Дилетантка

      Кэтрин Пирс — мастер по выживанию. Думается, если однажды планета сгорит в огне очищения, то она переживёт это, даже не вынимая сигареты изо рта — с её-то ритмом жизни всегда найдётся тот, кто с исключительной радостью сделает ей ультрамодную укладку, а потом, получив пару сотен долларов на счёт, со счастливой улыбкой прыгнет в огонь вместо неё. Или она просто столкнёт силой.       Планета сгорит, мир взорвётся, цивилизация исчезнет, и во всей вселенной останутся трое: Кэтрин, тараканы и Клаус Майклсон.       По сравнению с Клаусом Кэтрин — всего лишь дилетантка. Она, на самом-то деле, знает о нём ничтожно мало, так не в пример мало тому, что он знает о ней, но всё объясняется гораздо проще, чем какими-то возвышенными чувствами между ними (а они есть, эти чувства, иссушённые годами, долгом, потом, кровью и снами? У них ещё хоть что-то есть — лишь на двоих, а не для показательного выступления перед неблагодарной публикой; вот они, друг напротив друга — охотник и жертва, разъяренный первородный и его лживый двойник?).       Кэтрин была почти ребёнком (незаконнорожденная дочь и изгнание из Болгарии не в счёт), когда позволила Клаусу буквально разложить её на атомы. Он сумел вскрыть её грудину без особых стараний, с особым вниманием обошел кровоточащее сердце, потрогал лёгкие, пересчитал рёбра и зашил всё обратно, думая, что время излечит его вмешательство в её внутренности, но время нихрена не лечит. Для такой, как Кэтрин, даже забвение недоступно — она вечно варится в котле из своих нескончаемых эмоций, громыхающего железом прижжённых ран прошлого и чёртовых полубезумных желаний, не имея ни одной возможности выбраться из этой кипящей смолы и броситься прочь, сверкая пятками.       Когда-то Клаус разрешил ей сбежать из ада на земле (им самим и созданного), но ничего хорошего из этого не вышло — Кэтрин лишь провалилась в новую беду, застряла, будто лягушка в молоке, а сил выплыть на поверхность как не было, так и не стало. Вот она и барахтается все эти бесконечные годы — в ожидании, когда Клаус Майклсон снова появится в её жизни и протянет руку помощи, как сделал уже однажды. Заставит бежать её снова, лгать, скрываться, прятаться и дрожать в ожидании его пришествия.       Вот спасителем он никогда не был. Спасителем был Элайджа, благородный старший брат, но никак не Никлаус. Он — промахнувшийся охотник, она — неудачная жертва.       Всё просто.       Кэтрин — женщина. Нет, на самом-то деле, вампир, и она не уверена, что после обращения у неё есть действительно законная принадлежность к виду биологических женщин homo sapiens, а не нормативное название, способное лишь обозначить её пол. В конце концов, она не менструирует. Она больше не может воспроизвести на свет ребёнка. Она даже не дышит на самом деле, лишь имитирует дыхательный процесс для посторонних, на деле являясь ходячим трупом — с прохладной кожей, просвечивающими костями и вечным голодом.       И Кэтрин завидует.       Для кого-то обращение в вампира могло бы быть даром. Тогда это так и было — она стала вампиром для того, чтобы не лечь на алтарь жертвоприношения и не подставить собственное горло под клыки Клауса, но сейчас для неё это лишь проклятье, которое по итогу имеет лишь один плюс — её молодость всё ещё сияет, юность цветёт бесконечностью, а красота никогда не увянет. Но этого мало, чтобы не было зависти, поэтому…       Кэтрин — дилетант в выживании. Ведьмы говорят, что есть много способов получить бессмертие, и вампиризм — лишь один из них. К примеру, тот же Клаус в её глазах практически бессмертен, но при этом… Он меняется. Незначительно, но что-то в нем изменяется с годами, в то время как все изменения Кэтрин — искусственные и ненастоящие.       Прямо сейчас она может протянуть руку и посчитать тонкий излом морщинок на его лбу, складку около губ и даже тонкий извилистый шрам. Языком провести по татуировке на спине, проверить, насколько он всё ещё её желает.       Но пока что Кэтрин предпочитает молча завидовать.       И он может иметь детей. Клаус ведь так и сказал, что у него есть дочь — а это значит, что он сумел создать то, что самой Кэтрин более не было недоступно и вряд ли когда-нибудь будет.       Её Надя умерла много лет назад, а его Хоуп пока что дышала.       Пока что, именно поэтому она здесь. Иногда бывшая добыча помогает бывшему зверю в приступах особой сентиментальности.       Клаусу Майклсону вроде бы раз в десять больше лет, чем самой Кэтрин (она не знает точно, сколько миллениумов он прожил, так и не став золой, песком и пылью), а его имя давно превратилось в легенду, которую боятся всем сердцем в трепетном ожидании того, что однажды она оживёт. Он из тех, кто всегда на слуху, даже если старается слиться с пустотой, раствориться во тьме и исчезнуть где-то на дне, но чьи-то боязливые голоса всегда, даже спустя века, будут трепать его имя с благоговейным ужасом.       А Кэтрин бояться его устала слишком давно, чтобы учиться снова.       — Я просто хочу помочь, Клаус. Не хмурься. Я тоже потеряла ребёнка, и я не хочу, чтобы это произошло с тобой.       Он делает глоток бурбона — так же, как и сто, как и двести, как и триста лет назад. Также, как всего лет пять назад в гребанном Мистик-Фоллз, в котором он едва её не похоронил — Кэтрин закрывает глаза и вспоминает, как он трахал её, вжимая головой в пол, пока их счастливое воссоединение не нарушил Стефан с мольбами о помощи для Деймона после укуса оборотня.       Это было не так давно, но для Кэтрин прошла целая вечность, после которой Клаус её наконец отпустил.       — Твоя жалость меня разочаровывает, Китти.       — Так не разочаровывайся. В чём проблема, Клаус?       Его слова приводят её в ярость — его слова всегда приводят её в ярость, но раньше она предпочитала молчать из ужаса перед ним, а сейчас — из чистого ослиного упрямства и зависти, которая гложет её похлеще страха перед его темнотой.       Клаус гораздо опаснее темноты, но на это она вновь и вновь закрывает глаза. Жизнь ничему её не учит, только каждый раз бьёт всё сильнее и сильнее, потому Кэтрин лишь улыбается в ожидании нового удара.       Следующий размозжит ей голову. Хотя она бы предпочла, чтобы Клаус сделал это самостоятельно, избавив её тем самым от мук выбора и права выбраться из того болота, в котором она тонет с завидным упорством и очень гордым видом, чтобы не показывать своей слабости. Даже если этих слабостей — вагон и маленькая тележка, она из тех, кто сделает вид, что не имеет ни одной.       Даже если он улыбается ей — так, что сердце замирает от боли. Давно уже не от страха. Страха в ней почти не осталось.       Разве что совсем маленький о том, что Клаус её всё-таки не поцелует.