Don't stop being rude

Цзян Чэн собирается лечь спать, когда кто-то стучится в его дверь. Обычно его инстинкты срабатывают немедленно, ведь если кто-то и стучится в его дверь в подобное время, то это определенно неприятности. Но сейчас он в Облачных Глубинах по делам какого-то клана, и поэтому не особо беспокоится. Но всё же немного беспокоится: Ланям уже давно пора спать, а его ученики знают, что лучше не беспокоить его напрасно, но он в состоянии себя контролировать и не выбегать с обнажённым Саньду в руке. Вместо этого он очень сдержанно подходит к двери. — Что? — гаркает он, как только открывает дверь, а затем хмурится, когда видит с другой стороны одного из друзей Цзинь Лина. Не сына Вэй Усяня, а того, кто больше болтает. Лань Цзинъи, если Цзян Чэн правильно помнит. Он заламывает руки перед собой и едва смотрит Цзян Чэну в глаза, и Цзян Чэн уже хочет закатить эти самые глаза. — Что? — снова спрашивает Цзян Чэн, на этот раз немного мягче, потому что мальчик, кажется, уже достаточно взволнован. — Приношу свои извинения за беспокойство, Саньду Шэншоу, — начинает Лань Цзинъи, и Цзян Чэн немедленно прерывает его. — Прекрати, — приказывает он. — Просто скажи, что ты хочешь сказать, без формальностей. Думаю, это достаточно серьезно, раз ты всё еще не спишь в этот час. — О, Боги, пожалуйста, не говорите учителю Лань, что я ещё не сплю, иначе он меня накажет, — тараторит Лань Цзинъи, и Цзян Чэну приходится сдерживать улыбку. Похоже, Лань Цижэнь все еще вселяет страх наказания в каждого ничего не подозревающего ученика. — Хорошо, я не скажу, — успокаивает его Цзян Чэн, потому что Лань Цзинъи, кажется, сильно обеспокоен, судя по тому, как его глаза продолжают бегать по сторонам. — Скажи мне, что происходит. — Итак, я знаю, что не должен беспокоить Вас этим, но Хангуан-цзюня и мастера Вэя лучше не беспокоить в этот час, — говорит Лань Цзинъи, и Цзян Чэн даже не хочет знать, что видел бедный ребенок. — Чем этим? — спрашивает Цзян Чэн, гораздо терпеливее, чем он себя чувствует. — Это Цзэу-цзюнь, — говорит Лань Цзинъи и Цзян Чэн хмурится. — Разве он не в уединении? — он хочет знать, потому что Цзян Чэн уже несколько дней находится в Облачных Глубинах и не видел ни единого волоска Цзэу-цзюня. Он имел дело только с Лань Ванцзи или Лань Цижэнем и, естественно, предположил, что Лань Сичэнь все еще выздоравливает в уединении. — Частичное уединение, — отвечает Лань Цзинъи и уточняет только тогда, когда Цзян Чэн вопросительно поднимает бровь. — Это означает, что он технически снова является главой ордена и занимается всей бумажной работой и решениями, которые с этим связаны, но он не встречается с людьми. Время от времени он покидает Ханьши, но в основном для того, чтобы поговорить или провести время с семьей. И навестить кроликов. Кролики, конечно же. Цзян Чэн никогда не поймет, как кроликам удалось пробраться в сердце Лань Цижэня, чтобы тот позволил домашним животным остаться. Но, опять же, они пушистые и милые. — Что с ним случилось? — спрашивает Цзян Чэн, отмахиваясь от всех мыслей об очаровательных зайцеобразных. — Сегодня он слишком много взял на себя, — шепчет Лань Цзинъи. — Я отвечаю за то, чтобы принести ему еду и приготовить для него чай, но сегодня он даже не пил. Я очень волнуюсь. После того, что произошло в храме, у него не самое лучшее здоровье, и я боюсь, что ему станет только хуже, если он ничего не будет есть и пить. Цзян Чэн щелкнул языком, потому что как взрослый мужчина может так пренебрегать собой, но потом лишь вздохнул. В конце концов, он сам был не намного лучше в течение многих лет после того, как стал главой ордена, так что, возможно, ему не стоит судить слишком строго. — Хорошо. Думаю, ты хочешь, чтобы я вразумил его? — Если это не будет сильным беспокойством для Вас, — говорит Лань Цзинъи с глубоким поклоном, и Цзян Чэн подталкивает его. — Прекрати это уже, — ворчит он и жестом показывает Лань Цзинъи, чтобы тот шёл впереди. — Спасибо, — шепчет он, и Цзян Чэн может сказать, что он действительно беспокоится о Лань Сичэне. — Вы двое, кажется, близки, — говорит Цзян Чэн, следуя за Лань Цзинъи по тропинкам к Ханьши, и Лань Цзинъи пожимает плечами. — Он мой дальний родственник, он всегда мог замолвить за меня словечко перед учителем Лань, когда он собирался наказать меня. Он единственный отец, которого я знаю. — Понятно, — говорит Цзян Чэн и умолкает. Многие дети вышли из войны сиротами, и, хотя большинство из них каким-то образом были приняты в ордены, довольно необычно уделять одному из них больше внимания, чем другим, даже если он — дальний родственник. Цзян Чэн полагает, что у него и Лань Сичэня гораздо больше общего, чем он думал, в том числе и в общении с детьми. — Ханьши, — внезапно произносит Лань Цзинъи, настойчиво выбивая Цзян Чэна из его мыслей и снова кланяясь. — Пожалуйста, убедите его. — О, обязательно, — обещает Цзян Чэн, и, когда крошечная искорка страха появляется в глазах Лань Цзинъи, он ласково улыбается ему перед тем, как уйти. — О, Боги, что я наделал, — слышит он Лань Цзинъи, бормочущего позади, но не пытающегося его остановить. Умный мальчик. Цзян Чэн не удосужился постучать в дверь: он просто входит. Вежливость предназначена для людей, не являющиеся тупицами, так что Лань Сичэнь дисквалифицирован. Цзян Чэн находит Лань Сичэня склонившимся над несколькими письмами и читающего при свечах, а Цзян Чэн по опыту знает, что это плохо и для его спины, и для его глаз. — Чем, чёрт возьми, ты занимаешься? — резко выкрикивает он, когда становится очевидно, что Лань Сичэнь даже не заметил вошедшего. Лань Сичэнь вздрагивает так сильно, что письмо чуть не выпало из его рук, и Цзян Чэн без колебаний рассмеялся над ним. — Как ты сюда попал? — Лань Сичэнь требует ответа, как только успокаивается, и Цзян Чэн движется к двери. — Я в уединении! — В частичном уединении, как поведала мне птичка. Думаю, ты найдешь время для другого главы ордена, — отвечает Цзян Чэн, подходя к Лань Сичэню. — Лань Цзинъи, — выдыхает Лань Сичэнь. — Этот мальчик доставляет столько хлопот. — Он обеспокоен, — вмешивается Цзян Чэн, и Лань Сичэнь обращает на него внимание. — Почему он должен волноваться? — Я не знаю, ты мне скажи, — говорит Цзян Чэн, очень остро глядя на нетронутые блюда на завтрак, обед и ужин. — О, — слабо говорит Лань Сичэнь. — Неужели уже так поздно? — Давно пора спать, — соглашается Цзян Чэн и подталкивает миску с отваром ближе к Лань Сичэню. Он уже не будет так хорош, даже если его разогреть, но Лань Сичэню нужно съесть хоть что-то. — Я не голоден, — снисходительно говорит Лань Сичэнь и снова обращается к письму в руке. — Абсолютно нет, — шипит Цзян Чэн и выхватывает письмо прямо из руки Лань Сичэня. — Ты собираешься что-нибудь съесть и выпить, а затем ляжешь спать. — Ты не можешь просто командовать мной, — говорит Лань Сичэнь, хотя он не выглядит достаточно рассерженным, чтобы понравиться Цзян Чэну. — Я тоже глава ордена, ты должен уважать меня. — Правда, — отвечает Цзян Чэн, совершенно не обращая внимания на то, как Лань Сичэнь пытается забрать письмо из его рук. — Ты тоже должен меня уважать, но даже не видишь, как я здесь церемонюсь. Давай просто согласимся, что кроме того, что мы главы орденов, мы также всего лишь два человека, хорошо? — Цзян Чэн хочет знать, и он поднимает глаза только тогда, когда Лань Сичэнь ничего не отвечает. — Что? — грубо спрашивает он, когда взгляд Лань Сичэня становится невыносимым. — Ты груб, — шепчет Лань Сичэнь, и Цзян Чэн закатывает глаза. — А ты ведешь себя глупо, — парирует он, но Лань Сичэнь качает головой. — Нет, я имею в виду… До сих пор все обращались со мной очень бережно или с величайшим уважением. Ничего другого. — И это действительно ужасно, не так ли? — спрашивает Цзян Чэн, нисколько не удивленный кивком Лань Сичэня. — Через некоторое время это начало раздражать, — бормочет Лань Сичэнь, и понимание, наконец, приходит к Цзян Чэну. — Вот почему ты тратишь всё своё время на документы? Чтобы они перестали обращаться с тобой как с подавленным ребёнком и почувствовали, что ты всё ещё заслуживаешь уважения? — спрашивает он, и когда Лань Сичэнь вздрагивает, он понимает, что попал в самую точку. — Да что ты знаешь об этом? — Лань Сичэнь шипит, и Цзян Чэн думает, что это первый раз, когда он видит, что Лань Сичэнь явно сердится. — Намного больше, чем мне бы хотелось, — признает Цзян Чэн и затем вздыхает, кладя письмо на стол. — Легче с головой окунуться в работу, чем думать о том, почему они ведут себя так, будто ты можешь сломаться в любой момент, — говорит он, намеренно не глядя на Лань Сичэня. — Итак, ты работаешь, работаешь и работаешь, пока в конечном итоге это не становится всем, чем ты вообще занимаешься. Позже все лишь этого от тебя и ждут, поэтому ты даже не можешь отдохнуть, ведь тогда они подумают, что ты расслабился или ломаешься под давлением. Это не та ситуация, в которой как-либо можно выйти победителем. После долгого молчания Лань Сичэнь очень тихо спрашивает: — Как ты выбрался из этого? — Я потерял сознание, — открыто признается Цзян Чэн. — Слишком мало ел и пил, слишком много работал. Я даже не спал как следует, и однажды я просто потерял сознание от обезвоживания. Мой целитель вбил в меня немного здравого смысла, и мои ближайшие ученики предложили свою помощь с нагрузкой. Они практически вынудили меня делегировать обязанности, и я благодарю их за это каждый день. — Другие люди слишком долго выполняли мою работу, — бормочет Лань Сичэнь, и Цзян Чэн закатывает глаза. — И они могут продолжить делать это чуть дольше. Дай себе время на расслабление. Тебе не нужно вот так копать себе могилу. — Но… — пытается Лань Сичэнь, но когда Цзян Чэн хлопает рукой по столу, он замолкает. — Без «но», — говорит он ему. — Ты никому не поможешь, если потеряешь сознание или навсегда испортишь зрение. — Я практиковал инедию, — возражает Лань Сичэнь, и Цзян Чэн фыркает. — Поздравляю, но это не поможет снять стресс, которому ты подвергаешь своё тело. — Ты действительно груб, — говорит Лань Сичэнь, но, похоже, это его не слишком раздражает. — Лучше, чем излишне вежлив, не так ли? — спрашивает Цзян Чэн и снова подталкивает миску с отваром. — Ешь, — приказывает он Лань Сичэню, который качает головой. — Я не голоден. Цзян Чэн полагает, что это больше похоже на то, что голод давно миновал. — Тогда пей, — он пытается дальше и подталкивает уже остывший чай к Лань Сичэню. — Ты иссохнешь гораздо быстрее, чем умрёшь от голода. Лань Сичэнь даже не смотрит на чашку, но не сводит глаз с Цзян Чэна. — Что? — резко спрашивает Цзян Чэн, когда Лань Сичэнь не отводит взгляда, и поражается, обнаруживая на лице Лань Сичэня легкую улыбку. — Кто-нибудь говорил тебе, что ты действительно раздражаешь? — Лань Сичэнь хочет знать, но его голос мягкий и улыбка все еще играет на его губах, поэтому Цзян Чэн полагает, что он не слишком раздражен. — Цзинь Лин, каждую неделю, — открыто признает Цзян Чэн и считает победой, когда Лань Сичэнь фыркает. — Выпей, — снова приказывает Цзян Чэн, и на этот раз Лань Сичэнь берет чашку. После первого глотка он корчит гримасу, но послушно пьет, пока та не опустела. — Ужасно на вкус? — спрашивает Цзян Чэн, и Лань Сичэнь с энтузиазмом кивает. — Очень, — соглашается он. — Может, тогда тебе стоит заварить новый, — советует ему Цзян Чэн и улыбается, когда Лань Сичэнь смеряет его тяжёлым взглядом. — Если ты хочешь нового чаю, почему бы тебе самому его не заварить? — Цзэу-Цзюнь, как так можно относиться к достопочтенному гостю? — с притворным возмущением спрашивает Цзян Чэн и поудобнее откидывается назад. — Думаю, твоё гостеприимство требует доработки. — Гостеприимство, чёрт возьми, — ворчит Лань Сичэнь себе под нос, но он встает и начинает готовить новый чай. — Ты зануда и ничего более. — И я обнаружил, что это лучше всего работает с упрямыми и глупыми главами кланов, — невинно отвечает Цзян Чэн. Лань Сичэнь занимается чаем вместо того, чтобы отвечать на это, и только когда возвращается к столу с новым горячим чайником, он снова говорит. — Я не выйду из уединения, — тихо говорит он, и Цзян Чэн закатывает глаза, забирая чайник из рук Лань Сичэня, чтобы налить им обоим свежего чая. — И я не прошу тебя об этом. Фактически, никто не просит тебя об этом, пока ты не почувствуешь себя готовым. Я просто прошу тебя не быть полным идиотом и позаботиться о собственном здоровье. — И ты не мог сказать это более приятным способом? — Лань Сичэнь хочет знать, но принимает чашу, когда Цзян Чэн предлагает её ему. — Это сработало бы? — парировал Цзян Чэн и нисколько не удивился, когда Лань Сичэнь покачал головой. — Поэтому я так не сделал, — говорит Цзян Чэн и делает глоток чая, практически заставляя Лань Сичэня сделать то же самое. — Ты собираешься заставить меня заботиться о себе каждый день, когда ты здесь? — Лань Сичэнь хочет знать, осушив свою чашку. — Если ты не перестанешь глупить, то да, — легко отвечает Цзян Чэн и чувствует себя очень довольным, когда Лань Сичэнь усмехается над этим. — Отлично. Тогда я жду тебя здесь завтра, — решает Лань Сичэнь. — Видишь ли, я могу быть очень против обеда. — Хорошо, — отвечает Цзян Чэн и мысленно похлопывает себя по плечу. Рано или поздно он заставит Лань Сичэня позаботиться о себе, он в этом уверен. Но он также знает, что не может остаться здесь навечно, поэтому его место займет кто-то другой. — Боюсь, я буду занят на ужин, — говорит Цзян Чэн, хотя это совсем не так. — Но, я думаю, Лань Цзинъи хотел бы заставить тебя поесть. Лань Сичэнь фыркнул от смеха. — Вероятно, — соглашается он и наливает себе новую чашку. Кажется, его сильно мучает жажда. — Я посмотрю, будет ли он свободен на ужин, — говорит Лань Сичэнь, и Цзян Чэн знает, что, даже если он не будет свободен, Лань Цзинъи освободит себя. — Хорошо, — говорит Цзян Чэн и с надеждой протягивает пустую чашку Лань Сичэню. — Грубый и беспомощный, я вижу, — бормочет Лань Сичэнь, но послушно наливает Цзян Чэну новую чашку. — И, я надеюсь, первое передастся тебе, — бормочет Цзян Чэн. — Ты мог бы быть немного грубее. — А также ты мог бы быть чуть вежливее, — парирует Лань Сичэнь. — Думаю, тогда мы должны научить друг друга, — немедленно говорит Цзян Чэн, и Лань Сичэнь соглашается, легонько кивнув. — Думаю, — тоже говорит он и умолкает. Цзян Чэн полагает, что придется приложить немало усилий, чтобы сделать Лань Сичэня хоть немного грубым, но он более чем готов принять этот вызов. В конце концов, каждому в жизни нужна грубость.