Мотылёк из "Летающего Розария"

Летать и трахаться — вот что я любил больше всего на свете! Всегда шутил, что сдохну либо в небе за штурвалом, либо под парочкой альф. Ну да, вот такой неправильный омега! Я и родился не как положено омеге — папа на сносях помчался к отцу-лётчику в госпиталь в другую страну, где родитель был ранен во время боевого задания. Врачи строго-настрого запретили папе любые перепады давления. Но разве ж он послушался?! Хуй на штурвал! Папаша проигнорировал наставления врачей не лететь, пока не родит. Тут же купил билет на самолёт. А на посадке он меня и родил. Потом мы всей семьёй мотались за отцом по базам. Понятно, что там я выучил о самолётах всё! И на вопрос, кем хочу быть, лет с пяти отвечал, что только лётчиком. И ведь поступил в лётную академию! Бля, я был одним из трёх омег на курсе. Потом, правда, эти неженки сошли с дистанции — один проучился всего полтора года и замуж выскочил, второй продержался почти до конца: забеременел на последнем курсе и был списан. Вот тогда я в очередной раз порадовался, что сделал стерилизацию ещё на первом курсе. Ни разу не пожалел об этом! Так что на распределении я был единственным омегой! Летать меня научили пиздецки! И так же пиздецки научили трахаться. В академии. Благо, в ёбарях недостатка никогда не было. Зад у меня промокать начал лет в четырнадцать, а уж в академии, когда запах альф перебивает свой собственный, в первую же течку стало совсем хуёво. Ну я и отправлялся к парням. Драли меня нещадно! Четверо альф в соседней комнате чуть ли не с порога налетели на меня, вытряхнули из промокших штанов, и один из них тут же разложил на койке. Другой потыкался носом в шею. — Течный омега в академии! Это ж подарок судьбы! — хищно оскалился он, растолкал мои ноги в стороны и тут же засадил в промокшую дырку. Я взвыл от удовольствия. — И такое, похоже, будет повторяться часто, — ответил второй и толкнулся членом мне в рот. Так и возили они меня ртом и дыркой по своим членам, пока ещё двое дрочили и ждали своей очереди. А потом первый со стонами кончил, благодарно шлёпнул по заднице и даже поцеловал. Романтик хренов! Третий не стал заморачиваться: собрал сперму первого с моих бёдер и вставил до самых яиц, пошло шлёпнув ими по моей раскрасневшейся заднице. — Ох, охренительный-то какой! — простонал он. — Дырка мокрая, горячая, узкая. — А в рот как охеренно берёт! — второй бессовестно оттрахал меня в самое горло и, держа за затылок, насадил на член четвёртого. Мне же оставалось скулить от счастья — точно не будет проблем в течку! И в следующую тоже. Трахали меня в академии все, кому не лень было. По очереди, по двое, по трое, пускали по кругу. Однажды даже привязали к койке, и каждый мог мне засадить в любое время. А я только рад был этому! Три дня круглосуточно пёрли. Шлёпали по заднице до пунцовости, мяли бёдра и бока до синяков, спину царапали до крови. В общем, отрывались молодые самцы на ебле от души! Однажды какая-то тварь мне ребро сломала! Из-за этого похотливого кобеля пришлось целый месяц вместо нормальной практики на нормальном самолёте на симуляторе шероёбиться. Зато после я оторвался! Обставил этих самодовольных самцов, показав лучший результат. Вытрахал их самцовое самолюбие по полной. — Курсант Михаэль Блауштерн, позывной «Мотылёк», вы точно ночами не проникали в ангар и потихоньку не летали? — спросил инструктор, широко улыбаясь. — Нет, конечно! — огрызнулся. А то этот огромный альфа не знает! За месяц сам пристрастился меня поёбывать. Приходил ночью в комнату, как бы поинтересоваться, когда смогу снова приступить к обучению. А потом срывал одеяло, вынимал из одежды и раздразнивал как следует: облизывал шею, выкручивал и покусывал соски, долго толкался пальцами в дырке, а потом засаживал до самого узла. Трахал умело, как в порнофильмах, но без огонька. Зато качественно, гораздо лучше сокурсников. Ну оно и понятно! Те-то юнцы. А этот альфа в самом расцвете ебал классно, мне и второй член не нужен был. А уж узлом играл у меня в дырке так, что я скулил на всю общагу. Понятно, что прибегали любители поглазеть. Инструктор их, порыкивая, гонял. Но эти самцы-недоростки окружали койку, где меня трахал инструктор, дрочили и спускали, забрызгивая всё вокруг. А потом на первой базе… Блядь, никогда не забуду морду полковника, принимающего стажёров, когда он назвал моё имя. — Младший лейтенант Михаэль Блауштерн, позывной «Мотылёк»! Когда полкан увидел меня, белобрысого сероглазого омегу, этот сдержанный бета просто охуел. — У меня что, совсем помоечная база, что омег сюда распределяют?! — взревел полковник Келлер, как заправский альфач. — Между прочим, я одним из лучших на курсе был! — заявил я. — Закончил с отличием! — Ой, Мотылёк Микки, вставит тебе полкан, — шепнул прибывший со мной Сокол. — Да пускай! — ответил я. Даже стало интересно, как это — быть оттраханным более старшим по званию. В академии только курсанты меня имели, зелёные юнцы. Ну инструктор ещё. А тут целый полковник! Понятно, что Келлеру я тоже свой зад подставил. В первую же течку заявился к нему в кабинет и сделал непристойное предложение. — Да уж наслышан о твоём темпераменте, — заявил бета, но штаны свои спустил и отодрал меня прямо на своём столе. Трахал на удивление деликатно, пытался погладить то по бедру, то по плечу. Даже искренне был поражён, заметив в процессе отметины на моей спине. — Кто ж тебя так, Мотылёк? — поинтересовался он. — Ребятам не хватает омежьего внимания, вот и тянут меня во все стороны, — усмехнулся я. — Бывает, что поделить не могут. А я потом с синяками хожу. Но мне похер! — Вот не был бы ты таким классным пилотом, — сказал Келлер, уже видевший меня в полёте, — я бы решил, что к нам на базу прислали первостатейную блядь! — Одно другому не мешает, — заявил я и снова потянулся к полковничьему члену. — Теперь не уверен, что ты лучше умеешь — летать или трахаться, — прикрыл глаза довольный полкан. Да я больше ничего и не умел! И не хотел, если честно. Все эти омежьи разговоры про любовь мне всегда были до звезды. Особенно, когда после стажировки меня перебросили на базу в горячей точке. Ох и насмотрелся я там на всю эту поебень! Не хочу вот так нервно грызть ногти, когда твой любимый на боевом задании! Не хочу переживать за своего альфу или бету, проводя ночи напролёт у его койки в госпитале. И, блядь, больше всего не хочу вот так, не стесняясь, рыдать, узнав, что его сбили. А каково потерять сына? Вообще не укладывалось в голове! Потому что, наверное, это ещё ужаснее, чем когда тебе сообщают, что твоего отца больше нет. Вылетел, обещал вернуться и сходить со мной в кафе-мороженое. И не вернулся с боевого вылета… Если бы можно было запереть своё сердце на замок, а ключ выкинуть хер знает куда, я бы так и сделал. До того было больно смотреть в опустошённые глаза омег, потерявших своих любимых! Сердце разрывалось. Ну и моя репутация пробляди додавала! В течку я снова подставлял свою течную дырку любому желающему. А после того, как впервые избежал смерти на вылете, так же снимал стресс. Бухать-то нельзя. Хер его знает, когда поднимут по тревоге! За полгода на этой базе меня не выеб только ленивый — от командира, жёсткого, но справедливого альфы, до помощника диспетчера, совсем юного беты с забавными веснушками. А потом, благодаря своим умениям, мне представился шанс, о котором мечтает любой выпускник лётной академии. Меня пригласили в королевскую эскадрилью «Летающий Розарий», названную так по символу нашего монарха — розе. — Ты понимаешь, Мотылёк, что ты станешь первым омегой в «Летающем Розарии»? — спросил меня командир эскадрильи. — Это же охереть как необычно! — Ну если я умею летать получше любого мудака с узлом, то почему мне не носить «Розу»? — Я с нескрываемой радостью погладил шеврон в форме этого цветка с шёлковыми лепестками и острыми шипами. Совсем как я сам… Вроде омега, но, блядь! Постоянно приходилось выставлять свои шипы. И если на земле все трахали меня, то в небе я имел всех. Но получал удовольствие и там, и там. Вся моя жизнь проходила либо со штурвалом в руках, либо с чьим-то членом в заднице. Все свои успехи и неудачи в воздухе я отмечал еблей. Сбил самолёт врага — подставил дырку и рот. Не смог уберечь кого-то из расчёта — подставил дырку и рот. Очередное повышение — Мотылёк готов подставить рот и задницу. Первое повышение не заставило себя долго ждать. Вскоре после моего прибытия к «Летающему Розарию» нас перебросили в зону боевых действий. Видимо, совсем херовы стали дела, раз королевскую эскадрилью послали воевать! Тогда мы удачно завалили противника с двумя вновь прибывшими крутыми альфами, втроём сбив почти в два раза больше техники неприятеля. Так, втроём, и отправились в постель, зная, что за успешно выполненное боевое задание у нас будет повышение. Тем более, что меня снова накрывала течка. Поэтому Гепард и Атлант порыкивали в предвкушении горячей ебли. Вскоре я лежал на животе. А около были два альфы — голые, горячие и возбуждённые. — А что командир скажет, узнав, что вместо того, чтобы нашей розочке за повышением бежать, ты ноги раздвигаешь перед альфами? — полыхали желанием зелёные глаза Гепарда. — Ну чего ты пытаешься втереть течному омеге? — раздался позади меня голос Атланта. — Ты сам-то как, Микки? Точно решился, а, Мотылёк? — А я уже большой омежка. Сам решаю, с кем, когда и как, — я нагло обнял одного мускулистого альфу и прижался спиной к рельефной груди другого. Гепард спустился рукой к моим ягодицам и начал мять и тискать их. Охуеть как хорошо! — Трахаться хочу! А после можно и за повышением сгонять! — Я задницу оттопырил и повис на шее Атланта. Гепард швырнул меня на постель, вздёрнул текущую задницу вверх и вставил сразу три пальца, стал трахать, засаживая до костяшек, другой рукой взял за горло. Ох, бля, как меня выгнуло! Я заскулил, сам стал насаживаться на пальцы Гепарда. — Ну что ты жёстко-то так? — чуть оттолкнул его Атлант, вставил свои менее крупные пальцы. — Смотри, как парню нравится! — Он толкался пальцами так, что меня скручивало до стонов. — А так ему понравится? — Гепард взял меня за затылок и насадил ртом на свой член. Огромная головка с первыми каплями заходила с трудом, но потом я приспособился и начал заглатывать целиком. Даже не почувствовал, как Атлант в дырку въехал и орудовал там своим членом. Раздвинул и без того раскрывшийся припухший анус и трахал, то выходя почти до конца, а потом вставляя до самых яиц. О, это было такое острое наслаждение, что я стонал, как мне охуенно! — Не, ну не хера себе! — в комнате появился адъютант командира базы, рыжий темпераментный бета Ветер, и заглянул в мои мутные глаза. — Мотылёк Микки, не мог потерпеть немного? Ничего, что тебя и двух этих парней в высоком кабинете ждут? Тут всё-таки не бордель, а «Летающий Розарий»! — Прости, приятель, но пока меня не трахнут, никуда не пойду, — хрипло заявил я, выплюнув член Гепарда, и спросил: — Присоединишься к нам? — Ох… Всё равно пиздюли получать, — махнул рукой Ветер, быстро разделся и, завалившись к нам, залез рукой под мой живот, стал надрачивать одной рукой мне, другой — себе. Атлант трахал со стонами, поглаживал по пояснице, чтобы я прогибался и принимал его целиком. Гепард имел в рот безжалостно, до самого горла, я едва успевал схватить глоток воздуха. Меня нехило мотало то ртом на член одного альфы, то дыркой — на член другого. А ещё Ветер дрочил нам обоим. — Так офигенно меня редко трахают! — признался я, выпустив изо рта член Гепарда, и, хлюпая, размазывал рукой свою слюну по нему. — А это тебя с первым повышением! Привыкай! — заявил Атлант. — Если как сегодня в небе зажигать будешь — быть тебе командиром «Розария»! — Ты ведь хоть и бываешь… блядью, но заслуживаешь этого, — согласился Гепард, снова взяв меня за волосы и насадив ртом на член. — Как будем делить омегу? — Не хер меня делить! — завопил я. — Все трое! Сразу! Перекинувшись взглядами, альфы поменялись местами. Атлант толкался в рот более деликатно, гладил по коротко стриженным светлым волосам. И тут же передо мной закачался второй член, Ветра. Я жадно потянулся и за ним. По очереди один принимал глубоко в горло, другой — полировал влажной ладонью. Гепард долбил в течный зад — немного боли и, блядь, кайф! Я застонал, не переставая отсасывать альфе и бете. — Ну если наш ебливый омежка хочет сразу троих, он получит! — заявил Гепард, жёстко шлёпая меня по растянутым донельзя ягодицам. Я орал во весь голос и скулил, как шлюха. А потом изогнулся чуть ли не пополам и кончил прямо под себя. — Так ты не против? — спросил Ветер, толкаясь то мне в рот, то в ладошку. Атлант посадил меня к себе на бёдра, нанизав горячей растянутой дыркой на член, чуть опрокинул на себя, раздвинул ягодицы, приглашая Ветра. Бета стал проталкиваться внутрь меня рядом с засаженным на всю длину членом Атланта. — Ох, бля! — взвизгнул я, принимая второй член в себя. Сперва окатило волной острой боли, а потом стало накрывать охеренностью. Чуть привыкнув к такому, мне снесло крышу. Я стонал и извивался между двумя любовниками, а те в четыре руки оглаживали мне мокрую от пота спину, шлёпали по горящим ягодицам, царапали возбуждённые соски, вдалбливаясь в меня обоими стволами. — Это так охуительно! — Гепард, держа меня за затылок и двигая бёдрами, засаживая глубоко в рот. — Ох… — выскулил я, едва хватая воздух на выходе его огромного члена. Атлант звонко шлёпнул меня по ягодице расслабленной ладонью, вжался в мой зад, полностью загнал себя в мою дырку и застонал, кончая. Заскулив, я выгнулся и мелко задрожал. До чего ж больно и сладко это было! Ветер хрипло застонал, кончая. И я опять излился. И ещё раз я кончил, уже захлёбываясь спермой рычащего Гепарда и своими стонами. Бляяяяя…. Меня, дрожащего и поскуливающего, положили на спину, развели ноги в стороны. — Он же прелесть, — тихо проговорил Атлант, растягивая мою ебливую дырку, откуда потекла струйка моей смазки и спермы его самого и Ветра. — Горячий омежка, — согласился Гепард. — Отдохнёшь немного? — спросил он, размазывая соки всех четверых по моим бёдрам и оттраханому анусу. А у самого глаза горели желанием снова трахнуть меня. — Не-е-ет… — простонал я, чувствуя, что опять хочу траха. Стёк на пол, встал на колени, и ухватив всех троих за вновь бодро торчащие члены, стал их поглаживать. — Может, сами отдохнуть хотите, розочки? — договорить я не смог. Три налитые возбуждением головки вызывали только желание вылизать их, чем я и занялся. — Да такого трахать — одно удовольствие, — сказал кто-то из «Роз». Пробурчав что-то в ответ, я принялся отсасывать эти огромные члены, готовя альф и бету к новому заходу и чувствуя, как капает с моего снова готового ствола и как течёт из дырки. — Наш Мотылёк неутомимый, — заявил Ветер, толкаясь мне в рот размашисто, но деликатно. Гепард хрипел, схватив за затылок и насаживая как можно глубже: — Микки, ты такой развратный! Знал бы, что ты такой, давно бы уже оттрахал! Атлант трахал в рот, словно выполнял виражи: легко, воздушно, но ритмично и пристанывая: — Согласен! Охеренно горячий омежка! Потом меня пустили по кругу ещё раз. Я стоял с раскрытым ртом, заведя руки за спину, и смотрел, как наяривают себе три самца. Рвано дышавший Ветер задышал громче и жарче, сладко охнул и спустил мне в рот горячую струю. Атлант кончал, выстанывая, как ему хорошо и как классно кончать глубоко в рот омеги. Гепард излился, громко и грязно ругаясь. Затем парни уложили меня на постель и трахали пальцами, надрачивали мне член. Я невъебенно выгибался и ловил ртом воздух. Наконец из меня выбили остатки разума, я сложился пополам и захныкал, выплёскивая тёплую струйку себе на живот. — Хочешь ещё, розочка? — спросили меня три самца, явно желая продолжения. — Так это вы, оказывается, ненасытные похотливые твари! — огрызнулся я, радуясь, что течка пройдёт отлично. За лейтенантскими погонами и новой «Розой»-шевроном я изволил явиться только утром. Получил от генерала пиздюлей вместе с поздравлениями и пожеланиями дальнейшего карьерного полёта. Даже не смутило старого прохиндея, что я — омега. Неужели признал, что омеги умеют не только альф и бет ублажать, могут быть не только шёлковыми лепестками? Наверняка понял, что у роз бывают шипы. В более или менее приличных выражениях я поблагодарил командира базы и генерала. А потом снова отправился трахаться с троицей. И меня невъебенно драли ещё двое суток. Потом я был заявлен на очередной боевой вылет. Странно, но иногда мне казалось, что то чувство свободы, сдобренное адреналином, что испытываешь, когда идёшь на вираже, похоже на ощущения, когда задыхаешься от оргазма. И сколько раз за собой замечал, что жмурюсь от вспышки, когда мой выстрел разносит самолёт противника ко всем чертям, так же, как когда кто-то из моих ёбарей кончает в меня. Очень много похожего было в пилотировании и трахе, таких разных и похожих. Как лепестки и шипы у розы… Так и я жил несколько лет, перемещаясь из кабины самолёта в койку… Даже став командиром «Летающего Розария» и нацепив подполковничьи погоны, я мало изменился. Кураж в небе и в постели оставался прежним. Я получал удовольствие от того и другого одинаково ярко, остро и ни за что не променял бы на иное. Мне иногда казалось, что моё тело принадлежит альфам и бетам с базы, а душа — небесам. Наверное, и такая ебанутая любовь может быть? А потом в «Розарии» появился он — майор Гюнтер Химмельбах с дурацким позывным «Пламя»: высокий плечистый альфа с пронзительными, как небо, голубыми глазами. Впервые в жизни захотелось взлететь в эту вышину! И ещё он пах, как небо: свежестью, свободой… Он пах истинным! Вот за что на мою голову свалился этот херов майор? И ведь, зараза такая, всё время норовил подойти поближе, смотрел так преданно. Тьфу! А не докопаешься к нему, чтобы отправить с глаз долой! Герой, вся грудь в орденах. Лучший ас на той базе, откуда его перевели к нам. Посмотрел я на этого парня в деле и прихуел — майор действительно летает, как Бог! Даже невольно заинтересовался, почему такого суперпилота раньше не перевели к нам. Вскоре Пламя замахнулся и на мои результаты. Рвался в самое пекло, старался быть ближе. Словно провоцировал, сука! Надо было что-то решать. Невероятно больно было видеть каждый раз этого альфу с коротко стриженными каштановыми волосами, вечно улыбающегося, всем довольного и… такого желанного. Ну вот за что? За что мне такое? Почему он настолько хорош как лётчик, что оказался в «Летающем Розарии»? Почему так получилось, что Пламя, встреченный во время этой ебучей войны — мой истинный? А тут, как назло, течка накрыла! Безумно хотелось рвануть к Химмельбаху, рухнуть в его свежесть неба. Зарыться носом в ямку за ухом и целоваться. Целоваться! А ведь меня частенько драли, так и не коснувшись губ. Ну разве что членом повозят, прежде чем в рот трахать. Отвлекался я только тем, что каждый день совершал вылеты с ребятами. Ну и пусть они орали, что нельзя так! Что я, как командир, не должен рисковать собой. А как, блядь, можно? Подставлять свою эскадрилью под шипы войны, а самому предаваться шёлковым лепесткам мечтаний об альфе? На хер! Я и вылетал. Только там, в небе, и отпускало. Словно крылья вырастали, которые из тягучести течки вытаскивали. Там я не был течным омегой. Там я был «Летающей Розой»! Там был свободным! — Подполковник! — выловил меня после очередного вылета такой баритон, что я чуть не заскулил. — Что, блядь? — рявкнул я, поворачивая голову. — Я с донесением из штаба, — ответил Химмельбах, как всегда, улыбаясь. Ну вот на хера он это делает? Я же ему сразу сказал, что не дам, пусть не рассчитывает, что я раздвину перед ним ноги. Полгода, что сука-судьба мстила мне за стерилизацию и карьерный взлёт, я специально выдавал Химмельбаху распределения на боевые вылеты подальше от себя. Просто не смогу увидеть, если его… Да к чертям такие мысли! То, что он чувствовал меня — сомнений не было. Но мне было глубоко насрать на его мысли. Главное, не подставить ему свою задницу. Если я это сделаю — всё, пиздец! Я превращусь в одного из тех сладких омежек, которых всегда искренне презирал. Поэтому я старался как можно реже пересекаться с майором. Обрывал любую попытку контакта. Однажды даже на какой-то пьянке в морду врезал. А сейчас? Как же я задыхался от его запаха. Хотелось скулить и ластиться к нему. Хотелось чувствовать тепло его рук и губ на себе. Хотелось отдаваться ему и наслаждаться его ароматом. Чтобы хоть как-то отбить его запах, назойливо преследующий меня по всей базе, я подставлял задницу любому, кого встречал, если не был на вылете. Я чуть ли ни распределения на вылеты давал с членом в дырке. И жрал так же. А спал, обложившись альфами в гоне — специально выискивал. Потому что знал: если я поддамся чувствам и отдамся Химмельбаху, я перестану быть командиром эскадрильи, не буду боевым офицером, сдохну как солдат. Всё, для меня «Летающий Розарий» станет воспоминанием! Оставалось только трахаться со всеми напропалую и избегать Пламя… А он всё за своё! Как сейчас! Сука! Скотина! И почему именно тогда, когда меня трясёт от течки? Если этот майор сейчас же не уберётся с моего пути, я же сам насажусь на его грёбаный член своей развратной дыркой! Вот прямо тут, в ангаре, на глазах всей эскадрильи! Я подавил в себе острейшее желание заскулить, сглотнул и спросил: — Что, совсем хуёво? — И горько подумал, что неужели может быть что-то хуже моей течки? Стараясь стоять подальше от майора, я как можно быстрее выхватил папку из его рук. Потому что ещё секунда, и я не выдержу. От этого гадского самца несло, как альфой перед гоном! — Ещё хуже, подполковник, — мрачно ответил он, сам едва сдерживаясь. В ответ я только хмыкнул. В глазах потемнело, член стоял, как каменный, из жопы текло. Меня трясло в горячке, словно шипы скребли внутри. — Переоденусь — гляну, — бросил я и кивнул двум пилотам: — Вихрь, Буран! Через полчаса чтобы были у меня! Эти отменные самцы-альфы Вихрь и Буран поняли всё, радостно переглянулись и отрапортовали, что обязательно прибудут. И через полчаса, мельком изучив донесение, я стоял на четвереньках с крепким членом Вихря в заднице и Бурана — глубоко в своём горле. — Жёстче! — требовательно скулил я. Лишь бы они выбили из меня мысли о Химмельбахе, который сам наверняка сгорает от своего гона. В голове стучала кровь, горело внутри, кружило и мутило от того, что если эти сосунки не начнут драть меня как следует, я… Да я позову всю базу! Только не к нему, блядь! Я заскулил, пытаясь подавить слёзы, подступившие к горлу и выталкивающие наружу член Вихря. Парни, эти милые молодые «Розочки», всё поняли по-своему. Они даже пытались неуклюже сделать хорошо мне — омеге, который отдался им. Знали бы, что этот омега — редкостная тварь и отменная проблядь, которая отрицает, что он — омега, встретивший своего истинного. И потому тупо использует всех остальных альф и бет, чтобы только не думать о своём… Я всхлипнул. Молодые, не совсем умелые альфы снова принялись за меня. Вихрь осторожно толкался в рот, Буран имел в дырку. «Да что ж за хуйня?! Трахайте уже нормально!» — думал я, смахивая предательски выступившие слёзы, когда кончил от дроча Бурана. — Охрененный… омега, — заявил Вихрь, оторвавшись от моих опухших губ. — Подполковник, а как?.. — Какой, нах, подполковник?! — рявкнул я, лишь бы жалобно не заскулить. — Сейчас я — омега в течке. И зовут меня Микки, — напомнил я парню. Тот кивнул. А я всё ещё дрожал от отпускавшего меня оргазма и жёсткого желания отдаться Гюнтеру Химмельбаху. Но были только эти два юнца. Поднял голову между подрагивающих от нового возбуждения рук и хрипло скомандовал: — От винта! Парни переглянулись. Видя их нерешительность и чувствуя, что сгораю изнутри, рявкнул на них, в приказном порядке велев доделать своё дело! Молодые придурки! Приказ, даже такой дурацкий, выполняют в точности, а вытрахать нормально обычного течного омегу — целая проблема. Позже, всё ещё пылая от течки, но всё же что-то соображая, я решал, кого из «Розочек» можно отправить на верную смерть. После ухода Бурана и Вихря я детально изучил ту херову папку, которую мне Пламя подогнал: нужны были два пилота, чтобы увести группу преследования на время эвакуации какой-то хуйни с базы. Понятно, что одним из них буду я. Но кем ещё из своей эскадрильи я рискну? Ни один не подходил! Нужен был кто-то, с кем мы поймём друг друга без слов, на расстоянии. С кем мы будем, как лепестки и шипы, как огонь и бабочка. Кто-то, кто мыслит так же, как я. Блядь, да там шансы выжить нулевые! До конца течки я должен был решить этот вопрос. Врагу насрать на то, что я — шлюховатый омега, и у меня жестокая течка! Скорее бы отпустило! Ещё двое суток я стоял мордой к стене в душевой, или лежал на столе или в кресле в своём кабинете, или стоял раком в своей постели, оттопырив задницу, и орал, как последняя шлюха, принимая очередной член. И думал, подойдёт ли для выполнения нового задания трахающий меня. «И ты тоже не прошёл отбор, розочка…» — с горечью думал я, когда очередной ёбарь, спустив в меня, покидал жадную мокрую дырку. Наконец, я лежал на холодном полу в опустевшей душевой, в лужах спермы, сам липкий от пота и семени кучи альф и бет. Сглатывал по горящему горлу и… Меня мелко трясло, душили слёзы. А вот хуй на штурвал! Я не буду реветь, как нежный омежка! В тишине ко мне подошёл Пламя. — Мотылёк… — Пошёл на хуй! — огрызнулся я, не поворачивая головы. Снова накатили слёзы. Химмельбах наверняка знал, что меня драли в душе в эту ночь. Ну почему он подошёл? Да лучше бы он возненавидел меня, увидев, что я — дырка для всех желающих, кроме него. Лучше бы посчитал меня блядью и попросил перевод в какие-нибудь ебеня подальше! — Если думаешь, Мотылёк, что убедил меня, ты ошибаешься, — сказал Пламя, невесомо проведя пальцами по моей спине. — Даже после твоего ночного шоу. Внутри поднялся жар, я выгнулся. Хотелось скулить, умолять, чтобы он продолжил. Перед глазами темнело, в голове гудело, всё тело трясло в липкой холодной дрожи, член снова подскочил, а в оттраханном заду саднило… — Я тебе сказал, — процедил я сквозь зубы. — Пошёл вон! Но этот упоротый майор был непреклонен. — Не убедил ты меня, подполковник, — прошептал Пламя мне в ухо. — Это для всех остальных ты — услужливая дырка. А у меня к тебе другой интерес, — он коснулся губами моей шеи под ухом и ушёл, оставив беззвучно скулить на холодном полу. То были самые ужасные мгновения в моей жизни! Вот он — второй пилот, мой напарник для задания. Неужели придётся всё-таки?! Усилием воли я поднялся и встал под струи воды — смыть с себя остатки ночного блядства. Течка отпустила к обеду. То ли на фоне стресса, то ли стерилизация дала о себе знать, то ли за трое суток меня так качественно выебали, но я мог нормально шевелить мозгами. Я сидел в своём кабинете над папками с досье на пилотов, снова и снова думая, с кем, кроме Химмельбаха, я могу вылететь на это опасное задание. Альтернатив не было, как бы я ни крутил. Тогда я и принял самое мучительное решение в своей жизни. — Майор Химмельбах, мы с вами должны будем увести группу преследования, — обречённо выдал я, стараясь не смотреть на майора и преодолевая тягу омеги к своему истинному! Я снова чуть не заскулил… — Когда вылет? — спросил альфа, словно не он знал, как меня трахали всей эскадрильей прошедшие три дня. — Через шесть часов, — выдохнул я, опять чувствуя головокружение и острые спазмы в заду, из которого, сука, потекло. — К выполнению боевого задания готов! — ответил майор и уже было собрался уходить, но задержался и, подойдя ко мне вплотную, стал сверлить небесно-голубым взглядом. — Я понимаю, что шансы выжить у нас ничтожные. — Откровенно говоря, они у нас нулевые, — согласился я, едва сдерживая себя. — Тогда ответь мне на один вопрос… Микки… Я вскинул на него удивлённый взгляд. Да что он себе позволяет? Какого хера этот выскочка называет своего командира и старшего по званию просто по имени? Даже не позывным! — Так вот скажи мне, Микки, почему? — сверкал он невероятной нежностью в неземных голубых глазах. Я нервно усмехнулся. Никто и никогда не загонял меня так в угол. А майор продолжал: — Все в курсе, что ты пилот от Бога, командир от Бога и… — … и блядь от Бога… Давай честно? — согласился я. — Ты сам это сказал, — улыбнулся он. — Каждый из «Розария» тебя трахнул. Я — единственный, кого ты послал, как добропорядочный невинный омежка, — Химмельбах резал меня лезвием своей истинности, кромсая в лоскуты и без того кровоточащую душу. — Какого хера, Микки?! У меня пересохло в горле. Впервые в жизни я не знал, что ответить. — Что со мной не так? — майор сверлил меня своими небесного цвета глазами. — Я какой-то особенный? — Да, — тихо ответил я, отважившись взглянуть ему в глаза. — Ты же сам это знаешь… Гюнтер… — Так скажи, почему?! — он схватил меня за плечи и смотрел, наверное, в душу. Вернее, в её жалкие ошмётки. И тут меня прорвало, как невъебенного лектора: — Ты понял, что мы — истинные! И я это понял. И поэтому никогда не смог бы отправить тебя на задание, с которого ты можешь не вернуться. Да, я не хотел посылать тебя на верную смерть! Именно поэтому всегда давал распределения на вылеты так, чтобы ты был как можно дальше от меня! — орал я. — Тут война! Какие, на хуй, чувства на войне? К тому же я — твой командир. И тут «Летающий Розарий», а не Бал Знакомств! Да грош цена мне, если я смешаю всё в одну кучу, — заявил я и тихо добавил: — Если бы ты знал, с каким трудом мне пришлось признать, что ты — единственный, кто сможет со мной лететь через шесть часов. — И я готов лететь! — спокойно ответил майор, не сводя с меня пристального взгляда. — Любой из «Роз» полетел бы с тобой, Мотылёк! — Но только ты это сможешь! Понимаешь, мы с тобой, как… — …как шипы и лепестки, — он покачал головой. — Но почему ты всё-таки решился? — Только потому, что я не раздвинул перед тобой ноги! — огрызнулся я. — Познал бы истинного — хуй бы ты у меня куда сейчас полетел. Понимаешь, что такое недопустимо для командира? — снова кричал я, чувствуя, как меня ломает, и я сгораю изнутри, как подбитый истребитель. — Наверное, тебе тяжело принимать подобные решения, будучи командиром и омегой, — сочувственно сказал Гюнтер. Такой желанный, такой… До чего ж хотелось прижаться к нему! Вдруг он вздрогнул, как отрывающийся от земли истребитель. — Только не говори, что ты этого и сейчас не хочешь? — выдохнул Химмельбах и жадно впился в мои губы. У меня всё поплыло перед глазами. Мозг отключился. Ноги подкосились. Дыхание застопорилось. Из груди вырвалось первобытное поскуливание. И я обвил руками его могучую шею. Следующее, что отпечаталось в моём взорванном мозгу, были шёлковые лепестки поцелуев альфы, его ласковые руки, блуждающие по всему моему телу и нежный взгляд глаз цвета неба пополам с его сводящим с ума запахом. Словно в полёте! Но как справиться с такой перегрузкой? Словно нарастающее давление при взлёте, он содрал с меня всю одежду. Я задыхался и дрожал под его прикосновениями, ластился к нему и требовательно поскуливал. Альфа бросил меня на постель. И тут же припал к губам, нагло раскрыл языком и вылизал внутри. Пока он оглаживал меня всего, я начал захлёбываться стонами. — Тише, тише, — прошептал Гюнтер и зацеловал шею, вылизал торчащие соски и, опустившись в мой эпилированный пах, втянул в рот мой член. Блядь! У меня чуть глаза из орбит не вылетели. Его рука скользнула к ягодицам и начала слегка разминать и поглаживать их. Затем я был поставлен на четвереньки. Пламя продолжил ласкать мою плоть и посасывать яички, а затем занялся текущим задом. Раскрыл текущую дырку и стал вылизывать. Я почти… почти растворился в нём! Такое острое было наслаждение, что я застонал. Гюнтер вылизывал долго, с удовольствием, то нажимая языком на анус с силой, то щекоча самым кончиком. — Я т-тоже т-так х-хочу… — проскулил я. Альфа развернул меня так, чтобы я мог накрыть губами его горячую головку, а сам начал двигать пальцем в моей мокрой дырке, сначала нежно и легко, а затем ритмичнее и проникая глубже, до самых костяшек. Обхватил губами мой член и заскользил по всей длине. Я застонал, выгнулся и кончил прямо в рот альфы. — Тебе было хорошо? — спросил он, и от этого где-то в глубине меня снова забрезжило желание. — Да, — ответил я, терзая его губы и вылизывая их. Затем устроился у него между длинных крепких ног и, слизнув каплю смазки с каменного ствола, стал жадно сосать. Как будто утолял жажду. Такой огромный член и такой сладкий! Как будто первый в моей жизни! Гюнтер тихонько стонал от удовольствия, пока я возил языком по всей длине. Вылизывал яйца и нанизывался ртом до самого горла. Я отсасывал самый вкусный член на свете и балдел, как стонет альфа. Пламя вовсю отрывался, то вгоняя свой ствол мне в рот на всю длину, то вынимая и предлагая пососать яйца. Пока осторожно не отстранил. Поднял лицо к себе, снова поцеловал, провёл горячей ладонью по спине. Шёлк лепестков и острота шипов… Я выгнулся и захныкал — до дрожи хотел быть оттраханным этим альфой! И он дал мне это. Гюнтер уложил меня на спину и с урчанием вылизывал шею, нежил соски, покружил языком в пупке. Затем перевернул на живот, вздёрнул вверх потёкший зад и долго трахал языком так, будто делал это каждый день. Сука, хорошо-то как! Я похотливо раскрылся, готовый принять его целиком. Сердце чуть не выпрыгнуло наружу. Альфа развернул меня на спину, пригладил припухшие края и тихонько протолкнул крупную головку внутрь. Я застонал. Он плавно вошёл до конца, вжался своими бёдрами в мои, вцепившись в них до того, что костяшки на пальцах побелели. Это было немного болезненно, но так сладко. — Микки, вот как так получилось, что ты ебёшься со всеми напропалую, а такой узкий? — заявил Гюнт, освоившись, перед тем, как оттягом вдалбливаться в меня горячим твёрдым членом, выбивая мысли обо всём! — Ты такой жаркий и мокрый… Я откровенно по-омежьи скулил. Обнял его мощное мускулистое тело руками и ногами, впился жадно в его губы. Прогибался так, как никогда в жизни: хотел вобрать его всего в себя. Всё его тепло. Весь его свет. Все его желания. Весь его сок, его аромат. Всю его любовь… Гюнт вышел из меня, полюбовался на растраханную дырку и снова засадил по самые яйца. Как я выл! Блядь, аж в глазах потемнело. Невероятно вывернулся, захрипел и улетел в оргазм, который рассыпался у меня в голове разноцветным фейерверком из роз. Полёт… Обжигающие поцелуи… Горящие глаза… Дикое рычание… Головокружение… Как будто это происходило не со мной! Гюнтер перевернул меня на живот, вдалбливал в простыни, выбивая стоны, и, целуя взмокшие от пота лопатки, поглаживал по ягодицам, пока я подмахивал ему, выгибаясь и сладко скуля. И этот альфа хрипел надо мной, долбился в меня, довёл обоих до вершины и кончил. Горячее рычание бросило меня в новый невероятный оргазм. — Какой же ты неземной, мой омега, — простонал он. — Чувствуешь, розочка? Ну конечно, чувствую! В заду раздувался его здоровенный узел, одновременно причиняя боль, как шипы, и доставляя наслаждение, словно шёлк. Гюнтер нежно поглаживал меня по животу и бёдрам, прижимаясь мощной грудью к моей спине, покусывал ухо и сводил с ума своим запахом неба. Как будто я находился в те секунды, когда едва вышел из головокружительного виража, но давление ещё не выровнялось… Я был в невесомости… Я был свободен от всего и рисковал всем на свете. Я был в небесах… — Микки… Маленький сумасбродный омежка… Мой мальчик… — нежно шептал он, поглаживая меня всего и заставляя первый раз в жизни почувствовать себя омегой: нежным, желанным, любимым… Невероятным усилием я сфокусировал взгляд. И тут же провалился в новый полёт. Лишь поддерживаемый сильными руками, не унёсся в космос. А потом Гюнтер снова таранил мою дырку, выбивая стоны. Ухватил за член и надрачивал мне в том же ритме, в каком входил в меня. Что-то шептал, целовал в припухшие губы, повернув моё лицо к себе. Альфа задвигался быстро и размашисто, задышал чаще и запрокинул голову назад, издавая вой и изливаясь в меня, он уносил с собой в невесомость. Я чуть вынырнул из шквала удовольствия. Хватнул глоток воздуха… Химмельбах запустил пальцы в мой анус, только что с похабным хлюпанием покинутый им, и поласкал внутри. Затем облизал блестящие от смазки и спермы, пахнущие нами обоими пальцы. — Это невероятно… — он прикрыл глаза, снова поласкал меня в горячей дырке и поднёс к моему рту. — Попробуй нас обоих на вкус… Я послушно захватил пальцы губами и стал посасывать их, постанывая и шалея от этого микса. Блядь, ничего охереннее не пробовал за всю свою жизнь! Меня трясло от отпускавшего оргазма и острейшего желания снова отдаться своему предназначенному. Я всхлипнул. — Микки? — Пламя вытирал что-то влажное с моих щёк. — Я что?.. Я реву? — уставился непонимающим взглядом в его небесные глаза. Гюнтер кивнул и обнял: — Даже сильному омеге надо выреветься. И отважный подполковник может плакать. И безбашенный пилот, и отличный командир… — Мне нельзя! Я не должен реветь ни при ком… — уже захлёбывался я подступающими слезами. — Я — единственный, с кем можно, — ответил Гюнтер, поцеловал и прижал у груди. Я замотал головой. Шмыгнул носом. Меня, одного из лучших пилотов, командира эскадрильи «Летающий Розарий», подполковника Блауштерна, никто и никогда не увидит плачущим, как обычный омега… Блядь! Так я и был омегой! Самым обычным омегой, которого трахнул истинный. Нет, Гюнтер любил меня… Альфа снова целовал мои истерзанные губы, нежно гладил по спине. А я глотал слёзы, уткнувшись в рельеф его груди, и понимал, что сорвался. Нет мне цены, как солдату, как командиру… Да и как омега я тоже мало что путного представлял. Но я был счастлив! — Теперь ты мой, — всхлипнул я, покрывая поцелуями его глаза, губы, шею. Вцепился коготками в его каменный зад. — И хрен куда ты теперь свинтишь от меня эти шесть часов, Гюнтер! — Конечно, Микки… — проговорил альфа. — Ну конечно, я твой. Весь, без остатка. Гюнтер прижал меня к себе, топя в своём аромате. Перевернул на живот и снова стал ласкать. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть то лёгкое покрывало нежности, которым меня он окутал и сводил с ума. — Мой омега… — прошептал альфа, проводя пальцами по моему гладко эпилированному паху, и снова припал губами. — Гюнт… — проскулил я его имя. Да, я первый раз в своей жизни любил, а не блядовал! И теперь тихо млел под ласковыми поглаживаниями своего истинного. Тёплые руки и губы неторопливо блуждали по моему телу, наполняя его светом. Впервые в жизни я чувствовал себя спокойно и безмятежно. Впервые не было того холодного и липкого чувства одиночества. Он был рядом. Отлюбил меня до звёзд в глазах. Я до конца не верил, что он со мной. Выскользнул из прохлады рук Гюнтера, перевернулся и, глядя в его невозможные глаза, осознанно прошептал то, о чём никогда не думал, сам от себя прифигел: — Гюнт… я люблю тебя… — Я знаю… Люблю тебя, Микки, — ответил он, гладя меня по голове. Я снова покрывал поцелуями его крепкую шею. Потом заскользил губами по могучим плечам и рельефной груди, слушая, как от моих ласк отзывается бешеным стуком его сердце и как он тихо стонет, когда я покусывал его крупные красивые соски. Каждый стон — признание. Каждый поцелуй — признание. Каждая ласка — признание. — Микки… Мой мальчик! Отважный безбашенный омега, — Гюнтер ласково водил рукой по моей голове, шее, везде, где мог дотянуться, пока я осыпал его поцелуями. Много у меня было ёбарей, но никто не реагировал так покорно и так жадно на мои разнузданные нежности. Здоровенный брутальный альфа принимал мою любовь, которой я делился впервые в жизни. Мои губы блуждали по всему его великолепному телу, пробуждая не похоть, а небесные чувства. — Хочу тебя снова, — хрипло признался Гюнтер. — Так сделай это… — всхлипнул я, сам насаживаясь на его пальцы текущим анусом и погружая своё омежье естество в рот альфы. Он оторвался от меня и, сводя с ума своим взглядом, заявил: — Сначала я вылижу тебя всего. А уже потом оттрахаю до полуобморочного состояния. И буду трахать, пока нас не поднимут, чтобы вылететь! Я только сглотнул жадно и кивнул. Гюнтер, как и обещал, оттрахал меня, будто течного, до полуобморочного состояния. Постель была пропитана нашими запахами и соками, когда он, поцеловав меня после очередного оргазма, сказал: — Нам пора показать, на что способны парни из «Летающего Розария», господин подполковник. — Ты знаешь приказ, майор! — согласился я, словно наперёд знал всё. Но мне уже было всё равно. — Пойдём, «Роза», надерём им задницы! — Пойдём, надерём! — ответил Гюнтер. Словно принимая ласки Гюнтера, я надевал комбинезон. И пусть внутри всё сжималось от предвкушения немного другого полёта, я был готов снова вместе с ним взлететь в небеса. Всё вокруг было наполнено теплом, ярким светом, ароматами и бесконечным чувством умиротворения. И всё это было реальностью! Как и тот воздушный поцелуй альфы, который я поймал в закрывающейся кабине моего самолёта. Я взлетел. Снова! Оказывается, небо совсем прозрачное и такое красивое! Моя душа всегда принадлежала небесам, как моё тело было одной дыркой для любого желающего трахнуть меня. Как шипы и лепестки. Но сейчас я чувствовал, что тело и душа соединились и неслись ввысь. И мой альфа был рядом, совсем как у розы шёлк и острота. — …Мотылёк, вижу четверых! Приём! — Вижу, Пламя! Заходи слева, держи цель! — Понял! Захожу! Рёв двигателей и подскочивший адреналин окончательно превратили меня из омеги, познавшего любовь, в не менее счастливого пилота «Летающего Розария», чьей страстью было небо. Я уже подгадывал, как подобраться к противнику, которого вёл Гюнт, и завалить его сразу же. Химмельбах умудрился не только увести неприятеля, но и сам его разнёс к ебеням! — Отличный выстрел, Пламя! Но какого ты не слушаешь приказы? — Прости, Мотылёк! — насмешливый голос шуршал у меня в наушниках. — Второго могу оставить тебе. — Кажется, мне задницу решили подпалить, — ответил я, когда датчики зафиксировали ракету, следующую за мной. Тепловая? Звуковая? Пятьдесят на пятьдесят. Если реагирует на звук двигателя — глушу на хуй и пикирую вниз, а над самой землёй запускаюсь и ухожу в сторону стрекочущих линий электропередачи. Если тепловая — это хуже! Придётся разгорячённым хвостом идти над водой в ближайшем озере. — Снять ракету? Мотылёк? — Сам справлюсь! — Тогда я на второй заход! Кажется, у одного нашего друга перегрузка произошла, пока он за тобой гонялся! Я взглянул через стекло кабины: один из самолётов противника шёл не совсем ровно. Да у него же какая-то попиздень в полёте произошла! Его же снять — как не хер делать! Я прицелился и нажал на спусковой механизм, но гашетка не среагировала на мои команды. — Блядь! — выругался я. — У меня заклинило! Пламя, херачь по нему! — Понял, Мотылёк! Но двоих других оставлю тебе… — И мне показалось, что в наушниках прострекотало что-то, больше похожее на признание в любви. Я встряхнул головой, прогоняя наваждение. Сосредоточился и стал думать, как уйти от этой грёбаной ракеты. В это время что-то впилось мне в правый борт. Истребитель тряхануло. — Мотылёк! Что за нахуй! С тобой всё в порядке? — Пламя, веди второго на меня! — Посмотрев на датчики, я уже понял, что шансов у меня нет и что надо делать. — Ты… Ты охуел? — Это приказ, Пламя! — рявкнул я. И тихонько добавил: — Ну что, мальчики, хотите «Розу» поиметь? Не боитесь на шипы нарваться? Позволил одному истребителю сесть мне на хвост, держал в поле зрения ракету, уже всё равно какую — тепловую или звуковую, и направил нос своего самолёта тараном на второй истребитель противника, которого дразнил Гюнтер. Позволив подойти совсем близко к себе, я скомандовал: — Пламя, резко вертикально вверх взял! Это приказ, солдат! — и рванул штурвал. — И не вздумай ослушаться! — Последнее, что сорвалось с губ, было: — Люблю тебя, Гюнтер Химмельбах! Спасибо, что дал возможность познать любовь! Спасибо, что любил и был любимым! Теперь я знаю, что можно взлетать душой и телом, что розы — это лепестки и шипы. Теперь мне не страшно быть мотыльком, летящим к пламени… Больно не было… Только вспышка, яркая и сокрушительная, как оргазм, рассыпалась впереди, затем такая же отозвалась эхом сзади. Полоснуло, словно острыми шипами, и тут же накрыло нежными лепестками. И всё потонуло в скрежете скулящего стона, а потом провалилось в какую-то посторгазменную пустоту. Да, чёрт побери! Летать и трахаться — вот что я любил больше всего на свете! Я и сдох в небе, участвуя в горячей групповухе! Хотя нет… Я был «Летающей Розой» с нежными лепестками и острыми шипами. Я сгорел мотыльком в пламени настоящей любви…