Солнце и его цветок

      — Эй, солнце! Звонкий голос разносится на всё школьное крыльцо. На него почти никто не оглядывается, потому что всем и так понятно кому это адресовано. Зашедший только на территорию Крис останавливается у входа и смотрит в сторону широко улыбающегося Исака.  — Как ты его назвал? — Йонас рядом косится на друга, его густые брови поднимаются в недоумённом выражении.  — Солнце? — как-то неуверенно отвечает тот и смотрит на вопросительную мимику друга. — Ну… У всех же парочек есть милые прозвища, да?  — Крис не похож на того, кто может носить прозвище солнца.  — Это ещё почему? — почти возмущается Исак.  — Да потому что он слишком Шистад для этого! Что-то возразить на такой аргумент Исак не может, впрочем, как и согласиться. Как вообще имя может определять подходит то или иное прозвище или нет? В любом случае, «солнце» звучит куда приятнее, чем всякие «зая» и «котик». Крис же никак на это не реагирует, ему не кажется это чем-то важным — давать прозвища любимым людям. Разве так не ясно, что он любит его, и принимает с радостью любовь в ответ?  — Привет, солнце, — Исак садится за один столик с Пенетраторами во время обеда. Его щёки снова покрываются румянцем, даже несмотря на то, что он встречается с Крисом уже несколько месяцев.  — Как твой день? — с улыбкой спрашивает Шистад и подвигает ему свой пудинг. Компания рядом тихо смеётся.  — Крис у нас в солнышки заделался, — весело фыркает один. Исак почему-то чувствует неловкость, он опускает взгляд и неуверенными движениями тычет вилкой в свой обед. Поджимает губы. Краснеет ещё больше. Почему сейчас он чувствует настолько глупым, что хочется перемотать время на пять минут назад и не ляпнуть это в присутствии остальных? Крис же молчит. Он ничего не говорит ни на слова Исака, ни на слова друга, просто продолжая какую-то свою тему. Может, это действительно глупо? Исак смотрит на играющего в баскетбол Криса и пытается представить его в образе солнца. Как это вообще возможно? Каким должен быть человек, чтобы быть достойным звания солнца? Яркий, весёлый, ослепляющий своей красотой? Горячий, головокружительный, вызывающий помутнение в голове? В любом случае Крис идеально подходит под описание. Но Йонас говорит, что нет, почему? Может, у него представление другое? Может, потому что для него солнце — губительная звезда, которая в любой момент может взорваться и уничтожить своей вспышкой всё вокруг? Вальтерсен вспоминает тот день, когда Криса разозлила какая-то шайка из другой школы. Он пришёл к парню домой, и Исак готов был поспорить, что видел дым из ушей. Крис просто молча прижал его к стене и целовал так яростно, что нижнее бельё намокло почти сразу же. А потом они очутились в кровати, Исак едва успевал дышать, но получал просто невероятное удовольствие. Имея ввиду опасную, смертоносную звезду, Крис тоже подходит под определения солнца.  — Эй, лови! — не успев бы поднять глаза, Исак бы получил мячом по лицу, но во время успевает выставить руки и поймать летящий предмет. — Всё в порядке? — подошедший Крис поправляет влажные волосы и смотрит, запыхиваясь, на Исака.  — Лучше некуда… — он задумывается едва на мгновение, улыбается, — солнце. Крис улыбается в ответ и подмигивает, забирает мяч из его рук, чтобы через секунду снова оказаться на поле. Вальтерсену всё равно на счёт, он продолжает любоваться своим солнцем. Йонас продолжает его подкалывать, он продолжает гнуть свою палку, что Шистад слишком Шистад, чтобы быть солнцем. Это его единственный аргумент, объяснить который он почему-то не в состоянии. Тогда Исак просто старается не думать на этот счёт. Какая вообще к чёрту разница, что могут думать остальные? Но тогда появляется новый вопрос: что думает Крис? Он не реагирует как-то негативно… Он вообще никак не реагирует! И это тревожит сильнее, чем если бы Шистад попросил больше так не делать. Мысли уходят только тогда, когда Крис берёт его за руку в конце учебного дня.  — Я не видел тебя целые выходные, — Крис любуется тем, как уголки губ парня медленно поднимаются в скромной улыбке. — Боже, почему ты остаёшься таким невинным после всех наших Разов, которые только могли быть?  — Может, ты не достаточно стараешься? — Исак смеётся, прекрасно зная последствия. И они происходят, стоит любовничкам оказаться в квартире. Целые выходные — это действительно много для них обоих, и они не могут не сжимать одежду друг друга, отбрасывая её в сторону; бока и бёдра друг друга, вжимаясь как можно плотнее; не могут и разорвать поцелуи более чем на пару секунд. Всё происходящее то двигается со скоростью света, то замедляется, разрешая насладиться каждым прикосновением, каждым толчком члена внутри, каждым глухим стоном. На спине у Криса — красные царапины. На шее Исака — засосы. Они делают всегда это грязно, не скрывая после свои следы. Они хотят, чтобы все знали, кто кому принадлежит; что будет с теми, если кто-то обидит Исака. Крис рычит. Рычит так, как умеет, чтобы всё внутри Вальтерсена взбудоражилось, закипело и выплеснулось горячим семенем между животами. Они будут ещё долго тяжело дышать, пытаться перевести дыхание, смотреть друг другу в глаза и целоваться.  — Я люблю тебя, мой подсолнух, — тихо шепчет Шистад, и Исак резко перестаёт его целовать, моргает часто, удивлённо. — Что?  — Ты… Ты назвал меня… Как?  — Подсолнух? — Шистад смотрит также удивлённо в глаза парня под ним, только улыбается ещё.  — А… А почему подсолнух? — Исак кусает свои губы. Он ощущает себя ребёнком.  — В последнее время ты называешь меня солнцем, — пожимает плечами, хмыкает, — и обращаешь внимание только на меня, стоит мне оказаться рядом. Так же, как и подсолнухи поворачиваются исключительно в сторону солнца. Исак переваривает слова в своей голове, а после цепляется пальцами за волосы на затылке парня и прижимается к губам в новом глубоком поцелуе. Йонас точно будет смеяться. Но какая к чёрту разница?