Шитье

Воды Асгарда были холодными, чистыми и тихими. Или, по крайней мере, тихими здесь, где они сворачивали в небольшую бухточку. Глядя вверх и наблюдая за тем, как звезды совершают свой неспешный путь по небу, Локи оставался в воде, пока его пальцы не начали покрываться морщинками. Он думал, что мог бы остаться тут навсегда, не окликни его Тор по имени. — Локи! — крикнул он, и его голос нарушил относительную тишину его мыслей. — Нам пора возвращаться. Локи закрыл глаза и вздохнул. Он нырнул, и плыл обратно к берегу до тех пор, пока не смог больше оставаться под водой и был вынужден упереться ногами о дно. Тор вернулся и сидел на берегу рядом с брошенной одеждой Локи. Он пусть и несколько неуверенно, но улыбнулся, когда Локи посмотрел на него. Локи даже не попытался вернуть улыбку: он счел, что это наверняка будет выглядеть нелепо. Он машинально потянулся за своей магией, чтобы высушить себя, и вновь наткнулся на эту стену, отгораживающую его от одной из немногих вещей, что всегда принадлежали ему. Волна негодования застала его врасплох, но быстро отступила. — Полагаю, полотенце ты не захватил, так ведь? — спросил он, стараясь говорить сухо. — Я... не захватил, — признал Тор слегка смущенно. Локи вышел из воды и принялся выжимать волосы. — В таком случае обратная прогулка до моей камеры будет не из приятных, — сказал он. Тор дернулся. — Это не камера, — возразил он. Локи остановился и посмотрел на него. — Разве? Я не могу выйти без разрешения. Окна зарешечены. Моя магия отнята у меня. Это добрая тюрьма, но все же — тюрьма. Он сам был удивлен тем, как мало негодования было в этих словах. Тор все же, услышав их, явно опечалился и отвел взгляд. Локи ждал, что же он скажет. — Что бы ты сделал, если б мог передвигаться, как заблагорассудится? — медленно спросил Тор. Локи открыл было рот, но тут же закрыл его. Правда заключалась в том, что он не знал. Правда заключалась в том, что он понятия не имел, что ему теперь хотелось делать. Он не собирался уходить, это было и впрямь так. Даже если в Асгарде для него ничего не было, за пределами Асгарда для него тоже ничего не было. — Я бы не стал затевать попыток свергнуть Всеотца, если именно это тебя тревожит, — наконец сказал Локи. Тор покачал головой. — Не думаю, что меня тревожит именно это, — тихо отозвался Тор. Локи взглянул на него, а затем отвел взгляд. — Я не собираюсь пытаться умереть, — произнес он и с некоторым удивлением обнаружил, что говорит всерьез. Дело было не столько в том, что не было соответствующего желания или мысли, сколько в том, что... на самом деле он сам толком не знал, что его удерживало. Может быть, он просто трус. Боящийся, что смерть будет выглядеть как Пустота. Или вовсе не возьмет его. Молишь меня о смерти, ледяной недомерок? Нет. Этот дар не для тебя. Что-то странное случилось с лицом Тора. Оно исказилось, брови нахмурились. На мгновение Локи показалось, что он вот-вот зарыдает; в следующее мгновение — что закричит. Вместо этого он рванулся к Локи, но тут же остановился. — Не станешь? — переспросил Тор, и голос его едва заметно дрогнул. — Поклянешься в этом? Ты скорбел? спросил Локи в Мидгарде, и ответ Тора поразил его своей неискренностью. Он закрыл глаза и отвернулся. — Не знаю, могу ли хоть в чем-нибудь поклясться. Тор отвел взгляд, будто эти слова причинили ему боль. — Даже в этом? — спросил он полушепотом. Локи ничего не ответил, и Тор потер глаза. — Я не понимаю этого, Локи. Как ты мог... с чего бы тебе… — Искать смерти? — закончил фразу Локи, потому что Тор явно не мог подобрать слова, а к нему на язык они пришли легко. — Если ты никогда не испытывал такого желания, я не знаю, как тебе это объяснить. Глаза Тора расширились. — Ты говоришь так, будто испытывал это желание раньше. Конечно, испытывал, подумал Локи, что, по-твоему, произошло на Бифресте? Но он знал, что Тор другое имел в виду. — Разве это имеет значение? Выражение лица Тора стало упрямым: — Конечно, имеет. — Только затем, чтобы ты мог бичевать себя за это, — покачал головой Локи. — Мой разум — нечто сломанное, Тор. Ты не можешь взять на себя ответственность за все его поступки. — Но могу за некоторые из них, — печально заметил Тор. Локи взглянул на него. — За некоторые из них, — согласился он наконец. Начал одеваться, пусть и медленно. Ему не хотелось возвращаться внутрь. Ему хотелось остаться здесь и слушать плеск воды. Но, конечно, он не мог этого сделать. Покой никогда не длился долго. Уж точно не в его случае. Обратно они шли медленно, в полной тишине. Голова Тора была опущена, на лице застыло хмурое выражение; часть Локи испытывала искушение спросить, что его беспокоит, но он воздержался. Он почувствовал, как его собственные мрачные мысли вновь закрадываются туда, откуда ненадолго ушли, и ему захотелось вздохнуть. Приближаясь к комнате, где его держали, он услышал приглушенный яростный шепот и чуть было не остановился как вкопанный. — ...не должен был суметь уйти, — говорил Один. — Теперь он сильнее, чем прежде, — отвечала Фригга. — Он может быть сейчас где угодно, он мог уже… Тор бросил в его сторону виноватый взгляд, но Локи уже шел, ускоряя шаг и сворачивая за угол. — Мог уже что? — поинтересовался он, сам удивленный непринужденным тоном собственного голоса. — Что я мог уже сделать? Сдерживаемый гнев на лице Фригги сменился глубоким облегчением. — Локи, — выдохнула она. Один, как заметил Локи, чуть не свалился с ног. — Это моя вина, — решительно заявил Тор, поравнявшись с ним. — Я взял Локи искупаться. Взгляд Одина, брошенный в сторону Тора, был резким и быстро сменился гневным. Тор выпрямился. — Ты же знаешь, он это ненавидит, — сказал он, оправдываясь. — Быть запертым в клетке… — Для его же блага, — парировал Один. — Вы снова за свое, — резко произнес Локи. — Разговариваете так, словно меня здесь нет и я не могу говорить за себя. Быть может, я и безумен, но у меня все еще есть способность понимать и отвечать. Все они замолчали и уставились на него, и Локи лишь чудом поборол приступ робости. Он держал спину прямо и смотрел на них с вызовом. Наконец Один откашлялся. — Что ты скажешь, Локи? — спросил он, и то, как он это произнес, вызвало у Локи короткую вспышку жгучего гнева. — Ты утверждаешь, будто хочешь, чтобы я нашел свое место здесь, — сказал он, — и в тот же миг запираешь меня, словно ребенка, пленника или безумца, а может быть, и словно всех троих сразу. Чему мне верить? Словам твоим или делам твоим? Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как легко говорить ложь. — Возможно, я безумец и пленник. Но я не ребенок, и если я и то, и другое, или же что-то одно, я бы предпочел, чтобы вы мне так и сказали. Локи умолк и осознал, что задыхается. Пульс бешено стучал в голове, а в груди бурлило что-то дикое и опасное, пытавшееся заползти в горло и вырваться наружу через рот. Спотыкаясь, он сделал шаг назад и почти повернулся, чтобы бежать. Тор сделал шаг к нему, как будто почувствовал это желание. — Никто здесь такого не говорит, — сказал он, распахнув глаза так, словно сам в это верил. Локи усмехнулся. Фригга выглядела задетой, и его сердце сжалось, но он отмахнулся от него. Она могла бы быть добрее, но она тоже обращалась с ним с опаской, будто он сломается, если к нему прикоснуться. (Разве нет?) — Локи, — успокаивающе проговорила она. — Мы всего лишь волновались. Вот и все. Волновались за тебя. — Ты мне не доверяешь, — отозвался Локи. Он видел, как она борется с собой, пытаясь выбрать между доброй ложью и правдой, которую не хотела говорить. Его плечи опустились. — Полагаю, это справедливо, — сказал он мгновение спустя. — Я дал тебе немало поводов. Тор шагнул ближе к нему, протягивая руку, и Локи отстранился. Краем глаза он заметил боль на лице Тора и подумал, что должен бы ощутить себя виноватым за то, что причинил ее. Или же ощутить удовлетворение. Не ощутил ни того, ни другого. Он скучал по покою воды. — Я бы хотел побыть один, — сказал он, — если это позволительно. Один и Фригга переглянулись. Тор смотрел на него с беспокойством, от которого у него зудела кожа, но он не сводил глаз со своих родителей, или тех, кто называл себя таковыми. Трудно было держаться должным образом прямо. — Конечно, — ответил Один после слишком долгой паузы. — Мы не хотим, чтобы ты чувствовал себя пленником, Локи. — Тогда позвольте мне открыть окна, — сказал он. Это был почти вызов, но — не совсем. — Я сниму заклятие, удерживающее их закрытыми, — согласился Один. Фригга бросила на него острый взгляд, на который он не обратил внимания. — Отдохни хорошенько, Локи. Мы оставим тебя в покое. Он вернулся в свою комнату и прислонился головой к закрытой двери. Он слышал, как они все еще разговаривают, но сумел выхватить лишь несколько разрозненных слов: нездоров, риск, навредит себе. На какое-то злобное мгновение Локи представил, как он это делает. Как сооружает петлю из простыней, выпрыгивает из окна или перегрызает себе вены на запястьях зубами, чтобы доказать, что он может, что все их попытки защитить его бессмысленны. Мгновение спустя его затошнило от хода собственных мыслей. Локи предположил, что это, наверно, хорошо: признак некоторого подобия здравомыслия, что он, по крайней мере, может распознать свое собственное безумие. С другой стороны, было бы милосердно, если бы он не мог. Как и прежде, даже с открытыми окнами, он был все еще заперт в пределах своего черепа — западни гораздо более смертоносной, чем сумел бы изобрести самый жестокий тюремщик.

____________________________________

Его семья подчинилась его требованию оставить его наедине с собой. Локи коротал время в попытках распутать клубок собственных мыслей. Вопрос Одина не давал ему покоя: чего ты хочешь? Свободного выбора как такового не существовало. Норны подчиняли своей воле все, а то, что не могли подчинить — ломали. Каждое решение имело свою цену. Каждый шаг неумолимо вел по дороге, с которой было не свернуть. Он зашел так далеко, думая, будто знает, куда это приведет, а вместо этого оказался здесь. Локи попытался заснуть, но все его сны были отвратительными, болезненными. Он истекал кровью на полу башни Старка и пытался кричать, но никто не приходил, никто не слышал, и он ускользал в темноту, из которой не было возврата. Он резко проснулся и, позвав слугу, попросил о разговоре с Одином. Всеотец прибыл к нему быстро, но Локи не повернулся в его сторону — вместо этого оперся на подоконник, подставив лицо ветру. — Локи? — окликнул Один. Тревога в его голосе когтями впилась Локи в горло. — Ты просил обо мне? — Спроси меня о Таносе, — сказал он. Один заговорил не сразу. Локи не обернулся посмотреть на выражение его лица. — Зачем? — Ты же хочешь знать, не так ли? — спросил Локи. — Что я знаю. Что он делает. Каковы его намерения. В какой опасности мы находимся. — Есть причины, по которым я не задавал этих вопросов, — промолвил Один. — Я не сломаюсь, — отозвался Локи. — Если это то, чего ты боишься. — Резкий звук, отдаленно напоминавший смешок, вырвался из его горла. — Или... или я уже сломлен, так что разницы нет. — Ты посмотришь на меня? — попросил Один. Локи сильнее вцепился пальцами в подоконник, закрыл глаза, прежде чем открыть их и повернуться лицом к отцу. Встретить его встревоженный взгляд и не надломиться. Выражение лица Одина не прояснилось; скорее омрачилось еще больше. — Ты хочешь говорить? — наконец спросил он. Локи дернулся. — Нет, — жестко сказал он. — Но я никогда не захочу. Один медленно подошел к стоящему в комнате креслу и сел. — Ну что ж, хорошо, — сказал он. — Что ты хочешь мне рассказать? — Нет, — жестко произнес Локи. — Не так. Конкретику. Брови Одина нахмурились. Локи подумалось, что он похож на человека, блуждающего в темноте. Чего ты боишься, старик? злобно подумал Локи. От страха его замутило, но отступать он не собирался. — Расскажи мне, что случилось после того, как ты отпустил Гунгнир, — наконец произнес Один. — Я падал, — ответил Локи почти с облегчением. — Долгое время, вот и все. Я думал, что умру. Не умер. — У него вырвался полуистерический смех. — Это падение, полагаю, разорвало на части то немногое, что еще держало меня вместе. Падай я куда дольше, не думаю, что от того, что осталось бы, ему — Таносу — был бы какой-то прок. — Он пожал плечами. — Возможно, то было бы к лучшему. — Нет, — твердо сказал Один. — Не было бы. Не говори так. — Думать так тоже запретишь, или это позволено? — спросил Локи. Вопрос предполагался резким, хлестким, но даже для ушей самого Локи он прозвучал просто устало. — Это не имеет значения. Танос нашел меня, или его Читаури. Он знал, кто я, и видел кое-какое возможное мне применение. — Значит, он уже знал, что Тессеракт находится на Земле, — заметил Один. — Похоже, что так. — Зачем посылать тебя за ним? Почему бы просто не отправиться самому? Локи снова пожал плечами. — Я не совсем уверен. Подозреваю, что ему понадобилась моя магия, чтобы открыть проход. Что касается того, почему он не пошел сам... сейчас я подозреваю, что он не желал привлекать слишком много внимания к себе или своим действиям и тем самым провоцировать атаку прежде, чем он будет к ней готов. Но это лишь предположения. Я не... — Локи издал гортанный звук. — Я не был допущен в его советы. Знай свое место, фальшивый асгардец. Ты слуга, а не равный. Знай свое место, брат. Его место. Где же оно теперь? — Поэтому он приказал тебе отправиться в Мидгард за Тессерактом вместо него, — сказал Один. — В обмен на правление в самом Мидгарде, да. — Как же глупо было с его стороны думать, будто у него есть хоть какой-то шанс. Ведь на самом деле не было ни малейшего, никогда. Все, что он вообще мог сделать, — это выбрать, как проиграть. И тем не менее он все равно пытался пройти по той тонкой грани между Таносом и мидгардцами, где, вероятно, он смог бы притязать на что-то свое. Да. Как же глупо. — Сия сделка была заключена до или после того, как он пытал тебя? Что-то в Локи опасно дрогнуло. Он не пытал, подумала дикая его часть. этого не было, это было необходимо, я сам выбрал. Он с трудом сглотнул. — После, — сказал он, и его голос прозвучал странно, едва похоже на его собственный. — И до. Мне нужно было... закалиться. — Принять форму, — мрачно поправил Один. — Склониться перед его волей. У Локи свело желудок. — Он сделал меня сильнее. Способным больше — терпеть. — Больше бояться его и того, что он может сделать, если ты восстанешь. Локи попытался не ссутулить плечи. — Не вкладывай слов в мои уста, Всеотец. Один вздохнул. — Начнем с того, что я слышу не твои слова, но его. Локи осознал, что его дыхание стало поверхностным, и попытался дышать глубже. — Я не утверждаю, будто он был благосклонен или будто он не использовал меня. — Так почему же тогда ты цепляешься за эту историю, которую сам себе рассказал, о том, что он с тобой сделал? Почему? Потому что я не хочу быть тем, кем был, Всеотец, потому что, когда он меня нашел, я был сломленной тенью, а когда я ушел — я был оружием. Полубезумный в лучшем случае, хрупкий, но я не был тем жалким существом, каким был, когда упал, и так было лучше, было лучше поддерживать эту пылающую ярость, потому что это было единственное, что сдерживало отчаяние. Отчаяние, которое я чувствую сейчас. Он покачал головой. — Дело не во мне. Я позвал тебя сюда, чтобы поговорить о Таносе. — Меня больше интересуешь ты. Локи рассмеялся лающим смехом. — Новое положение дел, не так ли? — сказал он, обнажая зубы в слишком резкой усмешке, не похожей на его собственную. — Прежде никогда не интересовал. Лицо Одина исказилось. — Если я заставил тебя чувствовать, будто мне все равно, — начал он. — Как тщательно подобраны определения, — перебил Локи. — Если. Заставил чувствовать. По крайней мере, — злобно добавил он, — Танос был честен в том, что думал обо мне. Всякий раз, когда он произносил это имя, в его внутренностях словно кулак сжимался. Он все равно это сказал — не хотел, чтобы Один заметил, что он его избегает. Один резко вдохнул, и на мгновение Локи показалось, что он выйдет из себя во вспышке гнева, но затем он медленно выдохнул. — Вот уже второй раз ты сравнил меня с ним, — сказал он. — Ты действительно так это чувствуешь? — Я мог бы сказать, что променял одного властного тирана на другого, — огрызнулся Локи. Лицо Одина не дрогнуло. — Мог бы сказать, — повторил он. — Но сказал бы? Локи отвел взгляд. В каком-то смысле он чувствовал истинность этих слов. Танос называл себя родителем для своих детей, даже когда причинял им боль. Он сказал Локи, что он ценен, хотя и дал понять, что он расходный материал. В мыслях Локи между ними пролегла параллель. Но он никогда не любил Таноса. — Не знаю, — сказал он наконец. Его голос звучал хрипло, и Локи испугался, что снова начнет рыдать. Он почти желал пустоты, чувства обескровленности, которое порой ощущалось как щит. — Думаю, было бы проще, если бы на этот вопрос можно было легко ответить. Лицо Одина поникло, и мгновение он выглядел — старым. Это прошло, но увиденное все равно ошеломило Локи. — Жаль, что это не так, — сказал он. — Локи... Я никогда не хотел причинить тебе боль. Но ты причинил, подумал Локи. Ты причинил. Он удержал это при себе, как удерживал долгое время прежде, до тех пор, пока едва ли был в состоянии рассмотреть другой вариант. Один подождал несколько мгновений и наконец вздохнул. — Ты понимаешь, почему я давлю на тебя относительно этого? Почему я считаю важным, чтобы ты назвал то, что сделал Танос, тем, чем это было? — Ты стремишься меня оправдать, — ответил Локи, слыша в своем голосе горечь. — Чтобы сделать меня — беспомощной пешкой. — Нет, — сказал Один. — Поверь мне, Локи, я осознаю всю тяжесть того, что ты сделал. Но я желаю, чтобы ты увидел, что... ты сказал, что в тебе есть что-то загнившее. Я хочу, чтобы ты увидел, что это не — что-то присущее тебе. Что тебя отравили, так же верно, как если бы Танос ввел яд тебе в вены. Локи закрыл глаза. — Но отчасти это сам я. — Не все. — Рука Одина внезапно оказалась на его руке, и Локи дернулся, резко открыв глаза и уставившись на него. — И даже то, что может быть... было не всегда и не всегда может быть. — Ты хочешь в это верить, — оцепенело проговорил Локи. — Ты, Тор и мать. Вы все хотите... Но тот мальчик, которого вы себе представляете, тот — жалкий, хнычущий ребенок — он умер, Всеотец. И его не воскресить. Один убрал руку. — Ты жесток в оценке самого себя. Локи невесело улыбнулся. — Я знаю себя лучше, чем кто-либо другой, не так ли? Я бы сказал, что нахожусь в прекрасном положении, чтобы судить. — Или, возможно, ты слишком близко, чтобы видеть ясно, — сказал Один. — Или судишь слишком строго. — Сомневаюсь, — выдохнул Локи. — Это не важно. — Я думаю, это очень важно. — Один помолчал, погрузившись в размышления, и наконец сказал: — Когда ты напал на Мидгард... что, по твоему мнению, произошло бы, если бы ты победил? — Я бы никогда не победил, — отозвался Локи. — О, быть может, я сумел бы купить сиюминутную победу. Но вскоре мне предстояла бы война на три фронта: против Таноса, против сопротивления смертных и против Асгарда. Не думаю, что я продержался бы больше двух недель, даже если бы читаури оставили меня в живых после того, как иссякла бы моя полезность. Брови Одина сошлись на переносице. — Ты уже тогда об этом знал? — Я знал, что это возможно. — Он пожал плечами. — К тому времени я уже сотню раз пережил собственную смерть. Симуляции. Чтобы подготовить меня. Перспектива не внушала особого страха. В конце концов, ничего такого, чего я бы не делал прежде. Выражение лица Одина было трудночитаемым, хотя в нем было что-то болезненное, как будто Локи ударил его ножом в живот. Это выглядело неправильным, и Локи сам не знал, что чувствовал в связи с тем, что именно он был виновником этого. Он сложил трясущиеся руки вместе, силясь унять их дрожь. — Локи, — промолвил наконец Один тихо и с болью. — Не жалей меня, — отрезал Локи. Его голос ударил, словно хлыст. — Мне не нужна твоя жалость. — Почему это должна быть жалость? — спросил Один. — А почему не сочувствие? Или любовь? — Не поздновато ли и для того, и для другого? — Нет, — сказал Один. — Я в это не поверю. — И все же мой разум противостоит вере во что-то еще. — В противостоянии можно победить. Локи внезапно ощутил, что неизмеримо устал. Он отвернулся и уставился на одну из стен. — Я сказал достаточно, — произнес он. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Одина, но отвечать на него не стал. — Мы с твоей матерью поговорили, — сказал тот. — Нам кажется... ты можешь вернуться в свои комнаты, если желаешь. Первой инстинктивной реакцией Локи было отказаться, потому что за таким предложением — такой свободой — должна была скрываться западня, ловушка. Второй — броситься к нему, потому что все было лучше, чем эта голая клетка. Третьей — представить себе, каково будет стоять в комнате, где таится призрак его прежней жизни, готовый преследовать его. Четвертой — решить, что это было бы уместно. — Ты не боишься выпустить меня? — спросил Локи. — Что я могу сделать со своей свободой? Не боишься, что я возьму нож и вскрою себе вены, или утоплюсь в ванне, или… — Неужели твоя жизнь столь ненавистна тебе? — перебил его Один. Не знаю, подумал Локи. Не знаю, не знаю. Я боюсь забвения, но я не знаю, как так дальше жить. Я чудовище, а чудовища не переживают своего поражения. Все болит, и я страдаю, и я не вижу конца. — Иногда. — Иногда — это не всегда. — Он увидел, что Один пошевелился, и отпрянул; он остановился. — Я и вправду боюсь этого, — произнес наконец Всеотец. — Но... это, — он обвел рукой комнату, — тебе явно не помогает. Поэтому я испытаю что-нибудь другое —что угодно другое, — если это принесет тебе облегчение. У Локи заныло в груди. — Ты теперь так печешься, — хрипло сказал он. — Все, что мне потребовалось — это чуть не умереть. Дважды. — Он издал слегка истерический смешок. — Знай я, сделал бы это раньше. — Локи, — вновь произнес Один, и он резко выдохнул. — Оставь меня, — сказал он. — Я больше не хочу говорить. Один надолго замолчал, и Локи подумал, что тот не обратит внимания на его слова, но наконец он встал. — Подумай насчет своей комнаты, — сказал он. — Это твой выбор. Выбор. Всегда выбор. Один ушел, и Локи снова остался один. Он наклонился вперед и прижался лбом к коленям, содрогаясь от сдерживаемых рыданий. Тени в углах, казалось, сгустились, давя на плечи. Он так устал. Очень, очень устал.

____________________________________

В конце концов он заснул, однако спал беспокойно, просыпаясь снова и снова в испуге от воображаемых звуков. Когда же ему удавалось поспать подольше, ему снился Танос или его дети, следующие за ним по пятам, а Другой говорил: «Не найдется такого царства, в котором ты сможешь укрыться». Со слугой, приносившим ему утреннюю еду, пришла Эйр. — Я не хочу с тобой разговаривать, — прямолинейно сказал он. — Не тебе вырывать мои мысли из моего разума. — Это не то, что я пытаюсь сделать, принц Локи, — сказала она. — Я только хочу оценить состояние твоего здоровья. — Я не желаю, чтобы меня оценивали. — Он оскалил на нее зубы. — Станешь на меня давить — вышвырну тебя вон. Теперь я достаточно силен для этого. Она нахмурилась, но ушла, вероятно, чтобы нажаловаться Фригге или Одину. Он бездумно ковырялся в еде. Аппетит у него по-прежнему отсутствовал, но то, что он заставил себя проглотить, казалось, угомонило его беспокойный желудок. Локи задумался, надлежит ли ему призвать Одина для ответа или же просто ждать, пока кто-нибудь не придет. Он заключил пари с самим собой, кто подойдет к нему следующим: Фригга, подумал он, с чуть большей вероятностью, нежели Тор. Она постарается смягчить его. Умилостивить его. Эта мысль вызвала в нем укол негодования, который застал его врасплох. Около полудня раздался стук в дверь, и Локи открыл ее — по всей видимости, если уж не фактический выход, то это ему позволялось. Он моргнул и чуть было не захлопнул ее. В коридоре украдкой оглядываясь через плечо, маячил Вольштагг, однако, когда дверь открылась, он быстро повернулся к Локи. — Принц Локи, — произнес он и вздрогнул. Локи посмотрел на него, сохраняя непроницаемое выражение лица, зная, что тот видит. Болезненную бледность, исхудавшее почти до измождения лицо, темные круги под глазами. — Ты не должен здесь находиться, — решительно сказал Локи. — Ну, нет, но... — Он снова оглянулся через плечо, явно неуверенный. Локи вцепился в дверной косяк так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Но, разумеется, — проговорил он, — на тебя правила не распространяются. — Он стиснул зубы. — Тебе здесь не рады. Как и остальным твоим спутникам. Мне нечего тебе сказать. Вольштагг выглядел так, словно хотел поморщиться. — Локи… мой принц… — Не смей, — прошипел Локи. — Не смей говорить так, будто ты когда-либо испытывал ко мне хоть какое-то уважение. — Хильда испекла пирог, — произнес Вольштагг почти с отчаянием. — Для тебя. Чтобы помочь тебе... выздороветь. Откуда тебе знать? захотелось прошипеть Локи. Откуда тебе знать о том, что случилось, о том, кто я такой, да и есть ли тебе вообще дело? С чего бы вдруг, если прежде тебя это никогда не заботило… Он с трудом сглотнул. — Я не знаю, что хуже, — сказал он, чувствуя в голосе ненавистную дрожь. — То, что вы так быстро отвернулись от меня, или то, что вы, кажется, не придаете этому никакого значения. — Локи... — Вольштагг снова замолчал. — Мне жаль, — сказал он. — Я думал, что... мы видели, что что-то не так, и я подумал, что, возможно, возвращение Тора поможет. Локи закрыл глаза и сжал губы. — Конечно, — произнес он почти шепотом. — Тор был бы нужен, чтобы все наладить. Я бы никогда не смог… Но он и не смог бы, не так ли? Он уже был наполовину безумен, даже тогда. Никогда не годился для того, чтобы сидеть на троне. Он должен был вложить Гунгнир обратно в руки Фригги и погрузиться в бездну там и тогда. Избавить всех от трудностей. Вольштагг беспокойно пошевелился. — Мы должны были прикрывать твою спину, — сказал он. — Как ты прикрывал наши, в наших приключениях. Локи был настолько застигнут врасплох этим признанием вины, что какое-то мгновение просто смотрел. Что-то, что наматывалось все туже и туже, вдруг обмякло. Вольштагг протянул ему блюдо. Пирог, предположил Локи. От жены Вольштагга. Для больного принца. Больного. Во всех смыслах этого слова, подумал Локи. — Почему ты здесь? — спросил он, слова, казалось, исходили из чьих-то чужих уст. — Тор сказал, что ты болен, — после недолгого колебания произнес Вольштагг. — Я хотел передать наши... наши с Хильдой... пожелания тебе скорейшего выздоровления. — И это все? — проговорил Локи, все еще пребывая в разладе с самим собой. — Ты не искал возможности подглядеть за безумным принцем Асгарда? Чтобы лично убедиться в моем жалком состоянии? — Глаза Вольштагга расширились, и Локи презрительно усмехнулся. — Что ж, теперь ты убедился. Не стесняйся передать весточку трем своим товарищам. — Это... это вовсе не так, — запротестовал Вольштагг. — Что ты знаешь об истине? — спросил Локи. Он чувствовал себя одержимым существом, как будто в его шкуре сидело что-то еще, управлявшее им, словно марионеткой. — Что ты знаешь о том, что было не так? О моей болезни, как выразился бы Всеотец? Что ты знаешь... — Вольштагг? Голос Тора прорвался сквозь голос Локи, и он глубоко вздохнул, весь дрожа. Вольштагг смотрел на него со смесью ужаса и беспокойства, и Локи вдруг захотелось содрать с себя асгардскую кожу, развести руками и сказать видишь, кто я, теперь ты понимаешь… Вольштагг обернулся с отчетливо виноватым видом. — Тор! — сказал он. — Я... я думал навестить твоего брата и принести ему один из пирогов Хильды. Она уверяет, что они могут излечить все болезни, и у меня нет оснований ей не верить. Тор переводил взгляд с одного из них на другого, и что бы ни было на лице Локи, выражение лица Тора потемнело. — Не припомню, чтобы Локи говорил, что желает видеть гостей. — Полно, Тор, — произнес Локи, все еще говоря чужими устами. — Разве ты не думаешь, что Вольштагг и остальные заслуживают того, чтобы знать правду? Тор сделал резкий вдох, и теперь настал черед Вольштагга переводить взгляд с одного из них на другого. — О чем ты говоришь? — спросил он. — Ни о чем, — сказал Тор слишком быстро, и Локи захотелось рассмеяться над очевидной ложью. Брови Вольштагга нахмурились. — Поблагодари Хильду за пирог, — сказал Тор, прежде чем он успел заговорить, забирая блюдо из рук Вольштагга, и почти втолкнул Локи обратно в комнату, закрыв за собой дверь. Тогда Локи рассмеялся. — Я думал, это будет Фригга, — сказал он. — Но ты украдкой возвращаешься первым. Лицо Тора покраснело. — Что ты собирался ему рассказать? — спросил он. — Правду, — ответил Локи. — Разумеется. Что я один из чудовищных Ледяных Великанов. Что я пытался уничтожить Йотунхейм, а когда это не удалось, попытался умереть, а когда и это не удалось, напал на Мидгард. Разве он не должен знать? Особенно первое, если это не постыдно… — Ты знаешь почему, — перебил его Тор. — Это не постыдно, но люди здесь могут неправильно понять. — Значит, это должно остаться тайной? — спросил Локи. — Думаешь, ты сможешь ее сохранить? Думаешь, я тебе это позволю? Пускай увидят, кто я такой. Пускай посмотрят на меня во всей моей отвратительной красе. — Нет, — с жаром сказал Тор. — Ты... ты не отвратителен, но ты не можешь думать, что это мудро… — Когда это я был мудрым? — Раньше был! — воскликнул Тор. — Ты был голосом разума так же часто, как и голосом, втягивающим меня в неприятности. Порой и тем и другим в один и тот же день. Я знаю, что ты не такой — каким хочешь казаться в моих глазах, даже если я не понимаю, почему ты вообще хочешь, чтобы я в это поверил! Он замолчал, задыхаясь. Локи почувствовал, что возвращается к реальности. Это было странное ощущение, словно сердце снова пришло в движение. До него дошло, что он чуть не натворил, и он опустился на кровать, внезапно охваченный дрожью и тошнотой. — Так было бы легче, — прошептал он. — Так было бы проще. Тор поставил пирог, который все еще держал в руках, и подошел, на мгновение замерев, прежде чем сесть рядом с Локи. Он оставил между ними расстояние, и Локи не мог решить, рад ли он этому или хочет сократить его, хочет прислониться к Тору, уткнуться лицом в его плечо и найти утешение, которое он, казалось, был больше не способен отыскать. — Они предали меня, — сказал он, глядя на собственные руки. — Проигнорировали мои приказания и отправились к тебе. И я не был — я не был удивлен, но я все же был разочарован. Но это не имеет значения, не так ли? Потому что мое преступление было более тяжким. — Брат, — произнес Тор с болью в голосе. — Спасибо, что взял меня поплавать, — отозвался Локи, сцепляя руки. — Это было... хорошо. Тор уставился на него, явно растерявшись. Он нерешительно улыбнулся, и это выражение лица выглядело неправильным — Тор не должен быть нерешительным, не должен быть неуверенным. Ты сломал его, прошептал голос в голове Локи, но, возможно, то была гордыня. — Я рад, — сказал Тор. — Я хотел... мы можем вернуться, если желаешь. — Он помолчал. — Ты... хочешь их увидеть? Вольштагга, Сиф, остальных? — Не знаю, — ответил Локи. — Не могу сказать. — Брови Тора нахмурились, и Локи рассмеялся, горько и невесело. — Я не знаю, чего хочу, Тор. Больше нет. Это — часть проблемы. Тор внимательно посмотрел на него. — Может быть, я могу помочь тебе все обдумать? — спросил он. — Раньше ты так и делал. Я... в половине случаев я даже не понимал, что ты говоришь, ты просто рассуждал, и вдруг у тебя в голове что-то складывалось воедино. Локи помнил это, словно сон. Как расхаживал взад-вперед, а Тор наблюдал за ним, как бессвязно бормотал о том или ином и пока говорил, части целого вставали на свои места, или иногда Тор изрекал несколько слов, которые каким-то образом проникали прямо в суть вопроса так, как Локи никогда бы и в голову не пришло. Те дни остались в прошлом. — Я хочу умереть, — произнес он. — Я устал — страдать. Быть — запертым, не только в этой комнате, но и в моем собственном разуме, в моем собственном безумии, и я не вижу выхода. Я никогда не освобожусь от своей собственной чудовищности. И все же — и все же я трус, боящийся забвения. — Ты не чудовище, — сказал Тор. — Позволь не согласиться. — Он не смотрел на лицо Тора, не желая видеть его выражение. — Но я... я не знаю, как жить таким, какой я есть. Вот так, как будто... у меня больше нет места. Или тому, которое у меня есть, я не соответствую. — Ты мог бы, — произнес Тор почти с отчаянием. — Я не хочу, — сказал Локи. — Это потребовало бы, чтобы я содрал — слишком много частей себя. — Его руки переплелись. — Я не знаю, что мне теперь делать. — А должен ли ты — что-нибудь делать? — спросил Тор. — Ты не можешь просто... быть? — Быть кем? — спросил Локи. — Кто я? — Ты Локи, — твердо сказал Тор. — И что это значит? — спросил Локи. — Чего это стоит? Тор вновь нахмурился. — Что ты имеешь в виду? Оно стоит того, что... ты мой брат. Сын Одина, принц Асгарда. — Нет, — сказал Локи. — Не кто я для тебя или для Одина. Кто я сам по себе? Что лежит в моей основе? Потому что боюсь, что я видел это, и это — уродливейшая из сломанных вещей. — Это неправда, — горячо возразил Тор. — Тор, — произнес Локи, уставившись на свои руки, — я пытался убить тебя. На несколько секунд я действительно убил тебя. Неужели ты так быстро забываешь об этом? Все под предлогом моих — мнимых унижений. — Я не... —Тор выдохнул, в очередной раз видимым усилием успокаивая себя. — Я говорил слишком быстро. И я не забыл. Но я простил. Да и намеревался ли ты… удар, который ты нанес, не убил бы меня, будь у меня сила. — Ты думаешь, я не намеревался? — сказал Локи, поднимая глаза и наполняя свой голос едкой насмешкой. Тор пристально посмотрел на него. — А намеревался? Он и сам этого не знал. Мгновения, в течение которых Тор был мертв, были похожи на мгновения между прыжком и падением, когда висишь в воздухе, на мгновение застыв между землей и небом, не имея под ногами твердой почвы, но зная, что внизу тебя ждет удар. Он сжал губы и покачал головой. — Когда он... когда Безумный Титан испытывал меня, — проговорил Локи, слова сами слетали с его языка, — чтобы увидеть, гожусь ли я — на роль лидера. Знаешь, в чем была моя слабость, вновь и вновь, сомнение, которое влекло за собой мое наказание за провал? Тор побледнел, но не остановил Локи, не велел ему молчать. Просто смотрел на него. — Ты, — сказал Локи. — Всегда ты. — Он закрыл глаза. — Можешь идти. Забери с собой пирог. — Тебе надо его отведать, — сказал Тор после короткого молчания. — Хотя бы кусочек. Я отрежу тебе один. Когда Тор развернул пирог, он пах лучше, чем Локи ожидал. Он позволил себе держать глаза закрытыми, представляя, как Тор достает нож и погружает его сквозь корку в мягкие внутренности. Он представил, как Тор всаживает клинок в него, пронзая нутро Локи до самого сердца и вытаскивая его. Вот что случается с ледяными великанами в Асгарде, сказал он. Локи открыл глаза, и Тор смотрел на него, так же наморщив лоб и слегка нахмурив взгляд. — Локи? — окликнул он. — Ты не ответил на мой вопрос. — Я отвлекся, — сказал Локи. Он уставился на свои руки. — Что ты собираешься сказать Вольштаггу? — А что ты ему сказал? — спросил Тор после нервной паузы. — На самом деле ничего помимо того, что ты слышал. — Локи прижал основания ладоней к глазам. — Каких слов ты от меня хочешь? — спросил Тор. — Это ведь не от меня зависит, верно? — устало сказал Локи, опуская руки обратно. На лице Тора отразилось недолгое раздражение. — Я прошу твоего участия, Локи. Но примешь ли ты его? Действительно ли это имеет для тебя значение, для любого из вас... — Расскажи ему все, что тебе заблагорассудится, — сказал он. — Столько, сколько ты находишь... безопасным. Я не знаю, что он уже знает. Тор покачал головой. — Немногое. Что ты упал и вернулся раненым. Больше этого об обстоятельствах не известно никому, кроме нашей семьи, Хеймдалля и нескольких лекарей, которые держали язык за зубами. Больше секретности, подумал Локи. Больше лжи. По крайней мере, он знал, что выработал эту привычку честным путем. — Ясно. — Он пожал плечами. — Скажи ему, что я безумен. В бреду. — В его горле заклокотал смех. — Скажи ему, что мой разум надломился под тяжестью правления. Им это понравится. Тор нахмурился. — Я не стану клеветать на тебя... — Разве это клевета? Тор положил кусок пирога на тарелку и принес его, протягивая Локи. — Ты не безумен, брат, — твердо сказал он. — Тяжко ранен, но не безумен. — Раненый разум — это безумие, Тор, — сказал Локи. Он взял тарелку и уставился на кусок пирога. Пахло хорошо, более или менее. Он не мог сказать, хочет ли его съесть. — И я никогда не был полностью в здравом уме. — Ты не должен говорить о себе такие вещи, — огорченно проговорил Тор. — Почему? — спросил Локи. — Потому что тебе от этого не по себе? — Потому что это неправда! — Тор сделал шаг к нему, и Локи откинулся назад; он остановился, но его руки сжались, как будто он хотел схватить Локи и встряхнуть его. — Я не понимаю, почему ты думаешь о себе таким образом, каким, похоже, думаешь. Локи с шипением выдохнул. — Почему? Кем еще я могу быть, Тор? Кем ты меня считаешь? Ты никогда не говорил ничего, кроме одного: твоим братом. Оказывается, этого недостаточно, чтобы жить дальше. — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать! — воскликнул Тор, и Локи уставился на него, а затем начал смеяться. — Я тоже, — признался он. — Норны. Я больше ничего не знаю. — Я здесь, — сказал Тор. — Ты можешь знать это. — Ты всегда был, — отозвался Локи. — Иногда это было частью проблемы. — А сейчас это часть проблемы? — Нет, — наконец сказал Локи, испустив долгий вздох. — Не прямо сейчас. Он откусил маленький кусочек пирога. Он был достаточно горячим, чтобы обжечь ему язык, но согрел его до самого живота.

____________________________________

Фригга не пришла к нему, его призвали к ней. Она позвала его, и он, как хороший сын, пришел, постучав в ее дверь. — Входи, — сказала она, и он позволил себе войти. Она ткала и не прервала своего занятия при его появлении. — Какой гобелен ты сейчас ткешь, Всемать? — спросил он. — Повествует ли он о могучей победе Тора сына Одина в Мидгарде? — Нет, — ответила она. — Не повествует. У меня нет желания ткать картины войны. — Она сделала паузу и встала. — Я хотела извиниться. В нашем стремлении защитить тебя мы заставили тебя чувствовать себя пленником. — Я был пленником, — решительно заявил Локи. — Не по названию, но по правде. — Тогда мне жаль, что мы сделали тебя пленником. Локи долго смотрел на нее, после чего рассмеялся лающим смехом. — Да ты превзошла Одина, — сказал он. Фригга поморщилась. — Твой отец старается, — сказала она. — Ты очень суров к нему. — Я суров к нему, — произнес Локи, чувствуя, как волоски на загривке встают дыбом. — Я бы счел это справедливым разворотом, за то, как он обращался со мной: ничто никогда не было достаточно хорошим, все всегда могло быть сколь-либо лучше... Он оборвал себя. Фригга смотрела на него с какой-то болью в глазах, и внезапно это просто разозлило его. Он затаил дыхание, пока это чувство не прошло или хотя бы не утихло. Она потянулась к нему, и он вздрогнул, но не отпрянул, а позволил ей нежно коснуться его щеки. — И давно ты так зол? — спросила она. — Так несчастен? — Достаточно давно, чтобы я с трудом мог вспомнить, когда все было иначе, — сказал Локи. — И все же ты ничего не сказал, — промолвила она. — А что бы ты сделала? — негромко спросил Локи. — Ты бы все сгладила. Ты бы утешила меня добрыми словами, посоветовала бы набраться терпения, сказала бы, что у меня есть своя ценность. Ты бы убедила меня довольствоваться ролью в стороне, в тени. Ты бы сказала мне, что Один любит меня, Тор любит меня, ты любишь меня, как будто любовь все исправляет. И ничего бы не изменилось. Он отстранился от ее руки и опустился на кушетку. — Я затаился, — сказал он, — потому что понял, что в разговорах нет проку. Он причинял ей боль. Локи знал, что причиняет ей боль, и часть его души хотела упасть на живот и молить за это о прощении, но если он начнет пресмыкаться сейчас, то никогда уже больше не поднимется. — Локи, — мягко молвила она. — Дитя мое. — Я устал сражаться, — глухо сказал Локи. — Тебе не нужно сражаться. — Не уверен, что знаю, как перестать. — Ты мог бы признать, что мы тебе не враги, — сказала Фригга. — Что мы хотим тебе помочь. — Как? — спросил Локи. — Что это значит? — А какого значения ты хочешь? Я не знаю, снова подумал Локи, едва не закричав. Я не знаю, я не знаю, я не знаю, почему ты продолжаешь спрашивать меня об этом, почему ты продолжаешь спрашивать меня о чем-то, как будто я уверен хоть в одной-единственной Норнами проклятой вещи. — Локи? — произнесла Фригга, сдвинув брови. Ее лицо расплывалось, и Локи понадобилось мгновение, чтобы осознать, что он начал плакать. Я не хочу чувствовать себя так, подумал он. Неужели это не может просто закончиться? — Мамочка, — сказал он. — Мне больно. — О, мальчик мой, — промолвила она и села рядом с ним, заключив его в объятия. — Мой сорочонок. Я знаю. Знаю. Казалось, он прорыдал целую вечность. Когда все закончилось, он был выжат, изнурен, его голова покоилась на коленях Фригги, а ее пальцы перебирали его волосы. — Мои комнаты, — тихо проговорил он. — Думаю, я хотел бы их вернуть. Один сказал, что я могу, если захочу. — Да, — ответила Фригга. — Они твои. Не подождешь ли ты до завтра, чтобы слуги могли все подготовить? Локи кивнул. — Я могу подождать, — сказал он и закрыл глаза, чтобы отгородиться от всего, кроме запаха платья Фригги и ее руки на своей голове.

____________________________________

Локи помнил, как ему выделили отдельные комнаты. Они с Тором делили одну комнату, сколько он себя помнил, но стоило одному из тогдашних друзей Тора сказать что-то ехидное о малышах-которые-не-могут-спать-в-одиночестве, как Локи направился прямиком к Фригге и Одину, требуя свои собственные покои. (Тор ударил болвана в нос — вероятно, сломал его. В то время Локи считал это великим проявлением братской преданности. Теперь Локи задавался вопросом, не было ли ему так же стыдно, как и Локи, но только за себя самого.) Комнаты, которые ему отвели еще мальчиком, были теми же самыми, в которых он жил все последующие столетия своей жизни. С накопленными безделушками и всякой всячиной, с собственной скромной библиотекой, с черепом грифона, убитого им в Альфхейме, стоящим на полке, с гобеленом, сотканным Фриггой, висящим над его столом. Все выглядело в точности так же, как и прежде, словно он вышел всего несколько мгновений назад. Он ощутил покалывание магии Фригги на своей коже — сохраняющей, защищающей. Она сделала эту комнату усыпальницей своего почившего ребенка. Он подошел к письменному столу и взял самую верхнюю книгу из стоявшей там стопки. «Великаны Йотунхейма: Обзор» — гласила надпись, и Локи выронил ее, словно она обожгла его. Мгновение спустя он смахнул ее и все остальное со стола на пол. Кусок пергамента, который был приколот снизу, затрепетал, и Локи поднял его следующим. На нем было написано «Тор», и ничего больше. Локи положил его обратно и отошел к полке с книгами, кропотливо собранными со всех уголков Царств, сложенными здесь вместе, как будто, накопив достаточно знаний, Локи сумел бы восполнить все остальное, чего ему не хватало, сумел бы заполнить пустоту в себе. Ковер под ногами был мягким. Кровать тоже выглядела мягкой, кресло в углу потрепанным, но мучительно удобным. Он подошел к нему и сел, со вздохом погрузившись в него. Он медленно повернул голову из стороны в сторону, пытаясь унять неприятное, сдавливающее чувство в груди. Год с небольшим тому назад он выходил из этой комнаты в последний раз. Локи снова встал и подошел к маленькой скульптурке, стоявшей на комоде. Она не была похожа ни на что особенное — черно-белый мрамор, гладкий на ощупь. Локи не мог вспомнить, где он ее нашел. Или почему хранил ее. Почему он хранил ее? Почему все это оставили? Почему все эти никчемные безделушки пощадили, словно они были сокровищами, тогда как они были чем угодно, но только не сокровищами? Лишь потому, что они принадлежали ребенку — нет, не ребенку, чудовищу, предателю, человеку, который покончил с собой вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со своей неудачей… Скульптура разбилась о стену, осколки посыпались на пол. Локи уставился на них, тяжело дыша, а затем потянулся к ближайшему предмету, оказавшемуся под рукой — деревянному ящику, полному склянок с чем-то, он едва помнил, с чем. Он распахнул ящик и раздавил склянки каблуком, разломал ящик по петлям и бросил его вниз. Продолжай, пробормотала кипящая сила, запертая в его грудной клетке. Уничтожь все это. Все, что здесь есть — ничто из этого не стоит спасения. Да, дико подумал Локи. Ты прав. Ничто тут не стоит спасения. Он выхватил книги с полок и выдрал страницы, спалив их дотла, прежде чем они упали на пол. Он расколотил стекло руками или ногами, изорвал в клочья все бумаги в своем столе, а затем разнес и сам стол, и чем больше он разрушал, тем больше ему хотелось разрушать. Он разбил зеркало в ванной комнате, отчего у него заныли костяшки пальцев; он призвал нож и искромсал им роскошное покрывало на кровати... И застыл, уставившись на нож в своей руке. Впервые за долгое время он попытался сотворить хоть какую-то магию, уж тем более призвать какое-либо оружие. А теперь в его руке был нож, и он стоял в своей собственной комнате. Он вспомнил мгновения, когда силился сообразить, что ему делать, после того, как Один впал в Сон, но до того, как он принял Гунгнир. Когда ему пришла в голову мысль: Я могу положить конец всему этому. Я могу заставить все это прекратиться. Только вместо этого он предпочел попытаться проявить себя и — стать свидетелем того, что произошло затем. Но теперь — он словно мог вернуться назад и исправить ту оплошность. Он держал свои клинки острыми. Наверно, будет не так уж и больно, и не так уж и долго. Если ему удастся перерезать артерии и в бедре, и в горле, даже вмешательство Эйр не сможет его спасти, как бы быстро ни подоспела помощь. Он мог бы это сделать. Это больно. Локи оглядел комнату, в которой стоял. Она выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Не осталось почти ничего нетронутого. Он представил себе Тора, открывающего дверь и обнаруживающего Локи обескровленным и мертвым среди этого разгрома. Он, разумеется, будет винить себя; Тор всегда винил себя за то, в чем не был виноват, и никогда — за то, в чем был. Или, может быть, это будут Фригга или Один, столкнувшиеся с тяжестью своей ошибки — но какой ошибки? Локи опустил нож и сделал глубокий вдох, затем еще один. Медленно он отложил клинок в сторону. У двери висел маленький колокольчик, при помощи которого можно было вызвать слугу. Локи позвонил в него, подождал и, когда пришла служанка, приоткрыл дверь лишь на узкую щелочку, чтобы не было видно, в каком состоянии находится внутреннее убранство. — Пришли мне принадлежности для уборки, — сказал он. — Для меня, а не... я намерен сделать это сам. Она бросила на него странный взгляд, но сделала реверанс и ушла. Локи закрыл дверь и развернулся лицом к кавардаку, в который превратил свои вещи. Он не собирался возвращать все, как было раньше. Да и наведение порядка в этой комнате не могло исправить все остальное. Но, по крайней мере, это было единственное, что он мог сделать.