Сладостный сон

Эмилитии грезить не надо. Она уж насмотрелась на то, к чему они приводят. И наслушалась от преданных и не очень слуг. Кто-то потом сбежал, кто-то умер, кого-то она изгнала сама. Выводы она делать умеет. Ей же и лучше в одиночестве, ведь внешний мир навек заперт за дверьми. Но разум – ах, грешный, такой грешный разум – до сих пор гуляет где-то вне их. Не сидится ему в уютном доме, не пытается он повторить одни и те же сюжеты книг и каменных дневников. Настоящее ему противно. Будучи в сознании, Эмилития ещё могла управлять им, но стоило только позволить духоте и скуке сморить себя, так он не унимался. И устремлялся в прошлое. Не только бледный свет находил он, но и розовый, преломлённый её ещё живыми, трепещущими крыльями. Эмилития смотрела не на него даже, но в черноту ещё живых глаз, в блеск нежных волос… и всё прочее растворялось, стоило ей лишь улыбнуться печально-печально, будто вот-вот вновь они расстанутся. Дурочка – она не понимала, что Эмилитии ничего не стоит навек связать их. И не постесняется она использовать власть свою и богатство, чтобы удержать её. Чтобы спасти её. Чтобы сделать её счастливой, чтобы не только на сцене она могла сиять. Но ни того, ни другого недостаточно, чтобы спасти от смерти. С прискорбием вспомнит Эмилития, проснувшись, что больше не увидит она её. Словно в первый раз, честное слово. И почему же Черв не даровал жукам способность управлять и подсознанием? Но понимает она что, вряд ли, ох как вряд ли отказалась бы она от возможности увидеть её хоть так. И когда очередную надпись в увесистом дневнике писать будет, ни словом не упомянет о страданиях души. Напишет лишь, что совершенно зря позволяет себе ворошить память о самом… драгоценном? Важном? Просто – просто самом. Она не обязана ни перед кем отчитываться, а перед собой – тем более. Да и она сама не оценила бы страданий. И Эмилития старается не скучать и тосковать. Но с каждым разом получается всё хуже.