***
18 сентября, 01:06, Ливерпуль Джон не понимал, как так вышло. Ничего не понимал, абсолютно. Но как-то так сложились обстоятельства, что он в скором времени должен уехать из Ливерпуля в Нью-Йорк. Из родного портового городка в пусть и более известный, но холодный мегаполис, куда все так мечтали попасть. Причина их с Йоко переезда было вполне себе понятна:бедной японке было небезопасно оставаться в Британии—фанатки бывшего битла могли найти её и неплохо так покалечить, а Джону просто было сложно жить в городе, с которым его связывает так много. И ведь действительно, очень много он пережил в Ливерпуле—создание почти никому неизвестной Quarrymеn, смерть Стюарта, первая популярность, концерты, резкие высказывания, за которые он поплатился прекращением концертной деятельности, распад the Beatles, так сильно шокировавший больше половины земного шара. И Пол. Этот легендарный басист, с его длинными ресницами и чёрными волосами, так надолго впечатавшимися в память Леннона. Вполне возможно, что если бы не он, то битлы популярности не добились бы. Первое его выступление в церковном дворе дало наконец хоть какую-то известность совсем ещё зелёным юнцам, пытающимся косить под американских звёзд. Он подарил Джону и группе в целом очень многое: шикарные тексты, голос с диапазоном более четырёх октав, дружескую атмосферу в студии и нотную грамотность — если бы этот милашка в группу не припёрся, рыжий так и играл четырьмя аккордами для банджо, что ужасало большую часть уважающих себя гитаристов. Таможня, фотографии, паспорта, билеты, тексты, документы, росписи,—такие выматывающие вещи, навевающие неприятную тоску на сердце, вертелись перед глазами очкастого. —Волосы с лица уберите, мистер. Словно проснувшись от строгого голоса работника аэропорта, Джон убрал рыжеватую прядь за ухо, чтобы его проще было сравнить с фото в паспорте. Устало глянув и прищурившись, таможенник протянул ему паспортную книжку и сказал проходить дальше. Вот он, шумный, душный и холодный зал ожидания, полный клиентов авиакомпании—рыжие, чёрные, блондинистые волосы, резко контрастирующие бледные и загорелые тела, разноцветные сумки и одежда, музыка, крики и смех сливались в одну симфонию хаоса в толпе, кому-то приятную, а кому-то нет. —Йоко, посиди тут пока. Я схожу позвоню. Охраняй вещи, окей?—сказал Леннон, резко вставая с места и шарясь в кармане в поисках мелочи. —Хорошо, иди. — потягиваясь ответила брюнетка. Выезд посреди ночи — это одна из самых отвратительных вещей в нашей с вами вселенной. Но ночные билеты дешевле, так что приходится терпеть.***
Давай? Я позвоню тебе ещё раз, Помолчим Поулыбаемся друг другу***
Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Пол редко брал трубку. И Джон прекрасно это знал, он не тупой. Но почему-то ему приспичило позвонить ему именно сейчас, когда он планирует разорвать все связи и с Маккой, и с родным городом, потому что он слишком много напоминает о нём. Именно сейчас, когда буквально через пару часов он сядет в железную птицу и улетит настолько далеко, что не то что одной рукой не достать — обеими не дотянуться. Да и ногами тоже. —Слушаю, кто это?—послышался недовольный шёпот из трубки — звонки в час ночи мало когда были приятными. Внезапный ответ заставил Леннона дёрнуться. Не перепутал ли он номера? Нет, голос явно дал понять, что это Пол. Такой же недовольный котик, которого погладили против шёрстки. —Алло, вы тут? — терпение у этого котика заканчивалось и уже начинал царапаться. Джон, не зная, что и как говорить, повесил трубку. Язык просто отказался работать, и лишняя энергия ушла в сердце, которое билось, будто бешеное. И какие-то две минуты не был способен что-либо сделать или выговорить. Эти пятьдесят секунд будто вернули его туда, в пятидесятые года. Во времена, когда они бегали по городу далеко за полночь, смеясь, держась за руки и стараясь не попастьсямусорам. И придумывали потом ответы на вопросы типа:"почему вы выглядите как сонные мыши?". И так каждый день. Оба ждали вечера, чтобы снова встретиться у их телефонной будки. И всегда приходили: даже если холодно, даже если дождь. Всё равно приходили. Обнимались, радуясь встрече. Вернувшись к реальности, Леннон косо глянул на телефон, с которого он только что позвонил. Это первый раз за эти два года, когда Пол ответил на его звонок. Он часто звонил ему поздно вечером, но Маккартни никогда не отвечал. И приходилось считать гудки вместо овечек, чтобы заснуть. Чтобы не идти пить коктейли из слёз и коньяка, как он любил делать. Потому что у него семья. Кстати о семье, его же Йоко ждёт. Волнуется наверное, надо возвращаться. Мир не заканчивается телефонной будкой, к счастью или к сожалению. Боже, Джон ни за что бы не подумал, что можно быть настолько знаменитым, что даже когда ты просто-напросто идёшь по аэропорту на тебя будут зыркать со всех сторон влюблёнными щенячьими глазками. Но, в данный момент, всё так и происходило. Не было сложно представить, как эти школьницы бегут к телефону хвастаться подругам: « Я видела Джона Леннона, представляешь?!» Как будто бы он на них женился. Когда-то эти дурочки вызывали у экс-битла лишь отцовскую насмешку и мысли вроде: «Ой, когда они маленькие, они такие смешные!», но сейчас от этого ничего не осталось. Только желание кому-нибудь из них вмазать, но основную массу фанатов составляют старшеклассницы, а девочек бить нельзя — они сдачи дадут. С резким выдохом Леннон повалился в кресло рядом с женой. — «Это последний раз, когда я летаю куда-то ночью!» — мысленно сказал себе Ленни, потирая виски.— «Да кого я обманываю? Всё равно же буду летать так всю жизнь» — ответил он сам себе — Йоко, когда наш рейс? — Через час, —кареглазая сладко зевнула, раз сотый наверно за сегодня. Эти пять часов, которые они проспали перед тем как поехать будто бы обнулились. Леннон, не удержавшись, тоже зевнул. Инстинкты. А говорят, что люди не животные... *** — Засадка на рейс номер "69804", Ливерпуль-Нью-Йорк. Просим пассажиров пройти на посадочную площадку. Там вас ждёт автобус. Спасибо за внимание! — произнёс бестелесный женский голос, заставивший Джона проснуться. — Йоко, вставай, наш рейс объявили. — лаконично потребовал Леннон, в спешке собирая вещи. В ответ он услышал лишь ленивое «Хрр...». — Йоко, ну просыпайся. Опоздаем. — Ладно, встаю. — рыча, сказала Оно, потягиваясь. И резко вспрыгнула с кресла. — Всё взяли? — Всё. Пошли.— закидывая рюкзак на плечо, сказал Джон. Резкий холодный ветер будто дал неплохой такой пощёчины звёздной паре, когда они вышли. «Следовало одеться потеплее, похоже, тёлка из телика была права, ветер пиздецкий. Может быть, пора прислушиваться к чужим словам? Фу, блин, я настолько не выспался, что несу бредятину». И снова толпа. Только в этот раз намного более противная — автобус до самолёта был пусть и вполне вместительным, но всё равно до жути тесным для такого огромного количества как ливерпульцев, так и туристов, которым не терпелось похвастаться родственникам, что они побывали в Великобритании. Ещё и этот противный запах керосина вперемешку с запахом пота, от которого тянуло блевать. Вот, поток людей прекратился, и в малоприятным гудением двери закрылись, механическая громадина тронулась с места. Пусть и сидений почти не было (а те, что имелись, были заняты бабками) и большинству пришлось ехать стоя, но никто не пошатнулся — настолько вплотную пришлось прижаться. Миниатюрным девушкам следовало принести свои уважительные соболезнования — смерти от давки они ничем не заслужили***
И вот, резкая остановка, и снова режущее слух скрип дверей. И снова однотипный гул толпы, мечтающей как можно скорей выйти из этой земной формы ада. Сдерживаясь от нового приступа зевоты, Леннон галантно подал руку Йоко, чтобы та могла по-человечьи вылезти из транспортного средства.***
Выйдя из автобуса, человеческое стадо начало размеренно подниматься по трапу ко входу на самолёт, шумя и толкаясь со всех сторон. Так-то Джону нравилась суета: шум, гам, крики, смех. Но только до тех пор, пока она не нарушала ничьё личное пространство. Эта суета таковой не являлась, и по этой причине ему хотелось поскорее уже добраться до удобненького кресла, где его никто не будет доставать. И как бы он не хотел сорваться и побежать, он не мог — для кареглазой затеряться в толпе не было сложно от слова совсем. Не переставая оглядываться назад, дабы не упустить из видк Оно, Леннон прошёл мимо намыленной стюардесски в зал. По-странному эстетичное место, где он побывал не меньше двухста раз. —Йоко? Идёшь? — с ноткой лёгкого волнения рыжий искал жену взглядом. Не стоило ему отпускать её руку. —Джон, я не пушинка и не ребёнок. — немного обидевшись ответила ему Оно, подходя к своему месту.— Вот ты какая, возможность нелегально выспаться!..—удобно устроившись промурлыкала азиатка, зевая. — Тебе следует попробовать взять больничный посреди рабочей недели. —устало усмехнулся Джон. — Больничный берут слабаки, не следящие за здоровьем. — морща нос, протянула кареглазая. Японские традиции... — Завидую людям, которые способны спать в самолёте. Это невозможно. — Пф, Джон, ты серьёзно? Нам три часа лететь, стопудово отключишься на первом же! — Пол мне так тоже говорил. А мы летали и по семь часов и по восемь, и я ни разу глаз не сомкнул. — со вздохом сказал кареглазый. Воспоминания снова нагрянули: по временам, когда они все вчетвером летали по разным городам и дрались за карамельки, (которые только в самолётах дают, чтобы уши на взлёте не болели), он скучал не меньше, чем по временам тедди-боев. — Ты сидишь у окна, так что тебе тут... —Йоко прервалась на зевок. –...Скучно не будет. — Может, ты и права. — Я всегда права. И планирую поспать.***
— Здравствуйте, уважаемые пассажиры! Взлёт прошёл успешно и без происшествий. Вы в праве расстегнуть ремни, открыть илллюминаторы и отпустить откидные столики, с соблюдением техники безопасности, разумеется. Приятного вам полёта и спасибо за внимание! — вежливо сказал приятный мужской голос из динамика, непонятно где находящегося, выгнав Джона из недо-трансового состояния, которое по сути являлось залипанием на вид города сверху. Этим он спасался всё время, которое он летал на самолётах. Если бы не ещё три битла, с которыми он летал на постоянной основе, он, может быть, тоже засыпал в аэропланах, но Пол и Джордж, кудахтающие со стюардессами, тырящие печеньки и постоянно что-то курящие, явно давали понять, что спокойных полётов в карьере четвёрки не будет. Воспоминания... Они заставили Джона выдавить из себя грустную улыбку и закрыть глаза, чтобы, не дай Бог, не кто-то увидел, что он проявляет эмоции. Крутые были деньки. Пусть и утомляющие, пусть и скандальные, пусть и шумные, но они были самыми лучшими в его жизни—эти концертные залы, театры, клубы, иностранцы... И кто-нибудь нет-нет, да во что-то ввязывался. А остальным приходилось их выручать, да ещё и отчитываться перед кем-то, кто возомнил себя важной задницей. Как называется это чувство? «Чертовски глубокая ностальгия»? Можно и так назвать, в принципе. Хотя слов не было достаточно, чтобы можно было описать то время, когда the Beatles давали концерты. Их можно вообще назвать идеальными, будь у них более адекватная аудитория. А то после имеющейся полицейским требовался очень хороший психолог, алкоголь и что-нибудь для оздоровления барабанных перепонок. Огромное уважение тем, кто смог перенести эти визги. И всё это он решил променять на Нью-Йорк? Ради чего, собственно? Если он даже в самолёте думает о тех трёх соучастниках группы, от которых уезжал куда подальше? Чтобы поменьше вспоминать о них? Но ведь воспоминания всё равно лезут. Даже сильнее, чем там, в ливерпульских барах. «Нет. Я пообещал себе, что ни об одном своём принятом решении не буду жалеть. Значит всё так и будет.» —потирая виски, подумал Леннон. — «И хватит ныть, что уезжать из родного города не хочешь, сам так решил. Я должен быть сильным» Да только вот быть сильным никак не получалось и не хотелось. Он был сильным всё это время, после расставания с Полом, и распада Beatles. А запас терпения не бесконечен и никогда таковым не был. Хотелось бить кулаками стену, кричать, каяться, звать кого-то. По-мужски поплакать, в конце-то концов. Но раз ему угораздило родиться Джоном Ленноном — идолом, кумиром и очень много кем ещё, значит он не должен иметь недостатков. Проявления эмоций тоже не приветствуются. Так что вся эта буря из бабочек, котят и драконов не выходила за пределы его груди, при этом до жути неприятно мурча, рыча, царапаясь и оставляя кровавые следы от крыльев. Отвратительное чувство. Но все хоть раз ощущали это на себе. Ведь пусть Джон и был легендой, иконой, изменившей культуру и музыку на века, он ведь такой же человек (как же хорошо, что студентки с трибунов не могут слышать эти мысли). Он тоже дерзит, плачет, верит, любит и порой не может уснуть. Но ведь нет, раз он "тот самый битловский солист, которого старшая сестра постоянно смотрит по телику", значит он какое-то божество. Когда ему было лет двадцать, он думал, что это круто — эти толпы кричащих девчонок, интервью, съёмки, записи, концерты, легендарность... Боже, он хотел обратно туда. Туда, то во времена, когда он вместо обычных очков носил розовые. Когда думал, что всё круто и так будет всегда. Когда Пол был рядом. Когда можно было взять его за руку. Обнять. Погладить по щеке, потормошить тёмную шевелюру. Посмеяться чему-то своему, глядя ему в глаза. То, как они из возлюбленных стали пассивно-агрессивными врагами, было не более понятной вещью, чем то, почему он улетал из Британии. Возможно, это из-за наркотиков, возможно, из-за девушек. Наверное, всё же из-за наркотиков. Из-за них он стал... Как сказать, грубее? О его сложном характере всем всегда было известно, но по словам других битлов после того, как он подсел на вещества его стало вообще невозможно терпеть. Чёрт, лучше бы он вообще их не трогал. В глаза не видел. Из-за этих порошков и таблеток он потерял главный наркотик в своей жизни. Который носит красивую фамилию «Маккартни». И в отличие от героина, его нигде не купишь. Он только один, и твой только до тех пор, пока ты его бережёшь. Но для тогдашнего Джона это было слишком сложно. И он не сберёг. Как не сберёг хрустального мальчика, что выскользнул из рук, когда ему захотелось разглядеть поближе фигурку, которой так дорожила мама. И момент, когда прозрачная безделушка коснулась пола, навсегда врезался ножевыми ранениями в сердце—буквально сотая секунды, и от маленького, хрупкого и красивого творения человеческих рук осталась только кучка осколков на полу. «Но ведь я же не специально! Он сам из рук выскочил». Если бы эти детские отговорки работали, всё было бы намного проще. Но во взрослом мире все должны нести ответственность за свои поступки. Джон прекрасно это знал. И знал, что эти воспоминания наказание за то, что он не смог сохранить сердце того парня. Он предпочёл бы не помнить, не знать всё то, что связывало его с брюнетом. Но наказание на то и наказание. Пока в его жизни не появилась Йоко, он иногда плакал ночью из-за этого, будто он какая-то школьница. Все мы немного влюбленные старшеклассницы, но не всем позволено ими быть. А раз в доме женщина, значит нельзя мотать сопли на кулак. Ну почему он не мог быть хоть чуточку поумнее тогда?! Почему, почему, почему? Где был его мозг, когда он отдавал свою жизнь и всё, что в ней имеется какому-то диллеру?! Где, вашу мать, где?! Сколько не спрашивай, он уже не узнает. Удивительно, что он вообще смог вылечиться от наркозависимости. И сейчас жалел об этом. Лучше бы он остался там. В пучине ложных наслаждений и иллюзий. Как минимум, он скончался бы раньше. Да и под действием травы боль на сердце далеко не так сильна. И болотноглазые брюнеты не заставляют лить слёзы. Да, там определённо лучше. Он бы и рад снова броситься в эту бездну забытья и ЛСД, но ведь у него же семья. Прекрасная женщина рядом, которая любит его. Она верная, красивая, честная, имеет чувство юмора и вкуса. Она ничего не сделала плохого, чтобы быть женой наркомана. Он пообещал ей, что в Нью-Йорке они смогут жить спокойной семейной жизнью, где им никто не будет мешать. Умереть от передозировки после того, что он ей наговорил будет сильным ударом. Так что из моральных принципов придётся проживать жизнь без допингов. С Йоко это должно быть намного проще. С ней он сможет наконец-то быть счастливым. Так всё и будет, если Нью-Йорк действительно поможет ему отпустить всё, что было до этого: гитары, туры, скандалы, Пола... А поможет ли? Джон не был уверен. Но должно помочь. Ведь Нью-Йорк же такой!.. Огромный, шумный... В котором так легко потеряться. В котором так легко осознать, что все мы просто песчинки. Мошки, летящие на свет и после обжигающие крылья. Изъезженные и типичные метафоры, но такие правдивые. Может, всё же стоило остаться там? Но это так эгоистично — разрушать чью-то мечту ради своих сентиментов. И пути назад уже нет...***
18 сентября, 9:46, Нью-Йорк — У-у-у-х, так вот ты какое, блаженство! —промурлыкала брюнетка, растянувшись на кровати. — Джон, ванная свободна! Голос Йоко заставил его выйти из полудрёмы на батарее, уж слишком на ней было удобно. Душ. О, Господи, как же Джон ждал его. Многочасовые перелёты творят чудеса с людьми, и конкретно сейчас он был готов отдать всё, чтобы оттуда не выходить. «Дожил» — стягивая футболку, подумал Леннон. От неё пахло Ливерпулем. Влажным воздухом. Пылью дорог. Ветром. Почему-то это ассоциировалось у него с тем брюнетом, которого он не удержал. Его одежда пахла так же. Почему он это помнил? Непонятно. В последний раз они виделись... Этого он не запомнил. Но это было давно. И ничем хорошим эта встреча не закончилась. Раз Пол нарочно не брал трубку всё это время, он не хотел с ним общаться. И правильно. После такого с ним никто связываться не захочет. Джон чувствовал себя такой мразью. Как в тот день, когда он вылечил зависимость и осознал то, что сделал. Со своей жизнью и с жизнью Пола. Он в тот же день пытался свести счёты с жизнью прямо в больнице. И он не знал, к счастью это или к сожалению. С одной стороны — он может вести спокойную, здоровую жизнь с любимой девушкой. Но с другой — память прошлого лежала на его плечах огромным куском гранита, тянущим его вниз, на дно. Почему современная медицина не способна стереть память о том, что помнить не хочется? Областям психологии и психиатрии было бы намного проще. Также как и рыжему. — Уф-ф-ф, — устало выдохнул Джон, вытираясь полотенцем. Теперь запах родного города смыт огромным количеством воды. Ох, счёт за месяц злобно потирает руки... — Джон, и не смей надевать грязную одежду! Я знаю, что ты любишь так делать! — не поднимаясь с кровати. крикнула ему Йоко из соседней комнаты. — Чёрт, да ты меня наизусть знаешь! В ответ Леннон услышал лишь её усталый смех. Она как всегда в своём репертуаре. — Ненавижу осознание того, что я ложусь спать только в девять утра... — Это часовые пояса. Ничего с ними не поделаешь. — закрывая шторы, ответила ему Йоко. — Их я тоже ненавижу. — недовольно потягиваясь, Джон зарылся под белоснежное одеяло. — Сладких снов. — Сладких. Сейчас могла бы быть длинная череда мыслей о Поле и покинутом городе, но голова Джона и так уже раскалывалась от противной усталости. Хуже смены часовых поясов могут быть только галстуки. 18 сентября, 15:51, Нью-Йорк***
— Ну бли-и-и-ин!.. А обязательно вставать так рано? — Джон намертво примагнитился к кровати. И не хотел отмагничиваться. — Ночью поспишь, Господи. — бросила ему Йоко, взбивая подушку. — «Ночью» — это когда? — Это когда стемнеет. Если сейчас не встанешь, то ночью не заснёшь. Так что поднимайся. — Йоко, улыбаясь, скрестила руки на груди — Не заставляй меня тащить тебя за ногу. — Мне страшно, так что я... —поднимаясь, прорычал Леннон. — встаю!.. —Неужели свершилось? — сказала Оно, цокнув языком — За кого я замуж вышла... — За сову. — И что мне с тобой делать? — Ценить, любить и никогда не бросать. — Ну и шутки у тебя. Есть будешь? — Буду. — Тогда одевайся. Сладко потягиваясь, Ленни надел первые вещи, что попались на глаза. Схема одевания "рандом" очень удобна. Как раз в это время раздался противный звонок телефона. — Джон, возьмёшь? Ты ближе! — крикнула ему брюнетка из кухни. — Возьму. Только где он? Идя на звук, Леннон попал в коридор, в котором на столике стояла эта орущая машина.***
Корабли Имеют сердце и возможность выбирать И погибая Улыбаться***
— Алло, слушаю?—взяв трубку, он морально приготовился выслушивать очередную школьницу. —Джон дома? Я на тот номер позвонил? Этот ответ поставил Джона в ступор. А точнее, этот голос. Пол?! —Алло-о-о, вы тут? Придя в себя, рыжий кинул в трубку: —Джон Леннон у аппарата. — он старался вести себя как можно непринуждённее. — Джон? Это я, Пол, помнишь? — даже по телефону было слышно, как дрожал его голос. — Резко вспомнил меня? — цинично кинул очкастый, сохраняя холодную неприступность. — Джон, я тебе даже ничего не сказал, а ты уже обижаешься!..— по голосу было слышно, что он переживал — и чуть не срывался на крик из-за этого. — Так чего тебе? — Я...— замялся Маккартни на самом важном месте, — Я хотел извиниться... — Чего?! — от такого изречения у Джона глаза на лоб полезли. — Слушай, такие шутки после пары лет... — Идиот! — сорвавшись, крикнул Маккартни. — Когда бывший звонит тебе с извинениями, к этому надо относиться серьёзно! — То есть ты...Что? — Я сказал, что хочу извиниться! Я просто... Столько наговорил тебе в тот день...— неуверенностью веяло буквально из трубки. — И я жалею об этом, Джон. Джон держался. Пусть это было и невыносимо, но держался. Эти слова никак не хотели укладываться в мозгу, а голова раскалывалась от слёз, не имеющих права быть вылитыми. Он мужчина. Он должен. — Я знаю: у тебя Йоко и тебе хорошо с ней, но... Я готов начать сначала, если ты расстанешься с ней. Леннону попросту нечего было ответить. Его воспалённая психика категорически отказывалась адекватно воспринимать реальность. И по этой причине он залился смехом, одновременно проливая слёзы: он столько прошёл, чтобы отпустить эту черноволосую тварь, нашёл другого человека, с которым захотел бы пройти жизненный путь, сменил место жительства, вашу мать! И всё это разрушено одним телефонным звонком?! Как тут не смеяться?! —Пол... Я тебя...—пытался выговорить рыжий в порыве истерики, — Ха-ха... Ненавижу... мразь!.. Я столько сделал, чтобы стереть тебя из моей жизни, а ты.... Ха-ха, звонишь и строишь из себя милашку?! —Джон, ты там плачешь что ли? —Позвони ты на месяц раньше, или... Ха-ха, на два!.. Я бы в лепёшку разбился, чтобы тебя увидеть! Но тебе же приспичило позвонить сейчас, когда я нахожусь от тебя... В пяти тысячах километров, Пол!—высказав всё, что думал, Ленни бросил трубку, наклонившись к телефону, и две прозрачные капельки из-за этого упали на столик. Срок его мужского терпения вышел. Лучше бы я не бросал трубку тогда, в аэропорту Но что это изменило бы?