Конец 1950-х.
Тони нервно курил, небрежно облокотившись о вычурную колонну, одну из нескольких, обрамлявших вход в величественное здание родового поместья Гонтов. Том, уже несколько лет пропадавший в своих грёбанных путешествиях, сегодня должен вернуться, и Долохов не мог унять тревожность, безжалостно пожирающую его сердце последние недели. Оставшийся без присмотра и его мастерских пинков, возвращающих адекватное восприятие мира, его друг мог натворить бесчисленное количество глупостей. И как бы Тони ни порывался отправиться с ним, тот лишь отмахивался, в который раз повторяя, что для достижения цели ему необходимо оставаться в одиночестве. Сделав очередную затяжку, оставившую лёгкую горечь на губах, Тони поморщился и привычным щелчком пальцев развеял окурок. Он был всецело против затеи Тома, понимая и принимая его страх смерти, но не разделяя тяги к экспериментам над собственным телом и душой. Да, блять, Долохов, в любое время подхватывавший даже самые ебанутые идеи друзей, а зачастую сам их и выдающий, чуть ли не впервые в жизни был настроен категорически отрицательно. Но переубедить Тома не смог — никто не смог, потому что Том увидел в затее с крестражами решение единственной проблемы, которая виделась ему преградой для счастливой жизни. Очаровательно улыбнувшись и пообещав им всем, а Долохову отдельно, что всё будет хорошо, он уехал, так и не оставив даже намека на свое местоположение. Тони ничего не оставалось, как принять решение друга, сосредоточившись в эти годы на шлифовке собственного мастерства в боевой магии и воплощении в жизнь плана по привлечению в их компанию новых людей, который они узким кругом скрупулёзно составили перед отъездом Тома. Он лично вложил немало времени и сил, чтобы всё прошло идеально. А теперь изнывал от неизвестности, ожидая Тома прямо на улице, не прячась от яростных потоков промозглого ноябрьского ветра, и каждые две минуты беспокойно поглядывал на часы. Том задерживался. Он в который раз поправил чёлку, так надоедливо лезущую в лицо, и на мгновение прикрыл глаза, пытаясь успокоить заходившееся в каком-то абсолютно неритмичном темпе сердце. Именно в этот момент и раздался такой долгожданный хлопок аппарации. Сердце замерло. Антонин резко дернулся, в одно слитное движение отталкиваясь от колонны. Фигуру Риддла, с идеально ровной осанкой вышагивающего по мощённой брусчаткой дорожке, ведущей от ворот до входа в поместье, он заметил сразу. Том выглядел совсем как раньше — высокий, пышущий лоском и какой-то притягательной аурой уверенности и силы, едва заметно морщившийся от того, что ветер растрепал идеальную укладку на вьющихся волосах. Тони заворожённо смотрел, как Риддл улыбнулся краешком губ, радуясь, что его встречают, и не смог сдержать собственной улыбки — абсолютно сумасшедшей, открытой, яркой, придавшей его образу въедающейся прямо в сердце нежности, так редко проявляющейся на его лице. Он мотнул головой, сбрасывая странное оцепенение, и со всех ног бросился навстречу другу. Том тоже ускорил шаг — пусть он и привык скрывать собственные эмоции при любых жизненных обстоятельствах, практически без исключения, но были редкие моменты, когда даже ему становилось приятно от проявлений чего-то человеческого. Настолько, что и самому хотелось хотя бы на мгновение показать, что он тоже умеет чувствовать. Подобную секундную слабость Том позволял себе в присутствии крайне ограниченного круга людей, и первым в этом списке был именно Долохов. Они затормозили, когда между ними оставалось буквально несколько сантиметров, и замерли, смотря друг другу в глаза. Такие разные: насыщенно-синие, проницательные, всегда сосредоточенные, а напротив — глубоко-зелёные, живые, горящие огнем азарта и беспечного счастья, сейчас они в поразительном единодушии выражали слепую радость и особенную, возможную только между давними друзьями любовь. Где-то в глубине обоих взглядов сверкало что-то ещё, такое важное и необходимое, но тщательно заталкиваемое мужчинами под бесчисленные слои щитов, скрывающих их сознания. Тони не выдержал первым, вырываясь из гипнотического океана глаз Тома и сжимая того в крепких объятиях. Он сдерживал собственные порывы, прекрасно зная, насколько его друг ненавидит тесные контакты с людьми, поэтому быстро отстранился, впрочем, не убирая рук с плеч и спины. Том, на удивление, ответил на объятия, легко прикасаясь к человеку, по которому так скучал, хотя боялся себе в этом признаться, лишь сейчас осознавая всю силу своей привязанности. Он ещё раз окинул взглядом Долохова, как всегда слегка растрепанного и эмоционального, что в сочетании с его безумным обаянием и иногда проскальзывающей в мимике и жестах застарелой болью создавало неповторимый образ, который выделял его среди любых других магов и заставлял навсегда отпечататься в памяти. Том, разглядывая такие знакомые черты, поражался, что ни одна деталь не оказалась забытой — он помнил Антонина досконально. Они синхронно улыбнулись, всё ещё не отводя взгляда друг от друга, благо, одинаковый рост позволял это делать без каких-либо усилий, и слегка поморщились от осознания, что проявление эмоций несколько затянулось. — Привет! — сказанное одновременно двумя низкими мужскими голосами, отличающимися лишь лёгкой, пикантной хрипотцой у одного, и слышимыми даже в будничном разговоре командирскими нотками у второго, приветствие громко разлетелось по слегка запущенному саду, украшающего поместье Гонтов. Том, усилием воли унявший этот странный приступ нежности, легко рассмеялся и увлёк Тони за собой. Нужно было многое обсудить.***
Спустя несколько часов и две бутылки огневиски друзья сидели на диване в главной гостиной мэнора и продолжали обмен новостями. Других гостей у Риддла сегодня не было — все оправданно остерегались мгновенной кары от Долохова, который явно сильнее других ждал Тома и буквально считал часы до его возвращения. Маги проводили этот вечер вдвоём, и, кажется, оба были этому обстоятельству только рады. Разговор плавно перешёл с обсуждения событий прошедших лет на монолог Риддла о совершённых им открытиях. Он сидел, свободно откинувшись на спинку дивана, и делился самым откровенным. Вообще, он не планировал кому-либо рассказывать об этом, но Тони… Он обладал какой-то удивительной способностью выводить Риддла из привычного образа, но делал это аккуратно, буквально балансируя на грани. И всегда хранил его тайны, оберегая их больше, чем собственную жизнь. — …Ты же помнишь, что я тебе про крестражи рассказывал? — он дождался кивка от друга, недовольно скривившегося при упоминании неоднозначного артефакта, и продолжил, сделав небольшой глоток из зажатого в руке бокала. — Не кривись, я знаю, что ты сомневаешься в их безопасности. В частности, чтобы развеять твои сомнения, я и запланировал столь длительную поездку, — Долохов на эту фразу, брошенную нарочито безэмоциональным тоном, поперхнулся дымом только что сделанной затяжки и охуевше уставился на Тома. — Так вот, я общался с магистрами магии и шаманами, знающими о нашем мире столько, что представить страшно. Если коротко — то да, крестражи — это опасно. Но если маг сильный, то риски снижаются. Я обещаю тебе, у меня всё получится. Закончив фразу, Том резко повернул голову и посмотрел Антонину в глаза. Тот дёрнулся, будто поражённый разрядом молнии. Риддл смотрел на него уверенно, но было в этой уверенности что-то ненастоящее, что давало Тони чётко понять: было что-то ещё, что уверило Тома в ошибочности выбранного пути, но сделать тот уже ничего не мог. И никогда в этом не признался бы. Они проговорили до самого рассвета. Том предлагал Долохову остаться: в мэноре уже давно была спальня, негласно зарезервированная за Антонином — слишком часто их разговоры заканчивались глубокой ночью, когда тратить силы на перемещение домой было откровенно лень. Но Тони отказался, отговорившись делами рода, которыми нужно было заняться именно сегодня. Риддл, настороженно наблюдающий за явно расстроенным другом, отговорку принял, оставив в памяти заметку позже поговорить с ним ещё раз. Потому что нервный Долохов — угроза для всего магического мира. Тони, покинув уютную гостиную через камин, в считанные мгновения оказался у себя дома. Остервенело сняв мантию и лёгким движением отбросив ее на одно из кресел, он быстрым шагом подошел к бару. В груди неприятно жгло, и ему казалось, что алкоголь поможет с этим справиться. Хотя надежды оставалось мало: за ночь он выпил достаточно, а опьянение не чувствовалось совсем. Очередной глоток виски уже ожидаемо не оказал никакого эффекта, лишь по горлу разлилось тепло, сильнее раздражающее находившегося на взводе Антонина. Хотелось остыть. Он с яростным рычанием отбросил бутылку в сторону, не обращая внимания на раздавшийся звон стекла, и подошёл к окну, распахивая его. Его обдало потоком холодного утреннего воздуха, необычайно чистого и отрезвляющего. Тони прикрыл глаза и механически нашарил рукой пачку сигарет в кармане брюк. Первая затяжка на мгновение заволокла сознание вспышкой удовлетворения, отвлекая от разрывающих его на части эмоций и позволяя упорядочить мысли. Интуиция кричала, что жизнь Тома под угрозой. Тони не слишком сильно углублялся в изучение крестражей, но тех нескольких вырванных из общего контекста фраз из главы о побочных эффектах ему хватило. »…потеря личности…», «…неконтролируемая агрессия…», «…выборочная амнезия…», «…распад психики…», «…изменения во внешности…», «…ослабевание эмоционального фона…», «…скачки магической силы волшебника…» Никакие заверения Риддла в полном контроле над ситуацией Тони не впечатлили. Он слишком хорошо его знал, умея замечать малейшие намёки на эмоции в его бездонных и таких притягательных глазах. Сегодня в них светился страх и одержимая решимость. И, если честно, это было хуёвейшим сочетанием в случае Тома Риддла. Всегда закрытый и отстранённый, контролирующий каждый свой жест и взгляд в ситуациях, касающихся его лично, он становился ещё более замкнутым. И решения принимал исключительно сам. У Тони опускались руки от безысходности, а душа замерзала, до невозможности сжимаясь от предчувствия максимально хуёвых последствий всех этих ебаных экпериментов. Его снова захлестнули эмоции, то вспыхивая, то угасая под напором новых, грозящих разрушить его жизнь. Мерзкий страх, отчаяние, поглощающая его обычную жажду к жизни ненависть к себе — ощущения, так нетипичные видимому обществу образу Долохова, выедали всё живое и чистое, что пока ещё упрямо оставалось внутри него. Он не мог сделать ничего. Или не видел решения, что тоже не добавляло оптимизма. Докурив, Тони развеял окурок и опёрся руками на подоконник, опуская голову. Ему оставалось лишь наблюдать.***
Долохов довольно скоро убедился в правильности своих выводов. Как только их деятельность возобновилась и начали проходить первые собрания, встречи, заключаться рискованные соглашения, в поведении Тома стали проявляться первые странности. Ничего критичного: он и раньше не особо поощрял пререкания и мог вспылить в ответ на вызывающее поведение, но сейчас эта реакция стала более яркой, иногда сопровождаемая выбросами чистой магии, как у детей. В глазах же Тома он всё чаще замечал кровавые отблески ярости, а так нужные ему огоньки тепла, раньше всегда вспыхивавшие при их встречах, стали всё более редкими. Одной из сильнейший сторон Тони считалось умение уговорить кого угодно на что угодно. Но Риддл — это исключение из всех правил, и все попытки разговоров заканчивались очередными обещаниями и улыбками, которые доводили Долохова до бешенства своей искусственностью. После каждого такого диалога он возвращался домой и разбивал руки в кровь, в отчаянии избивая стены, стараясь физической болью заглушить моральную, которая теперь сопровождала его постоянно. Казалось, он катился в пропасть следом за Томом. В следующие годы обстановка лишь накалялась: Риддл становился всё более жёстким и беспринципным, ориентируясь лишь на своё мнение, которое зачастую непредсказуемо менялось в зависимости от его настроения. Тони тоже замкнулся, не смея проявлять излишнюю эмоциональность, вполне оправданно остерегаясь неадекватной реакции Тома на подобные свои действия. Но в один вечер он не сдержался. Тони остался наедине с Томом после очередного собрания их узкой компанией школьных друзей, чтобы обсудить пару нюансов по подготовке боевых отрядов — они только начали их формировать, но делали это почему-то в неоправданно срочном режиме, и Долохова интересовала цель столь кардинальных мер. Разговор, изначально обещавший быть исключительно деловым, предсказуемо свернул в опасное русло. — Том, тебе не кажется, что ты перегибаешь? — Тони всё так же небрежно сидел в кресле, расположенном первым по счету по правую руку от Риддла, и нервно постукивал пальцами по столешнице, отбивая безумный ритм, повторяющий ритм биения его сердца. — Ты про отряды? — Том даже не поднял взгляд на собеседника, не отрываясь от какого-то крайне древнего на вид фолианта. — Ты знаешь, что да. Но не только, — он встал, подходя к столу Тома и нависая над ним, принуждая обратить на себя внимание. Том на секунду замер, а потом медленно поднял голову, впиваясь взглядом в глаза напротив. В них он читал нескрываемый вызов, окружённый какой-то щемящей смесью беспокойства, боли и бессилия. — Что ты хочешь услышать? — он едва сдерживал агрессию, так и рвущуюся наружу из израненной ритуалами души. Но почему-то упрямо не давал ей проявиться окончательно: не слишком заботящийся о чувствах окружающих людей, с Антонином он просто не мог быть таким же. Что-то мешало, выползая из глубин сердца и прочищая сознание, пусть и временно, но достаточно эффективно, чтобы притормозить. Тони на этот вопрос, показавшийся ему безэмоциональным и будничным, лишь опёрся руками на стол, склоняя голову и пряча глаза, и произнёс, к концу фразы срываясь на шепот: — Я просто хочу убедиться, что ты — это всё ещё ты. Том резко встал. Слова, у кого-либо другого вызвавшие бы настороженное удивление, а возможно, даже приятное тепло, спровоцированое явной заботой и переживаниями в голосе собеседника, Риддлу окончательно сорвали крышу — тема крестражей давно надоела ему, но Тони раз за разом продолжал эти никому не нужные споры. — Ты во мне сомневаешься? — Том говорил тихо, его голос замораживал воздух в комнате ледяными нотками и бесконтрольно срывался на какое-то животное шипение. Он сжал в руке палочку, которую на эмоциях привычно вызвал из крепления одним лишь жестом. Где-то на задворках сознания крутилась мысль, что начинать бой с Долоховым — плохая идея и надо бы остановиться, но он был уже практически не в силах следовать её призыву. Тони, охуевший от столь резкой реакции на пусть и излишне откровенные, но абсолютно нейтральные слова, лишь выровнялся, взглянув на Тома упрямым, решительным взглядом. Он сам не понимал, зачем выводил того из себя, но так заебался от сухости Риддла и своих постоянных переживаний, что уже не мог остановиться. Ему казалось жизненно важным заставить Тома проявить эмоции, направленные лично на него. Поэтому Тони, за несколько секунд выбравший дальнейшую линию поведения, как всегда рискованную, дерзко ухмыльнулся, прищуривая зелёные, блестящие нездоровым огнём глаза, и тоже незаметно достал палочку. — Ну, что ты, Том, — он показательно растягивал слова, привнося в свой образ ещё больше наглости и вызова, — в тебе — нет, никогда. Но ты разве сам не заметил, что тебя в тебе с каждым днём остается всё меньше? Том зарычал, теряя контроль и посылая первое атакующее в Антонина. Тони, ожидавший такой реакции, ушёл в сторону, прикрываясь щитом и следом посылая ответное заклинание. Он не боялся дуэли с Томом, обладая не меньшей силой и зная его приёмы лучше, чем кто бы то ни было. Раньше они могли часами пропадать в тренировочном зале, обмениваясь редкими заклинаниями из постоянно растущего арсенала и пытаясь вырвать друг у друга победу, обещавшую победителю исполнение любого его желания. Фантазия у обоих была до крайности извращённой и непредсказуемой, поэтому результата очередного боя обычно ждали все. Но чаще всего дуэли заканчивались ничьёй. Сегодня такой результат не устроил бы ни одного из них. Атмосфера накалялась, а заклинания становились всё более серьезными. Том, повинуясь приступу ярости, действовал чётко, посылая в сторону Долохова чары практически без перерыва, лишь на короткие мгновения уходя в оборону. Тони держался впечатляюще, периодически практически загоняя Риддла в угол комнаты, но после — снова отступая в центр. В венах кипела магия, сознание застилал азарт и холодная расчётливость, смешанная с горячей страстью к жизни, которую он не испытывал так давно. Но полностью отдаться бою не получалось: мешало нарастающее в груди сожаление и боль, разъедающая мышцы, заставляющая совершать ошибки. Он всё более явно понимал, что для Тома это уже не тренировочная дуэль, он действительно атаковал его, пусть и не до конца отдавая отчёт в собственных действиях. Тони на мгновение прикрыл глаза, пытаясь отогнать мешающие сосредоточиться эмоции, и в то же мгновение попал под блядский Ступефай. Том, разъяренно шипя проклятия на парселтанге, тут же подлетел к Антонину, выбивая из рук палочку и прижимая того к стене. Взгляд глаза в глаза, и… Тони мгновенно скинул действие заклинания, но не сопротивлялся давлению сильных рук. Просто не хотел, утопая в таких странных глазах напротив. Уже не синие — тёмные, с проблесками алых вкраплений, они всматривались в него, не оставляя ни шанса на то, чтобы отстраниться, уйти. Тони чувствовал, что сознание уплывает. Том не понимал, что делает. Секунду назад он был в ярости, а сейчас не мог поднять руку, чтобы закончить бой так, как планировал — своей безоговорочной победой. Но зелёные глаза Тони, от которых не получалось оторвать взгляд, бывшие настолько родными, светились осязаемой болью и отчаянной, так тщательно скрываемой, но всё же видимой любовью так ярко, что Том замер, лихорадочно пытаясь понять, почему ему тоже больно сейчас. Где-то в груди, наверное, в том месте, где жили остатки его разорванной к хуям души, щемило от странного тепла, медленно разливавшегося по всему телу. В памяти вспыл обрывок разговора, одного из первых между ними, произошедшего ещё на третьем курсе Хогвартса, когда Тони только перевёлся к ним. Разозлённый слишком вызывающим поведением Антонина, Том тогда едко посоветовал небрежно одетому, нагло развалившемуся на стуле в кабинете прорицаний новичку быть осторожнее в действиях и выражениях, прямо сообщив, что таких, как он, в их компании не любят. Долохов на это лишь открыто рассмеялся и уверенно посмотрел ему в глаза, коротко пообещав: «Полюбят». Сука, он был прав. Когда дружеская привязанность и вседозволенность, которую Том терпел только в исполнении Антонина, превратилась во что-то большее? Том не знал, как, и не мог до конца понять, во что именно она превратилась. Не любовь, нет, на такое он не способен. Но почему тогда сейчас он ощущал себя последним мудаком, поднявшим руку на самого важного в жизни человека, а мозг отказывался выдавать хоть сколько-нибудь адекватные идеи по поводу того, что вообще дальше делать? Потому что сделать то, чего хотелось сейчас больше всего, он себе позволить не мог. Или мог? Тони, так и не сумевший выровнять сбившееся после короткого боя дыхание, с замиранием сердца следил за слишком живыми эмоциями на лице Тома. Как же, блять, он по ним скучал. Не контролируя себя, он медленно поднял руку и, едва касаясь, провёл пальцами по щеке мага, стоявшего слишком близко, в попытках запомнить каждое движение мышц лица, каждую шероховатость кожи. Потому что он был уверен: едва ли у него ещё хотя бы раз в жизни будет подобный шанс. Том, почувствовав прикосновение нестерпимо горячих, через кожу обжигающих его раненое сердце пальцев, сквозь зубы втянул воздух, мысленно матерясь. Он чуть склонил голову, подставляя лицо под такие нужные прикосновения, безмолвно прося о большем, и прижался лбом ко лбу Антонина, чувствуя его прерывистое дыхание, опаляющее лицо безумным жаром. Он давно ослабил хватку, а сейчас и вовсе отпустил руку, ранее удерживавшую Тони поперёк груди, и тут же вцепился ею в его левое предплечье, подходя ещё чуть ближе и горько улыбаясь. — Если я когда-нибудь и сойду с ума, то только из-за тебя, Долохов, — он говорил тихо, практически на грани слышимости, но Тони этого было достаточно. — Будь рядом — и я обещаю оставаться собой столько, сколько смогу, слышишь? Тони повторил грустную улыбку Тома. Сказанная фраза подтверждала его мысли — Риддл знал, что с ним происходит нечто ненормальное, но считал это приемлемой платой за бессмертие. Продолжать разговор сейчас не хотелось, да и смысла не было — Том всё уже решил. — Я вроде уже давно обещал всегда оставаться с тобой, — он сжал мышцы на левой руке и послал лёгкий магический импульс, чтобы Том, всё так же охватывающий его предплечье с нанесённой на нем Тёмной меткой, физически ощутил силу его слов. — Я хотел убедиться, — Том прошептал это прямо в губы Антонина, больше не способный балансировать на грани, и мягко поцеловал его, мгновенно ощущая отчаянный в своей искренности и силе отклик Тони, целующего его страстно и нежно, горячо. Так, как мог лишь он. Тони больше ни о чём не думал, всё яснее понимая — похуй, что их ждёт, за Томом он пойдёт куда-угодно. И отдаст всего себя. Без остатка.***
2 мая 1998 года.
Антонин судорожно закашлялся, сворачивая за угол и прячась за одной из полуразрушенных стен. Вокруг было дикое месиво из пыли, крови, грязи, огня. Когда-то любимая им школа, ставшая на время домом, местом, где он нашёл друзей и себя, сейчас сотрясалась, разрушаясь от неоправданной жестокости и невообразимого количества смертей. Они проигрывали. Да блять, они давно проиграли, и он это знал. Он медленно опустился по стене, садясь на пол и опуская голову. Том долго держался, помня про своё обещание, но влияние крестражей всё усиливалось, а когда Поттер начал их разрушать*, психика Риддла накрылась окончательно. Сейчас он был мало похож на себя** — худой, с резкими чертами лица и странными глазами, он всё ещё походил на человека, но только не на себя. И Тони было страшно. Раздался громкий взрыв и яростный крик. Визжала Белла, пытаясь найти его. А Долохову, как в далёкой юности, хотелось умереть. Он застонал сквозь зубы и встал, только сейчас заметив кровь на рукаве мантии. Да похуй. Обвёл взглядом коридор, в котором оказался, думая, куда лучше пойти сейчас, и заметил фигуру Тома. На удивление, тот был один. Сердце пропустило удар — вдруг надежда ещё есть? Тони быстрым шагом бросился навстречу Риддлу, хватая того за плечи и срываясь на крик: — Ты помнишь, что ты мне обещал, Том? Какого хуя мы творим?! Том не ответил, сбрасывая с себя руки Долохова и уходя куда-то в известном лишь ему направлении. Он только едва заметно поморщился, а в глазах слишком быстро, чтобы быть увиденным, промелькнуло сожаление. Тони снова остался один. В приступе истошной ненависти к этому миру и острой боли, пронизывающей сердце, он с размаху въебал кулаком в и так порядком пострадавшую стену, и сдавлено зарычал. Не от боли, хотя руку он разъебал знатно, — от тупого бессилия. В коридоре опять стало шумно, пробегающие мимо Фенрир и Мальсибер утащили его за собой, не особо обращая внимания на его состояние и попытки освободиться, уйти. Лицо было залито чьей-то кровью, и окружающие не могли различить на нём эмоции. Тони лишь смирился, слегка заторможенно следуя за друзьями. Смысл метаться, всё равно в итоге он сделает то, что скажет Том. Потому что обещал. Потому что не умеет жить по-другому. Они пришли в Большой зал, где, по-видимому, и происходил основной этап всей битвы. Долохов остекленевшим, лишённым любых эмоций взглядом обвёл помещение, выискивая Тома. Тот был совсем рядом, легко отбиваясь от стайки молодых авроров. Тони увидел вспышку заклинания, летящую откуда-то слева, и лениво отбил ее. Защитаться не хотелось, всё так же хотелось умереть. Том, закончив эту пародию на бой с представителями власти, собирался собрать своих и всё же выследить Поттера. Он развернулся к выходу из Большого зала, как вдруг резко сменил направление, действуя больше на инстинктах, чем используя логику. В Антонина летел омерзительно зелёный луч Авады, но он его не видел, с отрёшенным взглядом стоя в эпицентре боя, даже не подняв палочку, слегка зажатую в подрагивающих пальцах левой руки. Том же за те мгновения, что в несколько широких, торопливых шагов добирался до друга, вспомнил всё, озарённый ярким всполохом давно подёрнутых пеленой безумия воспоминаний — свои обещания, их взгляды, поцелуй. Он не мог допустить смерти Тони, иначе его бессмертие тогда не будет стоить ни кната. Он повалил Долохова на холодный пол, всё же спасая от смертельного заклинания, и сжал его лицо в своих руках, пытаясь привести в чувство: — Ты что, блять, творишь?! Антонин! Тони слабо улыбался, вновь узнавая столь знакомые и необходимые ему черты в лице Тома. Он обнял его и прошептал, зарываясь пальцами в тёмные кудри. — Я скучал, Том. Том, понимая, что сейчас не время и не место для подобной сцены, всё же не смог сдержаться. Он наклонился ниже, успокаивая и защищая разбитого вкрай Антонина, едва прикасаясь к нему губами, наслаждаясь его теплом и близостью, почему-то возвращающей ему способность адекватно мыслить. Они одновременно подумали, что, кажется, всё не так безнадёжно, как казалось ранее. Но сказать этого не успели: второй луч Авады попал точно в цель, одним ударом пронизывая их обоих. В кроваво-алых и мутно-зелёных глазах успели промелькнуть удивление и страх. И любовь. Они так и остались лежать на полу, обнимая друг друга. Растворяясь друг в друге. Без остатка.