Танабата

Урахара тихо-тихо смеется, силясь не разбудить мальчишку, уснувшего у него на энгаве и так по-детски наивно и невинно прижимающегося к нему. Что ж, Ичиго, в общем-то, и есть ребенок, которому злые и беспринципные монстры-шинигами вложили в руки оружие и заставили сражаться с всесильным злом, выполняя их работу. Но, это совсем другая история. И, вообще, не будем о грустном. Во сне Ичиго сопит и совсем не морщиться. Дыхание его глубоко и размеренно, как у человека уверенного в безопасности мира, окружающего его - может так оно и есть. А еще Куросаки по-детски прижимает свои руки к груди, но не в защитном жесте, а так, как прижимают любимую плющевую игрушку. И краснеет. Киске улыбается, открыто и искренне, и прижимается губами к переносице мальчишки: кончик его носа так забавно краснеет, словно на морозе, а легкий розовый румянец тонкой линией проступает на скулах, мило гармонируя с рыжей копной волос. Мужчина шепчет всякие глупости, светлые и наивные, как и юноша рядом с ним, обнимает за талию и подкладывает свою руку Куросаки под голову. Это лето ветрено и нет привычной жары. Впрочем, как говорят: в Японии двадцать четыре времени года, так что нельзя предугадать, что будет завтра. Вот и приходится Урахаре жить одним днем. А сегодня Танабата. Второй Валентинов день. Экс-капитан помнит те времена, когда этот праздник называли «Звездным фестивалем» и даже фестивалем «Прошения об искусности», и праздновала его только императорская семья. В принципе, Киске мало волнует поверхностная любовная шелуха этого дня, но он не может отрицать того факта, что Ичиго пришел к нему. Это радует, а шарик счастья в груди надувается так сильно, словно готовый лопнуть в любой момент и окрасить небо тысячей огней фейерверков, не дожидаясь сумерек. В воздухе чувствуется запах риса, а городские и храмовые парки пестрят тандзаку и разноцветными нитями. Фурин бьется на сильном ветре, переливаясь биллионом оттенков капель-звуков, словно дождевая вода, опадая сверху. Киске кажется, что он уже задремал, когда до его слуха доносится легкий стук по дереву, и его много, словно десятки ювелирных молоточков бьют по доскам. В голове мгновенно, на уровне рефлекса, проносится мысль о том, что это какой-нибудь Пустой, но в атмосфере нет и намека на реяцу, кроме него самого, его подчиненных или же друзей Куросаки, так что приходится эту идею отмести как необоснованную. Звук продолжается, и это заставляет напрячься. В какой-то момент Урахаре хочется встать и проверить улицу, но кулаки любимого мальчика сжимают хаори и ни одно действие не стоит того, чтобы разорвать их. Все встает на свои места, когда стук разрывают галдящие, рваные, словно лающие крики сорок: шквал их треска накрывает волной, закладывая уши. И несколько десятков птиц взмывают в воздух с разных концов улицы, перья черно-зеленой лентой скользят в воздухе, опускаясь на старый разбитый асфальт. Ичиго дергается, потревоженный шумом, и пытается открыть глаза, но Урахара не дает, опуская руку ему на плечо. - Спи, Куросаки-кун, - и успокоенный, мальчишка закрывает глаза, опуская голову на предплечье мужчины. Шинигами хмыкает, а губы вновь складываются в улыбку. - А когда проснешься, скажи, как ты думаешь - кто из нас ткачиха, а кто волопас?