Кто вампир? Я вампир?!

Луна неплохо так освещает пространство… Для кошек. — А ты не думаешь, что разбудишь жителей? Дэвид дёрнулся, бита шуруповёрта соскочила с самореза, заставив его недовольно цыкнуть и обернуться. — А… а ты ещё кто такой? — вырывается у него шокированное, а ещё довольно бесцеремонное. Юноша… бледный, со взором горящим вскинул идеально-выразительной формы брови, отреагировав на грубость удивлением. Дэвид смутился. Он вообще-то не хотел хамить, резкость проскользнула скорее от неожиданности, а следом пришёл слабый стыд, заставивший извиниться перед, вообще-то, ни в чём не повинным пареньком. — Да ничего, — махнул тот рукой, неловко засмеялся. — Прости, наверное, напугал, отвлёк от работы… А что ты делаешь? — Ну, — замялся Дэвид, оглядываясь на оставленный шуруповёрт и кучу ожидающих досок, покинул пока непонятную конструкцию и начал свой пространный рассказ: — Дядя попросил собрать здесь беседку, а местные жильцы ночью работают, а днём отсыпаются, вот и приходится… Завтра принесу прожекторы. — А, вот оно что! Тогда я не буду мешать! И всё же взгляд горящих глаз ему ой как не понравился… Не то чтобы парень выглядел ненормально — типичный мажор, блондинчик с миленькой мордашкой, глаза только… Карие глаза будто отсвечивали красным, по крайней мере, ему казалось, что те карие. Ну, чего только не встретишь, не в первый раз уже попадаются странные оттенки глаз, да и вообще Дэвид не кот, в темноте видит не очень хорошо, только и может, что не путать длину саморезов и доски в нужные места ставить. И то, пока навес не перекрывает и без того неяркий свет — теперь и длину не различает, и пометки находит с трудом. Странный полуночник вроде бы ушёл, Дэвид успел привинтить внизу между балками борты с выемками, на которые потом надо будет садить листы, когда снова дрогнул от того же голоса: — А как тебя зовут? Я — Талион. — Тебе что, скучно? Спать иди. — А у меня тоже нет привычки спать ночью. Клыки Талиона выглядят длиннее обычных, когда он широко улыбается, выставляя белоснежные зубы, но Дэвид не верит в сказки и не ищет мистических причин чужих странностей. — Эй-эй, не игнорируй меня, — попросил, забираясь к нему в беседку с уже прикрученными до полуметра плетёными стенками. — Иди по свои делам, — бросил, закатывая глаза, и продолжил свою работу. — Сколько тебе за это платят? — Мне не платят, я же сказал, дядя попросил собрать беседку. — Значит, ты живёшь поблизости? Ах, или дядя? — Нет. Дядя — мэр, но о таком первому встречному не говорят. И дядя вполне может попросить племянника с прямыми руками сделать подобную ерунду за бесплатно, потому что оплачивает учёбу, устроил на хорошую работу и много-много прочего. — И долго ты ещё будешь этим заниматься? — На сегодня всё, думаю, завтра закончу… Талион затих, Дэвид собирал инструменты, а отвлёкся только как почувствовал дыхание в затылок… *** В ночи что-то прошуршало, Дэвид дёрнулся и повернулся, направляя свет фонаря. Выдохнул спокойнее и приставил саморез, прижимая коленом плетёную решётку. — Дэв! Он чертыхнулся, выронил из рук шуруповёрт и выругался от громкого вскрика. Сердце бешено забилось в груди, комок подступил к горлу. Медленно поворачиваясь, Дэвид уже знал, что увидит — скалившегося в улыбке психа по имени Талион. В этот раз, конечно, всё немного отличалось — пол перед глазами появился уж слишком быстро, а прохладный воздух обвеял голую поджавшуюся от испуга задницу. Кричать и материться бесполезно, вырываться тоже — и откуда у инфантильного мажора-блондинчика столько веса и силы? Дэвид смутно, но помнил, чем закончилась вчерашняя, да и позавчерашняя ночи — он не мог доделать клятую беседку уже в третий раз! — Что б тебя, — просипел, задыхаясь под чужим весом, и резко глухо застонал… *** — Слава богу, — выдохнул Дэвид, закрепив последнюю планку. — Слава богу! Работал он снова без света — не привлекал внимание, тихо собрал инструменты и свалил, не до конца веря, что в этот раз пронесло. Хотелось спать — устал, поэтому-то и попросил ещё вечером ключ от свободной квартирки неподалёку от места сборки. Запер дверь, бросил рюкзак и задержался у окна — оттуда открывался вид на готовую беседку. Знакомый псих показался там точно по расписанию, но Дэвид удовлетворённо хмыкнул и уже хотел упасть на кровать и уснуть, как снова услышал подозрительный звук…. Медленно оборачивался, чтобы увидеть самую пугающую хренотень в своей жизни — прилипшего к стеклу Талина, истекающего слюной и что-то лопочащего… — Прел-лесть моя, — разобрал он, напрягши слух, и на всякий случай перекрестился, зашторил окно. — Ну-ну, дверь ты не выломаешь… Уверенный, что оказался в безопасности за толстой преградой, Дэвид стянул с себя водолазку, джинсы и упал на одноместную кровать, сладко потянулся и бросил последний взгляд на закрытое окно, прежде чем зажмуриться и попытаться уснуть… Дверной замок щёлкнул, сердце снова пустилось в нездоровый пляс — он уже боялся открывать глаза. — Благодарочка, Стив, — раздалось с приоткрытой двери, второй мужской голос что-то буркнул, подобное: — Обращайся, если снова надо будет вскрыть замок. Дэвид не верил — такого не бывает, нет, это какая-то фантастика, шизофрения, такого просто… — Дэв! — Да что ты за херь такая?! — взорвался он, скользя ногами по постели, чтобы оказаться у самой спинки — подальше от надвигающегося психа. — Вампир, милый! Я же вампир! Очень улыбчивый, позитивный и совсем не голодный до крови вампир — укусил только раз ещё при первом знакомстве. — Моя ты прелесть, — радостным голосом лепетал, протягивая к нему руки с самым пришибленным видом, на какой только был способен. — Иди на хуй, — выл не своим голосом Дэвид, а цепкие пальцы уже стягивали с него трусы. За три раза мог привыкнуть, но не привык — брыкался, пинал его ногой, но проще, наверное, шкаф сдвинуть, чем этого вампира. — Ну что ты, сразу не могу, мы ещё недостаточно знакомы, — нёс бред Талин, расчехляя своё хозяйство. — Не вредничай. Вредничать?! Дэвид задохнулся от возмущения, лягнул его в живот, но в итоге только ноги раздвинул, а Талин не замешкался занять место, устроился удобнее и прижал его к постели, зафиксировав руки своими: — Котик, ну к чему каждый раз эти сцены? — Да потому что с первого раза не понимаешь! Это изнасилование! — шипел распятый, придавленный и угнетённый Дэвид. — Ох, с вами, мазохистами, всегда так сложно, — искренне сетует Талин, потираясь своим членом о низ его живота. — Будь паинькой. — Я не мазохист! Но протест потонул в поцелуе, вынудившем затихнуть — вообще сложно говорит, когда рот занят чужим языком. Почувствовав свободу одной рукой, Дэвид хотел ударить, но сжатый пятерней член заставил задохнуться, дёрнуться и потерять возможную фору. — Не смей это делать, — хрипит, когда тот касается кончиками перепачканных в смазке пальцев стратегических тылов. — Слышишь, не смей! — Да если бы тебе не нравилось, — с придыханием шепчет на ухо Талин, проталкивая вслед за первым второй палец. — Так течёшь, уже не сопротивляешься, моя пр-релесть. От этого «р-р» бросает в дрожь, но Дэвид не сдаётся — сжимается, пытаясь воспротивиться, но лишь делает хуже — в глазах вампира давно светится нечто потустороннее, бешеное, а в тот момент будто срывает последнюю сдержанность. Он впервые видит угрожающе блестящие клыки во всей красе, они нависают над ним, и взгляд не цепляется за что-то другое, не фиксируется, пока вместо пальцев в анус не толкается головка члена. Это… больно. Первый раз, по правде говоря, боль пришла уже под обед, когда проснулся у себя дома и встал с кровати, да и то такая, ноющая. Второй раз пошло по «натруженному», казалось бы, хуже не будет, но через пару минут будто бы стало хорошо… Когда вампир нагибал его в третий раз — вообще словно озверел, раскошелился только на смазку — вот это было неприятно, вот совсем, будто биту заталкивают. Хотя чуть позже отпустило, ничего так, даже кончил. Хотя этот и не отлипал, пока не доведёт до финала. Сейчас… Ну, уже и привычно… Можно, по крайней мере, не орать благим матом, поминая чертей, бога и дьявола, а обхватить этого больного вокруг шеи, крепко обнять в надежде задушить и выгнуться, корректируя угол проникновения… — За что ты надо мной так издеваешься? — вопрошает, отмечая эту ночь последней, и в глубине души, где-то очень-очень неслышно признаётся — жаль. Талин несёт бред о любви, преданности до гроба, какую-то романтическую и совершенно неуместную чушь, а Дэвид развешивает уши и вздыхает — если бы такое было реальным… Он до сих пор не очень-то верит в вампиров. — Сладкий мой, — стонет Талин, толкаясь в пульсирующую глубину, но вдруг резко замирает: — Резинка порвалась. Дэвид закатывает глаза… Он устал: не спать ночами, дрыхнуть сидя в своём кабинете в офисе, разминать затекающие от неудобного положения мышцы, учить лекции к зачёту — господи, последняя сессия, последняя, — писать дипломную и питаться дрянью быстрого приготовления. Последний секс, не считая этого вампира, был, кажется, полгода назад — признаваться стыдно, что дошёл до той кондиции, в какой на секс нет сил. И ему даже в кайф терпеть мимолётную боль, костерить Талина, одновременно с тем сжимая свой пульсирующий член ладонью, чтобы не кончить раньше времени от стимуляции чего-то там внутри, приятными судорогами крутящей мышцы. Ну и носом в доски в беседке тоже, потому что тогда Талин может забиваться быстро и глубоко, а ещё не видит лица, выдающего его с потрохами. Нравится, когда этот странный вампир бесцеремонно заталкивает свой язык в его рот, касается тела в быстрой ласке, трётся о кожу, так откровенно сходя с ума от удовольствия. Тут хоть видишь, что член стоит на тебя, и трахают тебя, и пялятся прямо в глаза, выдыхают твоё имя… — Дэв, что у тебя случилось? — прозорливо спрашивает Талин, забросив второй наполненный спермой презерватив под кровать. — Иди к чёрту, — мямлит, едва шевеля языком, а челюсть онемела от бесконечных поцелуев. — Ты будто душу мне свою отдаёшь, — пространно выражается тот, укладываясь рядом. — Каждый раз так самоотверженно. Талин обнимает, нежно чмокает в шею, подбородок, притягивает к себе ближе и ждёт каких-то слов, а у Дэвида их нет. Что здесь вообще можно сказать? «Круто провели время, прости-прощай»? Он делает вид, что засыпает, а сам слушает чужое дыхание совсем рядом, чувствует касания, недоумевает… Всё, что они знают друг о друге — имена. Наверное, это здорово, но почему-то угнетает. Ему вообще-то совсем не нужны отношения, тем более с парнем, да и вообще скоро… — Идите к бесу, он мой, — бросает в пространство Талин голосом, какого он никогда от него не слышал, и в темноте что-то шуршит. — Я сказал, к бесу катитесь. — Значит… много вас, — констатирует Дэвид, когда воцаряется тишина. — Весь район? Мэр знает? — А как же ему не знать… Дэвид чувствует себя преданным, а ещё растерянным — зачем дяде так подставлять? Что вообще происходит? Да и не важно, скоро всё закончится. — Хочешь убраться отсюда, — будто читая мысли, говорит Талин. — А что? — Нет, ничего… Не хотел я загранку делать, не хотел… Мы плохо получаемся на фотографиях, глаза смазывает. Дэвид молчит, пригретый в объятьях, а следующим задаёт не напрашивающийся вопрос, а совсем к делу не относящийся: — Тебе не надо каждый день пить кровь? — Вообще могу не пить. — Зачем тогда… — Влюбился. И снова с придыханием, такими интонациями, каким ни в жизнь не поверит ни один адекватный человек. — Без памяти влюбился. — И как это вообще связано? — срывается Дэвид, а тот отпускает и короткое время молчит, что-то выискивая рукой на полу. — Так люблю же, — тянет обиженно, нависает и чмокает, прежде чем показать ему новую упаковку резинки: — Очень люблю! У него просто сил не хватает удивляться и возмущаться, в растянутый зад член входит без проблем, ноги уже сами смыкаются на пояснице… — Это ничего не объясняет, — выдыхает, прогибаясь, и цепляется руками за подушку, подавляя стон. — Влюбился, вот и укусил! Что плохого? Теперь везде тебя найду! — Ну и угрозы, — выдавливает сквозь стиснутые зубы, закатывает глаза и поддаётся навстречу, теряя последние крохи сдержанности. — Ах, укуси и ты меня, — молит, подставляя шею, что, в принципе, не мешает продолжать двигаться, медленно втрахивать в кровать. — Я же не вампир! — Кусай! Кожа под зубами расходится как-то с трудом, но ещё до этого Дэвид чувствует во рту кровь — нормальную, обычную по вкусу кровь. И всё как-то резко меняется, толчки ускоряются, темп сбивается, а перед глазами вспыхивают искры. Этот оргазм сильнее, сперма выплёскивается, а сжатый мышцами Талин ахает, разряжаясь следом. У него такая невинно-довольная мордашка, что Дэвид завидует. И спрашивает, будто назад пути нет: — И что, я теперь как вы? Талин что-то мурлычит, забрасывает третий презерватив под кровать и падает сверху, крепко обхватывает руками и ведёт себя, как псих. Как, впрочем, всегда. — Как мы? — переспрашивает, устраивая голову на его груди, размазывает брызги спермы, запачкавшие всё, до чего достали, но Дэвид терпеливо повторяет: — Вампир. Бояться солнца, там, спать днём и прочее… А, кстати, что у вас ещё есть? Суперсилы, суперголод? — Какой ты прелестный, — умиляется Талин. — Мы не боимся солнца. И вообще почти не отличаемся от обычных людей. И ты, к твоему сведенью, уже родился вампиром, а иначе мы бы не смогли сейчас быть вместе. — Я — человек. — Сла-аденький мой, — тянет так, что в горле першит, как от сахара. — Ты что, ничего не знал? Ох, я думал, ты просто хранишь себя, не пьёшь кровь… Прелесть ты моя. — Мне нужен валидол, — понимает, чувствуя, что вот-вот бросится его душить. — Но твоё сердце сейчас очень спокойно, — наивно щебечет Талин. — Зато разум нет! Ты можешь нормально объяснить, кто вы такие, откуда взялись и почему это я такой же?! — Ты не такой же, — праведно возмущается, даже привстаёт, чтобы выглядеть серьёзнее. — Ты самый лучший! — Ебать-копать, — шепчет, закрывая глаза ладонью. — Ты под кайфом? Что ты последнее принимал? — Твою кровь! — послушно отзывается, а тот приходит к выводу, что кровь, видать, даёт очень долгий приход. — Прелесть моя, ну почему ты не рад? — Весь мой… Всё мои представление о мире развалилось, а ты задаёшь такие тупые вопросы? Вообще-то спрашивает риторически, уже не надеясь получить адекватный ответ. Может, тот серьёзный тон, которым этот спроваживал других, померещился? Может, это вообще всё один непрекращающийся шизофренический бред?! — Мэр наш тоже вампир? — Конечно. — И чем вампиры отличаются от людей, кроме того, что пьют кровь? — Вообще-то, пока не выпьют её, ничем. Но ты дождался меня, сладкий, — пропел Талин, снова крепко обнимая и прижимаясь лицом к его коже. — Ладно, — бросает, уже совсем лишившись сил. — И куда ты там собрался ехать? — А ты куда? — Я? В Америку. — Значит, и я в Америку. — Ты от меня не отстанешь, да? — Да как я могу?! Я приличный вампир! — возмущается тот, а в следующее мгновение расплывается в довольнейшей лыбе: — Я тебя никогда не брошу! Не предам и не оставлю! Мы теперь навсегда вместе! Ты же пил мою кровь, а я пил твою. Дэвид не спрашивает, как это связано, потому что ожидает в ответ очередного бреда о любви. Но думает сходить завтра к дяде, вернее сначала взять отгул, доделать дипломную, отвалить упырям деньги, чтобы уже отстали и отдали законно выстраданный диплом, написать увольнительную… А где-то среди этого списка посетить дядю и вытрясти из него всё, что удастся. Ну и… без графика таскать за собой этого пришибленного вампира, раз уж тому так хочется. Но это всё завтра, а сегодня отсыпной день — устал. — Спи, сладкий, — шепчет Талин, чмокая в щёку, и когда только умостился рядом? — Не уходи никуда, — просит, закрывая глаза. — Да куда я теперь без тебя? Разве что в кухню, завтрак приготовить. Что любишь? — А вампиры едят? — Ну, а как же? — А ты что любишь? — Глазунью с сыром. — Тогда… и мне такое сделай, — бормочет, проваливаясь в сон, и последним чувствует тёплые руки у себя на спине — вампир подгребает под себя и крепко обнимает. — Что-о? — переспрашивает Талин, не разобрав. — Жидкий желток, — проговаривает из последних соображений и отключается. Дэвид засыпает уставшим, выбившимся из сил, но до жути довольным и удовлетворённым, а Талин бросает взгляд в зашторенное окно, просвечивающее лучи солнца, и гладит по голове своё чудо, прелесть. А вскоре засыпает следом — он тоже устал.