Something in my heart

В тринадцать лет Уббе впервые увидел его во сне. Тощий русый мальчишка с темными глазами, он бежал к реке, а Уббе — за ним. Солнце пряталось за верхушками деревьев, и вода была холодная, но они не чувствовали холода. Было весело, и они в шутку пытались утопить друг друга, а потом долго не могли отдышаться. В носу больно щипало от залившейся воды, сердце колотилось, а Уббе все улыбался, глядя на лохматого русого мальчика, и снова нырял, чтобы подплыть к нему и, ухватив за ноги, снова дернуть на дно. Потом они лежали на берегу, шумно дышали и смотрели в небо, соприкасаясь озябшими плечами. Отчего-то Уббе точно знал, что они братья, но никак не мог вспомнить его имени. А, проснувшись, долго не хотел открывать глаз, боясь забыть его лицо. Уббе еще никогда не видел таких живых снов — с запахами и ощущениями — и это было удивительный опыт, будто он ненадолго оказался в другом мире. Или в другой жизни. Потом мальчик начал сниться ему чаще. И порой сны про него казались куда реальнее той жизни, которую Уббе зачем-то жил без него. Мальчик обаятельно улыбался и хорошо владел мечом, но Уббе почти никогда не проигрывал ему в спарринге, хотя порой вспоминал, что никогда не держал меч в руке. Или держал? Уббе не знал. А его мальчик все чаще снился ему юношей. Он пах хвоей, железом и потом, стал шире в плечах и был теперь одного с ним роста. На спине у него чернела вязь татуировок — Уббе видел, когда они сидели на кровати, и он заплетал его мягкие русые волосы в косичку. Почему-то, это не казалось смешным или странным — брат был предельно серьезен, когда попросил помочь, и Уббе тоже отнесся к этому серьезно, хотя наяву ему бы и в голову не пришло, что парни могут заплетать друг другу волосы. Наяву ему брата не хватало так сильно, что просыпаться не хотелось совсем. Странно было вставать по будильнику, чистить зубы, наспех одеваться и идти в школу, когда там он бегал по лесу с луком, умел метать топор и о той же гигиене представления имел весьма отдаленные и специфические. Там был лес и горы, длинные деревянные дома и костры, там был совсем другой ритм жизни и цели, там на волнах качались драккары с резными драконьими мордами и жесткими цветными парусами. Там был брат, а здесь не было, и Уббе чувствовал себя безмерно одиноким, когда просыпался. И люди, которых он встречал на улице, в магазине, в автобусе и в школе — все они казались ненастоящими, серыми, лишними. Вместо их лиц Уббе предпочел бы видеть лицо одного конкретного человека — самого родного и близкого. Человека, имя которого он не мог вспомнить. Но пусть он и не помнил его имени, он помнил прикосновение его лба ко лбу, хватку на плече, ладони под рубахой. Помнил улыбку, родинки и шрамы. Привычку облизывать губы, шумное дыхание после тренировки и задорный блеск темных глаз. Запах и голос. Голос лучше всего. Негромкий, вкрадчивый. Дразнящий или предлагающий пойти поохотиться. Еще Уббе помнил, как они сжимали одинаковые круглые щиты в руках и смотрели на рассекаемую драккаром рябящую воду. Помнил звон железа, ярость битвы и жертвенную кровь на лице. Помнил высокие костры, клинками пронзающие черное небо. Помнил, что им приходилось класть между собой женщину, чтобы ни у кого не возникало вопросов — включая их самих. Порой Уббе казалось, что все это бред и не может быть правдой. Обычно, когда сны пропадали на месяц, а то и больше. Уббе расстраивался, злился непонятно на кого, и начинал убеждать себя в том, что все его «воспоминания» — не более, чем глупые картинки, и никакого мальчика без имени нет и никогда не было. Потом сны возвращались, и Уббе почти плакал от облегчения, вспоминая, что жизнь не всегда такая паршивая штука. Без мальчика-юноши-почти мужчины с темными глазами и обаятельной улыбкой дышалось тяжело и неохотно. С ним самые отвратительные сны про смерть, предательство и отчаяние были яркими и полными смысла, хотя, когда он оставил его, спрыгнув на берег с драккара, Уббе, даже проснувшись, чувствовал себя раздавленным. Трудно было поверить, что это возможно — остаться без него. Уббе очень хотелось убедить себя в том, что этот сон — просто кошмар. Но он не мог. Ведь тогда и другие сны про него пришлось бы признать просто снами. Поэтому приходилось принять как данность — где-то там мальчик без имени оставил Уббе. Где-то там он больше не его. Однажды Уббе приснилось, как он едва не убил брата. В реальной жизни ему еще ни разу не приходилось чувствовать так ярко — в нем бурлили ярость, отчаяние и боль, но все это не вытесняло любви, проросшей в нем мощными корнями и прошившей каждую клеточку тела. Сама его суть противилась удару, и все же он занес меч. Лицо брата было красным от крови. Он закрыл глаза, и они закричали вместе, будто криком можно было заглушить шум битвы, преодолеть ужас, разорвать сплетенную норнами нить, предрекшую им вечную войну за чужие интересы — бессмысленную братскую войну. Наверное, они пытались докричаться до богов, но трудно сказать, получилось ли у них это. По крайней мере, Уббе не убил его. После такого сильного эмоционального переживания невозможно было воспринимать реальность как прежде. Уббе трясся в автобусе по пути на работу, и ему казалось, что он спит. В его нелепом сне люди передавали деньги за проезд, заполняли собой пространство под завязку, жались друг к другу и мысленно проклинали всех вокруг, вторник, общественный транспорт и, конечно, себя. В этом нелепом сне в автобус протиснулся русый темноглазый парнишка с рюкзаком за плечами, родинками на щеках и едва различимой вертикальной полоской шрама на лбу. Парнишка посмотрел ему в глаза, и Уббе почувствовал, что проснулся. Протиснулся к нему, распихав людей под ругательства и недовольное шипение, и сказал: — Я вспомнил. Тебя зовут Хвитсерк. Тот улыбнулся и прижался лбом к его лбу, совсем как раньше.