Дом там, где сердце

Робер поморщился, отодвигая миску с недоеденной варёной морковью, и тихо вздохнул. Альдо был с ним согласен: даже на вид и запах это блюдо аппетита не вызывало, а уж питаться им постоянно — кто угодно взвоет, даже нищий крестьянин, что уж говорить об Иноходце, внуке герцога Эпинэ. Фамильные янтарные чётки привычно легли в руку, Альдо быстро перебрал пальцами гладкие прохладные камешки. За долгие годы его предки проиграли, проели и просто растеряли бОльшую часть драгоценностей, которые королеве Бланш удалось взять с собой в изгнание, и остались, не считая какого-то хлама, который ни один приличный ломбард не примет, только эти чётки. Не особо дорогие и не слишком-то Альдо нужные, учитывая, что он не помнил ни одной молитвы, но всё же — память о былом величии, какая-никакая. Просто смешно. — Мой маршал не будет питаться одной морковкой, — Альдо придвинулся, обнял Робера, ткнувшись носом в шею, прикусил солоноватую кожу за ухом, быстро поцеловал и отстранился. — Сегодня мы идём в ресторан. — На какие деньги? — затуманившиеся было от мимолётной ласки чёрные глаза Робера вмиг стали серьёзными. — Об этом не переживай, — ослепительно улыбнулся Альдо. — Сегодня деньги — моя забота. * Когда Альдо Ракан, наследный принц несуществующей страны, встретил Робера Эпинэ, проигравшего в войне за возрождение той же самой страны, последний был ранен, метался в лихорадке, плохо наложенные повязки были бурыми от засохшей крови, и на нём не было даже сапог. Видимо, всё отсыпанное ему везение ушло на то, чтобы неудачливые мятежники, покидая страну, успели прихватить его, бессознательного и умирающего от ран, с собой в Агарис. — Мы забираем его! — всплеснула руками Матильда, едва увидев. — Мальчику не место в этом клоповнике! Оглядев жалкое убранство больницы, в которой устроили раненого маркиза Эр-При беглые талигойцы, Альдо не мог не согласиться. Здесь не то что маркизу — небогатому мещанину и то зазорно будет лечиться. Пока раненого переносили в карету, тот ненадолго пришёл в себя — должно быть, от боли в растревоженных ранах, — и открыл глаза. Чёрные, лихорадочно блестящие, и Альдо, поймавшему взгляд этих глаз, вдруг показалось, что кто-то от души ударил его кулаком в живот. Потрескавшиеся губы маркиза дрогнули, он прохрипел что-то, чего Альдо не расслышал, но это было и не важно. Он склонился ближе и, пока Матильда не прогнала его от раненого, улыбнулся, положив руку на горячий, влажный от испарины лоб. — Не переживай...те, теперь всё будет хорошо. Матильда не даст вам пропасть, а я помогу. — Уж ты поможешь, помогатель! — фыркнула наконец обратившая на внука внимание Матильда. — Ладно, — смилостивилась она, заметив, как он нахмурился, — если и впрямь хочешь помочь, дело я тебе найду, только не жалуйся потом. Альдо не жаловался. Ни разу за те несколько недель, что маркиз Эр-При — Робер — провёл в их доме, выздоравливая. Не думая, отдал ему свою кровать, перебравшись спать на брошенный прямо на пол матрас. “Как слуга у ног господина”, — усмехнулся он про себя и забыл об этом. Разумеется, едва очнувшись и осознав, где находится, Робер запротестовал, даже порывался немедленно освободить монаршее ложе от своего присутствия, из-за чего чуть с этого ложа не навернулся. Пришлось ему напоминать, что он тут гость, а гостю полагаются все удобства. Места в кровати хватило бы на двоих, и Альдо с некоторым удивлением понял, что ни смущения, ни тем более отвращения у него такая мысль не вызывает, но не смущать же было гостя, да и Матильда вряд ли поняла бы. Поначалу было сложно: Робер проводил в бреду больше времени, чем в сознании, и был слаб как котёнок; но крепкий молодой организм выдержал, и он быстро пошёл на поправку. Разумеется, Матильда нашла лекаря, но бОльшая часть заботы о раненом легла на её плечи, и Альдо, как и обещал, помогал во всём, ни разу не пожаловавшись. Матильда только диву давалась, а он не слишком задумывался — в конце концов, разве не должен монарх быть благодарен тем, кто за него воевал? Альдо с детства называли принцем, но в стране, которой правили его предки, он даже не был никогда, да и самой страны на картах не было уже почти Круг. Кроме Агариса, он в жизни ничего не видел — и уже всерьёз подумывал уйти в море на корабле гильдии купцов, заняться пусть и неподобающим принцу, но хоть каким-то делом, когда из навсегда потерянного для Раканов Талига стали приходить странные слухи, тревожащие и будоражащие: якобы герцог Эгмонт Окделл из старой знати, потомок того самого Алана Окделла, до конца верного последнему королю-Ракану, поднял восстание, чтобы вернуть Талигойю вместо Талига, а Раканов — вместо узурпаторов-Олларов. Впервые в жизни собственный титул перестал казаться Альдо насмешкой… ненадолго. Восстание захлебнулось стараниями герцога Алвы — потомка предателя, убившего последнего короля из династии Раканов, и история повторилась. В Агарис потянулись новые изгнанники, в большинстве своём такие же ызарги и стервятники, как все предыдущие, коих даже на памяти Альдо тут побывало немало, отребье на отребье и трус на трусе. Тем удивительнее было встретить среди этого сброда последнего потомка герцогов Эпинэ — Робера, отличающегося от них в той же мере, как золотой орлан отличается от каплунов. Когда Робер достаточно окреп, Альдо стал брать его на прогулки по Агарису, сначала недолгие, а потом всё более продолжительные. Показал гавань и причал, рынок, центральную площадь, храм Создателя, игорный дом, свои любимые таверны и даже недоступный, но столь манящий аппетитными запахами гоганский ресторан. Первое время Робер был хмурым и неразговорчивым, но постепенно словно бы оттаивал — и оказалось, что он умеет и улыбаться, и смеяться, и шутить, и вообще — жить, даже пройдя войну и потеряв на ней всё и всех. Альдо не мог перестать дотрагиваться — и не мог перестать смотреть. Он был бы сдержаннее, или, во всяком случае, постарался бы быть, если бы заметил, что Роберу неприятно его внимание, но тот, напротив, тоже смотрел неотрывно и тянулся за каждым прикосновением, и это странным образом лишь усиливало желание касаться. — Расскажи мне о Талигойе, — попросил Альдо, когда они сидели на причале, болтая в воде босыми ногами. Огромное солнце тонуло в море, море горело в его лучах, а моряки и торговцы спешили закончить свои дела до того, как на Агарис упадёт непроглядная ночь, и только принцу без королевства и его маршалу без армии торопиться было некуда. О том, что Робер будет его Первым Маршалом, Альдо сообщил первым же делом, едва тот очнулся у них с Матильдой дома, и Робер не возразил. С тех пор Альдо не раз напоминал об этом, а Робер улыбался. Он так редко улыбался… — Талигойи нет, — Робер вздохнул и отвернулся, глядя на пылающий горизонт. — Мы не сумели её вернуть, и есть только Талиг. — Не смогли тогда — сможем сейчас, — махнул рукой Альдо. — Мы же вместе, а тогда не были. Ну, значит, о Талиге расскажи! Должен же я знать, чем буду править. Робер весело фыркнул, стряхивая меланхолию. — Ваше слово — закон для меня, Ваше Высочество! — Ещё раз меня так назовёшь — впадёшь в немилость, — Альдо толкнул его плечом и рассмеялся. Впервые услышав от трясущегося в лихорадке Робера это нелепое “высочество”, Альдо немедленно потребовал звать его по имени и на “ты”, а когда Робер упрямо замотал головой, припечатал: “Таков мой королевский приказ!”, надеясь, что подрагивающие уголки губ его не выдадут. Выдали, но и к лучшему: лицо Робера разгладилось, и он почти улыбнулся, ответив: “Хорошо… Альдо”. — О, простите глупого солдафона, Ваше Высочество! — Расскажешь про Талиг — и я подумаю. Робер рассказал. Про луга Эпинэ, где пасутся табуны прекрасных линарских скакунов — настоящее достояние провинции, про вишнёвые сады Дорака, про алые от маков поля Ариго и зелёные виноградники Савиньяка; про холодные торские леса и суровые горы Надора, про Олларию, что по весне утопает в сирени… Солнце рухнуло в море, и на Агарис опустилась непроглядная ночь новолуния, но Альдо ничего не замечал, положив голову на плечо Робера и слушая, слушая, слушая. — Тебе бы понравилось у нас, — Робер, вряд ли осознавая, приобнял Альдо, запутавшись пальцами в его волосах. Вздохнул и сказал с тоской: — Жозина… моя матушка была бы рада с тобой познакомиться. — Значит, познакомится, — уверенно отозвался Альдо. А потом поднял голову и, развернувшись в полуобъятиях Робера, взял его за плечи и привлёк к себе. В темноте он сначала промахнулся, мазнув губами по шершавой щеке, но Робер сам повернул голову, и их губы встретились. Поцелуй был немного суматошным, щекотным — прежде Альдо не доводилось целоваться с кем-то, кто носил усы, — и безумно сладким. Они никак не могли оторваться друг от друга, отчаянно, до синяков, сжимая объятия и отстраняясь на мгновение только затем, чтобы быстро глотнуть воздуха. Лишь когда Альдо, неудачно повернувшись, чтобы прижаться плотнее, чуть не упал с причала, Робер, задыхаясь, поднялся и протянул ему руку: — Идём. — Куда? Робер, не слушая никаких возражений, съехал из дома Матильды, едва достаточно окреп, и теперь, милостью эсперадора Адриана, жил в маленькой комнатке в гостинице при храме Создателя. Альдо это совершенно не нравилось, о чём он Роберу сразу и сказал, но тот встал на дыбы, как один из иноходцев с герба Эпинэ, и заявил, что объедать и стеснять их с Матильдой более не намерен. “Я и так обязан вам жизнью, и из-за меня ты на полу больше спать не будешь”. Будто Альдо так сложно было спать на полу, в самом-то деле. Оказавшись на ногах, Альдо немедленно воспользовался этим, чтобы снова поцеловать Робера, и на некоторое время вопрос повис в воздухе. — К тебе, — решил наконец Альдо, едва найдя в себе силы оторваться от чужих губ. — Но… — Видел я твою комнату. Поместимся. И на кровати тоже. У меня-то Матильда… Хорошо хоть Робер про сапоги не забыл, потому что сам Альдо сейчас и собственного имени бы не вспомнил. На кровати в каморке Робера, которую комнатой звали лишь из вежливости, они и впрямь поместились, но кто же мог знать, что главной проблемой станет то, что кровать эта отчаянно скрипит. Шуметь было нельзя, потому что стены были сделаны не иначе как из бумаги, и, закатные твари, как же тяжело было сдерживаться! Альдо казалось, что по жилам вместо крови бежит живой огонь, а жажда прикосновений превратилась в жизненную необходимость. Это было чистое безумие, и в первый раз он кончил, даже толком не раздевшись, а потом слизывал с ладони сперму Робера, чувствуя, что заводится снова. Как они оказались без одежды на той самой скрипучей кровати, он не помнил, зато помнил, как они с Робером отчаянно целовались, вжимаясь друг в друга, шептали: “Тише, тише”, и тут же забывали об этом, и так хорошо ему не было никогда в жизни. Домой он ввалился только после обеда следующего дня, уставший, шальной и счастливый. Матильда, увидев его, сначала подумала, что он с кем-то подрался, и устроила было разнос, но потом присмотрелась внимательнее и только рукой махнула. — Учти, — пригрозила она, — явится потом девица в тягости — женишься как миленький, я и слушать ничего не стану, будь она хоть кухарка! Альдо только рассмеялся и, поцеловав бабушку в щёку, ушёл к себе, отчаянно жалея, что в его собственной кровати, большой и нескрипучей, его не ждёт Робер. Долго скрываться от Матильды, конечно, не получилось бы, и Альдо был готов уйти в никуда, унося с собой проклятье бабушки и эсперадора вместе с клеймом мужеложца, и надеялся только, что это не слишком ударит по Роберу… Но Матильда, всласть поругавшись и влепив каждому по подзатыльнику, открыла бутылку тюрегвизе, разлила по трём стаканам и велела им, “двум влюблённым олухам”, быть осторожнее. Потом была касера. Потом Матильда оставила на столе флакон с маслом для смягчения кожи (“Всё равно стоит у меня уже года три, а вам пригодится, сами-то, поди, не подумали”) и ушла пить дальше в одиночестве. Поймав шальной взгляд Робера, Альдо поперхнулся воздухом, а потом схватил его за руку и потащил в свою комнату. С нормальной, разрубленный змей, кроватью! Той ночью разразилась гроза, ветер швырял в закрытое окно пригоршни воды, дрожащий свет нескольких свечей тонул во вспышках молний, а раскаты грома, казалось, раскалывали небо пополам. В эту сумасшедшую и прекрасную ночь Альдо впервые принадлежал Роберу полностью — и впервые подумал, что это, наверное, навсегда. Странно, но эта мысль вызвала не беспокойство, не отчаяние, а лишь безграничное счастье. Заснули они в объятиях друг друга, утомлённые, но счастливые, и Альдо снилась всё та же гроза. Чёрное море рвалось к чёрному небу, и молнии сшивали их воедино тонкими нитями. Ничего не изменилось, но изменилось всё. Агарис по-прежнему оставался Альдо тесен, как был уже давно, но теперь это почти не вспоминалось: пока рядом был Робер, ему было всё равно, где и как жить. Хоть в той каморке при храме, питаясь одной порцией варёной моркови на двоих, лишь бы вместе. Альдо был счастлив — но, хоть ничуть не сомневался в ответных чувствах, видел, что Роберу в Агарисе плохо. Тот ни разу не жаловался, но Альдо просто чувствовал это, замечал тоску в чёрных глазах, видел, как Робер морщится от громких криков торговок, от запаха лимонов и гниющих водорослей. Морковка ещё эта… У маркиза Эр-При был дом — настоящий большой дом, в котором рождались, жили и умирали многие поколения семьи Эпинэ. Но после того, как восстание за возрождение Талигойи и Раканов было подавлено, Робер его потерял: там поселились враги, мать взяли в заложники, дед от него отрёкся… Попробуй он вернуться — мигом окажется в тюрьме, а потом и на плахе. Откровенно говоря, Альдо никогда по-настоящему не рвался в Талиг, равно как и в Талигойю, ему просто хотелось выбраться из Агариса уже хоть куда-нибудь, делать хоть что-нибудь… Но если там, в этом Тали… да как ни назови!.. Если там Робер будет счастлив, о возвращении Раканов на трон — ради безопасного возвращения Робера домой — точно стоит подумать. * Гоган смотрел на Альдо с чуть заметной хитринкой, тщательно спрятанной под заботливым добродушием. Робер хмурился — ему это всё отчаянно не нравилось. Альдо, признаться, тоже сомневался: уж больно щедрым казалось предложение. Он отдаёт гоганам то, чего вовсе не существует — что вообще такое это “первородство”, он его из-за пазухи, что ли, вытащит? — и те остатки фамильного хлама, которые даже в ломбард не заложишь, потому что они и суана ломаного не стоят, а они взамен дают ему золото, на которое можно нанять армию и завоевать уже, наконец, то, чего лишили его предков Оллары. То ли гоганы — идиоты, то ли они с Робером чего-то не знают… А может, рыжие настолько сильно верят в свои замшелые легенды, что почитают их превыше золота? Из того, что Альдо прежде о них слышал, так и выходило, но предложение всё равно выглядело подозрительно. А впрочем, что он теряет? Несуществующее первородство? Шкатулку с уродливым гербом? Зато если рискнуть и выиграть — он станет королём на самом деле, а не только по имени, а Роберу вернёт дом. Разве это того не стоит? Альдо кивнул сам себе, принимая решение, и, широко улыбаясь, протянул гогану руку. — Я согласен.