Не больше, чем ничего

      Каору влюбился. Коджиро усмехается, выдыхая сигаретный дым, что причудливыми узорами поднимается ввысь, смешивается с окружающей предрассветной дымкой. Каору влюбился, как никогда не влюбится в самого Нанджо. Коджиро стряхивает пепел куда-то в сторону. Каору никогда не посмотрит на Нанджо этим влюблённо-восхищённым взглядом. Очередная сигарета постепенно сгорает, обдавая пальцы ощутимым тёплом. Коджиро отбрасывает окурок в сторону, поднимаясь. Пустая пачка из-под сигарет валится с колен. Коджиро злобно отпинывает её от себя. Ну и пусть. Если Каору счастлив, пусть рядом будет даже Адам. Если Каору счастлив, Коджиро примет, что рядом не он. Где-то вдалеке светлеет небо, пока Коджиро катится домой на скейте, силой выдворяя все мысли из головы.       Считает ли Джо так на самом деле? Да ни черта! Хочется рвать и метать, крушить всё вокруг. Хочется кричать от бессилия, от собственной слабости, от ненависти к своим чувствам. Но стоит лишь Сакураяшики влюблённо вздохнуть, наблюдая за Адамом, и вся злость мигом рассеивается, словно её и не было. Остаётся лишь зыбкая зависть и, как ни странно, радость за лучшего друга. Пусть их с Адамом милования поначалу и вызывают иррациональное отвращение, желание сбежать куда подальше, но, тем не менее, каким бы влюблённым идиотом Коджиро не был, Каору всё ещё его лучший друг. С самого знакомства на скейт площадке и до сих пор, Каору считает Коджиро своим другом. А за счастье друга нужно радоваться, пусть из-за этого и больно где-то в районе груди. Коджиро, пожалуй, смиряется. Но смирение никак не избавляет от недоброго предчувствия, что клокочет где-то на подсознательном уровне.       Когда Адам уезжает, наплевав на всё, Каору разбит. По-настоящему разбит. А чувство, что раньше не имело даже мысленного воплощения, сейчас обрело физическое: Коджиро никогда не доверял Адаму, словно знал, что этот парень... в прочем, это больше не важно. Впервые за долгое время Каору, которого не только другие скейтеры, даже девушки порой называли бесчувственным, позволяет себе плакать, уткнувшись в плечо лучшего друга, ища поддержку в объятиях.       "Неужели он не видел? — тихо произносит Сакураяшики, подавляя непреднамеренный всхлип, — Неужели ему плевать на нас... на меня? Неужели всё было ложью?"       Коджиро с трудом подавляет желание удариться головой об стену (желательно несколько раз). С трудом подавляет желание спросить об этом самого Каору. Неужели он не видит? Неужели ему плевать? Но Нанджо лишь шепчет что-то глупое, успокаивающее. Осторожно гладит друга по волосам, позволяя высвободить эмоции.       "Ты не представляешь, Коджиро, как больно безответно любить."       "Я знаю каково это, Каору."       Сакураяшики ощутимо вздрагивает, сжимая пиджак Нанджо. Прерывисто, словно шокировано, вздыхает, поднимая затуманенный из-за слез взгляд. А после подаётся вперёд, касаясь губ лучшего друга своими. Отчаянно, в поиске поддержки, в поиске утешения. И Коджиро, сомневаясь лишь жалкие доли секунды, отвечает, прижимая Каору ещё ближе к себе. Поцелуй выходит коротким и соленым от слёз.       "Ты не против..?"       Каору отстраняется, вопрошает с мольбой. Коджиро, в ответ, отрицательно мотает головой и касается пальцами чужой влажной щеки, слабо поглаживая. Тихое "Прости" срывается с губ Сакураяшики перед тем, как их губы вновь прижимаются друг к другу в поцелуе.       Наверно, это и есть любовь, думает Нанджо. Отдавать всего себя, не надеясь на взаимность. Открыть все свои чувства перед другим человеком, не прося ничего взамен. Отвечать на поцелуи, прижимать к себе содрогающегося в тихом плаче любимого, зная, что в его мыслях совсем не он. И надеяться, пусть пока его чувства не больше, чем ничего. Надеяться, что это когда-нибудь изменится. Надеяться, что взгляд, полный любви, встретит его собственный. Точно такой же.