от греха себя убереги

Один. Два. Три. В начале ты считаешь дни. Четыре. Пять. Шесть. Тело привыкает к боли, так однажды сказал тебе отец. Учиться жить с ней. Приспосабливается. Фокусируется. Продолжает существовать, когда единственное, что остается - это двигаться дальше. Семь. Восемь. Девять. Ты всегда считал, этот урок был получен им во Вьетнаме. Он никогда не говорил много о времени, проведенном там. Никогда не говорил был ли он ранен или испуган, зол или потерян. Он всегда отдавал свою мелочь бродягам на улицах, уверявших, что они ветераны, даже если у него не было лишнего цента в карманах. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. “Как мило. Ты вспоминаешь своего папочку.” Вновь этот голос. Тебе он не кажется знакомым. Тринадцать. Несчастливое число. Просто суеверие. Как и счастливая кроличья лапка. Ты хочешь знать, была ли где-то поблизости Белла. Ты мог бы пригласить её на пиво и немного серы. Поболтать о старых временах. Быть врагами - это почти как быть друзьями здесь внизу. Интересно, почему они до сих пор не приступили к вечным мукам, когда ты здесь шатаешься без дела, сходишь с ума от скуки. Дорогой Сэмми, Ад не так хорош, как его нахваливают. Четырнадцать. В Аду нет дневного света, но есть дни и ночи. “Доброе утро, милый. Приступим?” Впереди тебя ожидает вечность, и ты никогда не забудешь этот голос. В ночи, во тьме, части твоего тела собираются вместе. Кости встают на место, мускулы срастаются, зубы впиваются в челюсти со щелчком. Твои глаза, приколотые иглами к стене, чтобы ты ничего не пропустил, катятся, подпрыгивают и с хлюпом оказываются в глазницах. Ты отрыгиваешь свой язык, и теперь можешь вновь кричать. Кровь просачивается из твоих легких, стекает с твоего подбородка, теплая и текучая. С первым криком твое тело вновь становится целостным. Кинжал в твоей руке подобен кисти в руках художника. Двадцать. Тридцать. Сорок. Ты потерял счет дням. "Не хочешь попробовать? Всё довольно просто, и уверен, мой дорогой, что у тебя талант к такому." Ты пытаешься ответить ему пошел ты, но пальцы в твоем горле мешают. Тебя понимают, и его смех служит ответом. "Не будь жадным. Ты же знаешь, что не единственный мой партнер на этом выпускном вечере". Начисто вылизав лезвие, он вновь приступает. Существует миллионы способов, чтобы заставить страдать в Аду. "Не скромничай, милый. Их гораздо больше.” Было бы легче, если бы все смешалось вместе. Было бы легче, если бы ты не ощущал непрестанной боли. Было бы легче, не помнить каждый день. “Я очень люблю симметрию.” Вожделение. Обжорство. Гордость. “Это вопрос личных предпочтений. Как подпись.” Тысяча безликих тел, созданных из бритв и кислоты, скрученных и извивающихся, режущих и кромсающих, гниющих изнутри. Тысяча дней голода, и твоё тело, пожирающее само себя. Тысяча миль ползком, пока плоть не сойдет с твоих рук и локтей, пока твои кости не обнажатся. “Хочешь попробовать?” Нет. Нет. Нет. Оъебись. Нет. “Все хорошо, симпатяжка.” Его прикосновения подобно яду, и ты видишь как тает твоя кожа на груди. “У меня есть всё время этого мира.” Он даёт тебе имя, и это самое близкое подобие ласки, что ты помнишь. “Дин, Дин, Дин. Что же нам с тобой делать?” И крепко сжав рукой твою шею, он убирает её. Нет. Ты не забыл почему оказался в Аду. Ты здесь, потому что заслужил быть здесь. Он повторяет тебе это каждый день. “Не хочешь попробовать?” Нож скользкий и горячий от твоей крови. Первое, что ты сделаешь, это воткнешь нож в его шею. Его смех разносится по яме звоном пустых цепей. “Твой первый урок. Других у тебя больше не будет.” Стены Ада дрожат. Никто не говорит об этом, но все знают, что нечто пытается прорваться сюда. Нечто что здесь быть не должно. “Ты нанесёшь столько повреждений, сколько сможешь...” Он бросает взгляд вверх. Ворота крепкие, но не пробиваемые. “... прежде, чем они доберутся сюда.” Нож идеально лежит в твоей руке. Он был создан для тебя или ты для него. Тебе пора приступать к работе.