‘Я отдал бы всё на свете, лишь бы твоё сердечко снова забилось, а на устах заиграла улыбка.’
— Папуля! — слышу я посреди ночи голос своей жизни, голосок ̶н̶а̶ш̶е̶й̶ малышки.
— Боже, Солнышко, ты чего не спишь? — спрашиваю освобождая рядом с собой место на кровати для своей малышки.
— Я с тобой лягу, ладно? — спрашивает меня.
— Конечно, Лисенок, ложись, — поднимаю одеяло.
— Спасибо, — забирается в кровать и тонет в моих объятиях как раньше это делала
ОНА.
'Я так и не смирился. Я так и не осознал. Я так и не могу понять, что вы уходите, я не могу принять, что вы уже не здесь.'
Ты и и наше нерожденное чудо.
— Папочка, — поднимает свои заплаканные глазки на меня, — тебе опять плохо?
— Почему ты так решила, малышка?
— Ты… пил?
Не могу врать своему ребенку. Иногда казню себя за это, а иногда люблю.
— Да, Солнце, — не могу врать, а она отворачивается от меня.
Теряю.
Ее.
Доверие.
Ведь.
Обещал.
Не пить.
— Малыш…
— Мамочка говорила что алкоголь гробит, а если тебя не станет… папа! — кричит Алиса, ведь ей больно, потому, что я больше не смогу дать ей того уюта, который могла создать ее мама.
— Тише, Алис, прости я не подумал, но я чуть-чуть…
— Каждый день по две бутылки — не чуть-чуть!
— Лис, прости, я не буду, не обижайся, пожалуйста, — сам слабо верю в свои слова.
— Я же знаю что это не так, я же понимаю… Пап, ну не хочешь ради меня, так хотя бы ради мамы!
— Лиса, тебе семь лет, давай не будем об этом! — начинаю сердиться в упёртость дочери, но нет, сержусь на себя, за то, что такой безмозглый! — Ложись, засыпай, Солнышко, — немного смягчаюсь.
— Нет, я пойду в комнату, — произносит она и уходит.
Не прошло и пяти минут как маленькое тельце уже прижимается ко мне.
— Пап, прости, я не хотела, только больше так не делай, ладно?
—Хорошо, зайчик, не буду.
— Я тебя люблю, папа.
— И я тебя… — теперь понимаю какой я никудышный отец.
Домой прихожу в одиннадцатом часу.
До утра пропиваю далеко не две бутылки.
Ребенка целый день оставляю с Орловым.
Не знаю ее увлечений.
Гулять с ней не хожу.
Дневник не открываю.
Если подумать — то мне ребенок как будто не нужен.
Но это не так.
Она — моя жизнь, которую я гроблю.
А ведь хотел дочку, хотел семью.
У меня бы могли быть уже две дочки и жена.
Мы бы могли быть семьей…
А так остались мы вдвоем.
— Как я провинился, малышка, — говорю гладя сопящую Алису, — я не достоин тебя, но ты достойна отца… прости меня, Солнце, прошу. Я тебя люблю, также как и любил их.
Да, да, их. Тину и… Римму.
— Папочка, давай спать?
— Я думал ты уже спишь, давай Лис, засыпай.
Она переворачивается ко мне, кладет голову на мое плечо, закидывает ножку, и спрашивает:
— А ты меня в школу отведешь завтра? — завтра-сегодня.
— Отведу, Солнышко, отведу.
— И на рисование?
— И на рисование.
— И больше тебе не будет плохо вечерами? — Хах, вечерами-днями-ночами.
— Нет, Солнышко, теперь не будет. — С тобой не будет.
— Я тебя люблю… папа-Дан, — говорит, и я чувствую как она улыбается.
— И я тебя, доченька-Алиса, — впервые, за два года на моем лице искренняя улыбка.
***
— Я ничего не пропустил? — спрашивает Орлов видя как я выхожу с Алиской из дома.
— Очень, многое, друг, — говорю и улыбаюсь.
— Понятно… я на сегодня свободен?
— Я думаю на много дольше. Я постараюсь уделять Лисе больше времени… но все равно придется тебе подменять меня… иногда.
А про себя думаю: Теперь иногда.
— Хорошо, держись друг, она у тебя большая молодец, бери с нее пример, — хлопает по плечу, целует Лису и уходит, оставляя след того, что я не потерян в этом мире.
***
— Папочка, сейчас на рисование, оно через час двадцать минут.
— Хорошо, как в школе?
— Нормально, в прочем как всегда. Две пятерки и одна четверка.
— Четверка? За что?
— По рисованию.
Приплыли.
— Это как? Ты же даже занимаешься им, — ничего не понимаю я.
— Нам надо было нарисовать семью… а я нарисовала Пашу, тебя, себя, мамочку и Римму, на что Алена Леонидовна сказала что их уже нет и я не поняла задания. Но я их не могла не нарисовать, понимаешь?
— Понимаю, Солнце, понимаю. Я с ней поговорю, не огорчайся, ты правильно. Ты большая молодец!
— Правда?
— Правда.
Я понимаю, что сейчас главное донести до ребенка то, что он не обделен. Хоть он больше не обнимет маму, не поцелует сестренку, он будет знать, что
они всегда с ним.
***
— Папуль, ну я не съем, он большой, — хмурится Алиса сидя над гамбургером.
— Ну тогда хотя бы картошку.
— Ну ладно так и быть. — говорит она и есть гамбургер. Так мило, как когда то это делала
‘она’.
А я подумал: Даже если рая не существует, мамы всё равно превращаются в ангелов.
***
— Папа! Нам надо было опять нарисовать семью, представляешь? Смотри! — она показывает мне рисунок и только сейчас я понимаю насколько был нужен ребенку эти два года.
Были в не дома, я бы расплакался… что-ли?
— Тебе не нравится, пап?
— Эй, ты что? Это самый красивый рисунок, который я когда-либо видел!
— Правда?
— Правда.
— Пап, я тебя люблю, очень-очень сильно, — говорит она повиснув у меня на шее.
— И я тебя, моя обезьянка!
‘Любой может стать отцом, но только особенный становиться папой.’
***
— Я не вижу тебя, мама, но я знаю, что ты нас рассмотришь с высоты небес. Понимаешь, мне больно и страшно, но твои внуки узнают, что у них была замечательная бабушка! — шепчет Алиса уже утыкаясь в шею своего будущего мужа.
***
‘Они уходят поздно или рано…
Уходят в неизвестность навсегда.
И лишь в душе не заживает рана,
Ведь не вернуться им уж никогда.’
