***
Пашке нравится Париж и после целого дня прогулок по городу и шопинга, он уходит к себе номер, и начинается ночь. К счастью, он не спрашивает, кто такая Яна и почему она с ними; просто принимает её как данность, и у Лены складывается впечатление, что она привезла двоих детей вместо одного. Яна в новом платье, вместо тех безразмерных вещей, в которых она была во время полёта. Но когда Лена предлагает выбросить их на месте, Яна пылит и выпускает иголки, а после впадает в меланхолию и говорит, что это вещи отца. Лена неосознанно тянется к ней и хочет утешить; приласкать, как котёнка. Она позволяет Яне грусть и молча протягивает ей бутылку, когда они оказываются одни в огромном номере отеля. Яна не мешкает, только усмехается сама себе и делает большой глоток. Её горло красиво дёргается. Лена втягивает белую дорожку, продолжая смотреть на то, как Яна движется по комнате, разваливаясь, кажется, на части прямо тут. Она прикладывается к бутылке так, будто это святая вода. — У тебя были женщины? — спрашивает Лена, когда Яна падает рядом с ней на кровать. — Девочки были, — худые плечи безразлично поднимаются чуть вверх. — На Ибице баловались. Конечно. Забавы золотой молодёжи. Лена хмыкает и цепляет пальцами прядь её волос. — Ты хорошенькая. Сколько тебе? — Двадцать четыре. — Молодая. Яна фыркает. Её глаза внимательно, насколько позволяет усталость и степень опьянения, следят за пальцами Лены. Это внимание и интерес новые и желанные; совершенно не похожие на желания, возникающие рядом с Ильёй. — Ты не намного старше. Лена хрипло смеётся, пододвигая лицо ближе и обхватывая бутылку прямо поверх пальцев Яны. — Льстишь. Но мне это нравится, — она чётко отслеживает реакцию и то, как взгляд Яны падает на её губы. — И ты мне нравишься. Я понимаю, что Илья в тебе видел. Правда. Вроде бы должно быть неприятно, знать, что соперница и правда хороша, но они с Яной сейчас ни за кого не борются, и Илья остался в Москве, пока они здесь открывают новые горизонты. Или же начинают с нуля. У Яны мягкие губы, чуть липкие от ликера, и тёплое дыхание. Она пахнет сладко, а движется то рвано, то плавно, и Лена не может найти сил жалеть о решении улететь с ней в Париж.***
Всё, что происходит, — это разноцветная дымка: прогулки по Парижу, улыбки Пашки, янины выходки, водка, клубы, дым, много танцев и пьяного смеха, белые дорожки и смятые простыни, музыка, сюжеты и мутные карие глаза. Дни и ночи складываются в какофонию звуков и ощущений, Лена тонет и не понимает, кто тащит за собой кого: Яна её или она Яну. Замечает без страха, что ей не нужен больше никто, кроме этой девчонки, которая заливает скорбь текилой и таблетками и позволяет Лене вести, которая находится на самой грани и мечется, которую хочется согреть и обнять, поцеловать и никогда не отпускать, о которой складываются истории и льются бурным потоком слова. Илья, всё же, сослужил прекрасную службу — толкнул Яну прямо в руки Лены, будто бы проводник и переходное звено. Ей ничуть его не жаль, вот беда. Лена лениво наблюдает за тем, как Яна движется по номеру — надевает нижнее белье, носки, джинсы и топ, проходится пятерней по волосам и нервно кусает губу, поднимает с пола бутылки и выбрасывает их в мусорное ведро вместе с остатками ужина (обеда? завтрака?). — Что-то не так? Что ты делаешь? Голос Лены её не останавливает. Она так и продолжает мельтешить по комнате. Совершенно не вовремя, и лучше бы ей прекратить это. — Убираюсь. Мы день с ночью перепутали. — Брось это, — улыбается Лена. Девочка очень милая и постоянно совершает забавные поступки, не угадаешь. — Лучше иди ко мне в кровать. Мы вызовем уборщицу, и она уберётся. Будешь? — спрашивает, потянувшись к ящику, где лежит порошок. Яна тормозит. Смотрит на Лену чересчур серьёзно и тяжело. В симпатичном лице — ничего от вчерашнего веселья и смеха. — Тебе ради сына надо бросить. Он в первую очередь страдать будет. Смешно слышать это от неё. Смешно и бесит, а от упоминания Пашки ещё и больно. — А ты с чего вдруг такая просветленная? — Лена садится на кровати, не заботясь о наготе. — С Ильи пример взяла? Или его занудство половым путём передалось? Сама со мной нюхала ещё вчера. Яна остаётся спокойной. И взгляд у неё взрослый и даже снисходительный. Голос не дрожит и не ломается, когда она говорит: — Я видела Пашу сегодня. Ему больно и страшно на тебя такую смотреть, — в тоне вдруг возникает вина, если Лене удаётся правильно услышать. — Подумай. Мне-то пофиг, не мне тебя учить, ты права. Не её дело и не её право. Бьёт в самую суть, в самую больную точку, будто ей разрешали. — Ты права, не тебе. У меня голова от тебя болит, свали.***
Она находит Яну пару часов спустя в парке возле их отеля. Они с Пашкой сидят на пледе (стащили из номера?) и играют в настолку. От этой картинки щемит внутри, и Лене кажется, что в горле застревает ком, а в уголках глаз скапливаются слёзы. Это выглядит чересчур хорошо, чтобы быть правдой. Она нацепляет улыбку и подходит к ним, молится, чтобы голос не дрожал: — И где вы настолку взяли? Пашка хитро улыбается. — Где взяли, там уже нет, — он переводит взгляд на Яну, а потом обратно на Лену, и бормочет: — Я сбегаю куплю перекусить, ок? Её умный, взрослый мальчик. Лена осторожно садится рядом с Яной так, что их коленки сталкиваются. Нужные слова приходят не сразу. — Я не смогу бросить, если ты рядом будешь торчать, — признаётся она спустя какое-то время, глядя на то, как Яна подставила лицо солнцу. — Так что давай вместе попробуем. — Групповая терапия? — Что-то вроде того, — хмыкает Лена. Яна кивает и, повернув к ней голову, тянет губы в слабую, но обнадёживающую улыбку.***
Яна, разумеется, не в восторге от ранних подъемов и от её ворчания не спасают даже живописные виды. Они, наконец, переезжают в квартиру Лены и нет необходимости жить в отелях. Зато есть уютный район и пространство для каждого. И хотя борьба с пороками и зависимостями не совсем вписывается в сказку (приходится прибегнуть к помощи специалистов и выложить за это крупную сумму), у них складывается. Что-то. Что-то, очень похожее на нормальные отношения. — А это обязательно? Мы же и так на йогу ходим. Лене хочется улыбаться — много и по-настоящему, без вспышек камер на тренингах и автограф-сессий. Она кивает головой вперёд: — Смотри, Пашке нравится. Он нас уже перегнал. — Он парень шестнадцатилетний, ему это как два пальца об асфальт, — ноет Яна, но всё равно исправно бежит рядом. Из чистого упрямства, надо думать. — Ты милая, когда ворчишь. Давай до булочной, а там я куплю тебе самый вкусный круассан. — С малиной. И кофе. — Хорошо. Круассан с малиной и кофе. Побежали. Им, оказывается, нужно-то было одно и то же: и если у Лены не хватало сил двигаться, то Яна дала ей этот толчок. Отплачивать ей хорошим отношением и заботой легко; эту девочку удивительно легко любить. Они сидят на веранде кафе, глядя на просыпающийся Париж, пока Пашка болтает по телефону в нескольких от них метрах. Лена осторожно наблюдает за тем, как Яна играет с кольцом на пальце (она продолжает носить обручальное, но никогда не говорит о бывшем муже). — Ты давно с матерью общалась? Плечи напрягаются мгновенно. Яна вскидывает голову, но произносит деланно равнодушно: — Я пишу ей периодически, что жива. — Хочешь, пригласи её к нам. Её и Витю. Она кажется маленьким ребёнком, которому больно, и Лена накрывает её ладонь своей. Она просто хочет, чтобы у них всё было хорошо. Знает, что отношения с матерью тревожат Яну больше, чем она признаёт вслух. Лена, в конце концов, немного старше и мудрее. Яна шумно вздыхает. — Я пока не готова. — Хорошо. Я с тобой, помнишь? Им бы обеим не забывать.