***
Коралина выводит невнятные узоры на желтоватом листе блокнота, подпирая подбородок рукой — Другая Мама напевает, заканчивая с приготовлением ужина, и у Коралины сводит желудок. по внутренностям ползают мокрицы, оставляя склизкий след из щёлочи, и она хочет залезть пальцами и подавить их как тогда в ванной, но может только чесать живот до болезненного раздражения и пытаться отвлечься на рисунок. кухню наполняет запах тушёного мяса и овощей, и она думает, что её стошнит. она знает, что это будет вкусно до безумия, и она почти готова расплакаться от нежелания класть это в рот. но Другая Мама, обычно чуткая и понимающая, ничего не замечает и ставит перед ней полную тарелку, проводя ладонью по волосам и целуя в макушку. Коралина жмурится до мерцающих пятен от сдавивших рёбра чувств — от любви Другой Мамы и собственного ужаса. она распахивает глаза и смотрит на красивое рагу, от которого поднимается пар, на свежий хлеб, аккуратно нарезанный и разложенный, на стакан мангового коктейля и начищенные приборы и с трудом подавляет всхлип, беря в руку вилку. Другая Мама ловит её взгляд и мягко улыбается, сцепив пальцы и уложив на них подбородок. сама она никогда не ест, только наблюдает за ней с полной тарелкой, которая после выбрасывается. Коралина накалывает на зубцы кусок мяса и подносит ко рту дрожащей рукой, чувствуя, как бешено стучит сердце и противится желудок, простреливая спазмами. но она не обращает внимания, под изучающим взглядом чёрных пуговиц начиная жевать мясо и проглатывая. по пищеводу проходится уголёк и замирает, и всё прекращается — пульс снижается до нормы, желудок успокаивается, и страх отступает. в солнечном сплетении завязывается узел и протягивает нити по венам, наполняя конечности лёгкостью, вытягивая отдельные мысли из ряда и оставляя пустоту, и Коралина расслабляется, съедая овощи и закусывая хлебом, заботливо предложенным Другой Мамой. она уже не помнит, почему ей было так плохо, и с наслаждением уплетает ужин, искренне улыбаясь и поглядывая в чёрные пуговицы, которые больше не смущают. это ведь такая мелочь — Другая Мама красивая, и пуговицы вместо глаз её ничуть не портят, и Коралине нравится, что к каждому её приходу она надевает разные наряды. Другая Мама хочет впечатлить её, понравиться, и Коралина краснеет, когда думает об этом. никто ещё не делал столько, чтобы понравится ей — никто и не хотел. когда тарелка пустеет, а узел распутывается, пустив по нити во все до единого кровеносные сосуды, Коралина смотрит на накрашенные алой помадой губы и думает, что она никогда не целовалась. в книжках и фильмах говорится, что это приятно, и целовать нужно важного человека. Коралина кусает щёку и гадает, каково это — целоваться с Другой Мамой. она ведь умеет абсолютно всё, и это наверняка тоже. — хочешь что-то попросить, милая? она всегда знает, что Коралине нужно и когда, словно умеет читать мысли — или просто хорошо знает её. но причина не важна, совершенно — важно то, что у Коралины жжёт губы и потеют ладони, и это всё так странно, и кухня становится такой яркой, что режет сетчатку, и она сосредотачивается на чёрных пуговицах напротив. глаза перестают слезиться от боли, но у Коралины никак не получается связно думать — слова в голове разлетаются и путаются, не подходят как паззлы из разных наборов, и мир сужается до сплошного блестящего чёрного. но это ведь совсем ничего — это ведь Другая Мама, и волноваться не о чем, она поймёт и примет, что бы ни произошло, и никогда не навредит. потому Коралина на ватных ногах встаёт и подходит к ней, садясь на колени и обвивая подрагивающими руками шею, и чужие тут же смыкаются кольцом вокруг талии. Коралина не умеет целоваться, но Другая Мама умеет — она подаётся вперёд и накрывает её рот, нежно и осторожно сминая губы, и Коралина всхлипывает, неловко отвечая. всё так неправильно и ужасно, просто чудовищно, что слёзы текут по щекам и оседают солью в поцелуе. но Коралина не понимает, почему её трясёт, почему всё плохо — она ведь в руках Другой Мамы. а мама всегда знает, что лучше для её ребёнка.***
— нужно лишь немного потерпеть, малышка, и всё закончится. Коралина смотрит на разложенные на кухонном столе вещи и дрожит. пуговицы в подарочной упаковке, набор серебряных игл от с едва заметным ушком до с огромным, занимающим почти половину, множество ножниц от маникюрных до портных, пачка стерильного бинта, вата в нелепой цветочной коробке, пузырьки с мутноватой жидкостью, пинцет, скальпель и моток ниток. рядом сидит Другой Папа и гротескно улыбается, сложив ладони на коленях, и он похож на куклу, которую временно бросил кукловод. она всхлипывает и комкает штаны на коленях, поднимая взгляд на Другую Маму, надеясь, что она передумает, скажет, что это не обязательно, что можно оставить глаза и они всё равно будут вместе. но Другая Мама молча протирает жуткий тонкий скальпель, надев медицинские перчатки, и Коралина практически готова подорваться с места и убежать — куда угодно, только подальше от сюда, от предстоящей операции и своего страха. но тело не слушается, оно приросло к стулу, и она может лишь беспомощно наблюдать, как Другая Мама поворачивается и медленно подходит, ласково улыбаясь уголками красных губ. она утешающе целует её в щёку и подносит скальпель к правому глазу, крепко схватив её за подбородок — и Коралина в ужасе смотрит на приближающееся остриё, неосознанно задержав дыхание и слыша шум крови в ушах. а потом приходит жгучая резкая боль и её оглушает собственный крик, и лицо Другой Мамы окрашивается в красный — совсем как её помада. — мамочка, стой, хватит… она умоляет, запинаясь и задыхаясь, вцепившись в чужое запястье, но Другую Маму её трепыхания не волнуют — она проворачивает скальпель, и Коралина снова кричит. Другой Папа глупо улыбается, но это кажется жутким сейчас — ей ведь больно, так почему он просто сидит? но он не двигается, и она понимает, что он ненастоящий — кукла, набитая опилками и покрытая лаком. он просто игрушка, и сейчас у его хозяйки нет времени на управление. она перерезает её глазу нервы и мышцы, и Коралина уже видит её частично, только левым — правый потерян, он держится на остатках дальних нервов, которые не достаёт скальпель. но это не проблема — Другая Мама спокойно заменяет скальпель на пинцет и бережно вырывает глазное яблоко одним движением, и Коралина визжит и сгибается пополам. её тошнит на вычищенный ковёр, и в рвоте она замечает шевеление червей — они копошатся и ползают, и её рвёт снова, пока на руки с лица капает кровь. Коралину трясёт, она захлёбывается рыданиями, царапая предплечья короткими ногтями, и хочет, чтобы всё прекратилось. она просто хочет умереть, только бы всё прекратилось. — осталось совсем чуть-чуть, пришивать уже не больно. тёплая ладонь перебирает волосы в успокаивающем жесте, к губам приставляют бокал с водой, и она жадно пьёт, не отрывая взгляда от пола — там расползаются в стороны черви, и она понимает, что умирает. гниёт изнутри, ведь её пожирают, и убивает её Другая Мама — каждую ночь она травила её ужином, наполняла лёгкие ядом через свои духи, сводила с ума словами, накачивала наркотиками через цвета и изъедала душу прикосновениями. нет, Коралина уже мертва — Другая Мама убила её, передала последнюю смертельную дозу посредством помады, своей кровавой помады, и тот сладостный поцелуй, то мгновение блаженного забвения стоили ей жизни. она плачет, но Другая Мама вытирает её слёзы мокрой ватой и оглаживает пустую уродливую глазницу, наклоняясь и целуя её нижний край. Коралина вздрагивает, а она проникает языком внутрь, собирает кровь и проглатывает, обводит контур и снова целует, и Коралина чувствует кожей её довольную улыбку. чужое удовольствие бьёт ботинком под дых, и она пытается отстраниться, но тело слабое и непослушное, и она только бесполезно упирается в плечи. Другая Мама выпрямляется, откладывая ватку и опять беря скальпель, и Коралина отворачивается, прикрывая здоровый глаз локтем. Другая Мама тихо переливчато смеётся и мягко убирает её руку, вонзая лезвие и тут же прокручивая, и она срывает голос на вопле — и тут же почти теряет сознание, потому что теперь она не видит ничего. вокруг кромешная темнота, и ей страшно, страх сжимает удушающими кольцами и ломает рёбра, сплющивает лёгкие, не позволяя вдохнуть, и она шарит руками по воздуху перед собой, пытаясь найти Другую Маму и ухватиться за неё — что угодно, только не темнота, не такая жуткая и абсолютная, без малейшего просвета и отблеска. это тьма, и Коралина не может дышать, она падает в бездну и летит в ледяной космос, она потерялась и хочет домой. — мамочка, пожалуйста… — я здесь, Коралина. мама любит тебя, дорогая, и всегда будет о тебе заботиться. мокрый язык ласкает левую глазницу, вырисовывает узоры внутри и слизывает текущую кровь, кажется, он касается мозга и щекочет нервные окончания, но Коралина переплетает пальцы с чужими, поддерживающе накрывшими её руку, и старается не обращать внимания. она только молится, чтобы Другая Мама её не отпустила, потому что Коралина уверена — в ту же секунду она лишится рассудка и умрёт, задохнувшись от рыданий и ужаса. Коралина хочет снова видеть, пытается раскрыть веки, которые уже подняты, бестолково напрягает оборванные концы мышц, второй рукой обхватив чужое предплечье. она знает — есть только один способ вернуть зрение, она боится проклятых пуговиц и игл, но ещё больше она боится навсегда остаться слепой, быть похороненной в равнодушной темноте. — пришей их… пришей их, мам… Другая Мама разрывает контакт и лязгает ножницами, и Коралина обращается в слух, жадно ловя едва уловимое шуршание — наверное, отмеряет нужное количество ниток и отрезает, а затем с тихим бульканьем протирает выбранную иглу и вынимает первую пуговицу. Коралина обнимает себя поперёк живота и приподнимает голову, и страх липкой дрянью наполняет желудок, и она надеется, что её не стошнит — хотя бы пока всё не кончится. потом она убежит в настоящий дом, к настоящей маме, запрёт дверку и выкинет ключ в бездонный колодец вместе с кукольной собой. она выкинет это всё из памяти, сотрёт Другую Маму из сердца и никогда не вернётся. но вдруг темнота неохотно расступается, обнажая растущую точку света, начинающую переливаться разными красками, и Коралина алчно вглядывается, фокусируясь на появляющихся силуэтах. и вот уже можно различить стол, Другого Папу и кухонные шкафчики, пока ещё размытые и не очень яркие. но она видит, и счастье, перемешанное с облечением, накрывает горячей волной, и она истерически смеётся, скосив взгляд в сторону и заметив Другую Маму, возящуюся с другим глазом. вот-вот всё закончится, и она убежит, и больше никогда не увидит её — они попрощаются навеки, и Коралина будет жить в настоящем мире. но радость куда-то исчезает, и мысль о расставании с Другой Мамой отзывается морозной болью в груди. она ведь любит её и будет грустить, если Коралина её бросит. матери всегда грустят, когда дети уходят от них — а Коралина собирается уйти навсегда. это ощущается безумно неправильно, противоестественно — она должна остаться, она — дочь, и должна быть со своей матерью. ведь должна же? — вот и всё, милая. Коралина дёргается от ласковости тона и внезапности слов, и всё вокруг приобретает чёткость — будто кто-то подкрутил колёсико настройки, приведя реальность в нормальное привычное состояние. на столе всё так же лежат инструменты, но ужаса больше не вызывают, Другой Папа не кажется опилковой куклой — он приветливо взмахивает и наклоняет голову к плечу. в рвоте на ковре нет ничего необычного — просто частично переваренная еда с желчью, никаких червей и личинок. а Другая Мама снимает перчатки и широко улыбается, разглядывая её лицо. — тебе идёт, Коралина. синие пуговицы подходят куда лучше карих. Коралина не знает, но кивает, и Другая Мама наклоняется и целует её новые глаза — её первые пуговицы — одобрительно погладив по щеке. теперь Коралина видит, что Другая Мама выше и худее, черты лица острее и резче, а пальцы похожи на паучьи лапы. но это всё не имеет значения — это ведь её мама. и когда она притягивает Коралину к себе, поглаживая по волосам, а стены деформируются и меняют обои, мебель переставляется, потолок поднимается, появляются новые двери странной формы и освещение приобретает ядовитой оттенок, Коралина не сопротивляется, оглядывая новую форму дома насыщенно-синими пуговицами вместо выбранных ею коричневых. ведь мама знает лучше.