aromanticism

— Они обрекают мою жизнь на страдания. Каждый Божий день я вынужден ни свет ни заря покидать свою квартиру — естественную среду, зону комфорта, — и отправляться на встречу с ними, жестокими и заинтересованными в ограничении свободы человека. Понимаете? Я застрял в порочном расцвете рабства, которое, как казалось мне доселе, давно было вычеркнуто из жизни общества. — высокий молодой парень вальяжно развалился на мягкой кушетке, отчего-то вкупе с его ростом кажущейся до смешного миниатюрной. Несмотря на столь эмоциональную речь, он не выглядел ни на толику взбудораженным. Ленивый скользкий взгляд особо пристально изучал медицинского работника, что сидел чуть поодаль от новоявленного пациента и с аналогичной оторопью его разглядывал. — Айзава-кун… — мужчина прокашлялся, с трудом сдерживая нервный хохот, рьяно рвущийся наружу, — Вы… — Я не закончил, отложите комментарии. — брюнет говорил сухо, не растягивая слова на языке, как делают это обычно. Он был похож на ребенка, которому родители впервые дали право голоса: в данной ситуации проблема весила не более, чем «какой породы котенка мы собираемся приобрести?». Да и существовала ли проблема вовсе? — Насилие. Психологическое насилие, доктор. Люди не оставляют меня в покое ни на минуту. Стоит переступить порог этого, не побоюсь сказать, казенного дома, и мышеловка захлопывается до шести часов вечера. Все, дороги назад нет. За мной ходят тенью, позволяют себе панибратство, толкают в коридорах и кричат, кричат, кричат… Иногда чудится, что тот многоголосый хор слышен мне даже в собственной ванной. — Айзава-кун, — уже более требовательно окликнул врач, срываясь на короткий смешок, но тут же, словно поправляя себя, быстро взял происходящее под контроль: — судя по документам, Вы — учитель начальных классов. О каком рабстве речь? Изначально у поистине измученного Тошинори и в мыслях не было тратить дражайшее обеденное время на этого артиста, как он сам же и заклеймил гостя, но настолько фееричных представлений мужчина, за весь период недолгой практики в диспансере, не заставал еще ни разу. А посему порешил: сгорел сарай — гори и хата; или, если переиначить — уж больно хотелось узнать о жизни этого «несчастного» подробнее. Личное дело, которое, с ноги открыв дверь кабинета, Артист бросил на стол, крупными печатными буквами сообщало следующую информацию: Направление на периодическое медицинское обследование. Выдано 27.02.xx; Шота Айзава, двадцать четыре года. Высшее педагогическое образование. Учитель начальных классов. Годовалый стаж. Там же было упомянуто и небезызвестное место работы — крупнейшая районная школа. Впрочем, она была и единственной. Город территориально скуден, любое расстояние преодолевается пешком, оттого из некогда элитного учреждения нарисовалась ученическая помесь «меда и дегтя». Правда, «дегтя» было в разы больше, и по этой причине на пост безудержного смеха приходило лишь искреннее сочувствие. Даже представить не получалось, за какие грехи кудрявый юноша платит. В любом случае, это дело его не касалось. И все-таки придется подыграть. — Вы столь бестактны. — Шота, не смущаясь, протяжно зевнул, вынуждая Яги зевнуть следом. Натянув горловину теплого черного свитера по самый подбородок, тот и вовсе прикрыл глаза: — Больные не должны быть в курсе своих отклонений до тех пор, пока не подтвердится возможность патологического состояния. — А Вы больны? — желание съязвить шло по нарастающей, но специалист упрямо держал себя в руках. — Моя профессия не выглядит «говорящей»? — вопросом на вопрос ответил Айзава, хитро округляя глаза. Расслабленный и по-зимнему одетый, он приобретал какие-то общие черты с кошками: неповоротливость, ехидство и не знающую границ наглость. — Возможно, мой недуг смертелен, а меры еще не предприняты. Русые волосы врача выбились из низко собранного хвоста, когда тот отчаянно приложился головой о стол. Пора выходить на пенсию — в свои двадцать восемь он уже все повидал. Еще немного, и неотложное психиатрическое воздействие потребуется самому Тошинори. — Да, пожалуй… — мужчина согласился раньше, чем успел подумать, с чем именно, — то есть, я хотел сказать, мы можем провести тест для выявления склонностей к… — с аналитической терапией блондин ни в жизни рядом не стоял и представления о всевозможных ее спектрах не имел тоже. — склонностей к аромантизму. Люди, неспособные испытывать возвышенные чувства и накапливать острые положительные эмоции, чаще становятся жертвами маниакально-депрессивных расстройств. — под столом экран мобильного телефона с открытым интернет-источником наконец позволил себе погаснуть. Тошинори чувствовал себя школьником, и от этого к ощущению азарта примешивался жгучий стыд. Хотелось ударить себя повторно. Теперь уж по затылку и сапогом. Аромантизм. Что он знал об этом явлении на самом деле? Ровным счетом одно лишь название и, с точки зрения логики, приблизительное толкование. Сейчас его наиглупейшим образом раскусят. Если Айзава действительно решил устроить «самопровозглашенную» консультацию, то он наверняка в курсе возможных методик, которые обычно сопутствуют первому сеансу. — Я в деле. То, что упертость Шоты вытесняет его же способность мыслить здраво и последовательно, однако, играет на руку им обоим. — Э-э… тогда я задам несколько вопросов, — Яги уткнулся в чистый лист бумаги, всем видом демонстрируя, что подобного рода тест — само собой разумеющееся, и что лежит он в первом ряду на столе каждого квалифицированного психолога. —  сколько лет Вы бы мне дали? — Пожизненное. Когда на Айзаву в изумлении был поднят взгляд голубых глаз, тот пожал плечами, мол, странным тестам странные ответы. Врач мотнул головой и продолжил: — Как звали Вашу первую девушку? — У меня не было девушки. — Вы состоите в отношениях на данный момент? — Нет. — Ваш любимый ресторан? — Brauerei. — Ваше любимое блюдо? — Паста с морепродуктами. — Удобное время? — Семь вечера. — За Вами заехать? — Можно и та… Извините? Что? — Вот и отлично, — Яги усмехнулся в кулак, шумно потягиваясь во все стороны, а затем оттолкнулся от стола, прокатившись на офисном кресле до самого сейфа. — Спасибо, что скрасил мой отдых, но сейчас я действительно должен откланяться и вернуться к работе. Моя подопечная очень нервная. Снесет окна и двери, не подготовься я к обследованию вовремя. Мужчина поднялся с места, возвращая прическе прежний опрятный вид, и, словно опомнившись, нашарил в кармане халата слегка мятую визитку. Протянув ту недоумевающему Айзаве, Тошинори еще раз лучезарно улыбнулся. — Я гинеколог. Кабинет психолога находится в клинике напротив, артист. Ума не приложу, как можно было попутать здания. — Вы… — Шота бледнел и краснел попеременно, немигающим взором сверля в стене отверстие. Осознание того, что около часа было потрачено впустую, а дичь втиралась совершенно другому человеку, вводило его в ступор. — Смотрю не в душу, а… глубже. «Моя профессия разве не выглядит говорящей?», так было сказано? — блондин прищурился, — Все, мне пора, — врач прихватил со стола толстую зеленую папку со сведениями о пациентах и быстрым шагом направился к выходу. У двери он обернулся, перед тем как скрыться за ней же. — Заеду, как и договаривались, к семи. Адрес был прописан в медкарте, я заучил. Шота вжался лбом в спинку кресла, но видеть его собеседник уже не мог. — Мерзавец. Пропишешь мне декретный отпуск. До семидесяти лет включительно.