Smile

      Эдмунд Дэвис, в общем и целом, ненавидит себя.       Об этом, конечно же, никто не знает, кроме может быть отражения, на которое он подолгу смотрит каждый день утром, перед тем как силком заставить себя одеться и выйти из номера с очередной кое-как слепленной улыбкой на лице. Это утомляет и одновременно дарит комфорт, явление, которое он и сам себе не может объяснить. Иногда, однако, случаются у него и плохие дни — точнее, дни хуже обычных. Эти дни в его расписании называются «спонтанными командировками». Бизнесмены, знаете ли, занятые люди, и иногда им нужно напиться и уснуть в ванной в пятницу вечером. Так ведь все делают?       Элизабет привносит в его жизнь некоторый…энтузиазм. Конечно, в первую их встречу он терпит абсолютный провал, но каких-либо завышенных ожиданий к новым людям у него давно уже нет, поэтому, когда она смеется над ним и разворачивается на каблуках, чтобы уйти, он с легкостью жертвует остатками своей гордости и покорно просит ее остаться. У нее не возникает и тени сомнения в том, что он лишь простой репортер — ложь слетает с языка легко и уже не оставляет горького послевкусия, как бывало раньше.       — Я тоже ценю правду прежде всего, — говорит он Колвин, когда она жалуется ему на свое увольнение из предыдущего издательства. Слова сопровождаются усмешкой, возможно немного горькой, но Элизабет не обращает внимания, она вообще не особо заинтересована в разговоре. Эдмунд оставляет ее в покое и мысленно хохочет над собой по дороге в кабинет — борец за правду, конечно же. Многие позавидовали бы его умению искусно лгать.       Дэвис иногда говорит себе, что обмануть себя сложнее всего. Иногда эта похвала, искаженная и без сомнения нездоровая, помогает ему продолжать улыбаться тогда, когда хочется разбить голову о стену.       Вскоре Готэм Таймс погружается в расследование о пропавших детях, и довольно быстро Эдмунд замечает странные изменения в своей жизни. Точнее, он не совсем сам это замечает, ему говорит об этом Кейн, на правах лучшего — и единственного в общем-то — друга.       — Ты в последнее время такой… живой, — Джордж улыбается, и Эдмунд сразу же чувствует нерациональный прилив гордости — кто-то им доволен. Вслух же он смеется и, быстро отшутившись, прячется на остаток дня в своем кабинете.       Уж кто из них двоих по-настоящему живой, так это Колвин. Она носится по Нью-Йорку, скачет с одной цели на другую, и Дэвис вскоре превращается в подобие ее личного водителя, чего она даже не замечает. Ему и не требуется ее признание, потому что Колвин делает для него в ответ гораздо-гораздо больше. Когда она просит три тысячи долларов для своей семьи, он выписывает чек в мгновение, почти не задумавшись, и у него колотится сердце от осознания, что он нужен, что он может помочь. Пусть даже просто деньгами.       — Глупости делать даже не думай, вернешь, когда сможешь, — говорит он ей, и она хохочет в голос и говорит о том, как уже поспрашивала стоимость всех своих украшений в ломбарде. Дэвис в шутку закатывает глаза, но Элизабет вдруг перестает смеяться и кладет свою тонкую ладонь на его рукав.       — Спасибо, Эдмунд.       На мгновение ему кажется, что у него кружится голова, но он быстро берет себя в руки и меняет тему. Элизабет легко поддается и начинает высказывать все свои соображения о Джессике Тейлор, и Эдмунд задает ей уточняющие вопросы несмотря на то, что его мысли с трудом складываются в что-то цельное, настолько он рад. Тем вечером они долго разговаривают, сидят в кафе почти до закрытия, и когда Эдмунд возвращается домой, он падает на кровать и засыпает в одно мгновение. Утром он пьет кофе, глядя из окна на спешащих на работу жителей Нью-Йорка и впервые за добрых пару лет думает о том, как он все-таки любит этот город.       Потом приключается история с Росси. Эдмунд сталкивался со смертью всего один раз в своей жизни, и после избегал ее всеми возможными способами. Иногда он задумывался — может поэтому у него нет друзей, потому что он боится их потерять также, как он потерял своих родителей? Обычно эта мысль заканчивалась решением, что на самом деле причина в том, что он жалок, и никто особо не хочет находиться рядом с ним дольше, чем требует того базовый этикет.       В тот день Эдмунд не позволяет себе думать о чем-либо вообще кроме Элизабет. Девушка плачет у него на плече, совсем невинная душа, не заслужившая знать, что такое смерть, и Дэвис концентрируется полностью только на том, чтобы ей стало легче. Он вытаскивает их из офиса полиции, из-под вспышек камер, шутит про их секретный роман и старается скрыть необоснованное разочарование, когда Колвин возмущается тому, насколько невероятна сама идея, что между ними есть что-то кроме работы. Когда она уезжает, он до ночи звонит в издательства, подкупает, угрожает, но все-таки уговаривает многих не писать на первых полосах о «романе богача с простушкой из Готэм Таймс». Далеко за полночь он все-таки добирается до своей комнаты в гостинице, и только взглянув в вычурное зеркало в ванной понимает, насколько ему плохо. До утра он сидит в ванной на полу, его трясет, и тошнит от передоза табаком. Он не пьет алкоголь, только потому что утром ему нужно ехать за Элизабет.       Кейн пытается предупредить его несколько раз, говорит, что не стоит связываться с мафией, и через несколько дней само имя Колвин произнесенное редактором начинает раздражать Дэвиса. Они еще пока не ругаются, но, наверное, только потому что Эдмунд избегает Кейна.       Элизабет иногда приезжает в его номер в гостинице, и они часами просто обсуждают свои теории и зацепки. Она чаще благодарит его за всякие мелочи, и с удовольствием поддерживает его шутку о том, какие они хорошие напарники. Расследование идет не очень бодро, но Дэвис все равно счастлив, и улыбается каждый день искренне. Красивая пепельница, которую Колвин подарила ему, стоит почти без дела, но хранит ее Эдмунд на почетном месте, потому что ему очень давно не делали настоящих подарков. Еще Элизабет теперь охотно отвечает на его приглашения в выходные, ездит с ним в театр, играет по субботам в гольф — точнее пытается играть.       — Знаешь, иногда кажется, что тебе больше некого пытать кроме меня, — вздыхает она однажды, откладывая с досадой клюшку после очередного промаха.       — Я не так уж одинок, — выпаливает Эдмунд прежде, чем успевает себя одернуть.       Колвин оглядывается на него, и в ее глазах проскальзывает испуганное выражение, наверное решила, что обидела его. Дэвис мгновенно расслабляется, потому что это по крайней мере значит, что ей не плевать на его чувства.       — Просто нравится проводить с тобой время, — договаривает он с усмешкой. Элизабет кокетливо улыбается и снова берет в руки клюшку.       — Покажи еще раз тот удар, о котором ты говорил.       Она быстро учится. Через пару недель Эдмунд предлагает позвать Джорджа, и Элизабет долго ломается, мол стесняется и не хочет выставлять себя неумелой перед главным редактором.       — Ну передо мной же ты не стеснялась, — поддевает ее Дэвис.       — Эдмунд, — тянет она укоризненно, таким тоном, что Эдмунд моментально тает, — ты же…ну, другое. Напарник.       Вечером он приглашает ее на ужин, и она соглашается с условием, что сама выберет место. Местом оказывается круглосуточная кофейня практически на окраине города. Район не очень благополучный, но Элизабет говорит, что в этом месте лучший на свете кофе, и поэтому Эдмунд везет ее туда без пререканий.       — Ты, наверное, никогда в жизни в таких дешевых кафе не бывал, — смеется Колвин, когда Эдмунд со сложным лицом читает меню. Он поднимает на нее взгляд и невинно улыбается.       — Может и бывал, но ты сегодня столь ослепительно красива, что я не могу сосредоточиться и вспомнить…       Элизабет удивленно поднимает брови, и Дэвис готов поклясться, что намеренно неожиданный и шутливый комплимент все-таки попал в цель. Она чуть подается вперед, и Эдмунд сжимает пальцы, сминая страничку меню, потому что ему вдруг очень хочется взять ее за руку. Момент, однако, разрушает официантка, возникшая словно из ниоткуда. Элизабет немного запоздало смеется.       — Ты как всегда, — говорит она возмущенно, но взгляд у нее теплый и даже нежный, поэтому Эдмунд не может найти в себе сил продолжать шутку. Вместо этого он делает вид, что все его внимание занято выбором между эспрессо и капучино. Пить кофе не хочется, но, когда его кружку все-таки приносят, Элизабет чуть ли не подпрыгивает на месте, ожидая его вердикт, поэтому он решает, что предстоящая бессонная ночь того стоит. Он также готов снова солгать, но вкус у кофе на удивление вполне…хорош. Видимо удивление читается и на его лице, потому что Колвин радостно хлопает в ладоши.       — Я знала! — восклицает она, — Этот кофе может растопить даже сердце такого сноба, как ты!       — Я не сноб, — обиженно вставляет Эдмунд, но она лишь отмахивается.       Они сидят пару минут в тишине, и за это время Дэвис успевает изучить меню вдоль и поперек и даже решается в итоге заказать себе салат. Его приносят почти моментально, вместе с каким-то русским супом, который заказывает себе Элизабет. Колвин до-о-лго пытает его на тему «видел ли ты когда-нибудь такой быстрый сервис!», и они немного спорят о причинах такой скорости обслуживания.       — Это было первое место, куда я зашла, когда приехала в Нью-Йорк, — говорит Колвин с оттенком ностальгии, — и сразу же так повезло…       — А потом еще и меня встретила…       — Да, вот насчет того везение это или нет я пока не решила…       Эдмунд усмехается в свою кружку, и это действительно искренняя реакция, и у него даже не мелькает мыслей в стиле «это точно было невезение». Ему просто тепло и комфортно.       — Расскажи что-нибудь…о доме, — просит он неожиданно. Потому что хочется знать о ней больше. Хочется разговаривать. Хочется видеть, как у нее горят глаза.       Колвин опускает взгляд, и Эдмунд не сразу понимает, в чем ошибся.       — Ну я.… с деревни, как у вас тут говорят, — произносит Элизабет одновременно неловко и с вызовом.       Несколько секунд Дэвис молча смотрит на нее, пытаясь правильно понять ее слова.       — Так я как раз хотел дом за городом, расскажи, — находится он наконец. Фраза сопровождается щелчком пальцев и его самой лучшей голливудской улыбкой.       Элизабет смеется — он безумно рад видеть, как расслабляются ее плечи, и как исчезает мимолетная неловкость и смущение. Ему кажется, что она смотрит на него с благодарностью, но все-таки он списывает это на свое воображение.       — Дурак ты, — говорит она и пододвигает к нему свою тарелку с супом, — если попробуешь, так и быть, что-нибудь расскажу.       Дэвис с сомнением оглядывает красную гущу и смотрит на Колвин умоляющим взглядом, но она только категорично качает головой.       Суп ему в итоге нравится. А еще больше ему нравится сидеть с Элизабет и просто…разговаривать. Ведущую роль в разговоре как-то гармонично забирает Колвин, похоже, что она давненько так не выговаривалась. Эдмунду особенно нечего рассказывать, да и нравится ему слушать. Элизабет рассказывает о ферме, о своих родителях — этим рассказам Дэвис безумно завидует — о колледже, о мерзком главреде «Сан Ньюз». Где-то к четырем часам утра бедняжка начинает клевать носом, и Эдмунд оплачивает счет и чуть ли не под руку ведет ее к машине.       — В следующий раз ты расскажешь про себя, да? — спрашивает Элизабет, когда они выезжают с парковки.       — Возможно, — отзывается Эдмунд неопределенно и отрывает на секунду взгляд от пустой дороги, чтобы улыбнуться ей, — можешь подремать, я тебя разбужу.       Колвин лопочет что-то вроде «спасибо, Эдмунд» и тут же покорно засыпает. Дэвис ведет машину так плавно, как только можно, несмотря на необычно пустую для Нью-Йорка дорогу. Иногда он поглядывает в зеркало, на то, как Элизабет пытается завернуться в свой тоненький шарфик в поисках тепла. Эдмунд думает о том, чтобы остановиться и накинуть ей на плечи свой пиджак, но не решается ее будить.       Дорога пролетает быстро, и, остановившись у дома Колвин, Дэвис несколько долгих мгновений нервно разминает в пальцах дорогую кожу на руле. Элизабет выглядит такой безмятежной, спокойной, а еще…уставшей. Завтра вечером они снова с головой погрузятся в гонку, в попытки достать больше улик, и Эдмунд иногда задумывается, может быть, ему стоит хотя бы попытаться уговорить ее остановиться. Он безумно хочет добраться до правды, и до этого ему казалось, что это его единственная цель, но в этот тихий момент он как никогда понимает, что гораздо больше ему хочется просто защитить Элизабет. Дэвис невольно вспоминает ночь, когда Росси умер практически у них на руках, и у него почти физически тянет сердце от тревоги. Внезапно окружающая их тишина начинает давить, и Эдмунд машинально касается плеча Колвин. Ужасно не хочется больше сидеть наедине со своими мыслями.       — Приехали? — Элизабет зевает и потягивается. Даже этот бытовой жест у нее получается изящным и очаровательным. Дэвис чувствует, что ему тут же становится легче дышать.       — Надеюсь, вас устроил наш сервис, — рапортует он преувеличенно бойким голосом, — пожалуйста, мисс, обращайтесь к нашей фирме такси в любое время!       — Обязательно, — Колвин лениво улыбается, все еще не проснувшаяся толком, — но только если именно вы будете меня возить.       — Мисс, это честь для меня!       Элизабет снисходительно кивает, а делает столь элегантный взмах рукой, что в ней трудно не заподозрить настоящую аристократку. Эдмунд понимает намек и тут же выпрыгивает из машины, чтобы подбежать к ее двери и подать ей руку.       — Я так тебя заболтала сегодня, — произносит Элизабет принимая жест и отбрасывая всю напускную высокомерность, — но, если честно, было очень здорово.       Дэвис чувствует, что у него зубы скрипят от желания отшутиться и быстро прыгнуть в машину, но он пересиливает себя. Ничего серьезного, однако, на язык не идет, поэтому он ограничивается смущенной улыбкой. Элизабет смотрит на него так, словно хочет что-то сказать или…сделать, но в конце концов она просто улыбается в ответ.       — Мы увидимся завтра?       — На работе.       — Конечно… Ладно. Спасибо за чудесный вечер, Эдмунд.       — В любое время, мисс Колвин, — Дэвис салютует и делает шаг назад, отступая потихоньку к водительской двери. Его охватывает волна облегчения от того, что они снова вернулись к шутливому настроению, и одновременно досады, потому что кажется, что он мог сделать или сказать гораздо больше. Элизабет делает книксен, а потом, подхватив свою не особо то длинную юбку, картинно бежит к дому. У самой двери она оборачивается и машет ему рукой. Дэвис поднимает руку в ответном жесте прежде, чем мысль о происходящем появляется в его сознании.       Домой он едет в чудеснейшем настроении. Этот вечер самый лучший перед катастрофой.       Он не особо серьезно задумывается о том, какие последствия повлечет за собой статья о Харрисе. Дэвис аристократ и имеет примерное представление о влиянии члена Совета, однако энтузиазм напарницы и собственное желание «открыть миру глаза» затмевают его разум. Даже предательство Кейна на первом заседании суда не выбивает его из колеи. Реальность он осознает лишь когда к нему подходит Уайт, и говорит о том, что все сотрудники кроме Колвин подали на увольнение.       Парень смотрит на него умоляюще, и на секунду Эдмунду кажется, что он видит в чужих глазах свое отражение, угрюмое и злое. Ненависть — не к Уайту, к себе — обжигает его, и он делает глубокий вздох, привычная натренированная реакция. Элизабет беспокойно ерзает рядом и довольно очевидно пытается заглянуть ему в глаза, но Эдмунд умело избегает ее взгляда.       — Не забудь забрать чек за этот месяц, — говорит он Уайту. Хочется сказать «забирай и боже, вали уже отсюда», потому что ему просто нужно остаться одному. Вслух, однако, он желает бывшему сотруднику удачи и пытается уйти. Конечно же Элизабет не дает ему убежать.       — Если бы не я.…Мне так жаль, — говорит она, следуя за ним к его кабинету шаг в шаг, — Эдмунд, подожди.       — Тебе лучше уйти сегодня пораньше.       — Нет, послушай, здесь что-то не то… Та женщина на улице…       — Я знаю не больше твоего, — срывается он куда резче, чем нужно. Элизабет от неожиданности останавливается, и он по инерции замедляет шаг.       — Мы можем…разобраться, если только подумаем над этим вместе, — говорит Колвин неуверенно, и у нее подрагивает голос. Эдмунд смотрит на нее отстраненно, и в голове у него медленно проясняется. Он вдруг понимает — через два дня суд, и они его проиграют. Газету закроют, и они сядут в тюрьму.       Нет… он один! Элизабет ведь указана в статье лишь редактором. И если сейчас…если он правильно отыграет свою роль, то платить по счетам придется только ему. Как бы только убрать Колвин подальше от этого всего… Ну, с этим он может и справится. Эдмунд криво улыбается от этой мысли, но Элизабет смотрит на него обеспокоенно.       — Иди домой, — говорит он ровным, как ему кажется, голосом, — завтра что-нибудь разрешится.       Колвин стоит на месте, мнется, наверное, пытается подобрать слова. Дэвис не дожидается ее ответа, потому что знает, что она может легко сбить его с толку сейчас и заставить остаться. Остаться с ней. Видит бог, ему безумно этого хочется. Но Дэвис аристократ, и он хорошо знает, что иногда в жизни требуется делать то, чего делать не хочется вообще. Он заходит в свой кабинет и стоит у закрытой двери до тех пор, пока из коридора не доносится удаляющийся стук каблуков.       Лишь когда Колвин уходит, Эдмунд достает из кармана давно забытую там пачку сигарет. Он долго пытается прикурить — чертова зажигалка не поддается дрожащим пальцам. От осознания, что не получается даже такая простая мелочь, к горлу подкатывает тошнота. Он садится прямо на пол и курит, долго. Пепел падает на дорогущий ковер — ну и что? Все равно он уже все испортил. Все, что только можно. Его взгляд блуждает по кабинету и натыкается на фотографию родителей. Они, кажется, смотрят на него укоризненно. Эдмунд думает, что бы сказал ему отец, услышь он о судьбе Готэм Таймс, и о том, что его сын сядет в тюрьму за клевету.       Сигарета выпадает из руки и издевательски быстро оставляет черную отметину на ковре. Это глупо, ужасно глупо, но именно из-за этого Эдмунд ломается и следующие минут пять взахлеб рыдает, свернувшись на полу. Такого с ним давненько не бывало.       Дальнейшая ночь проходит для него в подобии лихорадки. В какой-то момент он садится в свое кресло и просто смотрит на фотографию родителей, снова пытаясь представить, что бы они сейчас ему сказали. Мама, наверное, попыталась бы смягчить ситуацию, но что здесь скажешь, как подбодришь? Отец… Эдмунд даже радуется, что тот не знает, что его сын вытворил.       Ему вдруг кажется, что он слышит чьи-то шаги в коридоре, но, обернувшись, он видит лишь тонкую полоску света. Наваждение спадает, и ему вдруг становится невыносимо держать фотографию в руках. Он кладет ее лицами вниз на стол.       Нужно, наверное, быть ответственным и взрослым человеком, собраться и поехать домой. Эдмунд повторяет себе эту фразу несколько раз, но в итоге засыпает в собственном кресле. Утром все болит. Единственное желание, которое он испытывает, это достать из сейфа в кабинете пистолет и использовать его по назначению, но сначала, конечно, нужно разобраться с проклятым иском. Дэвис встает, потягивается, опрокидывает залпом стакан воды, непонятно откуда появившийся на столе, и спускается вниз. Из офиса доносятся голоса, один незнакомый и один… Эдмунд невольно улыбается. Чертова Колвин. Возможно ли вообще ее остановить?       — Это я написала статью, Элизабет Колвин… К-о-л-в-и-н…       — Довольно, — вступает Дэвис, и его собственный жесткий голос на короткое мгновение кажется ему чужим. Он, наверное, больше напоминает манеры его отца. Глупая мысль.       — Эдмунд!       Его мутит от того, как у Элизабет сверкают глаза при его появлении. На ее лице написана удивительная смесь эмоций, беспокойство, решимость, и что-то похожее на надежду. Сам Эдмунд прикладывает все усилия, чтобы его лицо не выражало ничего. Сложно будет только первую фразу сказать. Нужно просто начать.       — Что ты здесь делаешь?       — Я…       Он не дает ей продолжить. Нельзя.       — Ты уволена. Еще со вчерашнего вечера, — он четко разграничивает фразы, словно объясняет что-то ребенку. С каждым словом получается все лучше, натуральный такой образ. Это легко, привычно. Если уж Эдмунд Дэвис что и умеет, так это лгать. Довольно типичная черта у многих борцов за «правду». Хочется смеяться. Нервное, наверное.       У Элизабет искажается лицо.       — Что ты говоришь? — произносит она тихо и неуверенно.       Эдмунд игнорирует ее и чуть ли не под руку ведет представителя Ассоциации — будь он проклят — на свой этаж. Естественно, Колвин шагает за ними. Дэвис стискивает зубы, говорит себе «просто сделай, и все». А затем оборачивается и резко отталкивает девушку от себя.       — Кем ты себя возомнила?! — рявкает он, старясь смотреть через плечо Колвин, лишь бы не видеть ее глаз, — ты больше здесь не работаешь, и тебя это вообще не касается. Все, что ты попытаешься сейчас сделать, только принесет мне больше проблем!       — Дэвис…       — Я владелец Готэм Таймс, — он бросает взгляд на члена ассоциации — как там его фамилия? В голове пустота, и крутятся лишь заготовленные заранее слова, — все происходящее моя ответственность…       — Очнись, Эдмунд, — вставляет Колвин, и то, что ей хватает спеси его перебить, едва ли удивляет, — мы весь напарники, помнишь? Позволь мне…       — Заткнись.       Она подчиняется. Эдмунд думает совестливо, что он никогда ей ничего так не приказывал. Он вообще не очень в этом хорош, в приказах. Дерьмовый из него руководитель получается все-таки.       — Мы больше не команда. Убирайся. Я не хочу тебя видеть.       Элизабет открывает рот, чтобы что-то сказать, но, наверное, не может придумать что. Глаза у нее наполняются слезами. Эдмунд разворачивается и идет в свой кабинет. Может быть, ему эта сцена будет сниться в кошмарах, пока он будет отсиживать свой срок. Но хотя бы Колвин будет на свободе. По крайней мере это единственное, на что Дэвис надеется.       Разговор о закрытии Готэм Таймс проходит для него в дымке. Следующие два дня он чередует алкоголь и табак, почти не покидая свой кабинет. Хочется побыть в издательстве, пока его жизнь не разрушилась окончательно.       В день суда их с Элизабет адвокат уговаривает его замазать темные мешки у него под глазами. Мол, так он будет «выгоднее выглядеть в глазах присяжных». Эдмунду, в общем-то, совсем дела нет в каком виде проигрывать, но у него нет ни сил, ни желания спорить. Адвокат говорит ему что-то еще, но Дэвис отключается и уходит в собственные мысли. Наверное, это не очень хорошая тактика, всех от себя так отталкивать. Ну может хоть в тюрьме пригодится.       Сидеть на скамье подсудимых невыносимо, потому что Эдмунду постоянно приходится прятать глаза от пытливого взгляда Колвин. Элизабет, как всегда в шикарном платье, собранная, прекрасная, совсем не похожая не разбитого и отстраненного Дэвиса. Когда она идет к трибуне, Эдмунд позволяет себя взглянуть на нее. Тоска жжет невыносимо. Один день и все. Он ее больше никогда не увидит. Вопросы обвинителя пролетают мимо него. Безумно трудно сосредоточиться.       —…автором указан только мистер Дэвис?       Эдмунд поднимает голову и натыкается прямо на пронзительный взгляд Колвин. Что-то такое в ней есть… Какая-то безумная уверенность и надежда. На что? На кого? Эдмунд вдруг задумывается впервые за эти дни — а что будет если они выиграют? Это так маловероятно, но…       — Мне больше нечего добавить, — говорит Элизабет смиренно, хотя глаза у нее горят так, как не у бывает у людей, готовых принять поражение. Браун выглядит слегка выбитым из колеи, однако все равно пускается в длинную заготовленную речь о том, насколько гнила их газета, и как опорочена эта опущенная женщина, Элизабет Колвин.       — Доверься мне, — шепчет Эдмунду эта самая порочная Элизабет, когда заседание берет перерыв.       Дэвис хочет спросить ее, что она такое задумала, но не решается заговорить и покидает зал молча. Через час уже он идет к трибуне. Ему кажется, что он готов практически к любому вопросу, но Браун начинает с его прибыли и вопроса в стиле «зачем такому богачу нужна эта тухлая газетка». Приходится уныло признать, что газету он держит на плаву, потому что это наследство родителей. Лишнее напоминание о том, насколько он подвел семью, похоже на удар в солнечное сплетение — дышать сразу становится труднее.       — Как трогательно, — тянет Браун. Сочувствие в его голосе ужасно фальшивит, но Дэвису настолько плохо, что он мысленно хватается даже за это. Браун снова начинает что-то говорить залу, Эдмунд едва его слышит, в ушах громко бухает сердце. В этот момент Элизабет подает знак их адвокату. На ее лице появляется легкая улыбка, и она даже осмеливается подмигнуть Дэвису. Это до странности неуместный в подобной ситуации жест. Эдмунд смотрит на нее, пытаясь поймать ее мысли, и подобный прямой взгляд, наверное, ужасно неприятно выдерживать, но Элизабет не отворачивается.       Суд объявляет перерыв. Дэвис добирается до скамьи подсудимых на ватных ногах и неловко плюхается рядом с Элизабет. Колвин выглядит так, словно ей сейчас поднесут на подносе праздничный торт. Это напоминает Эдмунду, как они ходили тогда пить кофе в ту странную забегаловку. Он сдерживает улыбку.       — Мы выиграем, — произносит Элизабет уверенно.       — Будем надеяться, — выдавливает из себя Эдмунд. Это первые слова, которые он ей адресует со дня ссоры в офисе. Колвин вся расцветает на пару мгновений, но потом тушуется.       — Я…знаю, ты меня не хочешь видеть, — говорит она тихо, — но я не могу дать тебе одному нести это бремя.       — Ты здесь ни при чем… — пытается Дэвис. Голос его звучит совсем не так сурово, как он планирует.       — Я тебе не позволю. Я с тобой буду до конца, точка.       Сказав это, Элизабет гордо отворачивается, картинно взмахнув волосами. Эдмунд смотрит на нее, несколько шокированный, и чувствует, как у него почему-то горят щеки. Он ничего ей не отвечает.       В тишине, давящей и неловкой, протекает десять минут. Наконец адвокат дает им отмашку, и заседание возобновляется. Эдмунд уверен, что ему в какой-то момент зачитывали список найденных Колвин новых доказательств, но он видимо не потрудился запомнить хоть что-то, поэтому он слушает Элизабет с таким же интересом и шоком, как и присяжные.       —… Это я начала расследование, и я обязана нести за свои действия ответственность, — говорит она жестко, и бросает красноречивый взгляд на Эдмунда. Дэвису очень хочется сказать, чтобы она перестала рыть себе могилу, но это, конечно, абсолютно бесполезная идея. Наверное, это с самого начала было глупостью. Взгляды всех присутствующих прикованы к Элизабет, и Эдмунд не исключение. Сердце у него колотится снова, но в этот раз совсем по другим причинам. Он с трудом дослушивает ее, и морально готовится, чтобы заговорить, как только она сядет, но, когда девушка действительно возвращается, он замыкается и не может подобрать ни одного приемлемого начала для диалога.       — Где ты… нашла это все? — наконец спрашивает он сдавленным голосом.       Элизабет сразу же пододвигается ближе к нему, как будто ждала, пока он заговорит.       — Это было совсем не сложно, — говорит она радостно, — я просто пришла в офис к Уилсону и…ну, в общем, он согласился, что дело нужно решать и… Потом я вызвонила Бозман, и она, увидев досье Тейлора, согласилась нам помочь.       Дэвис некоторое время молчит, не зная, что ответить. Иронично, но сказать правду — он восхищен — вдруг оказывается очень сложно.       — Они оба такие упрямцы, но ты… Ты молодец.       Колвин кивает в стиле «спасибо, я знаю». Это выглядит очаровательно.       — Эдмунд, можно теперь я задам вопрос?       — Да?       — Когда ты публично уволил меня тогда в офисе… Ты это специально сделал? Чтобы я не лезла в расследование?       Эдмунд давится вздохом и усилием проглатывает кашель — не ожидал, что Колвин поставит вопрос настолько прямо. Девушка смотрит на него, и в глазах у нее танцуют смешинки. Дэвис неуверенно улыбается. Что уж тут, его поймали за руку.       — Это был глупый ход, да? Не смог придумать ничего другого… — подумав, он на духу договаривает, — я не мог допустить, чтобы ты пострадала.       — Как и я.       Самообладания Дэвиса хватает только на то, чтобы пробормотать тихое «понятно». Дальше они снова сидят в тишине, но это уже не та давящая и удушающая атмосфера. Эдмунд вычерчивает взглядом трещинки в напольном покрытии и без конца повторяет про себя «мы выиграем, мы выиграем». Внезапно, ему больше не хочется садиться в тюрьму, не хочется платить за свою «клевету». Хочется жить.       Когда судья поднимается, чтобы инициировать вердикт, Эдмунду кажется, что в зале замедляется время. Мужчина из числа присяжных медленно поднимается на ноги, и Элизабет вдруг вцепляется в руку Дэвиса, на удивление сильно сжимая ее своими тонкими пальцами.       — Не виновны, ваша честь.       Зал взрывается, зрители, пресса, все начинают обсуждать вердикт одновременно. У Эдмунда кружится голова, но он послушно встает, когда Элизабет тащит его за локоть прочь из зала, маневрируя между многочисленными репортерами. Кто-то выводит их на улицу и, к счастью, там никого нет. Дрожащими пальцами Эдмунд вытаскивает из кармана портсигар и, прикурив, делает судорожную затяжку. Все получилось. Перед глазами немного плывет. Может быть курить сейчас лишнее. Он делает вторую затяжку.       — Ты в порядке? — Элизабет аккуратно дотрагивается пальцами до его плеча.       — Не знаю.       Это честный ответ, однако, судя по обеспокоенному лицу Колвин, в этот раз лучше было как обычно солгать.       — Элизабет?       — Да?       Усилием он заставляет себя взглянуть в ее глаза.       — Спасибо тебе. За все, что ты сделала для меня. Для нас.       Он думает, что Элизабет улыбнется, как обычно, и вот так вот просто между ними все наладится. Однако она лишь грустно вздыхает.       — Ты так и не понял разве, Эдмунд? Мы…мы ведь команда все-таки. Напарники, забыл?       — Я…да. Больше не буду забывать. Обещаю.       Прежде, чем Элизабет успевает ответить, адвокат выбегает из здания и уводит их обратно в душные коридоры. После этого Дэвис едва ли пересекается с напарницей, потому что даже после оправдательного приговора никого, конечно же, не отпускают восвояси, по крайней мере без огромного количества подписанных бумаг, разговоров, интервью и прочей бесполезной шелухи.       Дэвис продирается через официоз по привычке, и в конце дня понимает, насколько сильно он устал, больше даже эмоционально, чем физически. Он добирается до отеля на попутке, его машина остается у здания суда, потому что у него просто нет сил садиться за руль. В своем номере он остается в сознании ровно столько, сколько требуется, чтобы съесть простенький салат, а затем отключается сразу на следующие двенадцать часов.       Пробуждение получается не из приятных. Эдмунд долго валяется в кровати, и поднимается только в районе полудня, с ощущением, будто он вообще не спал. В конце дня, который он проводит в кровати, ассоциация издательств связывается с ним и сообщает о реабилитации Готэм Таймс. Дэвис отделывается простым «хорошо, подъеду утром за документами» и в очередной раз засыпает. Новость не укладывается у него в голове, до тех пор, пока он не приходит в себя в четыре часа утра, абсолютно отдохнувший и полный энергии, с осознанием, что его жизнь уже больше не такая плохая, как казалось. После этого он продирается через настоящее испытание — дождаться полудня, времени, когда его визит домой к Колвин будет выглядеть хоть сколько-нибудь вежливо. Прямо перед выходом ему звонит Джек, и сообщает о том, что полиция снова взялась за дело о пропавших детях, и день становится совсем чудесным.       Элизабет открывает дверь почти сразу, однако выглядит явно шокированной.       — Эдмунд? — произносит она хрипло, и улыбка медленно расползается по ее лицу, — Что ты здесь делаешь?       — Есть новости, хотел сообщить тебе как можно скорее… Не по телефону.       Некоторое время они молча смотрят друг на друга. Элизабет небрежно прислоняется плечом к косяку, а Дэвис делает вид, что не замечает заваленной одеялами и одеждой кровати, которую Колвин пытается скрыть от него.       — С какой начать? — спрашивает Эдмунд после паузы.       — С любой…наверное?       Дэвис пожимает плечами и делает вид, что очень конструктивно раздумывает над этим выбором, и начинает говорить, только когда Элизабет со смешком закатывает глаза.       — Ладно, первая — утром я узнал, что расследование о тех пропавших девочках снова открыли. Прокурор Бозман займется им.       — Бозман? — Элизабет хлопает в ладоши, на лице у нее написано удовлетворение, — Если уж кто и разберется, то точно она!       — Я тоже так думаю. Слушай, может быть, я пройду в комнату?       Пару секунд Колвин смотрит на него оценивающе.       — Нет, — изрекает она, — это тебе еще предстоит заслужить.       — Жесткие у вас тут правила, — вздыхает Эдмунд, стараясь изобразить самое убедительное разочарование, на какое он способен, — но кто я такой, чтобы спорить…       — Я рада, что ты стал таким покорным, — Элизабет тянется и легко щелкает его по носу, однако тушуется в последний момент, и жест получается несколько оборванным и неловким. Дэвису, впрочем, достаточно этого, он улыбается так широко, что Элизабет начинает смеяться. Эдмунд вдруг понимает, что не слышал ее смеха уже очень давно.       — Кхм, да, в общем вторая новость, — вставляет он, чтобы не думать о своем осознании слишком долго, — Готем Таймс восстановили лицензию. Скоро мы вернемся на рынок.       Элизабет замирает и резко перестает смеяться. Дэвис даже вздрагивает от такой неожиданной смены настроения.       — Правда? Так быстро?       — Разочарована? — неловко шутит Эдмунд. Он не совсем понимает, какие эмоции обуревают Колвин в этот момент.       — Нет, я… Просто… Это самая чудесная новость за сегодня.       — Почему? Я думал первая новость обрадует тебя больше.       Колвин молчит и хмурится, подбирая слова. Эдмунд готов поклясться, что она отчего-то покраснела, и он отводит взгляд, как будто это поможет ей чувствовать себя более комфортно. За окном кто-то громко сигналит, и Дэвис неожиданно вспоминает, что вообще-то он стоит в коридоре многоквартирного здания. Остается надеяться, что никто не захочет выйти на прогулку и не испортит разговор.       — Понимаешь, я знала, что расследование рано или поздно выйдет на свет, — заговаривает Элизабет, — но Готэм Таймс и…ты. Я так боялась, что я все испортила и теперь, знать, что газета в безопасности, и… ну…       Она сбивается и замолкает, а потом вдруг поднимает на него такой полный решимости взгляд, что Эдмунд по инерции делает маленький и, к счастью, незамеченный шажок назад. Как раз в этот момент Колвин подается вперед и обвивает его руками.       — Элизабет? — выдавливает Эдмунд неуверенно. Руки у него дрожат, когда он осторожно обнимает ее в ответ.       — Прости, — всхлипывает она, и Дэвис, осознав, что она плачет, крепче прижимает ее к себе, — я так рада, что ты вернулся ко мне.       Эдмунд совершенно не знает, что вообще можно сказать на такие слова. Никто уже очень давно не говорил ему такого, по крайней мере искренне. Вместо слов, он просто гладит ее по спине, в хоть какой-то попытке успокоить. Внутри у него разливается странное и непривычное тепло, и безумное желание защитить ее от любой боли. У него мелькает короткая мысль о том, что сейчас он причина ее слез, но Элизабет вздыхает и расслабляется в его руках, и эта мысль растворяется также быстро, как и появилась. Эдмунд кладет голову на ее плечо и закрывает глаза. Ему кажется, что он словно чувствует в воздухе ее улыбку. Сейчас воспоминания о том, как он говорил ей убраться из его жизни, кажутся бредом безумца, ночным кошмаром.       Они довольно долго стоят так в объятии, и это, на удивление, ощущается гармонично. Когда Элизабет наконец отстраняется, украдкой утирая остатки слез, Эдмунд чувствует совсем легкий укол сожаления. Элизабет улыбается ему и аккуратно поправляет воротник его рубашки. Дэвис, не отрываясь, смотрит на нее, и думает о том, как чудесно просто вот так открыто быть рядом, не прятать взгляд, не убегать.       — Когда мы снова открываемся? Я ведь в штате, да? — произносит Элизабет, отступая назад к двери. Теперь у нее отчетливо розовые щеки, и Эдмунду искренне интересно в чем истинная причина этого очаровательного явления.       — Без тебя я бы не стал затеваться с возвращением, — говорит Дэвис, и, хотя Колвин смеется, воспринимая его слова как шутку, он, пожалуй, вполне серьезен, — когда… В любое время. Может быть… Сегодня?       Элизабет удивленно вздергивает брови.       — Сейчас? — переспрашивает она и голос у нее забавно срывается на высокую ноту.       — Да, мы могли бы… — Эдмунд спотыкается на мгновение, но маскирует это широкой улыбкой, — выпить кофе, а потом поехать сразу в офис. Что ты думаешь? Пора вернуть правду и справедливость на улицы Нью-Йорка!       — Боже, мы не издавались всего неделю, — говорит Элизабет, закатывая глаза, хотя радости своей она не скрывает, — ладно, кыш! Я переоденусь.       — Значит ты согласна?       Вместо ответа Колвин захлопывает дверь, чуть не попав ему по носу. Эдмунд довольно долго крутится на площадке, насвистывая себе под нос и вслушиваясь в то, как Элизабет бегает по комнате. В какой-то момент с верхнего этажа вниз спускается внушительных габаритов возрастная дама, и смотрит на Дэвиса таким пронзительным и осуждающим взглядом, словно он как минимум переехал по дороге сюда ее морскую свинку. Эдмунд отвечает ей кривой улыбкой и, когда она исчезает из вида, смеется. Просто потому что ему хорошо. Тепло.       Элизабет наконец открывает дверь и выпархивает в коридор. Эдмунд хлопает в ладоши, выражая свою радость тому, что больше не нужно ее ждать, однако Колвин воспринимает это как призыв к действию, и элегантно кружится перед ним, отчего юбка ее платья закручивается красивым веером.       — Тебе нравится? — спрашивает она радостно, накручивая на палец прядку своих длинных волос.       Это здорово, когда твое мнение кому-то важно, кому-то нужно. Элизабет, в общем-то, никогда не спрашивала его мнения о своей одежде, хотя переодевалась она…часто. Забавное изменение в их отношениях.       — Ты выглядишь чудесно, — улыбается ей Эдмунд и это правда.       — Чудесно? Не идеально? — хмурится Колвин. У Дэвиса, наверное, меняется лицо, потому что она машет руками и хохочет в голос, — Боже, расслабься! На первый раз я прощу тебе твою несправедливо низкую оценку.       — Ладно, дива, позвольте отвести вас в карету.       Он подает ей руку, и она с видимым удовольствием подхватывает его под локоть и приподнимает пальцами свою длинную юбку, пока они спускаются по лестнице. Дэвис устраивает ее в машине по всем правилам джентльмена, и, когда он садится за руль, у него немного побаливают щеки от улыбки.       — Кофе, да? Куда? — спрашивает Элизабет, укладывая свою сумочку между сидениями.       — Я знаю отличное место, — отзывается Эдмунд, — там просто…как там было… Лучший кофе на свете?       Последнюю фразу он произносит высоким голосом, который вроде как должен быть похож на голосок Элизабет, за что тут же получает сумочкой по руке. После небольшой потасовки они наконец трогаются и доезжают до кофейни без приключений, обсуждая по дороге, какими должны быть первые статьи в новом выпуске Готэм Таймс.       Кофейня полупустая, что удивительно для Дэвиса, который привык к концепту аристократически позднего завтрака. Элизабет в очередной раз называет его снобом и ведет к дальнему столику. Официантка подходит к ним сразу же, и Колвин даже не дает Дэвису взглянуть на меню, заказывает им обоим капучино и просит добавить в кружку Эдмунда побольше корицы, мелочь, которую он сам уточнял в их прошлый визит. Дэвис старается не улыбаться слишком широко, когда она это делает, но получается у него не очень. Элизабет скромно отвечает на его улыбку, а потом тянет руку через стол таким жестом, который легко можно было бы замаскировать под ленивую ничего не означающую позу. Эдмунд, впрочем, накрывает ее ладонь своей, от чего Элизабет вздыхает и улыбается совсем расслабленно.       — Это очень мило, что ты запомнил это место, — произносит она тепло.       Эдмунд пожимает плечами, но не находится, что ответить. Наверное, Элизабет и не ждет его ответа. Они быстро погружаются в уютную болтовню ни о чем, и расцепляют руки, только когда официантка подходит к их столику и расставляет чашки и тарелки с десертами, какие-то пирожные, которые Колвин выбрала на пробу. Элизабет берет свою кружку в руки и на лице у нее появляется какое-то задумчивое выражение.       — Можно я скажу кое-что серьезное? — неожиданно спрашивает она.       Эдмунд удивленно вздергивает брови, но жестом призывает ее продолжать. Элизабет глубоко вздыхает, а потом смотрит ему в глаза.       — Мне очень нравится, как ты улыбаешься сейчас, — произносит Колвин и, хотя собственные слова очевидно смущают ее, она не отводит взгляда, и Эдмунд подчиняется ей и смотрит в ее глаза, словно зачарованный.       — Как? — спрашивает он, и предательский смешок все-таки срывается с его губ, это привычная попытка разрядить обстановку. Элизабет, однако, не обижается на это, наоборот, улыбка ее выглядит понимающей и очень теплой. Несколько секунд она задумчиво смотрит на него, будто что-то взвешивает. Эдмунд чувствует, как у него начинают подрагивать пальцы.       — Искренне, — наконец говорит Элизабет и снова протягивает ему руку.       Эдмунд подхватывает ее ладонь, но улыбка спадает с его лица. Что он хочет ответить он знает, но пару секунд уходит на что, чтобы решить, стоит ли это говорить. Снова ужасно хочется свести все в шутку, но он напоминает себе, что Элизабет искренна с ним, значит и он должен сказать правду.       — Это потому что у меня теперь есть причина, — произносит он, поглаживая кончиками пальцев ее ладонь. Говорить правду, оказывается, не так легко, и вынести это в комбинации с понимающим взглядом Элизабет — перебор, поэтому он на нее не смотрит, а вместо этого разглядывает ассиметричные камушки на чужом браслете. Отчетливо ощущается ее внимательный взгляд.       — Я так тебя понимаю, — говорит Колвин и вздыхает. По ее тону не совсем понятно, что подразумевают эти слова, но Эдмунд про себя решает, что лучше он подумает об этом как-нибудь потом. В конце концов, у них теперь есть все время на свете. Он пододвигает к Элизабет тарелочку с чем-то, напоминающим шоколадные трюфели.       — Сегодня у меня что-то нет настроения рисковать жизнью, поэтому может быть ты начнешь?       У него, конечно же, отделаться не получается, и Колвин заставляет его перепробовать чуть ли не все десертное меню заведения. После она сама зовет его погулять в ближайшем парке — мол, нельзя же после такого количества сахара просто сидеть! Они долго шатаются по городу без какого-либо определенного направления, и время как-то плавно подходит к вечеру, ехать в издательство уже как-то поздно, да и к тому же внезапно начинает лить как из ведра.       — Я отвезу тебя домой, доберемся только до отеля, — говорит Эдмунд, пока они жмутся вместе под каким-то навесом, — ты готова к марш-броску?       — Сейчас… — Колвин опирается о его локоть, и тянется к изящной застежке своих туфель. Дэвис останавливает ее.       — Что ты задумала? — спрашивает он с вежливым интересом.       Элизабет невинно улыбается, пытаясь попутно высвободить свою руку из чужой хватки.       — Сниму туфли. Ты представить себе не можешь, что такое бежать на каблуках!       Представить себе это Эдмунд действительно не может, но мысль о том, что Колвин будет босиком бежать по улице осенью, тоже не очень ему нравится. Он снимает с себя пиджак и накидывает его девушке на плечи.       — У меня есть другое решение. Тут до отеля минут пять, получается…       — Дэвис… — начинает Элизабет предупреждающим тоном, но больше сделать ничего не успевает, потому что Эдмунд резко подхватывает ее на руки, — ты..! Поставь!       — Принцесса, я не могу позволить тебе босиком бегать по лужам, — говорит Дэвис льстивым тоном, пока Колвин старательно колотит его ладонями по груди, — завернись, пожалуйста, в пиджак.       Элизабет утихает, только когда Дэвис выходит из-под навеса и осторожным полубегом начинает двигаться в сторону отеля. Колвин заматывается в его пиджак и утыкается носом ему в шею так, что он чувствует, как она сердито пыхтит. Эдмунд старается не думать о том, насколько это мило, потому что гораздо важнее смотреть на дорогу. Если он сейчас упадет, трагедия будет грандиозная.       К счастью, они добираются до отеля без происшествий, разве что оба мокрые насквозь. Около фойе Эдмунд отпускает Элизабет, и в двери отеля она с достоинством марширует на своих каблучках. Дэвис даже не смеет напомнить ей, что вообще-то он собирался везти ее домой.       — Ты не возражаешь, если я у тебя приму душ? — спрашивает Колвин невинным тоном и, в качестве дополнительного аргумента, приподнимает кончиками пальцев прядку мокрых волос.       — Да, конечно, только у меня нет ничего, во что ты могла бы переодеться. Я сейчас пошлю за платьем…       — Не стоит, — Элизабет смеется и машет руками, — может быть мое платье успеет просохнуть. А может и не успеет. Думаю, это не будет трагедией, если я останусь у тебя на ночь?       Эдмунд в этот момент проворачивает в двери пентхауса ключ, и ему стоит больших усилий удержать его в руках.       — Разумеется, — произносит он с некоторым трудом, — только у меня одна кровать. Такая жалость.       — Это действительно очень трагично, — соглашается Элизабет, проскальзывая мимо него в комнату.       Конечно Дэвис в итоге отдает ей свою кровать, а сам резервирует на ночь один из диванов. Колвин удаляется в душ, захватив в собой целый ворох полотенец и пару рубашек Дэвиса на выбор — чтобы действительно не влезать потом в мокрое платье —, а сам Эдмунд в это время растягивается в кресле на балконе и размышляет о том, как круто поменялась в этом году его жизнь, а главное благодаря кому. Он довольно долго вот так сидит и, когда Элизабет выходит-таки из душа, приходит к неожиданному выводу, что может быть… Может быть так уж сильно ненавидеть себя не стоит. Может быть даже стоит попробовать себя полюбить. Особенно, если кто-то другой его полюбит. Это было бы совсем чудесно.       — Можно мы ужин закажем в номер? — спрашивает Элизабет, забираясь в соседнее кресло с ногами.       — О, для вас, мисс, я сделаю все что угодно.       И в этих словах нет ни капли лжи.