Крылья

Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине Мне хочется плакать от боли или забыться во сне Где твои крылья, которые так нравились мне?

Занзас безмолвно наблюдал за тем, как бордовый шёлк стекал с узких покатых плеч и скользил по худым и обманчиво хрупким рукам с тонкими запястьями, что легко выскользнули из длинных рукавов. Ткань, подобно кровавой реке, омыла молочно-белую бархатную кожу, повиснув на бёдрах. Перед ним стояла прекрасная женщина, его женщина, но он видел лишь отвратительные келоидные шрамы, рассекающие её лопатки вдоль. На бледной коже эти уродливые вертикальные болезненно-розоватые росчерки выделялись особенно ярко, приковывая к себе всё внимание. Он мог бы спросить о том, как они появились, но знал, что она не ответит. Его женщина сильная, сильная даже с ним. Тихо играет граммофон, сверкая в полумраке своим начищенным до блеска рупором. Печальные ноты фортепиано переплетаются с атмосферой тревоги и недосказанности, но никто из них не хочет быть первым и начинать разговор. Платье скользит с бёдер ниже и в конце концов падает на пол, обнажая стройное, даже худощавое, тело. Нижняя половина его всё же была облачена в белое бельё, почти сливающееся с её кожей — матовые чулки на кружевной резинке и такие же кружевные трусики, от которых было, скорее, только название. Бюстгальтера на ней не было. Занзас много раз слышал от неё одну и ту же фразу о том, что ни за какие деньги его женщина не наденет это изобретение дьявола, обрекая себя на мучения. Страдать она не любила. — Где? — он задаёт вопрос без уточнения, зная, что его поймут с полуслова — всегда понимали. — Потеряла, — она беззаботно усмехается, поворачиваясь к нему лицом. Она всегда такая. Неунывающая шутница, чей звонкий голосок отдаёт приказы не хуже любого диктатора — столь же чётко, ясно и твёрдо, не допуская никаких возражений. Порой в её взгляде отражался такой шторм, что ему самому становилось не по себе, но он никогда не давал ей об этом знать. Она была морем — то спокойным, то бушующим, ломающим на части огромные корабли, и тихой, как Тихий океан, на побережье которого она выросла. — Ран, — он хмурит брови, давая понять, что ответ обязателен. — Я же сказала тебе, — она деланно удивляется его настойчивости, переступая через сброшенное платье, — что потеряла их. Неужели в моих словах было что-то непонятное? — Ты хочешь меня разозлить? — Занзас смотрит на неё спокойно и отрешённо, витая мыслями где-то возле мерзких отметин на нежной коже. — А должна? — Ран безразлично пожимает плечами, от чего выступающие косточки становятся заметнее. — Я сказала тебе правду. Как видишь, крыльев за моей спиной нет и больше никогда не будет. — Кто? — ещё один полувопрос, который им совершенно не нужно уточнять. — Тебя это касаться не должно, Зан-тян, — она весело улыбнулась, легко проведя указательным пальцем по его щеке. — Я уже большая и самостоятельная девочка. Он издал тихий утробный рык то ли от наглого прикосновения, то ли от её слов, но сдержался от того, чтобы применить силу к этой наглой особе. Его выводило из себя подобное поведение и недоверие с её стороны, но он старался держаться, понимая все причины. Его донна не может быть слабой. Особенно если за её плечами собственная могущественная семья, построенная на крови и костях. У неё не было ни богатого наследства, ни поддержки родителей — отец едва не пришиб её насмерть ещё в детстве, а мать ненавидела до сих пор, отравляя жизнь настолько, насколько это было возможно. Всю свою жизнь она могла рассчитывать только на себя, и Занзас понимал это, принимал, но всё равно злился. Его женщина не может быть сильнее него. — Я никому не позволю портить то, что принадлежит мне, и твоя самостоятельность здесь не причём. Ты ведь знаешь, что всё равно из-под земли достану, — он ударил кулаком по краю стола, хоть и хотелось сорваться на ней. — И зачем мне труп не первой свежести? — Ран удивлённо вытянула тонкие губы, накрашенные бордовой помадой. Он невольно осознал, что вообще впервые видит её с макияжем, хотя раньше дело ограничивалось лишь покраской белых ресниц в более натуральный цвет специальными составами. Теперь же и губы были накрашены так, что вообще стали заметны, и глаза выделены угольно-чёрными стрелками. О том, что у альбиносов тоже есть черты лица, Занзас даже не задумывался. — Повесишь у входа в свою башню, чтоб другим неповадно было, — он весело огрызнулся, не желая оставаться в долгу. Она звонко расхохоталась, прижимаясь к нему вплотную и обнимая за шею руками. Эта хрупкая женщина была выше него на пару сантиметров, что вызывало ещё одну волну раздражения — не пристало ему на кого-то смотреть снизу вверх, даже с небольшой разницей. А ведь смотреть-то хотелось! — Мои крылья стали платой за мою беспечность. Теперь шрамы напоминают мне о том, что не стоит полагаться на тех, кто этого не заслуживает, — Ран мягко и доверительно улыбнулась, а он ощутил укол совести, которой у него, вроде, отродясь и не было. Она и слова не сказала против него, но Занзас понимал, чем она хочет задеть и за что, и у неё это получилось. Его полгода не было ни в Японии, ни в Штатах, где обычно обитала эта белая чертовка. Его не было рядом тогда, когда она больше всего в нём нуждалась. — Ты сама отказалась ехать со мной, — но он ненавидел признавать свои ошибки даже тогда, когда прекрасно понимал суть вины. — Ты прав, — она беззаботно улыбалась, кивая головой — ей не нужно было с ним спорить, чтобы отстоять свою точку зрения. — Я бы и сейчас отказалась — не могу оставить свою семью. Они ведь не виноваты в моих проблемах с доверием. Ему захотелось ударить её так, чтобы на красивом лице несомненно остался след от ладони. Его раздражало её поведение настолько, чтобы силой стереть с тонких губ эту улыбку, за которой она прятала свою боль. Его раздражало то, что она сильнее него. Но вместо удара он зарывается пальцами в её короткие светлые волосы, не давая отстраниться, и с жадностью целует в губы, не боясь испачкаться помадой. Ему хочется выпить её душу, и она бы наверняка позволила, если б таковая имелась. Она позволяет и целовать себя, приоткрыв ротик, чтобы углубить поцелуй. Она покорна и нежна, но он прекрасно знает, кто на самом деле раздаёт разрешения. Занзас отстраняется, с удовлетворением замечая, как размазалась краска по её губам. Разумеется, куда приятнее было бы, если б она стёрла свою помаду о его член, но Ран ненавидела, когда её заставляют что-то делать и могла укусить даже под дулом пистолета, приставленного ко лбу, а лишиться подобным образом верного друга не хотелось. Его женщина брала в рот только по собственному желанию, которое наступало лишь тогда, когда уровень негативных эмоций превышал все допустимые пределы. Чем было хуже на её душе, тем грубее и безжалостнее был секс. Страдать морально она не любила куда больше, чем физически. — Я хочу танцевать, — донна щурит свои по-лисьи хитрые глаза, а он едва сдерживается, чтобы не ответить, что хочет взять её прямо на дубовом столе. — Неужели тебе вечера не хватило? — Занзас проводит пальцами вдоль её позвоночника и, остановив ладонь на пояснице, прижимает к себе. — А если и не хватило? — Ран сама издевательски прислоняется ближе, так, чтобы он через рубашку чувствовал её грудь и железо в ней — количество дыр от пирсинга в её теле примерно равнялось количеству шрамов от пуль. — У нас с тобой слишком разные взгляды на то, какие танцы должны танцевать женщины, — он похабно скалится, но ладонь не опускается ниже ни на миллиметр. — Все эти танцы вы прекрасно можете повторить и без нашего участия, — она ласково шепчет ему на ухо, пальцами сжимая плечи через плотную ткань наброшенного поверх пиджака. Он злится на эту безграничную наглость, но не отвечает силой, лишь перехватывая её бледную ладонь. Он молча ведёт её в танце в такт печальному плачу скрипки. Только так она полностью расслабляется и позволяет по-настоящему себя контролировать и направлять. Она не пытается с ним соперничать или отобрать главенство, хотя он знает, что могла бы, вместо этого лишь послушно следует. Ей хочется побыть слабой, но она просто не может себе такого позволить. Занзас использует эту слабость себе во благо — резко роняет её на столешницу огромного стола и не даёт отстраниться. Ран весело смеётся, довольно щуря свои светло-сиреневые глаза, ведь знала, что он поступит именно так. На тёмной гладкой поверхности стола она смотрится белым пятном с едва заметными вкраплениями украшений. Он ведёт горячими пальцами по её щеке и спускается ниже, задевая широкий бархатный чокер на шее — любовь к всевозможным ошейникам у этой особы просто неискоренима. Он слегка сдавливает ладонью её горло, вызывая тихий стон. Он не умеет быть нежным и старается просто не сломать ей что-нибудь. Она смотрит на него с вожделением и чувственно стонет, нарочно подставляя гибкую шею. Ему отчаянно хочется придушить её, чтобы никому больше не досталась, но он лишь молча ведёт рукой ниже, останавливая ладонь на небольшой упругой груди, которую донна так не любит прятать за бельём. Пальцы касаются розоватого соска и слегка оттягивают за маленькую штангу с двумя шипами в качестве заглушек. — И после этого скажешь, что не мазохистка? — Занзас с усмешкой смотрел в её затуманенные похотью глаза, прокручивая маленькое украшение. — В тебе железа на полкило будет. — У меня особые отношения с болью, — Ран выгнулась, следуя за его рукой. — И мог бы не говорить так, будто тебе не нравится. Он убрал руку и резко перевернул её на живот, надавливая ладонью на поясницу, чтоб не поднялась внезапно, хотя та даже не пыталась. — Ойя, можно было и понежнее, между прочим, — она тихо и беззлобно смеётся, складывая руки перед собой. — Не говори так, будто тебе не нравится, — он с силой шлёпает её по выставленной заднице, оставляя алеющий след на молочно-белой коже. — Вот такое мне совершенно точно не нравится! — она дёргается в сторону больше из желания показать, что ей это неприятно, нежели по-настоящему вырваться и сбежать. — Ты хоть представляешь, сколько после твоих лап синяки сходить будут?! Следующий шлепок прилетает с уже куда большей силой и именно за слова, но за ним больше ничего не следует. Занзас практически без усилий разрывает тонкое кружево белья, оставляя её в одних только чулках и обещая выписать чек до того, как в ответ польются возмущения. Он привык так поступать со всеми своими женщинами, ведь деньги заметно облегчали жизнь. Он знал, что Ран его богатство без надобности и злиться она будет только на то, что обращаются с ней не так ласково, как ей бы хотелось, но привычка — слишком страшная вещь. Ей бы только из принципа уничтожить чужой мозг, а причину можно и придумать. Она тихо шипит из-за алеющих припухших отпечатков на коже, но наоборот прогибается в пояснице, поднимая бёдра выше и шире расставляя ноги. С такими длинными стройными ногами ей прямая дорога в модели, но вместо этого она продолжает через день омывать их кровью. Он достаёт из кармана брюк одноразовый пакетик смазки и откладывает на столешницу, пока расстёгивает ремень и ширинку. Она нетерпеливо ёрзает на месте в ожидании — блеск смазки на светло-розовой коже ануса позволял предположить, что секс был запланирован ею заранее. — Так сильно боишься залететь, что уже и готовишься так, чтоб я не перепутал? — Занзас сбрасывает пиджак на пол и приспускает ниже брюки вместе с бельём, освобождая вставшую плоть. — Я бы сказала, что это всё потому, что ты в свои тридцать шесть никак не научишься пользоваться резинками, но нет, — Ран тихо смеётся, приподнимаясь и проводя ладонями по собственному телу, чтоб не потерять прежний запал. — Просто с твоими размерами там не настолько больно. — Или же ты уже побывала под кем-то, — он оторвал часть пакетика и вылил прозрачный гель на член, размазывая ладонью. — Разумеется, побывала, — она вновь смеётся, переводя претензию в шутку и слабо сжимая пальцами проколотые соски. — Или ты наивно полагал, что тебе досталась тридцатилетняя девственница? Ойя, я ведь и обидеться могу за такое мнение обо мне. Ему хочется сказать ещё какую-нибудь обличительную колкость, но ничего не получается. То ли сказывается её умение переводить тему, то ли его нежелание копаться в прошлом дальше. Он молча отвешивает ей ещё один шлепок и, сжав ударенную ягодицу, отводит в сторону, чем облегчает проникновение. Ему не нужно знать всех её предыдущих партнёров в лицо, чтобы ощущать, кому эта женщина принадлежит теперь. Она тихо стонет, прикусив губу со следами размазанной помады. Много, слишком много для неё одной даже после длительной подготовки, хотя она была искренне благодарна ему за осторожность, на которую тот, в общем-то, и не был способен, но искренне старался. Медленные и плавные толчки позволили постепенно привыкнуть к ощущениям и больше не морщиться от боли в растянутых мышцах. И вот уже она сама подаётся ему навстречу, стараясь принять горячий член по самое основание. Тёплые шершавые ладони крепко сжали бёдра, не позволяя полностью руководить процессом — движения ускорились, сопровождаемые громкими шлепками тел друг о друга. Он не отдаст ей власть. Ему хочется сломать её, подавить и уничтожить за ту наглость и показную чистоту, коей она переполнена, но он с недовольством осознаёт, что без этого её той самой уже не будет. А без неё в его жизни вновь наступит бессмысленная пустота, которая сведёт всё к одним лишь дракам, перестрелкам и запоям. Потому он хватается за неё, как за последнюю соломинку, чтобы оставить в своём существовании хотя бы какое-то подобие чувств и эмоций. Он касается пальцами уродливых шрамов на её спине и ведёт по ним вверх, резко хватая за короткие светлые волосы на макушке. Они едва ли длиннее его собственных, но куда мягче и приятнее на ощупь. Ран отзывается недовольным шипением и тянется за рукой, прогибаясь в спине. Ей хочется ответить ему чем-то, задеть, но вместо этого из горла вырывается громкий жалобный стон. Ставшие слишком быстрыми толчки не позволяют сосредоточиться ни на чём, кроме собственных ощущений. Внизу живота разлилось предательское тепло, вызывающее приятную дрожь. Она опустила руку вниз, заводя меж расставленных ног. Неожиданно холодные пальцы в нежной ласке коснулись клитора, нарочно задевая подходящее сквозь него вдоль украшение с двумя бусинами-заглушками. Ощущения передавались словно по оголённым нервам, вынуждая и без того влажную кожу намокнуть ещё сильнее. Всего нескольких стимулирующих прикосновений хватило, чтобы достичь оргазма. Непроизвольные сокращения мышц приблизили к нему и партнёра, который замер, напоследок толкнувшись особенно глубоко. Он отстранился и вышел из её тела, с усмешкой наблюдая за тем, как вытекает обратно семя из покрасневшего и неспособного закрыться сразу после таких издевательств отверстия. Её совершенно не держат ноги, потому в ванную её относят на руках, что не составляет особого труда при таком весе. Нет сил ни огрызаться, ни царапаться — да уже и не хочется. Даже холодная вода с трудом приводит в чувства, и то лишь после того, как она подставляет голову под кран. На приведение себя в порядок уходит непозволительно много времени, но ей, впрочем, плевать. Она счастлива, что удалось оттереть размазанный макияж с лица, не повредив чересчур чувствительную кожу. В комнате её ожидают с таким видом, словно и не произошло ничего. Занзас с полным спокойствием наблюдает за тем, как она тянет из его шкафа первую попавшуюся рубашку и надевает на себя, даже не думая застёгивать. В стакане плещется виски, который он хотел было предложить своей женщине, но та успевает раньше обратить внимание на пачку крепких сигарет и зажигалку, которые лёгким движением руки забирает со стола. — Разрешения спрашивать не учили? — он хрипло смеётся, глядя на то, как эта белобрысая зараза вытягивает из пачки сразу несколько штук. — Это джентльмены не курят в присутствии леди, а я у тебя ничего спрашивать не должна, — она насмешливо щурится, чиркая зажигалкой и выдыхая горький дым прямо в закрытом кабинете. — Или за этот час ты успел избавиться от своей главной гордости? — С ковра хоть сойди, если устроишь пожар, без твоих крылышек падать придётся долго. Так и не скажешь, куда их дела? Ран подходит ближе и садится на край стола, с весёлой усмешкой глядя на него. Дым после очередной затяжки вновь взвивается к потолку густыми клубами, а она лишь беззаботно пожимает плечами. — Потеряла.