — там про оплату — но Артём перебивает его неожиданным вопросом: — А тебе он когда-нибудь пригождался, этот договор? С таким любопытством Игорь сталкивался редко и задавали его исключительно женщины. Мужчины же предпочитали вежливо-деловой тон, всячески подчёркивая то, что хоть они тут и развлекаться собрались, для одного из них это всё же работа, а другой заплатил за это немалые деньги и прекрасно об этом обстоятельстве помнит. А вот женщины да, пытались создать атмосферу самого настоящего свидания и самых что ни на есть серьёзных отношений. — Было дело. — Дважды. На седьмой и одиннадцатый год работы. Морально Игорь пережил это относительно легко, чем очень всех удивил, а вот физически приходил в себя мучительно долго. Особенно во второй раз. — Про оплату Дмитрий тоже объяснил? — Да, — Артём кивает и снова задаёт вопрос из разряда не самых ожидаемых, заставляя Игоря усмехнуться: — А вам чаевые принято оставлять? — Конечно, десять процентов от суммы чека, как в ресторане, — Игорь даже позволяет себе улыбнуться, наблюдая, как меняется лицо Артёма, который начинает высчитывать в уме десять процентов от трёх тысяч евро, видимо, сразу в рублях. — Шучу. Чаевые — акт доброй воли. Артём кивает, но неожиданные вопросы у него не заканчиваются. Игорю даже кажется, что он заранее их написал и выучил, потому что задает он их почти как профессиональный интервьюер. — А сколько ты получишь с тех трёх тысяч? — Пятьдесят процентов. — Игорь очень хочет спросить, для чего вообще Артёму вся эта информация, но удерживается. В конце концов, это не его дело. Главное, чтобы потом на основе его ответов не написали какую-нибудь ересь вроде “Мемуаров гейши”. — Я думал меньше, — Артём задумчиво поджимает губы и смотрит куда-то сквозь Игоря. — Доплата за выслугу лет, — это должно быть шуткой, Игорь даже улыбается, но по факту смешного здесь для него самого мало. В основном потому, что в каждой шутке есть только доля — и порой меньшая — шутки. — И какой у тебя стаж? — Пятнадцать лет. — Игорь произносит это вслух и ему почему-то становится страшно. Пятнадцать лет. И ради чего?.. — Нихуя себе, — не сдерживается Артём и Игорь думает, грустно усмехаясь, что действительно, нихуя себе, поэтому пытается вернуть разговор в прежнее, рабочее русло: — Пока едем: есть что-то, что я должен знать, не должен говорить и так далее? Артём мрачнеет внезапно, буквально за долю секунды. Хмурит брови, облизывает губы, переводит взгляд куда-то на спинку переднего пассажирского сиденья и, немного помолчав, отвечает: — Это сборище… Это всё организует мой бывший. Мы… Совсем не хорошо расстались. У него сейчас новые отношения. — Понятно, — излишне холодно прерывает Игорь, замечая, что клиенту разговор на эту тему доставляет явный дискомфорт. — Мне подробности истории ни к чему, просто чтобы я мог при необходимости избежать неловких моментов, не выставил тебя в каком-то неподобающем свете… Артём невесело усмехается: — Это я и сам смогу, не переживай. Веди себя, как обычно ведёшь. Я просто не должен появляться там один. Ничего более сложного от Игоря ещё не требовали. Обычно клиентки просили сыграть какого-нибудь регионального депутата, мелкого нефтянника из Ноябрьска, владельца сети чайных салонов — да мало ли кого — но вот быть собой ещё никто не просил. Игорь даже замирает, слыша это требование. А какой он на самом деле? Он перестал быть собой пятнадцать лет назад. Ему тогда было семнадцать. Он вообще никем не был. Комок недосформированных принципов и убеждений, который выкинули за ненадобностью, потому что нужен был обезличенный манекен, которому можно было приписать любые черты. Как быть собой, если ты никогда собой и не был?***
Пунктом назначения оказывается небольшой, но очень роскошный загородный отель в еловом лесу. Из тех, которые не видно с магистралей, — за старыми елями с густыми раскидистыми лапами почти до самой земли вообще мало что видно — к которым нет прямых подъездов, — только неприметная, но подозрительно ровная грунтовка — на которые не указывают информационные знаки на обочине и в которых для случайных залётных посетителей никогда нет свободных номеров, даже если во всем отеле нет ни одного постояльца. По всем уставным документам это отель — точно так же, как “Imago” по всем уставным документам модельное агентство — с громким названием “Приют Грез”. Владелец, видимо, был поклонником Ремарка. И мастером тонкой иронии. Игорь оглядывает здание, внешне напоминающее что-то среднее между классической русской усадьбой и классическим английским поместьем. Новодел, конечно же, но смотрится эффектно. Даже почти аутентично. Хоть и не очень типично для средней полосы России. На открытой парковке — несколько дорогих автомобилей представительского класса. Газон подстрижен настолько идеально, что кажется, будто ландшафтные дизайнеры расстелили здесь ковёр с синтетической, никогда не отрастающей и неувядающей травой. Такие же совершенные кусты вдоль дороги, с тёмными и плотными, как будто из пластика, мелкими листьями. Цветы — сочные и пышные розы — создают атмосферу какой-то умиротворенной пасторали и тоже выглядят неестественно. Натуральными здесь выглядят только туи у подножия лестницы. И то только потому, что нижние веточки тронуты лёгкой желтизной — страшное упущение садовников, разрушающее идиллическую, почти эдемскую, красоту этого места. Игоря от этой красоты тошнит. Главным образом потому, что она не должна существовать так близко к тем отвратительным вещам, которые здесь происходят, и, что самое главное, не должна служить ширмой для той грязи, которую прикрывает. Потому что это отравляет её. А отравленная красота ничего не стоит, потому что становится разлагающимся трупом. Много ли красоты в разлагающемся теле? Возможно, чуть меньше, чем в разлагающейся душе. — Красивое местечко, — Артём улыбается, но теперь в его улыбке нет тепла, только напряжение. Волнуется. Разумеется. — Красивое, — кивает Игорь. Он старается идти совсем близко, так, чтобы задевать плечо Артёма своим: они, в конце концов, изображают пару. Артём в ответ касается сухими и горячими пальцами его ладони. Невесомо. Легко. Но Игоря внутри передергивает, как от неожиданности или слабого удара током. Внешне он, конечно же, остаётся непроницаемо, профессионально спокоен и лишь мягко улыбается, глядя своего клиента. На прикосновение он, тем не менее, отвечает и сжимает в ладони длинные пальцы Артёма. Желание клиента — закон. Возле дверей Артём с улыбкой пропускает его вперёд и сопровождает это неоригинальным: — Дамы вперёд, — и галантным жестом рукой. Игорь усмехается и переступает порог, отвечая в таком же тоне: — Люблю мужчин с хорошими манерами. За двойными массивными дверями с медными, до блеска отполированными ручками и полукруглым витражным окном сверху разумеется обнаруживается полнейшая эклектика: шёлковые обои, отсылающие своим рисунком к роскошной эпохе барокко, и мебель, являющая собой неоклассику, которая переходит в гранж. Красиво. Не совсем во вкусе Игоря, но красиво. И, конечно же, стоит безумных денег. Наверняка, работа какого-нибудь итальянского или французского дизайнера — сейчас такое, кажется, в моде. На лаковых глянцевых столешницах маленьких кофейных столиков ни одной пылинки, царапины или пятна. У диванов и кресел кожаная — наверняка натуральная — обивка цвета кофе с молоком. Слишком красиво и аккуратно, не для таких, как он. Такие, как он, в этом мире такая же деталь интерьера, как и эти белые квадратные цветочные горшки и миртовыми деревцами, а эта рафинированная, немного приторная идеальность, создана для других. Для тех, кому не нужно — и не хочется — соприкасаться с грязью и убогой реальностью. Здесь каждая деталь — олицетворение успешности, в которой больше голодного, жадного снобизма, чем, собственно, успеха. Игорь перестаёт рассматривать интерьер и оглядывается на Артёма, который совсем тихо беседует у стойки ресепшена — беспроигрышное сочетание благородного красного дерева и тёмно-зелёного камня — с администратором, которые в таких местах обычно с гордостью именуются метрдотелями. Гравировка на металлическом бейдже, который приколот к чёрному жилету на трёх пуговицах, сообщает, что администратор носит несколько неожиданное имя Василий. Администратор медленно, не переставая, кивает каждому слову и вообще выглядит усталым — Игорь его прекрасно понимает: поддержание порядка в этом раю должно морально дорого обходиться — смотрит, не мигая, на гладкую поверхность своей стойки так, словно каждую секунду готов увидеть там пятно или царапину, и зачем-то передвигает золотистую кнопку вызова себя ближе к стеклянной вазе с сиреневыми орхидеями. На дне вазы светло-серые камушки. Слабая, почти жалкая, попытка создать атмосферу уюта в этой холодной роскоши, потому что даже эти орхидеи выглядят стеклянно-хрупкими. Может быть, дело в этой стерильной чистоте и идеальном порядке. В уюте должна быть доля хаоса. Игорь подходит ближе и зачем-то касается кончиками пальцев края поверхности стойки. Да, действительно камень. Цельный кусок отшлифованной породы. Дорого. Пафосно. Игорь проводит подушечками по скругленному ребру: камень всегда ощущается иначе, чем дерево или стекло. Нельзя сказать, что он неживой. Скорее, беспристрастный. Артём вытаскивает из откуда-то маленький прямоугольник темно-синего картона. Приглашение, конечно же. Несомненно именное. Иначе на такое мероприятие не попасть. Администратор снова кивает — скорее на автомате — и забирает карточочку, бросив её куда-то в ящичек за своей стойкой, и мельком оглядывает Игоря. Игорю кажется, что он его даже не запомнил, хотя у таких людей память априори эйдетическая. Эта усталая расслабленность сбивает с толку. — Направо, пожалуйста. — Голос у него негромкий и Игорю в голову почему-то приходит сравнение с камушками, которые перекатываются под набегающими на берег волнами. Кажется, что-то подобное было в какой-то книге. — Можете обращаться ко мне по любым вопросам, буду рад вам помочь. Не будет. — Спасибо, — лучезарно улыбается Артём и толкает Игоря, который только и успевает, что вежливо улыбнуться и кивнуть, вправо, сопровождая это всё каким-то почти горячечным шёпотом: — Представляешь эффектность нашего появления, учитывая, что мы приехали последние? Игорю почему-то некстати вспомнилась сцена из “Унесенных ветром”, — боже, он уже лет пять не смотрел никаких мелодрам — где Скарлетт появлялась на вечере по случаю дня рождения Эшли в роскошном тёмно-красном платье, вызывая массовый приступ онемения у всех собравшихся. Он, конечно, не раз был в такой ситуации — и всегда в роли платья. — Ты специально рассчитал время? Или это прекрасная случайность? — Игорь берётся за ручку двери всё из того же тёмного красного дерева со вставками из матового стекла и толкает её вперед, чувствуя приятный холод металла, оглядываясь на Артёма, который улыбается так же по-детски радостно, как в тот момент, когда впервые увидел его. — Исключительная случайность, разумеется. — В прищуренных глазах хитрые искорки. И то, что он вглядывается в глаза клиента — пусть даже такие красивые глаза — подмечая в них малейшие изменения, Игорю совершенно не нравится. Он успокаивает себя тем, что за Артёмом просто интересно наблюдать, потому что все его эмоции, даже каждая, пусть и самая мимолётная, мысль мгновенно отражается в его взгляде, изгибе губ, небрежном жесте руки. Среди его клиентов еще не было людей настолько открытых и настолько трудно читаемых — из-за постоянной смены эмоций людей. — Склонность к театрализации — один из признаков нервного расстройства, — Игорь непринуждённо улыбается, — непринуждённые улыбки в принципе его конек — и тут же осекается под десятком направленных на них взглядов. Да, появление эффектное, ничего не скажешь. Эффектнее было бы, пожалуй, только въехать сюда на коне. — Всем здрасьте, — с широкой, лучезарной улыбкой говорит Артём, обводя взглядом собравшихся. Игорь почему-то испытывает странное и почти непреодолимое желание закрыть глаза рукой.***
Игорь оглядывает полутёмное помещение — очевидно, банкетный зал — и цепляется взглядом за винтажную многоярусную люстру, которая сверкает множеством граненых стеклянных подвесок. Люстра отдаёт Второй Империей и неорококо. Как и весь зал, впрочем. Стены обшиты светлыми искусственно состаренными панелями, которые расчерчены затейливой сеткой художественных трещинок, через которые проглядывает нижний слой более тёмной краски. Высокие и узкие, лишённые рам зеркала, призванные расширить пространство прямоугольного зала, совершенно не идут к этой неестественной старине, а Игорь даже вздрагивает, в первый раз видя свое отражение. На стенах не хватает толстых, иссушенных стеблей мёртвого вьюна, а в углах — красных, высохших листьев, которые по залу, с громким скрежетом, гоняет ветер... Но и это здесь смотрелось бы так же неестественно, как и всё остальное. Тем, чья жизнь сама по себе перманентно протекает в жанре трагедии претит театральность. Казалось, что даже люди, оказываясь в этом здании, утрачивают всякую индивидуальность. Впрочем, несмотря на обилие деталей, люстра — единственное, за что взгляд в этом зале цепляется, потому что мебели здесь практически нет, кроме бесконечного дивана вдоль стены, обитого бледно-зелёной, матово блестящей, кожей, и какого-то подобия барной стойки — тоже как будто искусственно состаренной — которая, видимо, не была предусмотрена фантазией дизайнера, пытающегося сделать это место максимально безликим и одинаково подходящим для проведения свадеб, поминок и закрытых вечеринок. И если замысел дизайнера действительно состоял в этом, ему удалось достичь невероятного успеха, потому что даже огромные окна, скромно прикрытые шёлковыми полупрозрачными занавесями, и двойная стеклянная дверь, ведущая в сад, расположенный за зданием, не привлекают к себе внимания. Полупрозрачная белая органза с ненавязчивыми тонкими узорами в виде переплетенных стеблей с узкими листьями легко колышется, поддаваясь слабому летнему ветерку. Безвкусно. И всё ещё не естественно. Даже молодые — все как один модельной внешности — официанты в одинаковых белых рубашках с чёрными бабочками не добавляют этому месту естественности. Возможно, потому что точно так же идеальны: кипенно-белые рубашки без единой складки, волосы, тщательнейшим образом уложенные гелем, улыбки, намертво приставшие к губам, и, конечно же, обезличенная вежливость. Первые пятнадцать минут Артём просто знакомит Игоря с большинством присутствующих — в чём почти нет необходимости, так как их лица периодически мелькают на телеэкранах — и не замолкает ни на секунду, высматривая кого-то среди присутствующих. — Это Игорь, — говорит он каждому и Игорю кажется, что люди забывают его имя сразу после того, как слышат. Концентрация звёзд отечественного спорта — Игорь никогда бы не подумал, что в спорте так мало натуралов — такая, что Игорь даже не придаёт этому особого значения. Его это не особенно удивляет — ему, честно сказать, плевать, у кого какая ориентация и кто с кем спит в свободное и несвободное от работы время — и, ко всему прочему, роль его такова, что он должен выглядеть своим на этом празднике жизни, а удивление в этот образ никак не вписывается. Артём улыбается, смеётся — почти непринужденно — и как бы невзначай то и дело касается руки Игоря, словно хочет убедиться, что он все ещё здесь или дать всем окружающим понять, что этот мужчина действительно пришёл сюда с ним. В этом столько надломленности, что Игорю становится страшно от понимания того, что клиент цепляется за его присутствие, как за спасательный круг или последний глоток воздуха, как будто если не сейчас, то всё, больше никогда не сможет вынырнуть. Игорь нервно посмеивается у себя в голове: с ним можно только утонуть. Люди тратят юность на любовь и смелые мечты, а он потратил её на проституцию. Кого он может спасти, когда ему самому нужно спасение? Игорь ловит ладонь Артёма, который в этот момент разговаривает с приятным улыбчивым мужчиной — лицо очень знакомое, но Игорь не может вспомнить имени, да, и не очень пытается, — и переплетает их пальцы, проскальзывая длинным взглядом от виска Артёма к уголку его губ. Люди считают этот взгляд полным нежной влюблённости, заботы и тепла, а у Игоря в эти моменты в голове совершенная тишина — абстрагироваться от происходящего он умеет превосходно. Нужно будет забрать ковёр из химчистки, ему звонили вчера, напоминали. Ковёр дизайнерский — как и всё, что есть в его рабочей квартире — тёмно-кремового цвета, с мягким, длинным ворсом и в своё время обошелся в круглую сумму. К тому же, этот ковер очень любят клиенты, он их как-то по особенному располагает к хозяину квартиры. Собеседник Артёма бросает быстрый взгляд на их руки и улыбается, как-то умиротворённо-снисходительно, как обычно улыбаются люди, которые смотрят на что-то, что вызывает у них чувство умиления. Игорь думает о том, что тяжёлые ночные шторы, которые висят в зоне гостиной, тоже не помешало бы отдать в чистку, потому что их не стирали ни разу с тех пор, как повесили. Артём отвлекается от улыбчивого мужчины и, даже не извиняясь, бросается куда-то в сторону, ненамеренно утягивая за собой Игоря, который продолжает держать его руку. Это, на удивление, приятное чувство — держать чью-то руку и просто следовать, позволяя другому выбирать направление, потому что знаешь — он точно выберет правильное, он отведёт вас туда, где вам обоим будет лучше. Жаль, что сейчас это всё ложь, как и всё происходящее в этом месте. Первое, что замечает Игорь: руки, полностью покрытые татуировками и лаконично простой стакан рокс в пальцах. В стакане не менее лаконично и просто мягко светится золотистый виски. С тихим звоном о прозрачную стенку ударяются два идеальных, простых и лаконичных кубика льда, когда мужчина, плавно и даже с каким-то намёком на изящность движений, покачивает стакан в руке. Второе, что замечает Игорь: широкая улыбка, которая выглядит несколько манерной и натянутой, что Игорю на секунду кажется, что даже он, перевидавший немало неискренних улыбок за пятнадцать лет, сейчас ослепнет. — Федь, здорово, — Артём всеми силами изображает радость, Смолов — Игорь узнает его ещё во время созерцания татуировок, слишком уж это приметная черта, — неловко усмехается и подносит к губам стакан со светло-золотым виски, чтобы скрыть эту самую усмешку, и бегло оглядывает Игоря. Внимательнее остальных. Пристальнее. Оценивая, подходит ли этот Игорь их обществу. Игорь спокойно выдерживает этот взгляд, глядя прямо в глаза футболиста, и улыбается правым уголком губ. — Это Игорь, — уже в который раз говорит Артём и Игорь чувствует, как длинные пальцы клиента сжимают его ладонь. Нет, высматривает он не Смолова, но Смолов имеет к этому человеку непосредственное отношение. Игорь понимает, какое, и даже, кажется, догадывается, кто этот человек, поэтому просто поглаживает пальцы Артёма. — Нравится здесь? — как-то безэмоционально интересуется Смолов, продолжая смотреть на Игоря. — Да. — Нет. Никакого сравнения с идеально выверенной роскошью “Метрополя”. Да и знаменитому Колонному залу проигрывает. Так же как и уютному и теплому минимализму отеля “Англетер”. Игорю есть с чем сравнить, разве что в Кремле не был, но таким, как он, и не положено. Смолов усмехается. Он прекрасно понял ответ и всё, что Игорь не произнёс вслух. — Мне тоже, — отвечает он, отдавая стакан проходящему мимо стюарду. — Место выбирал не я. Игорь усмехается. Поразительная проницательность, заслуживающая того, чтобы быть оценённой. — Думаю, вы бы справились не хуже. Смолов усмехается и склоняет голову набок: он понимает, что Игорю, который выглядит таким классическим и строгим, его вкусы тоже кажутся странными, но от этого Игорь своей интересности ничуть не теряет. — Можно на "ты". — Игоря вполне однозначно приняли в компанию на этот вечер, хотя Игорь понимает, что Смолов наверняка догадывается, что за человек перед ним и чем он занимается. — Шампанское всё же попробуй, оно здесь отличное. — Предпочитаю не пить, когда это возможно, — усмехнулся Игорь. — Здесь невозможно не. — И в этом Смолов совершенно прав: иногда пережить происходящее на таких вечеринках на трезвую голову действительно невозможно. Впрочем, Игорь как-то справлялся раньше. В его работе трезвый ум важен так же, как и на любой другой. Да и, в конце концов, напиваться на глазах клиента, который заплатил за вечер с тобой три тысячи евро, Игорю кажется совершеннейшим моветоном и неуважением к работодателю. Дмитрия Игорь всё же уважал. Не как человека — как человек Дмитрий был той ещё тварью, — а как работодателя, потому что к своим трудовым ресурсам Дмитрий относился в высшей степени внимательно. С той же, правда, внимательностью, с какой люди относятся к любимой дорогой машине или собаке, которая неизменно получает все призы на всех выставках, включая международные, но всё же. К таким, как он, всегда относились как к отходам жизнедеятельности общества, которые ещё можно некоторое время перерабатывать, прежде, чем окончательно сдать в утиль. — Ну, вы тут болтайте пока, а я пойду поищу Санька, — вклинивается в разговор Артём, поняв, что Смолов с Игорем, кажется, поймали какую-то общую волну и их можно на некоторое время оставить вдвоём без ущерба для вечера. — Пять минут назад был у бара, — равнодушно отвечает Смолов и усмехается. Не произнесённое вслух "Впрочем, где же ему ещё быть" повисает в воздухе. — Скоро вернусь, не скучай, — Артём неловко, словно извиняясь, улыбается Игорю. — Даже не собирался, — Игорь спокойно и открыто улыбается в ответ и незаметно сжимает чужую руку. У него много уверенности, ему не жаль поделиться ею. Смолов провожает Артёма, исчезающего в толпе гостей и стюардов, нечитаемым взглядом и, усмехнувшись, спрашивает: — Не ревнуешь? — А ты? — Игорь отвечает вопросом на вопрос, хотя это совершеннейший моветон в любой светской беседе, возвращает усмешку и она выглядит до того нарочито-невинной, что Смолов, уже не скрываясь, смеётся и как бы между прочим, небрежно роняет: — Твоя правда, — и в его тоне столько пренебрежения к тому человеку, о котором он думает, что Игорю кажется, что он может потрогать это пренебрежение руками. Не то чтобы ему было жаль кого-то из этой пары — люди сами загоняют себя в кабалу подобных отношений, — но он слишком хорошо знает, что отношения без уважения заканчиваются громкими скандалами и синяками, и чем потом собирать осколки разбитой в ссоре посуды, боясь порезаться, лучше держаться друг от друга подальше.***
Саша и в самом деле находится в районе бара со стаканом, на два пальца наполненным чем-то прозрачным с двумя кубиками льда — очевидно не водой — в гордом одиночестве. Он стоит, опершись левым локтем на тёмную — и тоже из цельного камня, видимо, это какой-то дизайнерский фетиш владельца этого отеля, — столешницу барной стойки и обозревает всё происходящее в зале с такой гордостью за самого себя, что Артёму в первую минуту хочется поприветствовать старого чуть больше, чем просто знакомого, кулаком по лицу. — Я думал, что ты не придёшь, — Саша смеётся в открытую и Артём с досадой и раздражением понимает, что тот уже сильно нетрезв, но всё же с надеждой заглядывает в мутные глаза. Нет, бесполезно, конструктивного диалога здесь не получится. Саша снова заходится смехом, отставляет стакан на стойку и делает шаг вперёд, тут же пошатываясь и заваливаясь на Артёма. — До сих пор сомневаюсь, стоило ли мне это делать, — Артём сделал шаг назад и Саша, лишившись поддержки, снова опёрся на барную стойку локтями, на этот раз поворачиваясь к ней лицом и, даже не поморщившись, опрокинул в себя содержимое стакана. Артём тяжело вздохнул. Ничего не изменилось, но, собственно, что он хотел? Что Смолов внезапно начнет влиять на него положительно? — Может, поговорим? — без особой надежды спрашивает Артём, наблюдая за тем, как Саша ставит на стойку пустой стакан и отталкивает его от себя. Стакан скользит по гладкой каменной поверхности столешницы, пока его не подхватывает бармен с совершенно нечитаемым выражением лица, которое ничем не отражает его отношения к тому, что происходит здесь на его глазах, хотя Артём уверен, что он слышал каждое слово из их короткого разговора, и не наполняет снова. — А нам есть о чём? — спрашивает Саша, заторможено наблюдая за тем, как бармен, всё так же ничем не выражая своего отношения к происходящему, ставит перед ним вновь наполненный стакан, и затем так же медленно поворачивается всем телом к Артёму. Артём переводит взгляд на стакан, который Саша держит одной рукой и понимает, что, в самом деле, о чём им говорить? Всё уже было сказано и решено ещё в тот самый день, когда Артём застал этих двоих у себя, блядь, дома. Саша внезапно наклоняется к Артёму и, проникновенно глядя ему в глаза, горячо и пьяно шепчет: — Сколько ты ему заплатил, чтобы он пришёл сюда с тобой? М? — Сказал, что убью всю его семью, если он откажется, — спокойно отвечает Артём, не отступая назад и глядя на Сашу сверху вниз. — Ты никогда не был особенно романтичным, — усмехается Саша и делает глоток. Лёд с тихим звоном ударяется о стеклянную стенку стакана. Артём переводит взгляд на кубики льда и немного заторможено и даже почти равнодушно спрашивает: — Что, Смолов романтичнее? Саша смеётся. Неприятно-пьяно и запрокидывая голову. — Ревнуешь? — интересуется он, заговорщически подмигивая, и Артём понимает, что если он сейчас намекнёт или даже в открытую предложит Саше где-нибудь тут с ним уединиться, он согласится и даже не особенно будет страдать от осознания того, что здесь находится его нынешний партнёр. Почему-то становится обидно, причем не за себя, а за Смолова, который, если отбросить все подробности их запутанных взаимоотношений, в общем-то, не заслужил такого к себе отношения. — Не заслужил, — Артём выдыхает это зло, едва сдерживаясь, чтобы ударить Сашу по лицу, потому что в чувство его это не приведёт и мозг не вправит, но тот только смеётся, ещё более отвратительно, и снова делает глоток, допивая оставшийся в стакане алкоголь, и с громким глухим стуком ставит его обратно на стойку. Невыразительный бармен тут же забирает его и ставит на тоже место новый, как замечает Артём, наполненный уже до половины. — Ты правда думаешь, что я ничего не знал про твоих мужиков? Знал. Про всех. И, открою тебе большую тайну, Смолов тоже знает. Уж если я догадался, — Артём пренебрежительно усмехается: что уж греха таить, он никогда особенной догадливостью и проницательностью не отличался, так что отрицать это смысла нет, — то он тем более. — Тогда чего ждал всё это время? — Саша делает шаг назад — или просто пошатывается, потому что стоять ровно уже тяжело — и прислоняется спиной к стене, которая так удачно оказывается позади него. — Или хотел потешить самолюбие и застать на месте преступления? — Опять судишь по себе? — Артём снова усмехается, чувствуя, насколько же он жалок в собственных глазах. От понимания этого берёт ещё большая злость и хочется несколько раз, желательно до крови, ударить кулаком в эту стену, на которую сейчас опирается спиной нагло усмехающийся Саша, который прекрасно знает, что все его выходки будут сходить ему с рук и дальше, что бы он ни творил, и не важно, что будет этому причиной: то, что его любят, больше, чем самого себя, или то, что на него совершено плевать. — Я давал тебе шанс. Надеялся, что ты успокоишься, перебесишься, или как там ещё это называют? Но это не лечится, Саш. — А тебя это так задевает? — Саша всё ещё смеётся и, кажется, совершенно не понимает того, что ему пытается сказать Артём, но Артём из какого-то странного упорства не заканчивает этот разговор, хотя и понимает, что, по сути, смысла в нём уже нет, но ему нужно просто высказаться. — Мне жалко три года, которые я потратил на такую шлюху, — выплевывает он. Саша снова смеётся и Артём не понимает, почему ему вообще раньше нравился Сашин смех. Он, конечно, не слышал, как смеётся Игорь — возможно, он вообще никогда не смеётся, — но улыбается он очень красиво. Честно говоря, Артёму кажется, что за такую улыбку, как у Игоря, можно запросто, совершенно не сомневаясь и не жалея, отдать весь мир. — Шлюхи берут деньги, а я исключительно по любви, — Саша, разумеется, не видит в своем поведении ничего предосудительного. Ни в том, что он изменял своему бывшему партнёру с нынешним, ни в том, что готов был изменить нынешнему с бывшим. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на моральные дилеммы вместо удовольствия. — Лучше бы деньги брал, честное слово, — выплёвывает Артём и уходит обратно в зал.***
— Не скучал? — спрашивает Артём. Игорю кажется, что улыбка клиента теплеет каждый раз, когда тот смотрит на него. Игорь молча качает головой и Артём останавливает проходящего мимо стюарда, чтобы взять бокал с шампанским, потому что чувствует, что ему просто необходимо выпить что-то покрепче воды. Игорь смотрит поверх бокалов на парня, который смотрит на него в ответ. Такие, как они, друг друга узнают всегда и везде. Рыбак рыбака, как говорится. Парню лет двадцать, не больше. Внешность безупречная, такая, какую сейчас называют модельной. Такая, за которую прощают часто сопутствующую ей беспросветную глупость. Когда Игорь только начинал, то решала не внешность, а готовность выполнить абсолютно любой каприз клиента, потому как хастлеры в этой стране ещё не были так распространены. Почти у каждого была история, достойная оскароносной драмы от лучшего голливудского режиссера. Теперь все его молодые коллеги по цеху в основном смазливы, как Мадонны на картинах Рафаэля. И почти никогда не понимают, на что идут. А когда осознают, когда понимают, во что превращают себя, приходят в инфантильный ужас. Они хотят продавать себя — и, кстати, как можно дороже, — но не хотят быть шлюхами. Игорь тоже не хотел, но просто принял свой социальный статус, как факт. Это было его работой и ему хватило сил не сделать из этого стиль жизни. У многих, особенно молодых, не хватает. В психиатрии для этого даже есть название. Игорю кажется, что он одними губами говорит “беги отсюда, парень”, не разрывая со стюардом зрительного контакта. Потому что если останется, однажды придётся стать таким же, как он, чтобы не сойти с ума. Стюард теряется под этим взглядом и мгновенно ретируется куда-то за двери. Артём улыбается какой-то странной улыбкой, в которой нет и следа теплоты — скорее что-то среднее между усмешкой и оскалом — и протягивает прозрачный бокал, в котором нежно золотится шампанское. — Держи. Игорь берет изящный — ничего лишнего, только стекло — бокал в руки и невидящим, тупым взглядом смотрит на пузырьки, которые поднимаются от низа чаши кверху, оседая на прозрачных стенках. Улыбка Артёма становится мягкой и он смеётся, легко, с тихим мелодичным звоном дотрагиваясь краем своего бокала до бокала Игоря. Игорь поднимает голову и смотрит в его глаза всё тем же расфокусированным взглядом, словно пытается понять, что он делает здесь, кто он и зачем всё это нужно. А ведь если задуматься, то действительно: зачем? Цели, “ради которой…” у него уже нет. И больше не будет. Игорь внезапно понимает, что смертельно устал, но не может сказать, от чего. Как будто бы ото всего одновременно и, в первую очередь, от себя самого. Физически — кажется марафон готов бежать. Морально — сил не хватит даже на то, чтобы сделать шаг. А сделать его нужно. Хоть куда-то, не важно уже, вперёд или назад. — Или ты на работе не пьёшь? — Артём снова смеётся. Да, не пьёт. Дмитрий запрещает это. Они должны мгновенно реагировать и отвечать на каждое действие клиента, угадывать его желания ещё до того, как оно будет высказано. Для этого нужен чистый разум и абсолютное спокойствие. Игорь залпом выпивает шампанское и отставляет бокал в сторону, сталкиваясь взглядом с собственным отражением в высоком зеркале. Пожалуй, он ещё никогда не выглядел так плохо на работе. Если бы Дмитрий видел его сейчас, то выставил бы из “Imago” без объяснений и выходного пособия. Артём внезапно притягивает его к себе, прижимаясь всем телом к его боку. Чужое дыхание — спокойное, размеренное — опаляет щеку, шею, забираясь за воротник пиджака. — Тебе не нравится? — Артём шепчет, касаясь горячими губами его уха. Игорю хочется ответить утвердительно и сбежать куда-нибудь подальше хотя бы на полчаса, чтобы прийти в себя и чтобы никто не видел эти проявления жуткого непрофессионализма. Даже в начале работы он не чувствовал себя так отвратительно. Тогда было как-то всё равно. Но Игорь так ничего и не отвечает. Он чувствует на себе чей-то взгляд — не давящий или пронизывающий, нет, совершенно спокойный и оттого ещё более неприятный — и, понимая, как они сейчас выглядят со стороны, склоняет голову на плечо Артёма. — Мне тоже здесь не нравится, — снова шепчет Артём и притягивает его ещё ближе, хотя, казалось бы, куда уже. Игорь принимает игру — по-профессиональному раскованно — и обнимает Артёма одной рукой за талию и медленно, шумно вдыхая густой запах парфюма своего клиента, проводит кончиком носа линию от основания шеи до мочки уха. — Самое интересное начнётся позже. Эти слова он произносит, легко, почти невесомо, но всё же ощутимо, касаясь губами щеки Артёма. Артём пытается остаться невозмутимым, но Игорь чувствует, как он сжимает длинные пальцы на его плече — наверняка, до синяков. — Не хочешь немного прогуляться? — в шепоте появляется хрипотца и Игорь усмехается, прикрывая глаза. Что, прям вот так сразу? Хотя какой смысл тянуть. — С удовольствием.***
В саду Игорю удаётся свободно вздохнуть, потому что здесь всё естественнее: за ровно выстриженной прямоугольный живой изгородью обнаруживаются буйно разросшиеся розы всевозможных оттенков. Самые красивые — кипенно-белые, широко раскрытые, шелковистые. Каждый цветок величиной с ладонь. Артём вдруг резко тянет Игоря куда-то вниз и прежде, чем тот успевает как-то отреагировать, они оказываются на траве среди пышно цветущих розовых кустов. Артём негромко смеётся и, положив ладонь на щеку Игоря, гладит большим пальцем его по скуле. Игорю не нравится, как клиент вглядывается в его лицо, — так, словно ищет там черты совсем другого человека, с которым у Игоря общего чуть больше, чем ничего — но он молчит и просто смотрит в глаза Артёма. Красивые глаза. Поразительно красивые. И в них много сожаления. Игорь не уверен, что любил кого-то, кроме той девочки с тёмными крупными кудрями из параллельного девятого класса, которую он провожал домой, несмотря на смешки одноклассников. Она была красивая, с большими, тоже тёмными, глазами. Высокая. Тонкая и гибкая, как ивовая ветвь. Училась в художественной школе. У неё был свой мир, прекрасный и волшебный, почти сказочный, в котором ему места не нашлось, да и не могло найтись. В сказках есть место только для принцев. Игорь принял это, как должное. У него потом, конечно, была девушка, та самая, которая, несмотря на все его старания скрыть то, чем он занимается, узнала правду, но Игорь точно знал, что не любил её. — Ты представляешь кого-нибудь, когда работаешь? — внезапно, совсем тихо спрашивает Артём, глядя ему прямо в глаза. — Нет. — Игорь продолжает отстранённо разглядывать его лицо. Как там было во времена королевы Виктории? “Закрой глаза и думай об Англии”? Игорь не любил заниматься самообманом. Он слишком много обманывал окружающих, хотя бы с собой стоило быть честным. — Мне некого представлять. Он тут же мысленно дает себе пощёчину за это ненужное откровение, а Артём внезапно притягивает его лицо к себе и целует. Чуть грубо, без предисловий и не спрашивая разрешения. Игорь отвечает на поцелуй. Отвечает так же резко, хоть и понимает, что Артём скорее всего привык к более пассивному поведению партнёра. Но ему ведь сказали быть собой, и Игорь внезапно понимает, что не хочет никому позволять полностью над собой доминировать. Так странно: впервые за пятнадцать лет осознавать себя без мишуры необходимого образа. Он ведь всегда был в образе: в образе сына, брата, друга, того, кого просили сыграть клиенты, хорошего работника, законопослушного гражданина. Он создавал эти образы, учитывая все эталонные представления о том, кем должен быть в данный момент. А сейчас он как будто беззащитен перед самим собой, смотрит на себя в зеркало и не узнаёт ни одной черты. Он ведь почти никогда не оставался один, чтобы понять, что он такое на самом деле. Подчиниться, конечно, приходится — Игорь понимает, какая роль отведена ему в этом спектакле — но не хотелось, чтобы это выглядело, как безоговорочная капитуляция. Артёму, впрочем, нравится это сопротивление, потому что он на секунду разрывает поцелуй, с интересом заглядывая в глаза Игоря, а затем снова прижимается к его губам, ещё более настойчиво, доказывая, что любая инициатива здесь должна исходить от него. Игорь прикрывает глаза, на этот раз позволяя больше и расслабляясь. Артём медленно проводит ладонями по его спине и Игорь, понимая намёк, не отрываясь от поцелуя, кое-как снимает с себя пиджак и отбрасывает его в сторону: лишняя одежда и правда мешает. — Почему не попросил кого-нибудь похожего на него? — шёпотом спрашивает он, когда поцелуй всё же приходится разорвать, потому что воздуха уже не хватает. Он почти касается своими губами губ Артёма и понимает, что не может перестать смотреть в его глаза. Особенно, когда они так близко. — Не хотел, — так же шёпотом отвечает Артём. Он легко проводит рукой по шее Игоря и, видимо, привычным для себя движением пропускает сквозь пальцы короткие волосы на затылке. Только вот волосы у Игоря слишком короткие для этого. — Я не хуже, уверен, — Игорь улыбается той самой “профессиональной” улыбкой и медленно опускается ниже, оставляя несколько коротких, невесомых поцелуев на шее Артёма. Игорь не разрывает зрительный контакт даже когда медленно расстегивает ремень, а затем и молнию на джинсах Артёма, немного задирая ему футболку и оголяя живот. Артём наблюдает за каждым его действием с таким лицом, словно ещё не определился до конца, хочет он всего этого или всё же нет. Впрочем, для Игоря однозначным согласием всегда была физическая готовность клиента — от хорошего минета ещё никто не отказался, — а у Артёма совершенно точно стоит. Игорь скользит пальцами под резинку нижнего белья и, уверенно обхватив член Артёма ладонью, делает несколько плавных и аккуратных, на пробу, движений, заставляя своего клиента начать дышать глубже и чаще. Размер у Артёма, конечно, не маленький, но Игорь ведь профессионал, его не должны смущать такие вещи. Он продолжает смотреть в глаза Артёма, который как завороженный глядит на него в ответ, приподнявшись на локтях. В этом взгляде слишком много того, чему Игорь не может подобрать объяснения. Единственное, что он видит и понимает очень чётко, так это то, что Артём разочарован. Как будто он позвал его в сад, повалил в траву между клумбами роз и начал этот разговор для того, чтобы почитать на память стихи Блока. Тогда он не угадал, Игорь любит Маяковского. “... надо мною кроме твоего взгляда не властно лезвие ни одного ножа”. Под этим взглядом Игорь чувствует какую-то вседозволенность, перемешанную с раздражением — он шлюха, черт возьми, а Артём его клиент. Что он хотел? Игорь закрывает глаза — да, он знает, как это выглядит: возбуждающе, пошло, грязно — и медленно проводит языком по всей длине. Артём глубоко и шумно вдыхает, но взгляд не отводит и продолжает смотреть. Так, словно надеется смутить Игоря этим настойчивым прямым взглядом. Игорь знает, что на него смотрят. Они всегда смотрят, а он всегда принимает условия игры. Исключительно ради проигрыша клиента. Игорь приоткрывает веки и, не переставая смотреть в широко распахнутые голубые глаза Артёма, которые сейчас медленно темнеют, подёргиваясь пеленой возбуждения, обводит головку языком. Артём негромко, глухо, сквозь крепко сжатые зубы, стонет, но не шевелится, продолжая ждать. Игорь занимается этим не первый день. У него выверен каждый взгляд, взмах ресниц, каждое движение губ навстречу чужому телу. Удовольствия он от минета никогда не получал — да и не должен был — но делал его всегда так же безупречно, как и всю свою остальную работу. Для него это не мерзко и не отвратительно. Для него это… Никак. Не задумываясь, Игорь обхватывает губами и берёт сразу до половины. Олег, если бы видел его сейчас, мог бы локти кусать от профессиональной зависти. Артём стонет и запрокидывает голову, прикрывая глаза. Игорь на секунду отстраняется, чтобы перевести дыхание, а затем снова берёт член Артёма в рот, на этот раз сразу целиком. Артём давится воздухом и откидывается на спину. У Игоря все движения плавные и размеренные — торопиться некуда — он то берёт целиком, то выпускает член изо рта, обводя головку языком. Артём тяжело дышит и глухо стонет, запуская пальцы в траву и, видимо, изо всех сил сдерживается, от того, чтобы схватить Игоря за волосы, задавая свой темп. В какой-то момент он не выдерживает и всё же кладёт руку на голову Игоря и сильно сжимает пальцы, вцепляясь в его волосы. Игоря такие вещи не оскорбляют — ему, как и на многое другое всё равно: да, немного больно, но это часть его работы — и он просто расслабляется, позволяя клиенту руководить. Артём несколько грубоват и о комфорте Игоря не очень-то заботится, чувствуя его податливость: до боли сжимает волосы и заставляет каждый раз брать полностью, иногда резко толкаясь навстречу. И ритм он выбирает быстрый и рваный, не давая Игорю даже перевести дыхание. Действительно, зачем считаться с мнением того, кто всё равно не имеет права возражать? Игорь чувствует, что у него из глаз текут слезы, дышать становится невозможно, но он не предпринимает попыток отстраниться — клиент должен получить удовольствие. Хорошо ещё, что рвотный рефлекс у него не такой ярко выраженный, хотя сейчас Игорю кажется, что ещё пара таких грубых, несдержанных движений и он не выдержит. Поэтому он немного рад, когда это всё же заканчивается и Артём с глухим, но довольно громким стоном кончает. Приходится, конечно, проглотить, — клиентов очень обижает, когда они это не делают, — но Игорь к этому тоже относится равнодушно. В конце концов, клиенты платят за это три тысячи евро и, вследствие этого, имеют права требовать такие мелочи. Игорь выпрямляется и находит свой отброшенный в сторону пиджак, надеясь, что он не сильно помялся и достаёт из внутреннего кармана упаковку салфеток. Медленно, почему-то стараясь не производить лишних звуков, он достает для себя из упаковки одну салфетку, а саму упаковку, не глядя, бросает через плечо Артёму, который шумно возится среди розовых кустов. — Спасибо, — Артём возвращает упаковку через пару минут и присаживается рядом, прижимаясь к плечу Игоря своим. Наверное, будь Игорь обычным человеком, он отодвинулся бы, отпрянул, вздрогнул, но его в этой жизни трогало столько чужих рук, что лишнее прикосновение перестало иметь вообще какое-либо значение. Игорь задумывается о том, что всегда наблюдает за манипуляциями со своим телом как бы со стороны, порой слишком равнодушно и отстранённо. Артём, впрочем, настойчив и идёт дальше: приобнимает Игоря и в упор смотрит на него в полупрофиль, разглядывая, изучая, и Игорь в который раз понимает, что выдерживать этот взгляд выше его сил. Легче выдержать раздевающий масляный взгляд клиента, которому не терпится побыстрее затащить свою честно оплаченную добычу в постель, чем терпеть такой, тоже в какой-то степени раздевающий, до самой крайней степени душевной наготы, взгляд. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Артём, поглаживая Игоря по плечу. — Прости, я… — Всё нормально, — качает головой Игорь. Артём внезапно обхватывает обеими ладонями его лицо, притягивает его к себе и покрывает лёгкими поцелуями всё ещё мокрые от неконтролируемых слёз, которые Игорь так и не стёр, щеки. — Прости, — тихо шепчет он. Игорь снова качает головой. Ему даже странно слышать это. Странно, что клиент извиняется перед ним за свою несдержанность. Перед ним вообще никто никогда не извинялся. Игорь вздрагивает, когда Артём откидывается обратно на траву и тянет его за собой, заставляя улечься у себя на груди. Никогда ни один клиент — даже женщины, которые изо всех сил старались убедить себя и его, что у них самые что ни на есть настоящие отношения — не забывал, что рядом с ним обычная, пусть и очень дорогая, шлюха, а Артём будто бы забыл об этом незначительном обстоятельстве и вёл себя так, как будто они и в самом деле пара. Игорь принимает и это условие и не сопротивляется, позволяя монотонно поглаживать себя по плечу. Раз клиенту так хочется — пожалуйста. За три тысячи евро почти любой каприз. — Расскажи, что с тобой случилось, — внезапно просит Артём, отстранённо глядя в небо и продолжая, уже больше рефлекторно, поглаживать Игоря по плечу. — Когда? — не понимает Игорь. Он что-то обещал рассказать? — Ты говорил, что тебе пригодился тот договор... — А, ты об этом, — Игорь немного кривится и чувствует, что Артём перестаёт поглаживать его плечо и просто сжимает руку в районе локтя. Нет, правда, эта не та история, которую стоит рассказывать клиентам. Тем более тем, которые… Игорь не продолжает мысль, потому что не знает, как продолжить её правильно. — Это неинтересная история. — Расскажи, я хочу знать, — настаивает Артём, приподнимаясь, и Игорю тоже приходится сесть. Теперь они снова пристально смотрят друг на друга. — Зачем? — спрашивает Игорь, когда понимает, что найти ответ в глазах напротив не получится. Артём упрямый. Тоже. Поэтому продолжает требовать. — Какая разница? — Как будто стакан воды просит принести. — Просто расскажи. И Игорь сдаётся. Или уступает. Не столь, впрочем, важно, потому что он не знает, что заставляет его дать этому человеку ту правду, которую он хочет. Возможно, желание доказать клиенту, что он не заслуживает хорошего отношения, ласково-нежного взгляда, этих лёгких поглаживаний — ничего из того, что составляет отношения нормальных людей не заслуживает, потому что в его жизни было столько грязи, что он боится испачкать ею всякого, кто тянется прикоснуться к нему. А Артём не боится. Тянется сам, хватает за руки, прижимает к себе и настойчиво лезет в душу, в которой уже кто только не копался чистыми и не очень пальцами, пинцетами, клещами. Иногда Игорю кажется, что он что-то вроде никому не нужного трупа, на котором студенты практикуются резать и шить. В основном, конечно, резать. Зашивали всегда другие и наспех. Неровно и некрасиво. Без сочувствия и понимания. Не то чтобы Игорю было тяжело вспоминать этот эпизод. Он всегда знал, что такое рано или поздно случится. Вопрос времени. — Я отказал клиенту, — наконец говорит Игорь, продолжая смотреть прямо в глаза Артёма из какого-то глупого упорства. Хотел правды? Вот она, глаза в глаза. Держи и не вырони случайно из-за того, что она тебе придётся не по нраву. — Он просил то, о чём мы не договаривались. — И? — Игорю хочется смеяться. Любой другой бы уже догадался бы, чем закончилась история, и стыдливо бы отвёл глаза, а Артём продолжает смотреть на него в упор. То ли и в самом деле не понимает, то ли хочет заставить сказать это вслух. — Он посчитал, что за деньги, которые заплатил, имеет право сделать всё, что захочет, — Игорь пожимает плечами. Возможно, слишком уж равнодушно для той истории, которую он рассказывает. Возможно, именно умение абстрагироваться помогло ему в своё время пережить этот пиздец. — Он тебя изнасиловал? — Да, — спокойно кивает Игорь. — А перед этим избил ногами. У меня были сломаны два ребра, ещё в трех были трещины. Вывихнута рука. Много синяков, ушибов и… — в этом месте Игорь всё же спотыкается и делает неопределённый жест рукой, — другие травмы. Нет, конечно, в тот момент он чувствовал себя психологически переломанным и вывернутым наизнанку. Тогда хотелось плакать и он даже, как бы это ни звучало и ни выглядело, плакал, просто чтобы пережить первый шок, чтобы первая волна не смыла и не унесла в открытое море, чтобы первый порыв ветра не оторвал от земли, швырнув на скалы. Краем сознания он понимал тогда, что нужно пережить только этот, первый момент. И тогда второй уже не вызовет страха. Сделав первый шаг, всегда сможешь сделать второй, третий, двадцать седьмой, сорок первый и тысяча шестьсот восемьдесят третий. Как минимум потому что не будет другого варианта, кроме как идти. Артём снова садится рядом, совсем вплотную и обнимает со спины, и, внезапно, целует в шею. Тепло дышит на кожу рядом с ухом. Игорю хочется вывернуться из этих объятий, потому что в них ни грамма фальши, стопроцентная, неразбавленная искренность, от которой пьянеешь моментально, потому что она ударяет в голову так же, как дурманящая смесь благовоний в индийском храме, а клиент не должен так себя вести. Никто не должен извиняться за то, что сделал кто-то другой. Игорь понимает, что ещё минута, и этот невообразимый, невозможный человек сделает то, что не сделали пятнадцать лет работы элитной шлюхой — сломает его к черту, просто потому, что встретился Игорю в тот момент его жизни, когда он сомневается во всём, что делает и думает. Так некстати и в то же время настолько вовремя. Где же он, черт возьми, был раньше? Но минута проходит, а Игорь не делает ровным счётом ничего, продолжая спокойно сидеть на траве в ожидании того момента, когда его привычный мир рухнет. Ничего, впрочем, не происходит. Возможно, мир рушится именно так. — И ты всё ещё занимаешься этим? — Артём спрашивает это совсем тихо, почти шёпотом, продолжая щекотать дыханием шею. — Почему нет? — Игорь испытывает почти непреодолимое желание откинуть голову на плечо Артёма и — впервые — напоминает себе, что он здесь работает. Ему даже кажется, что клиент просто испытывает его на прочность, ищет тот предел, за которым скрывается обычный человек, не смотрящий на жизнь сквозь призму пятнадцати лет работы в эскорте. — Бывало хуже. — Хуже? — Ещё одна не особо интересная история, — Игорь надеется, что запас любопытства у его нынешнего клиента всё же иссякнет раньше, чем он перескажет ему всю свою биографию. В ней мало действительно интересных глав. — Расскажи. — то ли просит, то ли требует. — Позже, — отвечает Игорь, слегка поворачивая голову и именно в этот момент Артём вдруг тянется к его губам и целует. Просто целует. Так, как будто они пара, давно и прочно состоящая в отношениях и никуда им друг от друга не деться. От неожиданности Игорь даже не успевает отпрянуть или уйти от прикосновения и поэтому просто расслабляется и отвечает. Боже, как же давно он не целовался вот так вот просто. Вернее, целовался ли он когда-либо вот так вот просто? Артём, не разрывая поцелуя, перебирается и теперь сидит сбоку, потому что так, очевидно, удобнее и можно дольше не отрываться друг от друга. В ушах звенит так, как будто где-то разбивается зеркало или тонкое стекло. Возможно, у кого-то из рук выскользнул бокал.***
Игорь сталкивается с ним на безлюдной террасе лицом к лицу. Саша странно напряжён. Так, как бывает напряжена кошка в момент охоты: напряжения не видно, когти ещё не выпущены, но с первого взгляда ясно — одно неосторожное движение и тебя задушат, свернув шею. Перекусят позвонки, чтобы ты навсегда запомнил, где твоё место и не смел покидать его. Игорь нагляделся на таких. Более того, он работает на такого человека. Поначалу пугало и внушало благоговейный ужас, теперь же совершенно не трогает: всё плохое, что могло произойти в его жизни, уже случилось, а всем остальным событиям, обстоятельствам и людям сломать его не удастся. Он знает своё место и может задать встречный вопрос: знает ли стоящий перед ним своё? Игорь совершенно спокоен. Эта игра ведётся по его правилам. Ну, или, по крайней мере, не на его половине поля. В любом случае, он в ней уже победил. Хотя бы потому, что не он сейчас подглядывал за своим бывшим и не он караулил на пустой террасе того, с кем этот самый бывший провёл последние полчаса. Игорь не знает, что видел Саша, но надеется, что самое интересное — картинно-романтичный и в тоже время до краёв наполненный пугающей искренностью поцелуй среди розовых кустов в цвету — он видел. — Ну и откуда ты, такой охуенный, взялся? — без предисловий выдыхает Саша, тут же пьяно пошатываясь и опираясь на стену, напрочь сбивая весь накал страстей и драматизм. Игорь, впрочем, благодарен ему за то, что не стал ходить вокруг да около, а сразу обозначил свои претензии и заодно принял своё поражение. — Вышел из морской пены. — Саша не мешает ему пройти, но Игорь останавливается рядом и смотрит прямо, в глаза. И понимает: Саша видел всё. От начала и до конца. И ему невыносима сама мысль, что человек, которого он не отпускал от себя позволил себе такую непростительную вольность: искренне целовать другого; допустил крамольную, еретическую мысль, что если Саша теперь с другим, он свободен от него и может выбирать, с кем валяться на траве среди роз и кого целовать. — Что? — не понимает Саша и предпринимает слабую попытку отделиться от стены, без помощи которой ему всё же тяжело стоять. Игорю хочется презрительно бросить, что подобные разговоры нужно вести трезвым, но он сдерживается и просто невыразительно смотрит на Сашу. Разве что немного приподнимает бровь, глядя на бесплодные попытки Саши встать ровно. — Интеллектуальный юмор здесь не ценится? Невольно вспоминается расхожая фраза "с кем шутки плохи, с тем и остальное так себе". — Мне не до шуток, — Саша в упор, из-под бровей смотрит на Игоря и неожиданно цепко, как хищная птица, впивается пальцами в его плечо, чтобы этот наглец, не дай бог, не сбежал. Игорь, впрочем, бегать привычки не имел. — Ты кто такой? — Игорь. Нас, вроде, знакомили. — Вскользь представили друг другу. Этого, впрочем, достаточно. — Я не об этом. Я же вижу, что вы нихрена не пара. Не нашёл бы он никого. Не стал бы даже. У тебя на лице написано, что ты шлюха. Не по профессии, так по сути. А вот это подмечено тонко. Игорь смеётся — какое счастье, что можно больше не притворяться — и впервые позволяет себе откровенную дерзость: — Что, рыбак рыбака, да? Своих везде узнаешь? Можно не скрываться. Можно не прятаться. Саша сначала бледнеет, потом краснеет, потом снова бледнеет, но выпускает плечо Игоря из своих пальцев. — Что ты сказал? — шипит он. Игорь, впрочем, два раза не повторяет, потому что знает, что его прекрасно слышат и понимают с первого, и потому что мнения своего, как правило, не меняет, даже если ему настойчиво — как, например, сейчас, — намекают, что это необходимо сделать. — Мне казалось, мы отлично понимаем друг друга, — Игорь мягко улыбается и делает шаг в сторону стеклянных дверей, которые ведут с террасы в душный, заполненный запахом алкоголя, зал. В конце концов, его ждёт клиент, нельзя заставлять его ждать, это в высшей степени непрофессионально. Но Саша вдруг, с необычной для его состояния проворностью, ухватывает Игоря за запястье и тянет к себе. — Сколько он заплатил за эту ночь, м? Или у вас долгоиграющий проект, а? На пару лет? — шепчет он, переводя взгляд с одного зрачка Игоря на другой, словно надеется прочитать в ответ, а у Игоря на языке вертится сразу несколько вариантов, каждый из которых хочется озвучить. Но останавливается он всё же на одном. — Душу продал, — шепчет Игорь и неожиданно для самого себя заходится в приступе смеха. — Дьяволу. И, пользуясь тем, что Саша на секунду ослабил хватку, выдёргивает руку из его пальцев, которые по цепкости всё ещё сравнимы с когтями хищной птицы, и всё же заходит в зал, оставляя Сашу в одиночестве. На пороге он сталкивается со Смоловым, который негромко, почти одними губами, спрашивает: — Где? — На улице, — кивает в сторону террасы Игорь, даже не спрашивая, о ком речь, и зачем-то добавляет: — Один. Смолов кивает и выскакивает на улицу. Все всё прекрасно понимают и все всё знают. Игорь пересекает зал, стараясь не обращать внимания на то, что творится вокруг, и особенно на то, что творится в полутёмных углах, где уже вовсю достаточно откровенно изучают друг друга парочки и не только парочки. Игорь, глядя на это, жалеет, что трезв: красоты, изящности и эротичности в этом ни на грамм, хотя участники действа, вероятно, считают по-другому, а вот грязной пошлости хоть отбавляй. Раньше было всё равно, как это выглядит, и как выглядит он сам, принимая участие в подобных сценках почти бытового жанра, но сейчас происходящее вызывает отвращение. И Игоря пугает эта перемена в нём, потому что его безразличное и апатичное спокойствие, которым он так гордился и которое считал главным своим достоинством, растворилось почти полностью и почти в раз, не выдержав столкновения с чужой простой и чистой искренностью, которая хоть и сметала, как цунами всё на своём пути, но к ногам Игоря опустилась мягкой и тёплой волной, окутав и приласкав. Возможно, ему было бы проще пережить цунами, как он не раз уже переживал. Игорь сталкивается с кем-то, извиняется и с улыбкой отказывается от настойчивого приглашения присоединиться к тому мужчине, с которым столкнулся, и его другу, объясняя это тем, что его ждут и он, при всем уважении, не поменяет общество этого человека на чьё-либо. Мужчина с сожалением вздыхает и нетвердой походкой удаляется куда-то в один из полутёмных углов и Игорь про себя выдыхает: меньше всего сейчас хочется конфликтов и домогательств от других нетрезвых гостей вечеринки. Слава богу, здесь до него никому нет дела и никто не обращает на него внимания. Артём ждёт его возле стойки администратора, за которой по-прежнему скучает молодой человек с не подходящим обстановке именем Василий, и нетерпеливо постукивает по каменной столешнице ребром карты-ключа. Василий на появление Игоря никак не реагирует и продолжает перебирать перебирать лежащие перед ним бумаги. В холле стоит такая же идеальная и стерильная красота, как и в ту минуту, когда они переступили порог отеля. О том, что происходит за закрытыми дверьми банкетного зала, здесь не говорит ничего. Тихо. Чисто. Аккуратно.***
Они поднимаются на второй этаж молча. Так же молча идут по широкому коридору с тёмно-зелёными обоями и нефритового цвета ковровой дорожкой с длинным ворсом, которая заглушает шаги. На стенах между дверями номеров — старинные чёрно-белые фотографии в лаконичных деревянных рамах из тёмного дерева и бра с витражными абажурами, которые отсылают к прекрасной эпохе модерна. Молча подходят к двери, на которой красуется номер 35. Щелчок замка звучит оглушительно громко в тишине коридора и Артём, всё так же молча, распахивает дверь, пропуская Игоря внутрь номера. Номер просторный и обставлен в том же эклектичном несочетании барокко, неоклассики и гранжа, что и холл. Игорь, по правде говоря, успевает разглядеть только кровать, застеленную серым тяжёлым пледом и установленную зачем-то на небольшом полукруглом подиуме, потому что Артём, едва закрыв дверь, прижимает Игоря к этой самой двери всем телом и целует так, как будто это единственное, о чём он мечтал в этой жизни. Не так, как в саду получасом ранее и не так, как целовали все, кто был до него. Игорь понимает и спокойно, почти равнодушно принимает тот факт, что его жизнь поделилась на “до встречи с Артёмом” и “после встречи с Артёмом”. Он позже — завтра, после завтра, через неделю или месяц, может быть, даже никогда, — подумает о том, как жить эту новую, другую и чужую ему жизнь. Сейчас он хочет получить от неё возможный максимум, поэтому отвечает на поцелуй так, как не отвечал никогда прежде ни на один поцелуй, впервые думая, что, возможно, он тоже достоин того, чтобы чувствовать. Дмитрий бы сказал, что это непрофессионально, но Дмитрия — Игорь впервые осознаёт это — здесь нет и он никогда об этом не узнает. Можно быть собой. Можно впервые понять, каково это — ощутить на языке привкусом чужого поцелуя и на всём теле жаром и силой чужих прикосновений эту недоступную прежде роскошь — быть собой. Игорь, не прерывая поцелуй, хотя им обоим уже ощутимо не хватает воздуха, подталкивает Артёма куда-то в сторону кровати и, всё так же не отрываясь от губ своего клиента — на мгновение задумываясь, уместно ли теперь называть Артёма клиентом, — стягивает с себя пиджак и отбрасывает его на так удачно оказавшееся рядом с траекторией их движения кресло. Кресел, к слову, два. Рядом с ними стоит маленький квадратный столик на изогнутых ножках с золотыми узорами на столешнице, посередине которой красуется неуместно современная шарообразная белая ваза с не менее неуместными крупными ромашками. Напротив кресел самый настоящий камин с причудливым решётчатым экраном. Перед камином расстелена белая шкура горного козла, а на стене над камином красуется довольно удачная копия “Большой одалиски” Энгра, как лишнее подтверждение того, что в этих стенах нет и не может быть ничего настоящего: ни красоты, ни чувств. Символизм, вероятно, случайный и от того ещё более беспощадный. Остальная одежда остаётся где-то на полу между креслами и кроватью. Поцелуй приходится всё же разорвать, чтобы снять футболки, но Артём сразу же прижимается горячими и сухими губами к такой же горячей коже Игоря и покрывает короткими укусами и поцелуями шею и плечи. Игорь запрокидывает голову и прикрывает глаза. Артём вдруг резко разворачивает Игоря спиной к себе и толкает на кровать. От подушек пахнет лавандой. Игорь мысленно усмехается, возвращаясь в реальность: шлюхам мало кто хочет смотреть в лицо во время секса. Особенно, когда пытается представить на его месте другого человека. Со шлюхами мало кто хочет быть нежным. Артём тут же прижимается грудью к его спине и проводит носом по шее, от мочки уха к плечу. Игорю кажется, что как бы оно там ни было, ради этого момента стоило прожить всю эту жизнь и пройти через весь тот пиздец, который ему довелось увидеть. — Не бойся, — шепчет Артём и целует напряжённую, остро выступающую лопатку, — Я не буду делать тебе больно. — И восторженно, едва слышно, добавляет: — Ты такой красивый, что причинение тебе боли должно быть уголовно наказуемо. Игорь не очень в это верит, но заставляет себя снова раствориться в этом всём. Он может сейчас быть собой. И никто никогда не узнает этого и никто никогда ничего не скажет ему об этом. Артём отвлекается всего на мгновение, чтобы достать из тумбочки, которая стоит рядом с кроватью, предусмотрительно — в таких отелях такое всегда предусмотрено, потому что все прекрасно знают, что происходит на подобных вечерах — флакон со смазкой — абсолютно новый и, слава богу, без удушливых ароматизаторов, — и презерватив, а затем с нажимом, но в тоже время до странности нежно, проводит рукой по позвоночнику, от чего Игоря пробирает лёгкая дрожь — к нему давно так не прикасались — и останавливает горячую ладонь на шее, заставляя Игорь уткнуться лицом в подушку. Игорь не сопротивляется, опускает голову, плечи, погибает поясницу и вытягивает руки: он знает, что со стороны Артёма это выглядит очень возбуждающе. От такого у клиентов обычно крышу срывало, а Артём — Игорю даже хочется смеяться и плакать одновременно — завороженно шепчет: — Блядь, какие же у тебя всё-таки руки красивые. Почему ты вообще такой охуенный? — Так уж вышло, извини. — Клиенты часто говорили ему, что он красивый, но как-то буднично, в качестве благодарности или напрашиваясь на ответный комплимент, но этот говорит так, как будто Игорь — самое красивое, что он когда-либо видел в жизни. В его голосе и какая-то восторженность ребёнка, которому подарили игрушку, которую он давно хотел, и в то же время восхищение человека, который видел в жизни достаточно красивых вещей — настолько много, что красота ему надоела — а теперь увидел что-то настолько прекрасное, что для него затмило всё увиденное ранее. — Не извиняйся за это никогда, — шепчет Артём и, наклоняясь, покрывает шею Игоря мелкими поцелуями, сползая на право плечо и потом ниже, на лопатку. Это приятно. Он уже даже забыл, насколько. Игорю хочется просто закрыть глаза, уткнуться в пахнущее лавандой постельное белье — которое, конечно же, по всем законам и клише жанра шёлковое, — и позволить сделать с собой всё, что угодно. Игорь мысленно усмехается, вспоминая о том, что он тут, вообще-то, работает и должен сохранять полное спокойствие и абсолютно ясный ум. Артём тихо шелестит упаковкой презерватива и Игорь зачем-то тихо уточняет: — Можешь сразу, я готов. И Артём действительно входит сразу, полностью, одним движением, но настолько плавно, что Игорь не может сдержаться и всё же сдавленно выдыхает. — Больно? — как-то обеспокоенно и почти взволнованно интересуется Артём, замирая, и Игорь где-то на периферии сознания понимает: если он сейчас попросит прекратить, Артём действительно прекратит. — Не обращай внимания. — шепчет Игорь. Да, ему больно — размер у Артёма не маленький — но он просто должен перетерпеть это. В процессе станет немного легче. В приоритете ощущения клиента. — Не хочу, чтобы тебе было плохо. — Ещё ни от кого он не слышал этих слов в такой момент. И, Игорь себе не врёт, никогда и ни от кого больше не услышит. — Всё хорошо, — снова шепчет он и сам подаётся назад, коротко вздыхая. Артёма не нужно просить дважды: он придерживает Игоря, медленно проводя тёплыми ладонями по бокам от талии вверх, и плавно толкается вперёд, снова прижимаясь грудью к спине Игоря и невесомо, от чего пробирает дрожь, целует в шею. Игорь падает лицом в подушки и прикусывает белоснежный шёлк наволочки, чтобы не застонать в голос. Сейчас — всё так, как должно быть. Сейчас хорошо. И физически, и морально, что удивительно. Артём прижимается лбом к плечу Игоря и Игорь чувствует, как к коже прикасаются чужие дрожащие, чуть влажные длинные ресницы. Немного щекотно, но тоже — хорошо и естественно, как ещё никогда не было. И все плавные, размеренные движения внутри ощущаются так, как будто их тела были созданы для того, чтобы они могли дарить друг другу и никому кроме удовольствие. Артём опирается одной рукой на кровать, а другой скользит по его груди и животу ниже, обхватывает длинными пальцами его член, проводя рукой в такт своим же плавным движениям. Игорь только сдавленно выдыхает сквозь зубы и снова сдерживается, чтобы не застонать и не податься навстречу этим медленным, неторопливым движениям, которые вышибают душу этой своей неторопливостью и аккуратностью так, как не сможет ни одна дикая и бешенная страсть, после которой остаются только усталость, опустошение, синяки и царапины. Эмоционально это совершеннейшее comme il faut и Игорь впервые понимает, почему об этом так много и так часто говорят и впервые за долгое время не воспринимает секс, как монотонную и рутинную механическую работу. Разрушенный образ мира — не слишком высокая цена за то, чтобы испытать и понять это. Даже слишком маленькая. Артём шумно дышит и начинает двигаться быстрее и менее плавно, сбиваясь с ритма, но Игорю уже всё равно, потому что он, коротко вскрикнув, кончает и тут же падает на постель, растекаясь по шёлковым простыням и утыкаясь лицом в подушку, потому что руки и колени мгновенно слабеют и перестают держать. В голове блаженная пустота. И безумно хорошо. Так, как ещё, наверное, никогда не было. Не хочется совершенно ничего, только лежать так, чтобы это остаточное удовольствие никуда никогда не исчезало. Артём кончает следом, с протяжным стоном прижимаясь всем телом к Игорю и стискивая его в объятиях одновременно крепких и нежных. — А ты всегда такой неотзывчивый? — тяжело дыша, спрашивает Артём, выпуская его из кольца своих рук и откидываясь на спину. — Или за отзывчивость доплатить надо? — Игоря почти как током бьет от этих слов, неприятно, остро и почему-то сильно задевает именно то, что их ему говорит этот человек. Он был очень даже отзывчив. Больше, чем обычно. От только что пережитого удовольствия не остается и следа. — Так я доплачу. — У тебя столько нет, — хрипло отзывается Игорь, резко поднимаясь, и стараясь говорить равнодушно, без сарказма, надеясь, что раздражение и непонятная злость, кипящие внутри, не пробьются в голос. Но, видимо, все же не получается, потому что Артём хмыкает и закономерно интересуется: — Даже интересно, сколько это. — Безмерно много: отношение ко мне, как к человеку, — “... а не как к шлюхе” повисает в воздухе, но Артём чувствует эту недосказанность, хмурится и замолкает. — Тебе хоть понравилось? — спрашивает он после короткого молчания и смотрит Игорю точно в глаза. Игоря невозможно чем-то смутить и удивить, последние пятнадцать лет убили в нём всякую эмоциональность и способность воспринимать мир простыми, человеческими чувствами, но сейчас он смущается, сам не знает, чему, и отводит взгляд. — Мне не должно нравиться. Нравиться должно клиенту. — А я старался, между прочим, — с какой-то едва ли не обидой говорит Артём и откидывается на подушку. — Спасибо. — Игорь бросает это отрывисто и коротко, и уходит в ванную, которая располагается за дверью с огромной вставкой из матового узорчатого стекла. Артём провожает его взглядом и Игорю впервые неуютно от того, что его с таким неприкрытым интересом разглядывают. Дверь, он, впрочем оставляет открытой. В большей степени для того, чтобы не замереть перед зеркалом на полчаса, разглядывая себя и пытаясь осмыслить всё произошедшее за этот более чем странный день. Артём заходит только когда Игорь, уже приведя себя в порядок — правда, только внешне, — заворачивается в белый махровый халат с эмблемой отеля, и зачем-то — наверное, даже он сам не может объяснить все свои действия, — ерошит влажные волосы Игоря и, словно извиняясь, мягко целует, придерживая тёплой ладонью за шею. Игорь пытается казаться холодным и отстранённым, но не выдерживает и улыбается, из-за чего приходится разорвать поцелуй. Артём возвращает ему улыбку, только шире и ярче, и уходит в душ, а Игорь возвращается в комнату и снова падает на шёлковые простыни, глядя в потолок. Ненужное одеяло наполовину сползло на пол, но поднимать его не хочется, потому что оно делает интерьер похожим на те, которые окружают древних богов на картинах Буше. От мягкой шёлковой ткани всё ещё пахнет лавандой. Артём возвращается минут через десять, тоже в белом махровом халате, и тоже, не поправляя одеяло, ложится рядом, молча разглядывая Игоря, который всеми силами пытается игнорировать этот взгляд и делать вид, что ему ничего не стоит лежать и смотреть в потолок, хотя безумно хочется повернуть голову и взглянуть прямо в эти чистые глаза. — А что ты чувствуешь, когда… работаешь? В смысле, морально? — внезапно спрашивает Артём. Игорь, наконец, сдаётся, проигрывая самому себе, и поворачивает голову, тут же сталкиваясь своим взглядом со взглядом Артёма. — Ничего. — Совсем? — Совсем. — медленно кивает Игорь. — Я знал, на что иду, и с самого начала думал об этом только как о способе достижения цели. — А цель? — продолжает Артём и Игорь внезапно понимает, что он не остановится, пока не вытащит на свет всё то, что Игорь так старательно прятал от клиентов. — Деньги. Красивая жизнь, — ложь никогда не бывает во благо, но лучше это, чем та правда, которая есть, потому что она ещё грубее и циничнее этой лжи. И беспощадно банальнее. — Так… просто. На лице Артёма такое детское разочарование, что Игорь невольно смеётся. Грустно и коротко. — А ты ждал романтичную историю о том, как я пытался вылечить от какой-нибудь неизлечимой болезни близкого родственника? Артём смотрит серьёзно и тихо отвечает: — Честно? Да. Ты не похож… на того, кто будет... торговать ебалом просто ради красивой жизни. — Ты видишь меня первый раз в жизни, — напоминает Игорь. — И всё равно, — упрямо. — Ты не такой. — Может быть, я был старшим ребенком в многодетной семье и жил в доме с протекающей крышей и меня всегда тянуло к роскоши? — Игорь приподнимается на локте и смотрит на Артёма сверху вниз, неосознанно, уже в который раз за этот вечер, разглядывая его лицо. Да, его клиент не красавец, но Игорь совершенно точно уверен, что не встречал никого красивее. — Ты не был, — к упрямству в голосе Артёма примешивается какая-то непонятная, тоже почти детская обида на собеседника за то, что он не хочет открывать свой секрет. — Не хочешь говорить — не говори. Просто… Ты не должен там быть. Не можешь. — В этих словах, в тоне голоса, проскальзывает какое-то невыразимое сожаление, которое Игорь распознает, но не может понять его причину. Вопрос “Почему?” он слышал почти от каждой клиентки — женщины очень любили лезть ему в душу — и сразу после его ответа следовали слова о том, что у него просто не было нормальной женщины, с которой захотелось бы семейный очаг, детей и работу в офисе с девяти до шести. Но Артём говорит не об этом. Он не говорит ему “ты неправильный”. Он говорит: “Ты слишком хорош, чтобы быть тем, что ты есть”. — Ты такой знаток человеческих натур? — Игорь злится сам на себя, но продолжает этот странный диалог. С ним давно не говорили так спокойно и просто, особенно клиенты. Да что уж греха таить, клиенты очень редко говорили с ним о нём. Все предпочитали говорить о себе, о своих проблемах, неблагодарных детях, ревнивых мужьях, жёнах-скандалистках, дураках-подчинённых и дураках-начальниках, о том, какие они недооценённые и золотые, прозябают в совершенно адских условиях или наоборот о том, какие они великолепные и обласканные судьбой, и как не стесняются пользоваться всеми благами, которые она предоставляет. За пятнадцать лет Игорь хорошо усвоил, что людям вообще нравилось исповедоваться таким, как он. Возможно, из-за убежденности в том, что хастлер не имеет никакого морального права осуждать хоть за что-либо. Как будто продажа своего тела более тяжёлый проступок, нежели сознательное и многолетнее издевательство над другими и презрение к их чувствам. — Ты разговариваешь не так, как… — Артём запинается и Игорь понимает, что он не может подобрать слово. Еще через секунду он понимает, что Артём подбирает слово, потому что не хочет называть его шлюхой и другими синонимами к этому слову вслух. Игорь усмехается и понимает, что если Артём не начнёт относиться к нему, как к бляди, он что-то разобьёт и, возможно, это будет его, Артёма, лицо. Господи, как же он отвык от того, что к нему относятся по-человечески. Настолько, что сам поверил в то, что не заслуживает этого. — Мы должны уметь поддержать любой разговор, — Игорь едва удерживается от ироничного замечания «как гейши». Да, развлечь клиента танцем они тоже должны уметь, хотя стриптиз Игорю не очень удавался: танцы вообще были не его стихией. — Это часть нашей работы. — Ты говоришь не потому что должен, а потому что хочешь, — Артём отчаянно сдирает с Игоря маску профессионального безразличия. Царапая в кровь пальцы, потому что Игорь не позволяет это сделать, хоть и чувствует, что вот-вот, ещё немного, и сам отшвырнёт её в сторону, и поэтому сопротивляется ещё сильнее. — Ты всё ещё видишь меня первый раз в жизни. Артём усмехается: — Ты не такой. Просто пытаешься убедить всех, что такой. Ты должен был быть кем-то другим. — Не будем об этом. — Игорь понимает, что не сможет выдержать этот разговор, если он продолжится, поэтому просто обрывает его этой короткой фразой, признавая тем самым свое поражение, и опускается обратно на подушку. — Ты не ответил, — не унимается Артём. — Деньги, хорошо, сделаем вид, что я поверил. Почему именно этот способ? — Лучше бы я кого-нибудь обманывал или убивал? — Игорь приподнимает бровь, искоса поглядывая на Артёма. — Я никому не делал плохо. Не клиентам, по крайней мере. — А конкурентам? — Ведь в любом деле конкурентов подставляют? — Игорь переворачивается на бок и смотрит прямо в лицо Артёма, который нехотя соглашается: — Пожалуй, да. — и тут же задает новый вопрос: — А кого больше было: мужчин или женщин? — Женщин, — спокойно отвечает Игорь. — Я, в общем-то, по женщинам. — Странно. Отсасываешь очень профессионально. — Не забудь написать в отзыве, что тебе понравилось. — Игорь пребывает на грани между легкой самоиронией и раздражением, а Артёма это, кажется, только забавляет: — Что, премию дадут? — Да. Артём вдруг быстро подается вперед и целует. Игорь окончательно прощается со своим миром и, решительно отбрасывая маску, выдыхает прямо в губы Артёма: — Давай уедем отсюда? — Куда? — спрашивает Артём и тут же прижимается к губам Игоря снова, втягивая его в новый, такой же невинный и целомудренный поцелуй. Игорю кажется, что позови он сейчас Артёма на край света, в Антарктику или Новую Зеландию, он соберётся и поедет. Игорь внезапно понимает, что это страшно: держать в руках чужую жизнь, когда ты не хозяин своей собственной. — Ко мне.***
Василий, продолжавший разбирать бумаги за своей превосходной стойкой из красного дерева со столешницей из цельного камня в стерильном аду холла отеля “Приют Грез”, забрал у них ключ и вежливо осведомился, не желают ли они, чтобы он вызвал для них такси. Получив отказ, который он, кажется, ожидал, администратор коротко кивнул и проводил клиентов до дверей нечитаемым взглядом. Игорь покидал этот отель, сошедший то ли с глянцевых разворотов, которые демонстрировали счастливую жизнь, наполненную роскошью и беззаботностью, которая глупа и не ведает о том, что причиняет кому-то боль, то ли с кадра мелодрамы 50-х о жизни богатых и не отягощённых жизненными трудностями, для которых самая большая трагедия — безответная любовь, с обязательным счастливым концом под красивую инструментальную музыку, которая наполнена светлой грустью и тоской по чему-то несбывшемуся, без особого сожаления. Он, пожалуй, мог бы многое сказать об этом: в его жизни не сбылось столько, что, пожалуй, не имело смысла пытаться посчитать. Впрочем, он толком и не мечтал ни о чём, чтобы говорить о том, что в его жизни что-то не сбылось. Впрочем, наверное, именно таким и должен был быть приют грёз. Ведь нигде не говорилось, что это приют счастливых, сбывшихся грёз. Быть может, здесь находили место те мечты, которым не суждено было осуществиться, перед тем как, покинув своего прежнего владельца, устремиться к новому сердцу, которое будет готово вместить их для того, чтобы снова не воплотить в жизнь. Уезжают они на самом обычном такси, вызванном через одно из многих приложений. Подъехавшая машина оказывается самой обычной Hyundai Solaris белого цвета. Игорь, честно говоря, был согласен даже на пойманную на дороге попутку, лишь бы быть подальше отсюда, лишь бы стряхнуть со своих плеч невидимую пыль этого места. Хотя казалось, что даже пыли в этом месте не могло бы быть — её должны были заменять легчайшие блестки, которые на деле оказывались бы острой металлической стружкой. Артём затаскивает его на заднее сиденье и неосмотрительно прижимает к себе, но таксисту, кажется, всё равно, кого он везет, потому что он никак не реагирует на этот жест, который, может быть, смотрелся бы естественно для какой-нибудь парочки подростков, но никак не для двух взрослых мужчин, поэтому Игорь не сопротивляется и позволяет себе прижаться лбом к плечу Артёма. Шампанское и вправду было хорошее: в голове до сих пор была необычайная лёгкость и осознание того, что, в общем-то, можно послать к чёрту весь мир и ничего этот мир не сделает в ответ, а если и сделает, то плевать, жизнь одна и, вероятно, не настолько длинная, чтобы откладывать худшее в долгий ящик. Кажется, именно так было у Бродского. Начинался короткий и тёплый летний дождь. Ни Артём, ни Игорь не обернулись на оставляемый в дымке тяжёлых капель отель. Оборачиваются, когда хотят вернуться. Они не хотят. Район, в который свернуло такси, был не тем шикарным кварталом новостроек премиум-класса, где находилась рабочая квартира Игоря. Здесь не было огороженных дворов, аккуратных клумб, ровно подстриженных кустов и одинаково стройных невысоких туй вдоль дорожек, которые были замощены плиткой. Это был самый обычный старый район, в котором в зелени старых яблонь и вишен, оставшихся от довоенной частной застройки, и высоких, обезглавленных, высаженных гораздо позже тополей, прятались серые кирпичные и белые панельные пятиэтажки. Игорь просит остановить возле подъезда одной из таких невзрачных серых пятиэтажек и искоса, украдкой, поглядывает на Артёма, пытаясь угадать его реакцию. Но лицо Артёма резко перестает выражать какие-либо эмоции и Игорь вынужден довольствоваться нечитаемым, отстранённым взглядом, который Артём бросает на куст сирени, растущий напротив лавочки, которая стоит перед подъездом. Игорь может рассказать про этот куст целую историю — его посадила его бабушка, — но удерживается от комментариев и молча открывает красно-коричневую дверь подъезда простым ключом-таблеткой. Никаких консьержей, никаких косых взглядов, никаких досужих разговоров. Подъезд встречает полумраком и прохладой, к которой на первом этаже примешивается запах сырости, которым тянет из подвала. Игорь быстро поднимается по узкой лестнице, едва пробегая пальцами по деревянным перилам, которые местами уже треснули и выкрашены в тот же цвет, что входная дверь. На светло-салатовых стенах видны грязные следы, оставленные колесами детских колясок и крупногабаритных коробок. Игорь легко проскальзывает первые пять ступеней. Первый. Почтовые ящики, из которых торчат районные, даром никому не нужные газеты и рекламы доставки еды и ещё каких-то, несомненно, очень важных и нужных услуг. Второй. Два велосипеда, красный и синий, прикованные велосипедной цепью к трубе отопления и накрытые старой клеёнчатой скатертью бежевого цвета. Третий. Огромный горшок с непонятным, похожим на пальму, растением, который стоит на старом маленьком и хлипком табурете, повидавший много семейных драм, разыгравшихся на чьей-то пятиметровой кухне, а теперь оказался ненужным, но слишком хорошим для того, чтобы отправиться на мусорку. Четвёртый. Аккуратно сложенные и перевязанные бечёвкой стопки газет и журналов: у кого-то в однокомнатной квартире слишком мало места для того, чтобы хранить макулатуру, которую необходимо в добровольно-принудительном порядке сдавать ученикам близлежащей школы. Рядом со стопками макулатуры стоит люстра на шесть лампочек с плафонами в виде колокольчиков. Одного плафона не хватает: он стоит на подоконнике, треснутый, с отбитым лепестком. Пятый. Игорь останавливается напротив железной двери в углу, по старомодному обитой коричневым материалом, который очень плохо имитирует кожу, и достаёт из кармана ключи. Он не хочет оборачиваться, потому что не хочет видеть выражение лица Артёма, который, — это Игорь знает точно, — стоит сейчас сзади него и всё таким же равнодушно-отстраннённым взглядом смотрит на лестницу, которая ведёт на опечатанный и закрытый на замок чердак. Ключ поворачивается в старом замке как всегда тяжело и Игорь осторожно нажимает на ручку, открывая дверь. Если нажать резко, то заклинит пружину и дверь будет не закрыть без смены замка. Он, конечно, уже давно мог бы это сделать, но эта квартира и всё, что есть в ней, для Игоря намного больше, чем просто квадратные метры, которыми является его идеальная с точки зрения расположения, планировки и дизайна рабочая квартира. Это его крепость. Последнее — и единственное — место в этом мире, где он ещё чувствует себя собой, потому что эти стены помнят его настоящим и полным глупых надежд. Это — его дом. Игорь молча отступает в сторону, распахивая перед Артёмом дверь, за которой сразу же начинается узкий и тёмный коридор. Он даёт выбор. Артём может уйти, если захочет. Игорь понимает, что предлагает: вот, смотри, здесь весь я, вся моя душа, мои страхи, победы и поражения, всё, что важно мне, всё, что ещё заставляет меня быть собой, всё дурное и хорошее, бери или уходи. Нужно иметь смелость предложить такое. Равно как и иметь смелость, чтобы принять такое предложение. Артём молча шагает в полутьму коридора и каким-то до ужаса привычным жестом, как будто был здесь завсегдатаем, сбрасывает кроссовки у маленького шкафа-прихожей, который стоит по правой стене коридора и сразу же заглядывает на кухню и в первую комнату, из которых в коридор льётся приглушённый и золотистый свет летних сумерек. — Говоришь, к роскоши тебя всегда тянуло? — усмехается Артём, оглядывая квартиру, и Игорь прикусывает губу. — Я вырос здесь. Это мой дом. — Игорь тоже заходит в комнату и, ничуть не заботясь о дорогой и капризной ткани, бросает пиджак в одно из старых, громоздких кресел, которые стоят рядом с коричневым, покрытым лаком, столом, который был, наверное, в каждой советской квартире. Артём с интересом разглядывает кружевную салфетку на столе — таких в этой квартире много, Игорь помнил, что бабушка очень любила вязать такие, — посередине которой стоит тяжёлая хрустальная ваза, и переводит взгляд на сервант, в котором на обозрение выставлены многочисленные хрустальные бокалы, салатницы и зеленый чайный сервиз из чешского фарфора на двенадцать персон, на разложенный диван, точно такой же, как кресла, на который наброшен плед и который занимает чуть ли не половину комнаты, и черно-золотой ковер с бахромой, тоже советский, конечно же. Игорь задумывается о том, что в этой квартире можно по пальцам пересчитать вещи, сделанные в двухтысячных. Артём кивает чему-то своему и смотрит в сторону балкона. Игорю хочется сказать очень многое, ну, или, хотя бы то, что ни один его клиент не был в этой квартире, что Артём первый за несколько — пять? десять? — лет посторонний, которого Игорь пустил в этот мир по своему желанию, потому что хотел показать себя, но подходящие слова, как назло, не идут в голову, оседая горечью, чем-то похожей на горечь крепких дешевых сигарет, на языке, поэтому Игорь просто шагает вперед и целует Артёма, который тут же обхватывает его за талию, прижимая к себе. В этом что-то есть. Если не обещание защиты, то что-то очень близкое, больше похожее на протянутую руку, которая обещает вывести тебя из того самого леса, который и есть ты сам. А если не получится вывести — остаться с тобой. Они больше никуда не торопятся. Сонное спокойствие спального района дает ощущение вечности. Их никто не хватится и никто не будет искать. А даже если и будут, то плевать, мир может подождать столько, сколько им будет нужно, потому что они сами ждали, видимо, слишком долго. Артём подталкивает его к дивану и Игорь послушно делает шаг назад. Они на ощупь, не отрываясь друг от друга, располагаются на диване и Игорь мельком, отстранённо, надеется, что какая-нибудь внезапно вылетевшая пружина не вопьётся в бок в самый неподходящий момент. Артём медленно стягивает с него футболку и смотрит так, как будто не насмотрелся до этого, снова до крайности восхищенно. — Не смотри так, — смеётся Игорь и чувствует, что ещё несколько секунд такого внимания, и он начнёт совершенно неподобающим образом краснеть. На него многие смотрели с восхищением, часто говорили, что он красив, в отличной форме и всё такое, но акты такого чистого и искреннего восхищения, как у Артёма, Игорь может пересчитать по пальцам, причём одной руки. Чтобы скрыть внезапное даже для самого себя смущение, Игорь тянет футболку Артёма вверх, избавляя и его от этого совершенно ненужного сейчас элемента одежды, а затем, решив не тянуть, тянется и к пряжке ремня. Артём, в общем-то, не возражает и так же неторопливо, но не без энтузиазма, избавляет Игоря от всей остальной одежды, которая отправляется куда-то на пол. — А я думал, ты привык, что на тебя смотрят, — Артём переворачивается на бок и переводит взгляд на лицо Игоря, отчего тот чувствует себя ещё больше не в своей тарелке. Неужели так заметно? — Они все смотрели не так, как ты. — Странно. На тебя невозможно смотреть по-другому, — шепчет Артём и быстро, чтобы Игорь не успел остановить, целует его в шею, там, где кожа тонкая и почти прозрачная, и Игорю не хочется его останавливать, не хочется даже повести плечом в защитном жесте и спрятать уязвимое место. Потому что эта непривычная нежность обезоруживает. Артём, видимо, чувствует это доверие — его, впрочем, нельзя не почувствовать, настолько она явное и неприкрытое, — и касается шеи Игоря ещё раз, потому что его тоже завораживает это доверие и осознание того, что доверяют ему, а затем целует ниже и ниже, опускаясь к ключицам. Игорю кажется, что он забыл, как дышать. И ровно в этот момент он перестаёт задумываться о происходящем, позволяя себе просто принимать такую роскошь, как чья-то нежность, отдаваемая ему. Поэтому Игорь просто закрывает глаза и растворяется в этих ощущениях, позволяя себе плыть по течению. Артём целует ещё ниже, без единой мысли, но с замиранием наблюдая за тем, как под его поцелуями напрягаются мышцы пресса под ровной кожей. Игорь — это что-то вроде живого произведения искусства, которое нужно беречь, нечто монументальное, но в тоже время хрупкое, как античные статуи. Прикасаясь губами к выступающей, острой, тазовой косточке, Артём мимолётно жалеет, что не встретил Игоря раньше. Подумать только, столько времени потратил на совершенно неподходящего ему человека, добивался его, терпел и измены, и разные дикие выходки, прощал, а всё это время совсем рядом был Игорь, с которым, Артём в этом почему-то твёрдо уверен, не пришлось бы проходить все круги ада отношений. Но, возможно, Игорь появился в его жизни именно тогда, когда был нужен больше всего. Игорь открывает глаза и приподнимает голову, когда чувствует, как Артём на мгновение замирает после очередного поцелуя. — Ты позволишь?.. — как-то неловко и виновато улыбаясь, спрашивает Артём, быстро облизывая пересохшие губы. — Я не очень хорош… Не так, как ты, но мне хотелось бы… Игорь ничего не говорит, просто потому что здесь и сейчас слова не нужны и будут лишними, и откидывается обратно на подушку, молча позволяя Артёму делать с ним всё, что тот захочет. Артём сразу обхватывает член Игоря губами и медленно, видимо, боясь сделать что-то не так, берёт почти наполовину, но тут же отстраняется, чтобы перевести дыхание. Игорь не торопит и не настаивает, поэтому если Артём сейчас внезапно передумает, он не будет требовать. Честно говоря, он вообще не может припомнить, чтобы кто-то из клиентов — хотя Артёма уже нельзя назвать клиентом — делал ему минет. Для всех это было чем-то невероятно унижающим и умаляющим их чувство собственного достоинства и Игорь в общем-то не осуждал их за эту брезгливость: кому захочется прикасаться к человеку, которого до этого трогали десятки чужих рук. Не только рук, впрочем. Артём обводит головку языком и тут же снова обхватывает губами, медленно скользя ниже и беря глубже, и Игорь невольно прерывисто вздыхает и сжимает пальцами покрывало. У него не плывут красные круги под плотно сомкнутыми веками, не хочется в голос стонать от удовольствия, да и вообще в том, что сейчас происходит, нет безудержной, дикой страсти, надрыва, резкости, сводящей с ума. Совершенно точно можно отсосать лучше — и в его жизни это абстрактное, чисто техническое "лучше" было — но Игорь не хочет лучше. Не теперь. Не с этим человеком. Да и не нужно "лучше", нужно вот именно так. Переступить через рвотный рефлекс и взять в горло не так уж сложно на самом деле, но сейчас совершенно не нужно, потому что Артём и без этого делает что-то невероятное. Руководить Игорю совершенно не хочется, поэтому он, хоть и зарывается пальцами в короткие волосы Артёма, не давит и не тянет, а просто перебирает пальцами в такт неторопливым движениям. Артём смотрит на него, не отрываясь, наблюдая за тем, как меняется его лицо. Игорь, хоть и лежит, по-прежнему откинувшись на подушку и прикрыв глаза, знает это и не пытается демонстрировать больше удовольствия, чем испытывает. Играть не хочется. Хочется быть честным, быть собой, от начала и до конца. Ему хорошо, действительно хорошо. Намного лучше, чем могло бы быть, будь Артём таким же профессионалом, как он сам. Игорь с трудом отстраняет Артёма, когда понимает, что ещё несколько этих плавных и медленных движений языком — и он кончит. Хочется всё же продлить удовольствие. Артём приподнимается и, придвигаясь выше и ближе, смотрит на Игоря, который зачем-то — верх непрофессионализма — протягивает руку и гладит его по щеке, а затем тянется и целует без малейшего намёка на брезгливость. И тут же понимает, что всё равно ему не из-за профессиональной деформации сознания, а потому что не может быть противно целовать человека, который только что доставлял ему удовольствие. — У тебя есть?.. — Артём не договаривает, но Игорь понимает его и кивает в сторону их вещей, которые лежат неаккуратной кучей на полу. — В пиджаке. Во внутреннем кармане. — У тебя там всё что ли есть? — не удерживается от улыбки Артём. — Нет, только самое необходимое, — совершенно серьёзно отвечает Игорь и Артём даже не понимает, шутит он или нет. Артём тянется за пиджаком, который лежит на подлокотнике старого кресла, и Игорь из-под полуопущенных век наблюдает за ним, запоминая каждое движение. Когда ещё в его жизни случится человек, с которым он будет переживать такое? К которому он будет чувствовать что-то — симпатию, расположение, да хоть бы и любовь, — и не думать о том, что не имеет на это право и что он ворует эту возможность чувствовать у кого-то другого, с нормальной жизнью. Кто ещё будет знать о том, кто он, но относиться так? Артём перебирается поближе и как-то неожиданно нежно целует. Игорь в ответ на поцелуй откидывается на спину, обвивая его руками за шею, но губы так и не размыкает, из-за чего поцелуй снова получается невинно-целомудренным. — Что-то не так? — тихо спрашивает Артём и хмурится, замирает, крепко, но без боли, сжимая тёплыми ладонями рёбра Игоря. Игорю хочется ответить, что всё не так. С самого утра всё не так. И он рад этому, как рад человек, которому удалось вырваться из порочного круга, в котором он провёл всю свою жизнь до этого дня. Не будь, впрочем, этого круга, они бы и не встретились никогда. — Нет, всё так. — Всё правильно. Впервые всё правильно. Вместо ответа Артём снова тянется за поцелуем. Игорь размыкает губы, позволяя целовать себя и разводит ноги, легко сжимая коленями бока Артёма. Они никуда не торопятся, у них есть всё время мира друг для друга и никто никому не должен будет заплатить за него. Артём отрывается от губ Игоря только за тем, чтобы в следующую секунду прижаться ими к острой линии челюсти, а затем к шее, стараясь оставить как можно больше мелких, горячих поцелуев. Игорь внезапно — сам не понимая почему — смеётся и треплет Артёма по волосам, а затем как-то трепетно — почти невесомо, самыми подушечками, — оглаживает скулу, безотрывно глядя в голубые глаза напротив. Артём внезапно мягко перехватывает его запястье и, прикрыв глаза, целует ладонь. Игорю кажется, что всё это происходит не с ним или не наяву, поэтому он прикрывает глаза, чтобы не разрушить эту хрупкость. Артём отстраняется, — ненадолго — шуршит упаковкой презерватива, щёлкает крышкой флакончика смазки и снова прижимается ближе, снова целуя Игоря в шею прямо под ухом и переходя ниже, к ключицам и плечу. Игорь, не открывая глаз, поглаживает Артёма по плечам, чувствуя, как под его ладонями перекатываются мышцы, и обхватывает его ногами. Весьма недвусмысленное приглашение к более решительным действиям. Лицом к лицу, хоть Игорь по-прежнему не может найти в себе силы посмотреть на Артёма, который совершенно точно — Игорь это чувствует — не стесняясь смотрит на него, всё ощущается совершенно иначе. Артём снова неспешно целует его в шею, прижимается лбом к плечу и входит одним плавным движением. Игорь прерывисто вздыхает и прижимается щекой к виску Артёма, обнимая его ещё крепче и продолжая поглаживать по спине, и, не удержавшись, прижимается губами к его волосам. Артём отвечает цепочкой коротких, невесомых поцелуев в шею и точно таким же — коротким и невесомым — в губы. Игорь наконец открывает глаза и пересекается с Артёмом взглядами и понимает, что больше отвести свой не сможет, потому что, чёрт возьми, за то, что он видит в глазах Артёма, можно и жизнь отдать. Почти без сожалений. Кончают они почти одновременно, так и продолжая смотреть друг в другу в глаза, не произнеся ни слова — стоны, как и неровные, тяжёлые вздохи, за слова всё же не считаются, — и ещё некоторое время просто лежат, тесно прижавшись друг к другу в абсолютной тишине. Артём переворачивается на бок, притягивая Игоря к себе и бездумно гладит его по руке, с улыбкой разглядывая что-то в его лице. Немного клонит в сон, но Игорь запрещает себе закрывать глаза, потому что боится заснуть и этим приблизить тот момент, когда всё это кончится и он снова останется один на один с собой. До этой секунды он не думал о том, что будет после того, как закончится этот день, потому что хотелось верить, что то, что произошло между ними за эти два — технически полтора — дня, не закончится тем, что они просто вернутся на свои места. Артём со вздохом выпускает Игоря из объятий, поднимается с дивана и уходит в ванную. На кухне щёлкает, включаясь, колонка: горячей воды в этом доме нет. Игорь всё же закрывает глаза, слушая, как течёт вода, а затем резко встаёт и тоже идёт в ванную, прихватив из шкафа пару полотенец: тёмно-зелёное и ярко-синее. Нужно привести себя в порядок. С Артёмом он сталкивается в коридоре и вручает ему ярко-синее. Всё так же молча, и в этом молчании нет напряжения, только понимание и какая-то действительно домашняя теплота. В тусклом свете маленькой ванной комнаты Игорь долго всматривается под шум воды в своё отражение в старом зеркальном шкафчике и ему кажется, что сейчас на него смотрит совершенно другой человек, а от того, измученного и уставшего, которого он видел ещё прошлым утром, не осталось ничего. Даже, почти иррационально, хочется жить и кажется, что ещё не все возможности упущены. — Ты никогда не думал бросить это? — спрашивает Артём, когда Игорь возвращается в комнату, завернувшись в тёмно-зелёное махровое полотенце, и спрашивает это так, как будто продолжает начатый и неоконченный разговор. Игорь равнодушно пожимает плечами и снова укладывается на диван. Двигаться не очень хочется, поэтому он прижимается виском к плечу Артёма и замирает. — Думал. После одного случая. — Того, про который ты рассказывал? — не отстаёт Артём и Игорь грустно улыбается. Ему нравится эта простота, потому что самому очень её не хватает. — Нет. — Он не уверен, что люди смогут выдержать его честность. Что они смогут понять. — Расскажи. — Это не так интересно. — Эта история — самая неприятная из всех, которые Игорь мог бы рассказать о своей трудовой деятельности. Он не любит вспоминать её сам с собой, что уж говорить о том, чтобы рассказать её кому-то? Тем более, человеку, который… Игорь не рискует заканчивать фразу, чувствуя, что пока не готов её закончить, хотя точно знает, как она должна заканчиваться. — Мне интересно, раз я спрашиваю, — настаивает Артём и Игорь сдаётся. Раз хочет — пожалуйста. — Их было несколько. Четверо. Трое мужчин и женщина, которая и должна была быть моей клиенткой. Она, впрочем, ничего не делала, просто смотрела. — И они?.. — Артём не договаривает и проглатывает окончание фразы, не в силах закончить и произнести последние слова. У многих психика после изнасилования ломается так, что восстановить её не получается до конца жизни, а Игорь, переживший такое дважды, просто лежит и смотрит в потолок, говоря об этом спокойно и даже как-то просто. — Да. Даже на видео сняли. — И ты до сих пор здесь? — Артём искренне не понимает, как можно после такого позволять прикасаться к себе и ебаться с кем-то даже за довольно большие деньги. — А где мне быть? И от этих слов и этого тона становится действительно страшно, потому что Артём не понимает, как можно относиться к себе настолько равнодушно. Как-то неосознанно он пододвигается ближе и Игорь, грустно (или ему показалось?) вздыхает, прижимается щекой к его плечу и прикрывает глаза. Артём как завороженный смотрит на его подрагивающие ресницы и думает о том, что если и есть встречи, предопределенные судьбой, богом, высшим разумом, да хоть кем, его встреча с Игорем определённо из их числа, потому что ему не может так повезти совершенно случайно. — Та цель, ради которой это все было… Ты добился её? — негромко, почти шёпотом спрашивает Артём, с каким-то упоённым любованием проводя ладонью по животу Игоря. — Нет. Коротко и без сожаления, как приказ расстрельной команде и следующий за ней выстрел.***
Утром Игорь выходит на кухню, уже зная, что он в квартире один — слишком уж звенящая тишина стоит в квартире. На кухонном столе стоит чашка чая. Ещё горячего. Об этом говорит поднимающийся над ободком прозрачный, едва заметный пар. Но это не имеет для Игоря никакого значения, потому что под блюдцем лежат четыре розовых купюры номиналом пятьсот евро каждая. Игорь не чувствует ничего, когда берет купюры в руки. Ни раздражения, ни горечи, ни разочарования. Ему пугающе всё равно. Он, конечно, ждал, что ему оставят номер телефона, но то, что ему оставили деньги, ожидаемо, привычно и вообще не удивительно и не в первый раз. Ему впервые плевать на деньги и он знает, почему: то, как он их заработал, вызывает у него отвращение. Он не испытывал этого чувства ни разу за пятнадцать лет, даже тогда, после первого раза. Тогда он верил… А во что он, собственно, верил? В то, что поступает правильно? В то, что не было другого варианта? В то, что сделанный выбор никогда в будущем не аукнется ему? Он отдал себя, просто потому что захотел этого. Впервые за много лет сам захотел принадлежать кому-то, потому что почувствовал что-то вроде симпатии, а его так унизительно и мерзко поставили на место, ткнули носом в то, что он есть. Ночью этот мужчина смотрел на него влюблённым взглядом, целовал нежно и так же нежно шептал его имя, старался доставить ему удовольствие, а утром молча ушёл, оставив на столе деньги, а в душе чувство собственной ничтожности. “Ты мне, конечно, понравился, но ты всего лишь шлюха”. Ему много раз это говорили прямо в лицо, но никогда — так. И это сделал тот, кто так старательно подбирал слова, чтобы не назвать его проституткой вслух. Первый, кому он после стольких лет рискнул показать себя, отдать — вот, бери, смотри, какой я на самом деле, одно слово — и я буду таким всегда — оценил его искренность не дороже тела. А что он, собственно, хотел? Игорь поднял голову и посмотрел в зеркало. Шлюха есть шлюха. У шлюх нет чувства собственного достоинства. Не должно быть. Но почему-то Игорю кажется, что если он сейчас выйдет на улицу, встречные прохожие будут презрительно кривиться и отворачиваться, перешёптываясь и показывая пальцем. Лоб горит так, как будто на нём прямо сейчас выжигают позорное клеймо, и Игорь непроизвольно всматривается в своё отражение, словно хочет своими глазами увидеть, запечатлеть в памяти тот момент, когда там появится такое обидное теперь, но правдивое “шлюха”. Потому что все должны знать, кто он. Игорь в этом бизнесе уже пятнадцать лет, ему много раз говорили в лицо, что он ёбаная блядь, его били, кидали на деньги, унижали и он принимал всё это спокойно, он был с этим согласен, потому что он действительно блядь, потому что он действительно торгует собой, с одинаковым безразличием обслуживая и женщин, и мужчин, а вот теперь ему впервые стыдно за то, чем он занимался. Игорь набирает полную ванну почти обжигающе горячей воды, залезает в нее и долго, до красноты, до мелких кровоточащих царапин трёт себя, пытаясь смыть все эти пятнадцать лет в прямом смысле блядства. Не получается. Раньше ему было как-то безразлично, а теперь он понимает, что нахер никому не нужен с этим богатым жизненным опытом. И причина, по которой он занимался этим, не имеет теперь никакого значения. Пятнадцать чертовых лет цель для него оправдывала выбранное средство. А теперь кажется, что средство, которое он выбрал, лишило его благородную цель этого самого благородства, опошлило её, обесценило, сделало его недостойным этой цели. Игорь прижимается лбом к коленям и сидит так, не шевелясь и закрыв глаза. Где и в какой момент он умудрился проебать свой циничный и равнодушный профессионализм, что позволил себе непростительную роскошь: надежду на что-то большее с человеком, который был для него клиентом и с которым он вряд ли будет иметь точки пересечения в будущем. Где-то на периферии сознания Игорь чётко понимает, что это конец: в “Imago” он больше не вернётся. Не хочет возвращаться. Не может вернуться. Потому что ничто теперь не заставит его делать то, что раньше он безэмоционально называл рутинным и холодным словом “работа”. Чёрт с ним.***
Когда Игорь заходит в офис агентства “Imago” на его телефоне уже около тридцати пропущенных звонков от Дмитрия, который звонил ему последние двадцать четыре часа с разной периодичностью, прерываясь, видимо, на короткий сон. Дмитрий стоит в холле, всем телом навалившись на изящный ресепшн, и, предсказуемо, пытается в очередной раз дозвониться до пропавшего подчиненного. У секретарши за стойкой на лице выражение крайнего беспокойства. В офисе тихо, как в мавзолее. В углу холла, на диване для посетителей, который обит мягкой кожей, обнаруживается растерянный Олег, который замечает Игоря первым. Притихшие девушки-модели, тоже до крайности испуганные, сидят в общей комнате — через открытую дверь Игорь видит на диване четыре тесно прижавшихся друг к другу женские фигуры. Ему, по правде говоря, нет никакого дела до того, что здесь происходило, пока его не было, и сколько шума наделало его внезапное, непредвиденное отсутствие. Дмитрий поворачивает голову на звук закрывшейся входной двери и несколько секунд невидящим взглядом изучает Игоря, остановившегося на пороге. — Игорь, мать твою, ты где был? — наконец выговаривает он хриплым, севшим голосом. Олег так и зависает с телефоном в руке, словно надеется, что неподвижность сделает его частью дивана. Только взгляд зелёных глаз — всего лишь цветные линзы, и спрос на зеленоглазого брюнета в подскакивает разы — неотрывно прикован к Игорю. Секретарша, чувствуя надвигающуюся бурю, отступает к стене, косясь на вазочку с пионами на краю стойки: Дмитрий вполне может разбить её в пылу гнева. И хорошо, если кинет на пол или в стену, а не в голову своего лучшего работника, потому что с него станется. Игорь знает это, но продолжает улыбаться, провоцируя Дмитрия на открытый конфликт. И Дмитрий заглатывает наживку, ведётся и злится ещё сильнее. — Не трогай мою мать. — Я, блядь, уже почти начал обзванивать больницы, — Дмитрий берёт тон выше, но голос его всё ещё остаётся хриплым. Игорь усмехается: да, в их бизнесе всякое бывает, рабочая сила, к сожалению, иногда выбывает из строя прямо в процессе работы. — Мог бы просто заглянуть ко мне домой. — Ты не подходил к домофону, ты не открывал дверь, ты, блядь, ни на что не реагировал. Я, блядь, всех на уши поднял, — Игорь давно не видел Дмитрия в таком состоянии, но всё же усмехается: Дмитрий приезжал к нему в рабочую квартиру, топтался там под дверью подъезда, ругался с консъержем, так и не поняв, или забыв, что дом Игоря — это совершенно другое место, — а он вот он: жив, здоров и ещё, блядь, улыбается. — Чего смотришь? Оправдываться собираешься или где? Вместо ответа Игорь молча кладёт перед Дмитрием лист А4 с идеально ровными строками рукописного текста, который озаглавлен как “Заявление”. — Это что? — интересуется Дмитрий, переводя тёмный взгляд с листа на Игоря и обратно. К бумаге он даже не прикасается. — А это моё заявление по собственному, — усмехается Игорь. На лист бумаги Дмитрий по-прежнему не смотрит, продолжая прожигать Игоря взглядом. Игорь сейчас похож на человека на грани нервного срыва, который совершенно точно уверен в правильности своих действий и потому готов идти до логического конца. Дмитрий видел его таким лишь однажды. В их первую встречу, пятнадцать лет назад. — Это что значит? — банальный по своей сути вопрос единственное, на что хватает фантазии Дмитрия в этой ситуации. — Я увольняюсь, — коротко и совершенно спокойно отвечает Игорь, а его глаза лихорадочно блестят. Дмитрий окончательно уверяется в том, что Игорь явно не в себе и ему прямо сейчас нужно — нет, необходимо, — побеседовать с психологом. — Что там с тобой сделали? — нотки беспокойства. Игорь был морально устойчивым, почти непрошибаемым, причём с самого начала, — новичкам случалось морально ломаться после первого, второго, третьего раза, а Игорь ни разу даже бровью не повёл — а уж после стольких лет, когда по долгу службы пришлось повидать всякого мало приятного дерьма, Дмитрию было даже страшно представить, что такого должно было случится на этой закрытой вечеринке, чтобы его лучшего работника так пробрало. — Ничего не сделали, — потому что объяснить, что сделали слишком много того, что на первый взгляд, в общем-то, не является чем-то особенным, слишком долго, и такой человек, как Дмитрий, никогда не поймёт этого, сочтя за очередную блажь девочки со звёздной болезнью. — Игорь, твою мать, кончай валять дурака. — Не трогай мою мать. — Заебал, — спокойно констатирует Дмитрий. — Ты можешь нормально объяснить причину этого блядского цирка, который ты притащил сюда на гастроли? Игорь пожимает плечами: — Пересмотрел свои жизненные ориентиры. Не хочу больше этим заниматься. — Вот как, — Дмитрий склоняет голову и смотрит на Игоря из-под бровей. Игорь спокойно выдерживает этот взгляд — и как у него это всегда получается? — и даже не прекращает улыбаться. — Ты как-то поздно спохватился, не кажется, а? Пятнадцать лет тебя, значит, всё устраивало, а теперь вдруг “пересмотрел свои жизненные ориентиры”? Игорь молчит, но хотя бы перестаёт улыбаться. Теперь он смотрит так, как смотрит кошка, которая подбирается для прыжка. Зло. С ненавистью. — А, ясно. Повёлся там на тебя кто-то, да? Ты там работать должен был, а не ебалом своим мужиков завлекать. Или что ты там для этого используешь, какие навыки? Игорь усмехается. Это он там на кого-то повёлся. Он шлюха. На шлюх не ведутся. С ними занимаются сексом и платят за это деньги. — Никогда не позволял себе такого, — Игорь произносит это почти что с чувством собственного достоинства. Его, чёрт подери, упрекнуть не в чем. Он всегда помнил, кто он. Каждую минуту на протяжении этих пятнадцати лет он не позволял себя забыть об этом, запрещая себе самые простые и обыденные чувства, составляющие для иных, свободных, людей всю жизнь. Он никогда не позволял себе с клиентами легкомысленного, пошлого флирта, особенно в ответ на их заигрывания. Он же хастлер, в конце концов, а не восемнадцатилетняя девица, мечтающая выскочить замуж за состоятельного мужчину. — Ты забыл, где я тебя нашёл? — продолжает Дмитрий. Игорь знает — это его любимый приём: указывать своим работникам на то, где он их подобрал и как много для них сделал. Хотя единственное, что он действительно с ними всеми сделал, так это превратил в профессиональных проституток. Достижение, которым действительно следует гордится. Игорь едва удерживается от того, чтобы не произнести всё это вслух. — Прекрасно помню. — На Охотном ряду, возле главного входа гостиницы “Москва”, тёмным, сухим и до странности тёплым вечером октябрьской пятницы. В двадцать один тридцать, если куранты на Спасской башне в тот день не врали. Отличное начало, между прочим. Большинство начинало на больших магистралях или вовсе в спальных районах. — Из какой блядской дыры я тебя вытащил тоже помнишь? — Не такая уж это была и дыра. Некоторые живут так до сих пор. Да и к красивой жизни, к блеску и показной роскоши Игорь не стремился. Ни тогда, ни сейчас. Но и в бедности он никогда не жил. — Из одной вытащил, в другую затащил. Низкий поклон тебе за это. — Акинфеев, твою мать! — Не трогай мою мать. — Да ты заебал уже со своей матерью! — Дмитрий всегда срывается внезапно, теряя контроль над собой в один момент. — Так её любил, а смелости сказать ей, что ты ёбаная блядь, так и не нашёл. Гордость семьи, тоже мне. Хороша семья, в которой главная гордость — сын-проститутка. И самое главное: всё зря. Не обидно, а? — Не смей говорить о моей матери! — выкрикивает Игорь, резким движением смахивая со стойки ресепшена ту самую вазочку с пионами. Хрупкое богемское стекло разлетается на мелкие осколки, вода тёмным пятном расползается на ковре. Цветы рассыпаются, теряют некоторые лепестки. Дмитрий молча, подняв бровь, смотрит сначала на разбитую вазу, потом на Игоря, затем медленно поворачивается к стойке ресепшена и разворачивает листок А4. Быстро пробежав его глазами, Дмитрий достаёт из кармана пиджака красивый посеребренный Parker — подарок какого-то особо благодарного клиента, преподнесённый, кстати, за него, за Игоря, — и размашисто подписывает заявление. — А теперь нахуй иди отсюда, — глухо выговаривает он, глядя на Игоря из-под бровей и едва удерживаясь от того, чтобы не указать ему на дверь. Игорь последний раз оглядывает холл “Imago”. Здесь красиво. В каждом предмете интерьера роскошь, дающая ощущение безграничной власти, мысль о том, что ты можешь всё в этой жизни, что ты свободен полностью ото всего, что никакие законы этого мира не писаны для тех, кто находится здесь. Потому что у их мира свои законы, которым они должны следовать неукоснительно. Но с Игоря хватит. Поэтому он разворачивается и идёт к двери, ни с кем не прощаясь — никто здесь этого не заслужил. — Я там уже бывал. Это место сильно переоценено. — Он оборачивается уже у двери и смотрит прямо в глаза Дмитрию. Игорю хочется сказать очень много, но из всего множества возможных фраз он выбирает те, которые хотел сказать Дмитрию на протяжении пятнадцати лет. Если не сейчас, то когда ещё? — Сам не хочешь хоть раз сходить, а? Не всё же мне. Дмитрий почти рычит и бросается к Игорю с яростью взбешенного питбуля. Олег тут же срывается с дивана и с трудом — а он мальчик далеко не хрупкий и слабый — оттаскивает Дмитрия от бывшего коллеги. Игорь смеётся, как ненормальный, и потирает скулу, в которую только что впечатался увесистый кулак Дмитрия: как же он давно, оказывается, хотел отсюда уйти и как легко теперь, когда это, наконец, сделано. — Слышишь, блядь неблагодарная, я так сделаю, что тебя даже дворником работать не возьмут, — продолжает кричать Дмитрий. — Через месяц вернёшься и ещё отсосёшь, чтобы я тебя обратно взял! Игорь, не отвечая, выходит на улицу, громко хлопая дверью. Он запрокидывает голову и смеётся в голос, так громко, что случайные прохожие оборачиваются на него, кто-то с недоумением во взгляде, кто-то с опасением, но Игорю плевать. Впервые за пятнадцать лет он чувствует в себе силы начать всё заново. Может быть, ещё даже не поздно.