Откровенный разговор

      Шотландский акцент.       Окончательно погрязнув в ворохе случайных, постыдных и откровенных мыслей, каждая из которых всегда обрывалась на полуслове и безмолвно повисала в пространстве, будто тая в себе обиду за то, как изуродовала её создательница, и ожидая нужного часа, чтобы ударить прямо в спину, Гермиона была пронзена чётким и ясным откровением, ответом на вопрос, который она никогда не собиралась задавать: в Минерве МакГонагалл её возбуждает именно этот треклятый шотландский акцент.       Гермиона жила, дышала, общалась с друзьями, совершала с ними подвиги, спасала мир, училась и о многом размышляла. Но иногда посещавшие её голову мысли сбивали её с толку, заставляли забывать обо всём на свете и мешали нормально функционировать её телу. И тогда она резко обрывала их и прогоняла подальше, вглубь. Так поступают короли, к которым приходят их подданные, уверенные, что король всемилостив, король любит свой народ и не оставит без внимания ни малейшей просьбы. Но когда приходят люди с просьбами, которые король выполнить не в силах, он гневится и прогоняет недоумевающее «дитя» своё. Таких отвергнутых у него может быть мало, но со временем они собираются вместе в целую несогласную, озлобленную толпу и свергают неугодного короля. Так тонет в своих неугодных желаниях Гермиона. Медленно она задыхается и хрипит: «Измена…»       А однажды она, будто желая досадить самой себе, сделала всё только хуже. Она наткнулась на весьма любопытную, но совершенно неприемлемую в приличном обществе книгу. Она хотела захлопнуть её, убрать подальше, выкинуть, а лучше сразу сжечь. Но не смогла. И тогда её мысли обрели плоть.       По ночам ей стали сниться сны. Жаркие, тягучие и до невозможности яркие. После них она долго не могла прийти в себя. Лежала, смотрела на полог и ждала, когда пройдёт это душное больное состояние.       А днём её посещали фантазии. Не такие яркие, зато внезапные. Они заставали её врасплох как грабитель застаёт свою жертву. Заставляли замереть на мгновение и до боли зажмурить глаза. Однажды после такого мгновения она даже подумала сотворить что-нибудь постыдное, что-то совершенно точно порочащее статус старосты и предающее всякое оказанное ей доверие, которого было даже слишком много. Чтобы её вызвали на частную беседу в личный кабинет. Чтобы оказаться один на один. На минуту ей показалось это самой гениальной идеей.       Но она слишком ценила свою репутацию и совершенно не хотела никого обижать. Её больное воображение было её проблемой, никто не должен был от него страдать кроме неё самой.       И, тем не менее, она с нетерпением ждала, когда сама совершит ошибку.       Гермиона даже не подозревала, что знала столько ругательств. Она бы не сказала, где могла их почерпнуть. Однако её тирада была длинной и громкой. Панси Паркинсон стояла пунцовая от гнева и унижения, но в её глазах читался восторг. Паркинсон знала, что Грейнджер каждым своим словом, с каждой минутой закапывает себя всё глубже и глубже, и этих минут становилось всё больше и больше.       Когда Гермиона замолчала, она ожидала чего угодно, даже того, что её навечно трансфигурируют в подставку для зонта. Произнеся последнее слово, она поняла, что во время её экспромта стояла гробовая тишина, все присутствующие, включая преподавателя, впитывали каждое её слово, не смея пошевелиться или вздохнуть. Эта тишина продолжилась и после. Гермиона взглянула на профессора МакГонагалл, столкнулась с пылающим взглядом, вздрогнула и потупила глаза.       Прозвенел звонок. Все стали тихо собираться и уходить. Гарри с Роном молча ждали, когда Гермиона на них посмотрит, скажет что-нибудь, но она лишь покачала головой. Когда класс опустел, профессор развернулась и направилась в свой кабинет. Гермиона поплелась следом.       С каждым шагом к заветной двери она всё больше приходила в себя. Трезвела и приходила в ужас.       С каждым шагом, что она преодолевала от двери к заветному столу, она чувствовала, как её захватывает волнение. Медленно оно растекалось от макушки до пят. И тем медленней становились её шаги. Она подошла совсем близко. Руки скреплены, голова опущена. МакГонагалл стояла напротив, Гермиона остро чувствовала исходившую от профессора ярость, впитывала её в себя. Она чувствовала, как покраснели её щёки, знала, как горят её затуманенные глаза, чувствовала жар своего тела. Она боялась, что её волнение увидят, и жаждала этого.       — Мисс Грейнджер, я не сомневаюсь, что Вы прекрасно понимаете, в какое положение меня поставили!       Гермиона вздрогнула и, зажмурившись, подавила рвущийся наружу звук. Она боялась шевельнуть бёдрами, ибо между её ног стало настолько влажно, что это могло бы стать прямой стимуляцией. Она надеялась, что МакГонагалл скажет всё сама, не требуя ответа и просто выгонит её. И тогда она побежит. Так быстро, как никогда не бежала.       Но тишина всё длилась. А потом она услышала лёгкий шелест мантии за своей спиной, почувствовала отголосок чужого тепла. И вдруг её ухо обдало чужим дыханием, и МакГонагалл сказала тихо и рычаще:       — Вы очень меня разочаровали.       Гермиона издала вздох, нащупала стол и схватилась за его край. Она всё так же не открывала глаз, боялась, что фантазия рассеется, и ей придётся столкнуться с чужим отвращением.       На плечи уверенно легли тонкие руки, и Гермиона слегка выгнулась назад. МакГонагалл хмыкнула.       — Снимите юбку, мисс Грейнджер.       Слова молнией пронзили воспалённое сознание. Девушка дрожащими руками схватилась за край и потянула юбку вниз, оттопыривая зад и прижимаясь оным к чужой промежности. От накатившего ощущения она закусила губу.       Когда Гермиона выпрямилась, профессор приказала уже более низким и хриплым голосом:       — Теперь снимите свои грязные трусы.       Девушка повторила движения, и теперь уже совершенно голая плоть соприкасалась с жёсткой тканью профессорской мантии. МакГонагалл, так и не убрав рук, надавила на чужие плечи, заставляя Гермиону выгнуться и прижаться теснее. Девушка издала тихий стон.       Потом её вдруг сильно и резко толкнули, прижав грудью к столу. Гермиона ахнула от боли и наслаждения. Профессор взяла её руки, вытянула вперёд и крепко приковала магией к столу. Сохраняя позу, МакГонагалл, оперевшись локтем одной руки на стол и нависнув на ученицей, другой рукой медленно провела от шеи девушки, к талии и плотно прижала её к бедру. Девушка так же медленно выгнулась. Дыхание её сбилось, на лице была изображена мука пополам с облегчением.       Дверь за ними внезапно издала громкий звук запирающегося замка. Камин погас.       «Мы остались одни. Никто не придёт.»       МакГонагалл нанесла первый удар. Жёсткий, сильный, болезненный.       Гермиона издала пронзительный стон.       — Я недовольна Вами, мисс Грейнджер.       Девушка была готова поклясться, что профессор специально называла её по фамилии. В этой фамилии целых две согласных «р», так замечательно рычащих на шотландский манер. У Гермионы начинала кружиться голова.       Второй удар. Звук от него такой кричаще пошлый. Гермионе казалось, из-за этого звука в ней просыпалось что-то древнее, злое, животное.       — Открой глаза.       Со следующим шлепком она резко распахнула глаза, и обнаружила прямо перед собой зеркало, которого, по её мнению, в этой комнате никогда не было. В этом зеркале она увидела свой совершенно оторванный от реальности взгляд и встретилась с чужим, тёмным, горящим взглядом дикой пантеры. Увидела чужие губы возле своей шеи. Увидела угрозу и обещание, укор и азарт хищника, играющего с жертвой.       МакГонагалл без слов требовала, чтобы Гермиона смотрела. Гермиона покорно повиновалась.       Не отрывая взгляда, профессор продолжила терзать бёдра ученицы, безжалостно и болезненно. Девушка жалобно стонала, всё громче и громче, чувствуя, как возбуждение становится невыносимым, ощущая, как влага копится и стекает вниз.       МакГонагалл с жестокостью волчицы наказывающей зарвавшегося щенка укусила Гермиону за мочку уха, а затем прорычала:       — Вы меня разозлили, мисс Грейнджер, но Вы моя любимая ученица, поэтому я сделаю Вам подарок.       Аккуратно и почти нежно профессор скользнула ладонью меж девичьих ягодиц, а затем несколько раз резкими движениями ввела в лоно свои длинные пальцы. Гермиона выгнулась и закричала, в глазах потемнело. На несколько мгновений она забыла как дышать.       Когда она пришла в себя, она снова увидела в зеркале их двоих. Увидела, как МакГонагалл наклоняется к её лицу, совсем близко поднося свои губы к её губам. И Гермиона почувствовала, как сходит с ума от невозможности коснуться, невозможности приблизиться и прижаться самой.       Внезапно чужие пальцы начали в ней двигаться. Мягкая истома мгновенно начала перерастать в новую бурю, разрывающую изнутри. Гермиона извивалась и чувствовала как чужое тело едва заметно изгибается и прижимается в ответ. Она видела, как профессор чувственными невесомыми прикосновениями ласкает её шею и скулу. Как её острый язык едва заметно высовывается, чтобы погладить мочку уха. Чувствовала тяжёлое дыхание, вырывающееся из тонких уст.       И снова её накрыла волна нестерпимого удовольствия. Девушка издала крик столь громкий и пронзительный, как кричит рождаясь новая душа.       Мелко сотрясаясь, оглушённая гулким стуком собственного сердца, Гермиона заставляла себя смотреть в глаза МакГонагалл, хотя ей хотелось прикрыть веки и свободно растянуться на столе.       И тут рука профессора задвигалась снова. Медленно, лениво, но неизбежно.       Гермиона жалобно всхлипнула:       — Я больше не выдержу.       — Вы провинились, мисс Грейнджер, — утробно прорычала ей на ухо женщина. — Это Ваше наказание.       Неосознанно двигаясь навстречу терзающей её руке, Гермиона чувствовала боль в каждой клеточке тела. Руки отчаянно затекли, но всё также желали обвиться вокруг тонкой шеи, зарыться в тронутые сединой волосы, приласкать шею и сухие плечи. В голове больше не осталось ни единой мысли, кроме странного, будто чужого, необъяснимого слова: «Пожалуйста».       Глаза не отрываясь смотрели в чужие, горящие, жестокие. На лице МакГонагалл не было ни малейшей эмоции. Но вдруг Гермиона увидела, как дёрнулись в улыбке крепко сжатые губы, и издала сиплый протяжный звук, снова приходя к концу.       Тонкие ухоженные пальцы застыли, впитывая в себя каждое резкое движение сокращающихся мышц, получая животную, первобытную ласку. А затем медленно вышли, прошлись по горящей коже девичьих бёдер и исчезли.       МакГонагалл встала, почти небрежно размяла кисти и спокойно села за стол. Она сложила руки перед собой и, соответственно, прямо перед лицом Гермионы. А та, чувствуя неимоверную усталость, с трудом представляя, как она сейчас пойдёт в гостиную и будет подниматься по лестнице к своей комнате, смотрела на эти руки с жадностью, желала прикоснуться губами, но не смела.       Преодолев себя, девушка встала, оделась, оправилась и с ещё не потухшим взглядом посмотрела в зелёные кошачьи глаза, на дне которых так же теплился недавний огонь.       Она хотела просить. Она хотела умолять.       Поэтому она сказала:       — Профессор.       — Отработка через неделю, мисс Грейнджер, — строго ответила МакГонагалл.       Гермиона разочарованно потупила взор.       Она не знала, что будет с ней в эту неделю. Но она точно знала, что сейчас она попрощается, выйдет из кабинета и продолжит жить.       Гермиона жила, дышала, общалась с друзьями, продолжала спасать мир, училась. И ловила взглядом облик строгого декана Гриффиндора. Изучала. Иногда встречалась взглядом, задавала молчаливый вопрос и кивала. В строго сжатых губах она с облегчением видела ответ: «Разговор не окончен».       К следующей встрече она была готова. Недавние обрывки разномастных мыслей, неоформленных желаний и смутных фантазий наконец превратились в чёткий план. Перед Трансфигурацией перво-наперво она избавилась от трусов. Она знала, что они начнут ей мешать едва начнётся урок. Лифчик она тоже сочла лишним, но уже в угоду своим личным фантазиям.       Когда урок закончился, она объяснилась с друзьями, дождалась, когда профессор встретится с ней взглядом и пойдёт в свой кабинет, и пошла следом.       Зайдя в помещение, Гермиона сделала несколько шагов и остановилась. МакГонагалл прошла к своему креслу, обернулась и встала. В этот раз девушка увидела то лёгкое и изящное движение кисти, так волнующе похожее на шлепок, за которым следовало закрытие двери. И другое, после которого заблокировался камин.       По комнате стал распространяться холодок, и Гермионе казалось, что исходил он от хозяйки кабинета. Оттого девушка острее чувствовала своё возбуждение, когда холод мягко и ласкающе покрывал её уже совсем влажную промежность.       Гермиона как можно незаметней облизала губы, глядя в темнеющие строгие глаза профессора и ждала указаний.       Тонкие руки ветерком прошлись по мантии, и та с шелестом спала с плеч. Строгая блузка и длинная старомодная юбка просто исчезли, и Гермиона невольно вздохнула, не успев подготовиться к лицезрению обнажённого тела.       Профессор одним изящным движением села в кресло, уложила руки на подлокотники и вздёрнула голову. Гермиона не знала, что именно было в глазах женщины: приказ или мольба, но ей было всё равно. Она не смела ослушаться.       Осторожно, будто боясь спугнуть нежную птицу, девушка подошла к профессору вплотную и встала перед ней на колени. В позе молящего. Как она хотела сделать уже неделю, с того самого момента, когда чужие руки оставили её одну. Мольба была услышана.       МакГонагалл небрежно переменила позу и раздвинула изящные ноги. Гермиона невольно сглотнула, чувствуя собственную нарастающую пульсацию между ног. Она осторожно наклонилась вперёд, гладя чужие ноги как дорогую античную статую, невесомо провела рукой по промежности, к которой так рьяно прижималась до этого, и услышала тихий вздох. Вскинув голову, девушка увидела, как профессор, всё также упрямо сжимая губы, закрыла глаза. Подавив порыв прижаться к этим губам, Гермиона опустила голову, ещё раз огладила горячую плоть и наконец припала к ней ртом. Она хотела быть нежной, хотела быть осторожной, боялась напугать своим напором, но не выдержала. Слишком тяжёлым было дыхание женщины, слишком остро она помнила это самое дыхание, когда оно обжигало ей щёку. Гермиона не думала об этом всю неделю, нет. Ей не снилось больше жарких снов. Тех мгновений, что она видела МакГонагалл вне занятий хватало, чтобы вспомнить, чтобы почувствовать.       Девушка двигалась уверенно и напористо. Она не знала точно, что именно нужно было этой женщине. Но она предполагала, и этого было достаточно. Пытаясь быть максимально точной в своих движениях, Гермиона невольно двигалась всем телом, выгибалась, приподнималась и опускалась, создавая трение собственных отчаянно мокрых половых губ и бёдер. Слыша уже чужие не вздохи, но стоны, она стонала в ответ, впиваясь пальцами в нежную кожу. Затем она почувствовала в своих волосах дрожащие пальцы, которые позже стали более жёсткими. Влажное лоно, в которое она входила языком, стало требовательно подаваться ей навстречу, приказывая продолжать. А затем она почувствовала, как напряглось тело под её руками, как отчаянно пальцы сжали её голову, будто желая оставить себе навсегда. И она услышала протяжный, полный наслаждения стон, а за ним выдох:       — О, мисс Грейнджер.       Гермиона могла поклясться, что МакГонагалл специально назвала её по фамилии. И никому она никогда не была так благодарна, как этой неприступной строгой женщине, когда всхлипнула в её горячую влагу, кончая.       Медленно опуская своё напряжённое тело и расслабляясь, женщина провела пальцами вдоль непослушных кудрей. Гермиона задрала голову, встречаясь своим затуманенным взором с полными неги хищными глазами. И впервые увидела, как знакомые тонкие губы растягиваются в откровенно пошлой ухмылке. Следом некая неведомая сила заставила Гермиону подняться и бросила к столу. Как она никогда не могла в точности уловить тот священный и завораживающий момент, когда профессор из кошки становилась человеком, так она едва заметила единое сплетение движений, перетекающих одно в другое, когда женщина неторопливо поднялась с кресла, подошла к ней вплотную, огладила её ногу, заставляя подняться вверх над своей головой, оставила на голени не то влажный поцелуй, не то нежный укус и склонилась, приблизив своё лицо к её лицу. Гермиона затаила дыхание, чтобы острее чувствовать жар чужого, сбитого на своих губах. Как тогда, неделю назад. Но теперь она не ждала наказания. Она ждала поощрения.       Она смотрела в чужие изучающие глаза и хотела молить.       Поэтому она сказала:       — Минерва.       И та ей ответила поцелуем.       Гермиону накрыл восторг, когда она почувствовала соприкосновение своей промежности с чужой. Резкий толчок, почти грубый. Гермиона издала игривый стон, затем грудной смешок. Минерва оторвалась от её губ и, посмотрев в счастливые глаза, снова невыносимо пошло улыбнулась. Затем она распрямилась и, выгибаясь, начала движение, похожее на завораживающий танец. Гермиона хотела запрокинуть голову и закрыть глаза, чтобы отдаться ощущениям, но чужие глаза приказали смотреть, и она не смела ослушаться. Она могла смело сказать, что не видела в своей жизни ничего прекраснее, но ещё отчётливей она понимала, что нет ничего более приятного и возбуждающего, чем это требовательное, чувственное трение чужого тела, так плотно и жадно прижимающегося к её, нет ничего волнительней этих звуков, нет музыки прекрасней, чем невероятно пошлые, откровенные стоны, исходящие от Минервы. Когда «танец» ускорился, Гермиона уже металась, выгибалась, теряла себя, с трудом могла дышать, и была абсолютно уверена, что никогда не сможет больше сказать ничего кроме имени женщины, подводящей её к кульминации. И вот последнее, самое отчаянное движение, последний аккорд. Они закричали почти в унисон, изгибаясь, держась друг за друга. А когда «музыка» стихла, и они наконец смогли слышать тишину и разрезающие её рваные вздохи, Минерва плавно склонилась над ней, улыбаясь, и с игривым осуждением хрипло выдохнула ей на ухо:       — О, мисс Грейнджер.       Гермиона могла поклясться, что эта женщина знала её, как собственный хвост. Но не могла быть уверена, что это взаимно. Она могла только предполагать.

* * *

      У Минервы МакГонагалл не было сексуальной ориентации в привычном понимании этого слова. Но зато у неё было своё собственное чёткое определение термина «секс». Для неё это означало взаимодействие между партнёрами, чувствующими друг друга и понимающими друг друга лишь с полуслова, с полувзгляда, целью которого является удовлетворение естественной природной похоти. Кому-то такое определение покажется сухим или даже нелепым, но для неё не было ничего более волнующего. Никто не утверждает, что такой взгляд на элементарные вещи не мог стать следствием её кошачьей натуры. Никому просто не приходило в голову рассуждать на эту тему.       У Минервы МакГонагалл было своё отношение к сексу и свои требования к партнёрам. Поэтому у неё их было немного. Но каждого она помнила с трепетом, искренне любила и отпускала с болью в сердце, но с благодарностью.       Это не значит, что она была одинока и несчастна. Совсем напротив. Она считала себя несвободной и счастливой.       Благодаря такому подходу она очень внимательно оценивала людей. Следила за ними, изучала. И потому для неё стало полной неожиданностью, когда она увидела мисс Грейнджер неловко мнущейся, незаметно двигающей коленями, пытающейся погасить растущий внутри жар. Ведь её саму эта девушка начала волновать немного раньше. И это волнение, стоит признать, слегка застило глаза.       Разумеется, профессор МакГонагалл давным-давно увидела в магглорождённой девочке родственную душу. Она внимательно следила за ней, искренне за неё переживала, прощала любые шалости и просто ненавидела, когда ей приходилось девочку ругать. И чем больше она видела в мисс Грейнджер схожего с собой, тем отчётливей ей виделись проблемы, долженствующие о себе заявить, когда девочки больше не будет, но появится молодая и без сомнения привлекательная девушка. Чем взрослей и серьёзней становился взгляд мерцающих карих глаз, тем сложнее было профессору МакГонагалл его выдерживать. А повзрослела девочка, надо сказать, даже раньше, чем должно, стараниями не нашедшей в себе сил отказать Минервы. Всё-таки, Маховик — не игрушка, не стоило позволять девочке в один год прожить ещё половину. А, впрочем, это изменило бы немногое.       Но, вот, Гермиона стояла перед ней. И так очаровательно вздрагивала при произнесении своего имени. Минерве МакГонагалл многие говорили об этом шотландском совершенно не мирном «р», которое она лично не считала особенным звуком и исправляться не собиралась. Её немного позабавило, что такая тривиальная вещь так безотказно сработала с «самой умной ведьмой своего поколения». И ей ничего не стоило побаловать девочку.       Однако разговор только начался. Минерва видела готовность девушки вести диалог, она даже чувствовала острое желание. Потому она решила начать с простого: с повода их разговора. Гермиона повела себя некрасиво, хоть причина такого поведения быстро усмирила гнев профессора. Но оставлять такое без внимания было бы просто недостойно. Заставить девушку нервничать, насладиться её трепетом, дать обещание, не оттолкнуть сразу. Затем лишить возможности двигаться, дарить ласку. Оставить право только её принимать.       «Вы провинились, мисс Грейнджер. Теперь Вы должны слушать, пока профессор будет говорить».       Не остаться в стороне, прижаться.       «Ты мне тоже нужна. Знай это».       Услышать всхлипы, почувствовать её возбуждение, то как она хочет сама быть ближе.       «Я знаю. Я рада».       Заставить смотреть. Глаза в глаза.       «Видишь? Это ты и я. Я рядом с тобой».       «Я вижу. Я знаю. Я хочу этого».       Подразнить, указать на препятствия, убедиться, что она уверена в своих желаниях.       «Вы — моя ученица, мисс Грейнджер. Я — Ваш профессор. Вас это не пугает?»       И получить искренний ответ.       «Ни капли. Так даже интересней».       От такой реакции, простой и лёгкой, совершенно нагой, у Минервы перехватило дыхание. В порыве благодарности она, погружаясь в зарождающуюся страсть, просто самозабвенно стала дарить наслаждение девушке, принявшей и возжелавшей её. Но потом всё же закончила диалог, позволив девушке подумать.       Она довела её в третий раз. Неудобная поза вымотала девушку.       «Я сделаю, что ты хочешь. Ничего не попрошу взамен».       Сесть напротив, протянуть ей руки, доставившие удовольствие.       «Это всё они виноваты. Что ты им скажешь?»       И снова посмотреть. Глаза в глаза. Увидеть ответ.       «Профессор, я хочу их. Я не хочу только получать. Мне нужны Вы».       — Отработка через неделю, мисс Грейнджер.       «У тебя будет время ещё подумать над своим ответом. Знай, от него многое будет зависеть».       «Как скажете, профессор».